Когда он, долго ковыряясь ключом в дверном замке, наконец, ввалился нараспашку в квартиру, разволнованная его долгим отсутствием супруга всплеснула руками:
- О, Божечки!... Еще у нас такого не было, Аркаша. Где же ты так надрался к двум часам ночи-то?
- Да это… это мы… мы ее вдвоем, - сбивчиво пробормотал он, покачиваясь у вешалки с петлей куртки в обеих руках.
- Что-что-о-о? – она нахмуренно запахнула белый халат. – Что вы там «ее вдвоем», понимаешь ли?
- Вдвоем ее… Горбачиху тра… тра… ах, уста-а-а-ал я, - разбросав по прихожке свою обувь, он соломенным мешком свалился на диван.
- Она еще и родственница самого генсека? Так что же вы с ней сделали, пьянчуги этакие?!
- Потом, Ли…ночка, пото-о-ом, - едва приподнял-опустил он правую руку и тут же погрузился с легким храпом в крепкий сон.
И только утром, дав возможность принять так необходимый для его встряски холодный душ, раздосадованная супруга смогла, наконец-то, получить членораздельные ответы на все свои зависшие в ночи вопросы. К ее женскому успокоению, оказалось все проще и даже комичнее, чем ей изначально подумалось. Приехавшая в командировку новая московская шефиня Степнова навела на казахстанских коллег определенный страх уже одними своими фамилией и отчеством Генерального секретаря ЦК КПСС. К тому же она решила, как выразилась сама, «поработать здесь над одной закрытой темой и глубже изучить кадровый потенциал». А когда они, максимально настороженные и напряженные, устроили ей в гостинице ужин, посмотрела на этих четверых мужичков-хозяев сквозь роговые очки и чуть не расхохоталась:
- Это и все ваше казахское гостеприимство? Чай, казы, баурсаки...
- Так с этого наш любой дастархан начинается, - быстро включил свою смекалку самый великовозрастный представитель принимающей стороны Степнов. – А потом можно и по рюмашечке... если не возражаете, конечно.
- Да мне все равно, хоть даже по пиалочке, - по-мужски затянулась сигаретой тезка партийного вождя страны. – Лишь бы вам было не слабо со мной тягаться, а то ведь только победителя застолья буду рекомендовать своему руководству...
И после загадочной паузы, которую сейчас никто из хозяев не знал чем заполнить, стряхнула с сигареты столбик пепла и добавила:
- Да не пугайтесь, я пошутила. Но и не забывайте, что в каждой шутке есть также доля правды.
Теперь уже все дружно рассмеялись, и на столе появились по бутылке вина, коньяка и водки. В качестве своего рода «пробного шара» - какому же из этих напитков отдаст предпочтение столь бескомпромиссная гостья. Она развеяла рукой последний от этой сигареты клубок дыма и, словно угадав их немой вопрос, с московским куражом уточнила:
- Кто что, а я обожаю беленькую... Да еще с такой совершенно обалденной закусочкой, в такой молодецкой компании...
Ребята незаметно для гостьи переглянулись со Степновым, и тот намекнул ей деликатным жестом: мол, в таком случае пора готовиться к трапезе, мыть руки. А пока она удалилась для реализации этого совета, они провели свое экстренное самое короткое и полушопотное совещание, на котором и порешили: «Желание гостя на нашей земле – закон радушного исполнения, поэтому мы тоже перечить ей не будем». Однако вернувшаяся из ванной комнаты москвичка задала такой темп культурного пития, что уже через пару часов все в тостовом состязании выдохлись, а еще час спустя начались физические потери. Первым «сошел с дистанции» самый молодой и бесхитростный сосед москвички справа. Вслед за ним покинул по-английски застолье уставший после ночного дежурства рано седеющий ее поклонник напротив. Вскоре ретировался домой и сидящий по левую сторону от нее такой же, как и она, худощавый очкарик. Так что к финалу застолья с ней остались лишь незаметно недопивавший каждую рюмку Степнов и вызванный им на помощь сотрудник-резервист.
