Этим стулом мастер Гамбс …»
Этим опусом я открываю новую тему в своих рассказах. Рабочее название ЖыНЛ (читать одним словом), по аналогии с огромной библиотекой ЖЗЛ. В чём смысл ЖыНЛ? Я думаю вот в чём. В каждом из нас живёт немного гения. Просто порой руки не доходят до реализации идеи, или обстоятельства оказываются сильнее нас, или. … Этих «или» может быть сотни и тысячи.
Для примера. Миллионы людей пишут стихи, тысячи – хорошие, сотни – великолепные, гениальные стихи пишут единицы. Но мы-то знаем только Пушкина!!! А ведь кто-то из этих гениальных единиц работает на стройке штукатуром и некому помочь нам узнать его гениальные стихи.
Вот я и решил попытаться написать об этих гениях. Пусть мир знает своих героев!
Мефодиевич.
Звали его Мефодиевич. Нет, у него, конечно, были и имя, и фамилия. Но как то не здорово звучит «Гений Вася Свистунов». А вот Мефодиевич звучит ёмко, капитально. Так вот, этот самый Мефодиевич жил в деревне. Таких деревень тысячи по русскоговорящей Европе. Стоит она, деревенька, обязательно возле леса, потому что деревенька, возле которой нет леса совсем уже не деревенька, а какой-то кишлак или аул. Или станица, на худой конец. И обязательно речушка. Неширокая, чистая, синяя-синяя. И в речушке рыба. А может и две. А может ещё и раки. И щука, щуку как то неудобно писать вместе с остальными рыбами. И рядышком холм не холм, гора не гора. Возвышенность, одним словом. И деревенька обязательно небольшая и аккуратная.
У нас, почему то, последнее время слово «деревня» обязательно ассоциируется с пьянством и умиранием. А ведь есть деревеньки, которые живут в дали от того, что мы, называем цивилизацией, живут своей жизнью, живут тихо и счастливо.
Так вот в такой деревеньке и жил Мефодиевич. И был этот Мефодиевич гением. Не то, что бы с выкрутасами, а просто – гений. В его голове постоянно роились тысячи гениальных мыслей и руки творили гениальные вещи. Чего стоили только самозатачивающаяся коса, которую он сделал соседу Пашке! С каждым взмахом она становилась острее и острее, острее и острее. Правда, после того, как Пашка нечаянно скосил арматурину, торчащую из земли, коса была доставлена в тайное место и закопана без свидетелей. Во избежание проблем, как сказала местная вертикаль. А ещё у Мефодиевича за огородом было место, которое он называл «полигон». И был этот полигон усеян странными изделиями. И все они работали. И работали именно так, как говорил гений. Например, практически возле амбара стояла штуковина, в которой что-то постоянно крутилось, качалось и ухало. Мефодиевич называл, конечно, в шутку, это «вечным двигателем». И этот вечный двигатель, непонятно как работающий, давал электричество. Да сколько! Вполне хватало и Мефодиевичу, и хватило бы всей деревне. Правда приехали инспектора из районных электросетей и сказали, что так не бывает. И хотя ни каких диких линий к своим проводам они не нашли, наверное на всякий случай, стали присылать счёт за потреблённую электроэнергию из расчёта две лампочки и приёмнику. Больше ничего знакомого в хозяйстве гения они не обнаружили.
В общем, Мефодиевича боялись. И боялись его не потому, что он что то взорвал или сжёг. А потому, что он всегда добивался того, что замыслил. А замысливал он странного. О особенно его боялись, когда он начинал здороваться со всеми по нескольку раз на дню. Это означало только одно – он замыслил.
Вот и сейчас Мефодиевич шёл по деревне с совещания из правления, где работал истопником и здороваясь направо и налево раздавал улыбки. Деревня притихла. А гений замыслил полёт. Нет, не тот полёт, что с крыльями или на воздушном шаре. В конце концов, можно было просто доехать до района, оттуда – до области, а там и до столицы не далеко с её аэропортом. Конечно, полёт, наверное, стоил бы кучу денег, но он решил взлететь по-другому.
