Глава 12
Люська машинально вошла во двор, поднялась вслед за матерью по лестнице и переступила порог квартиры, так и не сумев ответить на вставшие перед ней вопросы. Из этого состояния её вывел радостный возглас Оленьки, выбежавшей им навстречу с куклой в руках:
— Бабушка! Люкочка! А к нам дядя Уфимцев приехал, мне куклу подарил!
Люська вздрогнула: «Ого!.. Майор Уфимцев — один из близких друзей Митьки!» Этот, пожалуй, единственный, кто устоял против её, Люськиных чар. Все остальные, хоть и друзья-товарищи, а нет-нет да и поглядывали влажными глазками. Уфимцев — хоть бы раз!.. Впрочем, был ещё один такой же, тоже вояка, по фамилии Воронков. Тот также сторонился, но по другим причинам. Он однажды заявил, когда она попробовала кокетничать с ним: «Людмила Михайловна, я никогда не стану подлецом по отношению к другу!» И сам попросился, чтоб его направили как можно дальше от Москвы. Перестал писать даже, хотя видно было, что влюблён!.. Уфимцев — нет, этот всегда смотрел как-то черезчур холодно, даже насмешливо. Люська вспомнила, как бесилась от злости, надевала для него самые лучшие и соблазнительные платья. Но не тут-то было! В первый раз её усилия не принесли ожидаемого эффекта. Мало того, он вдруг откровенно потянулся к Веронике! «Было страшно подумать, но он мог жениться на ней и создать ей завидную жизнь: отец — генерал, сам — тоже с большим будущим!.. Да та ломака взяла и отказала! Что там у них случилось?.. И он пропал куда-то. Вначале писал, потом перестал. Должно быть не отвечали ему. И вот всё-таки не утерпел, явился…»
Войдя в комнату, Люська сразу увидела брошенную на спинку стула шинель с зелёными полевыми погонами и впилась в них глазами: «Ого! Два просвета и две большие звёздочки — подполковником стал!.. — Заныло сердце. В знаках отличия она теперь разбиралась не хуже кадрового военного, — и побежал к той, кривляке!..» Толкнула мать, кивая на шинель.
— Да-а!.. — чмокнула губами та и красноречиво подмигнула левым глазом: дескать, а не взяться ли нам лучше за этого, а?!
«У, зараза! Неужели всё-таки эта… интеллигенция… им завладеет? — ожгла Люську нестерпимая мысль. Но она справилась с собой и равнодушно сказала:
— А ну его к чёрту, — и для вящей убедительности презрительно поморщилась.
— Зря! Зря! — не унималась Полинка. — Он, небось, теперь похлеще твоего доцента огребает, — она пристально посмотрела дочери в глаза.
Люська резко отвернулась, будто ища, куда бы положить шляпку. Снова с отчаянием спросила себя: «Да неужели всё-таки эта… да мы ему сейчас о ней такое наговорим, что он после этого туда и носа не сунет! У, мать знает, в какую точку вдарить, когда дело касается мужского самолюбия!»
Люськой мало-помалу начало овладевать бешенство. Жизнь она привыкла рассматривать как жестокую непрекращающуюся борьбу, в которой нет друзей, а есть только враги и завистники. Девочкой видела, как вырывает, выцарапывает себе лучшие куски мать. Сначала — у одного мужа, потом — у другого, а потом и — у первых попавшихся. И это не вызывало протеста. А как ещё?..
Отца своего Люська никогда не видела. Злые языки утверждают, что мать и сама-то спьяну его как следует не разглядела. И в этом она мать не особенно винила — что ж, бывает!.. Одного простить не могла — что не заботилась мать никогда о будущем. «Не смогла удержать возле себя хоть одного стоящего. А ведь был один такой — теперь-то до него рукой не достать!.. Уж как тот уговаривал, чтоб мать учиться шла! Как он умолял! Ну хоть бы вид, идиотка, делала, что согласна! Бывало, придёт с работы, рассказывает ей что-нибудь или вслух читает… а она даже и притворяться не утруждалась, глядишь — и захрапела. Не интересно? А ты сделай так, чтоб никому и в голову не пришло, что тебе не интересно. И вот теперь из-за этого — думать даже противно! — приходится с Кручёными и Дашками разными якшаться… или же вот так наступать на собственную гордость!..»
— А ты бы всё-таки достала синее платье-то, — хмуро посоветовала Полинка.
Люська задумалась: «Вообще-то, чем чёрт не шутит! Может, и в самом деле рискнуть? Синее платье — последний козырь в игре. Не было случая, чтоб он давал осечку. Даже красивая выпуклая родинка на плече и та рисовалась совершенно отчётливо. Только ни на что неспособный и бесчувственный идиот мог остаться равнодушным!»
Она взглянула на вышедшую из маленькой комнаты дочь и нахмурилась:
— Опять бретельки от юбки перекособочены, да?! Поправь сейчас же! Хорошая вещь, а кто-нибудь войдёт — никакого вида!..
Раздражённо взглянула и прикрикнула на Полинку:
— А ты бы хоть стол скатертью накрыла, чем стоять-то! Полинка побагровела от такой дерзости, но смолчала и покорилась. В другое какое время показала бы, конечно, как ею командовать. Сейчас же понимать нужно: серьёзное дело наклёвывается!..
Люська выхватила из гардероба знаменитое синее платье и лихорадочно стянула с себя юбку и кофточку. Беспокойно прислушалась:
— Идёт! — она яростно ударила начавшую переодеваться мать в плечо, затолкала в маленькую комнату и втиснулась сама. Едва справляясь с дыханием, приложилась к замочной скважине. В дверь вошёл и тупо огляделся рослый и щеголеватый с маленькими красиво подстриженными усиками военный. Он постоял, подумал и со стоном, словно у него вдруг заныли зубы, сдвинулся с места, выходя из поля зрения. После небольшой паузы, чем-то пошелестев, позвал:
— Олечка!..