- Ну, и жопы вы, ребята! – с улыбкой воскликнула гостья, вставая из-за стола. Тут же обратила внимание на их почти отвалившиеся челюсти и добавила: - Это мой любимый синоним слова «молодцы», по отношению к самым близким, друзьям... Вот и говорю вам так... Только сачковать, Аркадий, мужикам не к лицу.
Пока она опять удалилась, как сама выразилась, «немного подымить», Степнов тихо чертыхнулся уже без упоминания слова «мать» и полушопотом произнес:
- Ишь какая! Троих уже перепила, а ни в одном глазу, даже мое увиливание засекла. И куда это в ней, такой худосочной спичонке, все только складывается?... Так что нам теперь, мой друг «резервист», остается лишь одно – спаивать ее, травить до конца...
Едва он произнес это так насторожившее затем его жену слово, как из туалета вышла улыбающаяся москвичка. Молча налила полстакана минералки, залпом ее проглотила и заняла свое место. «Ах вот как! – осенила Аркадия мысль. – Выходит, она таблетки какие-то спецслужбинские использует, ей ведь с такими отчеством и фамилией все доступно. Потому и не пьянеет?...» В итоге слово «травить» оказалось его последней трезвой мыслью, с которой он чуть не застрял в уже зарождающейся у книжного магазина очереди за новыми подписными изданиями, удачно споткнулся у крыльца родного дома и, наконец, ввалился в свою ночную квартиру...
Еще более насторожившим супругу, да и самого Аркадия тоже, оказалось вскоре его приглашение на месячную стажировку в центр.
- На целый месяц в Москву? – максимально выкатила свои прищуренные глаза Лина. – Неужели это такая награда твоей шефини лишь за то, что ты умело довел ее до кондиции в той ночной пьянке. И куда только партия смотрит, понимаешь ли?
- Да партия наша уже судорожно готовится к собственным похоронам, не до нас ей сейчас, - попытался он грустной улыбкой сгладить гримасы истории и, коснувшись рукой лобовой родинки, подумал: «А ведь действительно сейчас вся страна находится в стадии распада, а тут стажировку затеяли... Может, и вправду Марина Сергеевна просто свое слово насчет «победителя застолья» держит?»
Приготовил за оставшиеся до поездки дни заказанные презенты - ее мужу полушубок из овчины, а заму по службе конину – и вылетел вечерним рейсом, чтобы успеть еще отдохнуть в своей любимой гостинице «Россия». Перекусил в ее ночном буфете расбухшей своей сочностью сарделькой с горячим чаем, выпил стакан едва появившейся в городе апельсиновой фанты и погрузился в короткий, но крепкий сон. И эта крепость стала для него своего рода охранной грамотой, которая помогла выстоять все непредвиденные перепетии первого дня этой столь загадочной командировки. Он мог бы прибыть на службу и позже, но не позволил внутренний «контролер» его пунктуальности. Поэтому появился у окошка бюро пропусков еще до того, как на проходной образовалась утренняя вереница едва успевающих вовремя войти в здание сотрудников. Пока его фамилию искали в списках приглашенных, сзади раздался знакомый для него голос:
- Степнов, ты уже здесь?! – удивилась полная аббревиатурная тезка Генсека. – Мог бы и отдохнуть с дороги, неисправимый трудоголик... Ну, теперь уж со мной пошли.
Полдня ушло на знакомство с курирующим этот большой отдел руководством, непосредственно с его ведущими сотрудниками. Определялись функциональные права и обязанности стажеров, которых пригласили также в смежные структурные подразделения. А в итоговой беседе у самого главного опять прозвучали, только теперь на полном серьезе, те же Маринины слова: мол, по результатам «нашего конкурсного рассмотрения будет принято специальное решение».
- Так что давай, Аркадий, дерзай! – выйдя из этого большого кабинета, подмигнула ему непосредственная шефиня. А когда сотрудники разошлись на обеденный перерыв, посмотрела на него и с наигранной застенчивостью спросила:
- А гостинец-то как... не забыл?