Его заворожило слово антигравитация, и он решил её и использовать. Тем более дело даже не в антигравитации, а в том, что человек обязан летать. Ведь человек летающий станет добрее и светлее, что ли.
….
Прошла пара дней, как деревня с ужасом исподтишка наблюдала за происходящим на полигоне. А там родилась странная конструкция, приводящая в ужас непосвящённых односельчан. Как и всякое творение гения по внешнему виду было невозможно определить, что это и для чего.
…
Наступило утро. Оставляя след на росистой траве Мефодиевич приблизился к лёту. Как не странно, у него хватило времени довести конструкцию до тестового полёта, а вот придумать ей название руки недошли.
- Непорядок, подумал он об этом, - и решил, что после пробного полёта обязательно лёту даст красивое и ёмкое имя. А пока …
Пока же Мефодиевич обходил конструкцию. Вот сердцевина. Здесь расположен источник энергии и к нему прикреплены пять осей. Каждая ось заканчивается неподвижным диском, внутри которого находится диск на оси, к которому и будет подаваться энергия. Диск должен начать раскручиваться и создать вокруг себя тяготениенейтрализующее поле. Каждый диск управляется отдельно. Мефодиевич так сделал для того, что бы регулировать равновесие. Кроме того в конструкцию были включены всякие распорки и тяги для придания прочности, выравнивания направления и так далее. Также были трубопроводы для энергии, да мало ли чего там ещё было. Венчало конструкцию кресло от трактора «Беларусь». Именно с ним, кстати, Мефодиевич чуть не пролетел. Только в последние минуты он вдруг сообразил, что если лёт нейтрализует тяготение, то его просто выбросит из кресла. Поэтому к креслу, с двух сторон, были привязаны шпагатины, которые сходились в узел, и получалось что-то вроде строп парашюта, только кверху ногами. Хотя стропы объясняли крайне прозаично, просто под рукой не оказалось ничего серьёзного, а дюжина шпагатин с каждой стороны должны были удержать, по мнению Мефодиевича, его в кресле.
Гений вздохнул, про себя перекрестился и сел в кресло. Ещё раз про себя перекрестился, дал мысленную команду «ключ на старт» и щёлкнул выключателем. Несколько секунд ничего не происходило, затем диски начали вращаться и монотонно жужжать. Так прошло несколько минут, жужжание перешло в лёгкий свист, начавшая было раскачиваться конструкция замерла в устойчивом равновесии и …
… и всё. Мефодиевич чувствовал десятки упершихся в него из-за укрытий глаз. Чувствовал равномерную вибрацию лёта. Чувствовал дыхание всходившего солнца и уходящего тумана. Чувствовал проплывающую в речушке рыбу. У него были сотни чувствований, не было только одного, что он летит.
Как заклинание он начал повторять: «Лети, лети, лети …». И когда отчаяние готово было сбросить Мефодиевича на землю, он вдруг почувствовал лёгкое натяжение строп на плечах. Закрыв глаза, что бы ни спугнуть начавшую брезжить удачу, он толи про себя, толи уже в слух продолжал: «Лети, лети …».
Бечёвки впивались в плечи всё сильнее и сильнее, натягивались как струны, начинали петь и …
… дзинь, одна бечёвка лопнула. Опять, дзинь, лопнула вторая, дзинь, дзинь, Мефодиевич даже не успел испугаться …
Перед ошалевшими взглядами селян предстала странная картина. Сначала Мефодиевич поднялся над сиденьем сантиметров на пять десять, верёвки, которыми он привязал себя к креслу, натянулись. Затем, повиснув на этих постромках странный аппарат, поднялся над землёй метра на два – три. Но так продолжалось недолго, стропы стали лопаться одна за другой и Мефодиевич стрелой взвился в небо, аппарат же грохнулся на высокую траву полигона.
А Мефодиевич летал, и как летал! И, в сущности, ему было всё равно, почему он летал. Ведь он летал.