Люська, оторвав дочь от игрушек, тихо сказала:
— Иди к дяде! Иди! — и оттолкнула уже пристроившуюся было к скважине Полинку. Снова затаила дыхание.
— Вот это тебе, милая, — ласково прозвучал за дверью баритон и Люська поняла, что Уфимцев даёт девочке деньги.
— А маме с бабушкой доложи: так, мол, и так — заходил дядя Уфимцев, да не дождался и уехал по срочному делу к начальству. — Говоривший прошелся по комнате, снова попадая в поле зрения.
Теперь он был в шинели и фуражке. Все пуговицы застёгнуты.
— Всё пропало! — отскакивая от двери и задыхаясь, прошептала Люська. — Уходит! Задержи! Во что бы то ни стало, задержи!
Решительно отстранив дочь, Полинка дёрнула дверь и вышла, как была, — в одной комбинации.
— О-о! — изумлённо отступая, протянул Уфимцев. – А я-то думал, что дома никого нет!.. Здравия желаю, здравия желаю, дражайшая мать-воительница! Давненько вас не видывал!.. А это что на вас за боевая туника такая? — насмешливо кивнул он.
— Всё зубы скалишь, чёрт! — полушутливо, полусерьёзно напустилась на него Полинка. Накинула на плечи халат и неторопливо в него запахнулась. — Куда заспешил-то?..
— Некогда, некогда, — вздохнул гость. — Труба трубит, труба зовет!
— Да у тебя всё так: то трубят, то зовут! Обождал бы, посидел немного с нами-то! — Полинка небрежно сдёрнула с кровати впопыхах оставленное Люськой платье и просунула его в приоткрытую дверь. — Куда тебе? Семья? Дети?..
Приняв платье, Люська нервно натянула его на себя и, кое-как приведя в порядок без зеркала волосы, сдержанно улыбаясь выплыла в большую комнату.
— О, и сама царица Савская здесь! — всё также, с оттенком насмешливости, приветствовал гость и её. Но Люська пропустила это мимо ушей. Смиренно потупившись, по кошачьи мягко протянула руку.
Вдвоём с матерью кое-как задержали «дорогого друга», усадили даже на стул. Правда, шинель снять с него так и не удалось, как Люська ни улыбалась и ни кокетничала.
О Митьке он откуда-то уже знал, но говорил об этом скупо и всё чего-то не договаривал. Интересовался, как оформлена могилка. Дал денег на памятник. На все Люськины ухищрения по-прежнему не обращал никакого внимания.
«Ах ты сволочь этакая! — огненными чёртиками прыгало у неё в голове. — Да если б было что получше, я б тебе такое показала…» А сама старалась во всю: то посмотрит с нежностью, то застенчиво потупит глаза. Но это явно не производило должного впечатления. Наконец, он упрямо встал со стула и привычно прошёлся длинными пальцами по пуговицам.
— Ну и чёрт с ним, мам! — не выдержала и сорвалась со взятого тона Люська. — Подумаешь, воображает из себя! Да пускай катится! Скатертью дорожка! — шутливой интонации у неё не получилось.
— Вот эдак-то оно лучше — естественнее как-то, — усмехнулся Уфимцев и подмигнул Оленьке:
— Правильно я говорю, деточка?
— Правильно… — прижимая к себе куклу, покорно кивнула та.
— Ну вот и отлично! — он нагнулся и поцеловал её. Потом сделавшись строгим, козырнул и проговорил, как всегда, непонятно:
— Счастливо оставаться, дорогие амазонки! Адьё!.. — он повернулся по уставу через левое плечо и, лихо щёлкнув каблуками, вышел вон из комнаты.
— Опять у него, видать, с Веркой-то сорвалось! — заговорщицки подмигивая, зашептала Полинка, словно и не они вовсе собирались только что «захомутать» бравого офицера. Оглядев свой замызганный старенький халат, сказала ядовито:
— «Замазонки»! Сам ты — замазонка! — она в сердцах яростно пнула не до конца задвинутый ящик комода и, шипя, запрыгала на одной ноге.
Вечером за чаем, к которому на деньги Уфимцева купили колбасы, сыру и вина, обе всё же недоумевали: «Да отчего бы это соседке от своего счастья отказываться! И высокий, и ухватистый, и в гору идёт… Неужели же — из-за того очкарика, который в последнее время к ней зачастил? Так ведь тоже — голоштанный, что она с ним увидит?!»
И снова заскребло у Люськи на сердце: опять та, кривляка и ломака, даёт ей щелчок по носу — на, мол, бери после меня, мне такой не нужен!..
— А я тебе вот что скажу, — наставительно говорила Полинка, тыча Люську кулаком в грудь, как всегда делала, когда бывала возбуждена. — Я тебе вот что посоветую: на этого, на замазонку, плюнь! Чёрт с ним! А за того, за доцента, возьмись! И как следует возьмись! И это ничего, что он сутулый. Как это в песне поётся: «Пусть она крива-горбата, зато червонцами богата!..»
Люська ничего не ответила. Сидела неподвижная, точно каменная. «Неужели… неужели всё-таки нет иного выхода?!» — тупо глядя перед собой, напряжённо думала она. Вспомнила, как на днях снова попыталась нажать на Таракана. Сама унизилась и подошла. «Не-е, — ответил, — об этом всё сказано. Хошь по-честному жить — давай, а к Кручёному — точка, не пойду!»