«Забудешь тут скорее себя, чем овчину эту запашистую... Теперь хотя бы не забраковала ее», - подумал он и принялся молча распаковывать привезенный полушубок. Бросив на него по-московски радостный взгляд, она предложила Аркадию продемонстрировать казахстанский презент непосредственно на себе, как на «схожем с мужниной комплекцией мужике». Повернула его, словно на подиуме, туда-сюда и воскликнула:
- Ну, ты жопа, Степнов! Мой благоверный совершенно обалдеет от такого подарка, этот его прикид ввергнет в зависть всех наших друзей...
«Не доведи, Господи! – мысленно возмутился он. – Если такая эпидемия моды охватит их, то для начала раздетыми останутся все наши чабаны, а потом и поголовья овец казахстанских не хватит». Улыбнулся этому своему неожиданному прогнозу, а ей дипломатично ответил:
- Да хватает у нас этих полушубков, все не заберете.
Посмеялись каждый от своего ощущения радости взаимного удовлетворения свершенным шагом и, как только начали возвращаться из столовой остальные сослуживцы, столь же дружно замолчали. Она лишь успела запихнуть в свою пристольную тумбочку полученный подарок, с нарочитой строгостью глянула на стажера и сказала ему:
- Чувствуется, коллега, материалы вы привезли интересные, давайте детальнее мы их рассмотрим вечером.
Не ожидавший такой резкой смены начальственной интонации Степнов на мгновенье даже растерялся. Почему-то вспомнил напутствие своего казахстанского бастыка насчет того, что «не пасуй перед москвичами, они ничем не хуже тебя», и тоже перешел на официально-деловой тон. Только не таким уверенным, как у нее, голосом:
- Большое спасибо, Марина Сергеевна, за столь повышенное внимание к моим скромным трудам. Несмотря на свой и так сверхперегруженный режим работы, вы даже пожертвовали мне обеденный перерыв... Может, на сегодня уже хватит возиться со мной, а пусть этим займется ваш заместитель? Я ведь ему тоже привез часть своих материалов...
И с тревогой подумал: «Его же мясо в моем гостиничном номере лежит. Причем без холодильника, надо бы быстрее от него избавиться».
- Ах, да! – прервала его шефиня, - я чуть не запямятовала. Можно поступить и так, только Рашида сегодня на работе уже не будет, позвоните ему домой и встречайтесь себе на здоровье.
Получив таким «эзоповским» образом разрешение на вручение следующего своего подарка, он поначалу даже повеселел. Но когда с трудом дозвонился до него и записал сложный метро-автобусно-пеший маршрут своей предстоящей поездки, вышел на улицу и без всякой дипломатии выпалил самому себе вполголоса:
- Едри твою... нет-нет, в данном случае - его мать! Ты только посмотри на него, дворянина советского! Привези ему этот конский деликатес за четыре тысячи верст, а потом еще и к кухонному столу через весь городище доставь...
С такими бранными словами, но уже силком спрятанными вглубь души, ему пришлось прожить почти три последующих часа. Обернув это начавшее сочиться оттаявшей кровью мясо в дополнительные непромокаемые пакеты, он укрепил также ручку своего восьмикилограммового саквояжа и только у двери указанного дома окончательно перевел дыхание. Посмотрел на натертые бечевкой ладони, утер со лба последний пот и подумал: «Лучше бы он тоже заказал полушубок, а то как я теперь завтра с такими руками работать буду. Колхозник, да и только».
Сбить его негативный настрой помог сам же виновник этой ситуации – внешне похожий на свою шефиню Рашид. Сухо поздоровавшись и даже не глядя на доставленный из такого далека гостинец, он с домашней безразличностью рафинированного интеллектуала пробурчал:
- А это оставь у порога, хозяйка разберется.
Вошли в небольшую комнату с журнальным столиком, на котором уже были нарезанные хлеб с колбасой и сыром, сели на гэ-образный диван, и хозяин взглядом указал на толстостенные граненые рюмки. «Тьфу ты, лапоть деревенский, склерозник», - мысленно ругнул себя Аркадий и почти выпрыгнул в прихожую, где висела его куртка с поллитровкой белой в кармане. Поставил ее на столик, а Рашид с хитроватой ухмылкой спросил:
- Только одна, на вторую кармана не хватило, что ли?
- Да я же особо-то и не пью, - попытался погасить свое смущение казахстанский гость.
- А ты больше кто, больной или стукач? – мгновенно отпарировал под стилизацию шутки нахмурившийся хозяин. – У нас ни те, ни другие не водятся. Так что давай не хитри.
И пришлось повиноваться. Но когда хозяин стал слегка утрачивать бдительность, гость все равно использовал свой метод недопивания и обошел его на пару рюмок. В расчете на то, что тот больше получит удовольствия и не будет настаивать на продолжении уже и так достаточно позднего застолья. Однако просчитался, как и с его шефиней-однофамилицей генсека. Как только были оприходованы последние капли «московской», захмелевший Рашид убрал к ножке дивана пустую тару и в хрипловатом наклоне пробурчал:
- Теперь пойдем... тебя провожу.
- Да я сам, далеко же и поздно.
- Только до метро, - пробурчал оглядывающий свою прихожку хозяин. – Подожди меня на площадке, я сейчас...
Когда же из-за двери появилась его фигура, Степнов опешил. Перед ним было лишь слегка узнаваемое лицо Рашида, и то с какими-то наклеенными жиденькими усиками. Поношенные до трещин ботинки, залатанные на коленях мятые брюки, с надорванными карманами куртяшка без пуговиц и шапка с единственным завернутым по-деревенски ушком вызвали у Аркадия образ их послевоенного магазинного сторожа-стограммщика. «Ну, и ладно, - с облегчением подумал он, - значит, выйдет в таком виде только на улицу и вернется домой». А тот молча опередил своего гостя и, спустившись с крыльца, привычно буркнул:
- За мной, не отставай.
- Куда же ты, Рашид? За бомжа ведь могут принять, в вытрезвитель загрести...
- Мужики с таким видом наших ментов не интересуют, взять же с них нечего. Так что не менжуйся!
И действительно, разминувшись вскоре с первой патрульной парой, он с удивлением убедился, что те даже не окинули Рашида своим правоохранительным взглядом. «Вот тебе и порядочки московские, образцовые!» - чуть не воскликнул уже, было, испугавшийся за бредущего сгорбленной походкой хозяина его казахстанский гость. А тот словно осмелел от действенности своей столь оригинальной игры и сделал еще более рискованный шаг. Завидя у самого входа в здание с крупно светящейся красной буквой «М» небольшой ресторан, он дернул Аркадия за рукав:
- Зайдем сюда на минутку, я же должен отблагодарить тебя за конинку.
- Да ты что-о-о?! – отдергивая от него руку, со скрытым негодованием хрипловато прошипел он. Но тот, похоже, этих слов уже и не расслышал, словно подскочил к швейцару, сунул ему в руку «чаевые» и, оглянувшись на своего гостя, весело произнес:
- Давай быстрее, пока добрые люди не перевелись.
До закрытия оставалось всего полчаса. Поэтому обслужили их в уже опустевшем зале на редкость быстро и опять-таки без малейшего вопроса по поводу бомжового вида полуночного клиента. Он выпил здесь пару граненых рюмок водки, вместо которой Аркадий взял себе лишь маленький бокал пива, и последнему удалось ценою больших уговоров и жестикуляций отправить столичного шефа домой на такси. Сам же добрался невольно освоенным маршрутом до засыпающей гостиницы и впервые после расставания с семьей не уснул, а провалился в необычайно теплом и мягком облаке ночи.
Разбуженный восьмым боем кремлевских курантов, он привычно протер согнутыми в колечки указательными пальцами свои слипшиеся в крепком сне глаза, и перед ними мысленно замаячил тревожный вопрос: «А как там сейчас Рашид? Уехал же домой тяжеловатенький, не в самом бодром настроении». Даже огорчился, что не превозмог свое «да неудобно как-то ночью» и не перезвонил ему, не убедился в нормальном завершении того странного вояжа. Теперь, автоматически выполняя все утренние процедуры, стал все чаще ловить себя на почти назойливой мысли: «хоть бы все у него было благополучно». Вошел с нею и в парадный вестибюль величавого на Тверском здания, где его уже ждал оформленный на весь месяц служебный пропуск. Наведался к спешащей на утреннюю планерку шефине и, не теряя время на встречи с другими сотрудниками, кинулся к двери Рашида. Но она оказалась закрытой, что вызвало у Степнова еще большую тревогу. «Неужели что-то случилось? – пробурчал он себе под нос. – В то же время Марина даже ни о чем меня не спросила, странно как-то».
И эта странность его неведения продлилась почти целых три томительных часа, которые пришлось стажеру провести в своеобразной спирали нарастающей нервозности, бегая взад-вперед меж кабинетами. Градус его тревоги упал лишь в момент, когда он увидел на лестничной площадке черно-курчавый затылок курящего Рашида и с облегчением выдохнул:
- Ну, наконец-то! А то я уже думал...
И тут же осекся. К нему повернулся до блеска выбритый и отдающий дорогим парфюмом, в голубом отутюженном костюме с белой рубашкой и в черных лакированных туфлях мужчина. Аркадий чуть, было, не выкрикнул свое проставецкое «едри твою...», но тот остановил его строгим начальствующим взглядом. Посмотрел по сторонам (хотя они здесь вдвоем только и были), осторожно подал руку и вполголоса, словно их кто-то подслушивает, уже на ходу к двери сухо вымолвил:
- Здравствуйте, коллега.
Степнов еще раз, словно проверяя свою зрительную память, молча прошелся взглядом по силуэту идущего впереди заместителя шефини и задумчиво коснулся своей лобовой родинки: «Что это с ним? На вчерашнего похож только резким голосом, а в остальном – как будто подменили… Или я его чем-то случайно обидел? Так нет ведь, сказал бы... А может просто у них здесь такая манера двуликого поведения – на работе чванливо дистанцироваться, а за ее пределами опускаться с тобой чуть ли ни «на дно»? Янусы какие-то, а не люди»...
Эти мысли-сомнения стали посещать его потом не единожды, при контактах и с другими сотрудниками называемого ими в шутку «информационного комбината». Сызмальства впитавший в себя атмосферу сельской искренности и доверия, он сейчас не мог понять такое резкое отклонение от норм привычного для него поведения. Не мог уловить его внутреннюю логику, смысловую нагрузку и конечную цель. При этом к нему опять и опять приходила из детства в качестве умозрительного образа все та же белошерстная в черных «яблоках» Лайка, собачью чопорность которой дважды в год меняла сезонная линька. А она, словно понимая, какие неудобства и хлопоты доставляет таким состоянием своему маленькому хозяину, виновато заглядывала ему в глаза, ластилась и повизгивала. Делала это - как будто менялась в облике исключительно по своей, а не по природной воле. Как могла, выказывала тем самым трогательную совестливость четвероногого друга человека. Всего лишь друга! А почему же тогда сами люди, задавался вопросом Аркадий, которым должно быть примером поведение этих четвероногих умниц, ведут себя по-иному? Меняются перед тобой в обличии, словах и поступках безо всяких на то внятных причин и предупреждений, как будто их внезапно выпихнули из зала на высокие подмостки и принудили играть театральную сцену.
В такой обстановке, похожей на калейдоскоп чередующихся картинок недельной трудовой загрузки и пятничных вечерних «расслабух» с диаметрально противоположной сменой поведения шефов, Степнов провел весь месяц своей стажировки. Начал даже привыкать к этим метаморфозам московской интеллигенции, а за что-то уже укорять и самого себя. Ему стало казаться, что его природная открытость характера воспринимается в этом богемном обществе чуть ли ни за овчину, которую он привез в подарок: для улицы она и хороша, а вот в люди идти – стыдновато. Воспринимается как образчик пережитка прошлого, о котором вспоминают лишь по случаю надобности. Таким случаем и стала последняя пятница стажировки. Поднимая налитую хлебосольным подшефным рюмку за успешное завершение его трудового месяца, однофамилица партийного генсека с улыбкой намекнула:
- Постажировался ты ударно, Аркадий…. Так что, думаю, наше руководство сделает тебе завтра заманчивое предложение.
Все понимающе закивали головами, звучно касаясь его рюмки своими, а после третьего-четвертого тоста начали даже нашептывать ему советы по перемене места жительства. А он, вдохновленный старшими коллегами и слегка подогретый такой выпитым, вернулся в гостиницу и от радости даже разбудил своим звонком уже уснувшую супругу. Несколько минут телефонного разговора, и оба они оказались за границей ночи. Размечтались так, словно уже свершилось - получено приглашение на работу всего в нескольких кварталах от Красной площади, Исторического музея. Их розовым мечтаниям, казалось, не было предела. И ночь уже не стала толком ночью, одна сплошная дрема вперемежку с самыми теплыми мыслями о предстоящем переезде в радиус досягаемости боя курантов. «Быстрее бы только новый день наступил, - думали сейчас эти уже намыкавшиеся в жизни выходцы из казахстанской глубинки. – День рождения нашей удачи и, может быть, самого большого семейного счастья».
А он всходил за их окнами, разделенными несколькими тысячами верст, почему-то так нехотя и вяло, словно уже изначально сопротивлялся их душевному порыву. И, как оказалось, эта суббота уже к своему полудню принесла уставшему от такой ночи Степнову совсем иную заботу. Вернувшаяся с заседания отборной комиссии шефиня хмуро глянула на предвкушающего победу стажера, взяла сигарету и кивком головы указала ему на выход к курилке. Молча прикурила и, отведя в сторону взгляд, вместе с табачным дымом мужиковато, с паузами виноватости вымолвила:
- Только не переживай, Аркадий… Ты набрал самое большое количество баллов…. Ну, в общем выглядишь предпочтительнее остальных стажеров… Однако руководство решило сделать приглашение на работу другому, который стажировался в соседнем корпусе.
- Как это?! – еле сдерживаясь от крика, возмутился побледневший Степнов. – Я же семье сообщил!... Да и сами говорите, что мои показатели самые высокие…
- Понимаешь, тут человеческий фактор, что ли. Он и немного старше тебя, и живет гораздо ближе к Москве. К тому же у него физический недостаток имеется. Вот и решили, наверное, его поддержать…
- А у вас здесь что, подразделение собеса открыли, начали уже оценивать работников по инвалидности? – бросил он сердитый взгляд на шефиню и побежал по лестнице вниз. Охваченный шоком от такого несправедливого решения, стыдливой неловкостью перед Линой и детишками, он готов был сейчас не сбежать по этим гулким ступенькам, а провалиться, сгинуть навсегда. Обида перехватывала его дыхание, колотила взволновавшееся сердце, лишила возможности что-либо еще сказать. А голову интенсивно начал наполнять густой туман самых неожиданных, душераздирающих мыслей. Одна из них вернула его даже в далекое детство, воспроизвела материнский голос: «Ох и тяжко тобе в жизни будэ, сынулечка мий родненькой… Дюже ты добрый да совэстливый у нас… А енто не уси понимають, не уси…». От этого воспоминания у него уже начали влажнеть глаза, накатываться слезы. «Как ты права, мамусенька наша мудрая… только бы наглости я имел сейчас больше, нежели совести», - подумал он, мысленно отвечая ей. Но когда выскочил на бурлящую реальной жизнью улицу, остановился, перевел свое учащенное дыхание. И уже другой, отцовский, голос ему напомнил иные слова напутствия: «Шо же, сынку, рабити! Настала и тва пора выхода в люди. Не осрами родителев своих…».
Он задумался над этой внезапно и очень кстати пришедшей к нему фразой особенно. Привычно массируя в таких случаях свою лобовую родинку, словно воочию увидел огрубевшие в трудах мозолистые руки строгого батяни и со вздохом прошептал:
- Да, спасибо за напоминание… Что это я размазался, словно плаксивый мальчишка. Ну-ка, взял себя в руки!
И чтобы быстрее успокоиться, решил уединенно перекусить не в привычной уже столовой служебного корпуса, а в ближайшем от него кафе. И обстановка будет новая, и публика – другая, не причастная к его расстройству. К тому же большой зал с несколькими десятками квадратных столиков оказался еще не очень заполненным, особенно у самого входа, что его даже порадовало. Он сел за ближайший из них, заказал привычные к своему обеду блюда и начал обводить отсутствующим взглядом сидящих поодаль. Через минуту, когда его обозрение достигло углового столика, он внутренне встрепенулся. На него уже внимательно смотрел краснощекий в темном костюме мужчина. Сосредоточился, пригляделся и глазам своим не сразу поверил: там сидел, уже узнавший его студенческий товарищ и кубанский земляк Леонид. Тем же, что и в юности, жестом утирающий пот с широкого лба, более прежнего коренастый, с немного сутуловатой осанкой… Еще мгновение – и они почти побежали навстречу друг другу, обнялись посреди зала, не обращая внимание на любопытные взгляды обедающих. Впервые после десятилетней разлуки обхвативший его за широкие плечи Степнов сначала даже слегка отшатнулся - вместо левой руки коллеги почувствовал холодный протез, о котором уже и позабыл. А вспомнил – обнял еще теплее и чувственнее, невольно возвращаясь в рое своих разбуженных мыслей к тому трагическому вечеру деревенского мальчишки Леньки.
Почти зримо себе представил его бревенчатый дом с ветряной мельницей, которая виднелась с любой точки села и вызывала тихую зависть у многих его обитателей. Но их заспинные пересуды пересудами, а все они шли на помол своего зерна сюда, к «куркулю Роману». Так что работы ему хватало частенько, особенно осенью, до полуночи. Не стал исключением и тот поздний вечер. Хозяин закрутился на своей мельнице ровно само зернышко меж жерновами. Уставший и с ног до головы запорошенный мучной пылью, он даже не заметил, как и когда сынишка пригнал с пастбища корову в сарай. И уж тем более не знал, что он там делал дальше, ибо отошел от монотонного тарахтенья мельничного электродвижка на кухню попить воды и тут же на топчане деревянном попросту уснул. А Ленька тем временем, помня о ночной вахте матери на колхозном току, взялся подоить их белоголовую кормилицу. В сарае уже стемнело, поэтому пришлось зажечь керосиновый фонарь, который оказался почти пустым. Но мальчишка решил, что на дойку его света хватит. Вскоре же он стал тускнеть, а когда оставалось сделать еще несколько движений еще слабыми ручонками маленького хозяина, погас совсем. Корова от такой перемены обстановки резко сдвинулась с места и шумно зацепила ногой ведро с молоком. Проснувшийся мельник испуганно схватил со стены свое всегда заряженное ружье и с криком «бандюги, бандюги пришли» отпихнул ногой дверь в сарай. Корова еще раз зацепила теперь уже пустое ведро, и вконец испуганный хозяин выстрелил в сторону зияющего полумраком оконца. А Ленька, и вовсе ошалевший от такого ужаса, пулей выскочил на улицу, споткнулся у самого ветряка и в падении невольно вскинул навстречу его мощной лопасти свою детскую руку. Хорошо, что колхозный ветврач дома оказался да успел перетянуть ее у самого плеча мальчонки…
Теперь же, в объятиях с ним, Степнов подумал и о другом: «Интересно, а что он делает здесь, почти у самого Кремля?» А ему, по-дружески усадив за свой столик, негромко сказал:
- Вот так, выражаясь твоим любимым словом «значится», я прохожу – нет, уже прошел – месячную стажировку в известной тебе «конторе».
- И я тоже, - удивленно вскинул свои густые брови Леонид. – Правда, всего неделю безвылазно просидел в их втором корпусе, но курс прошел.
- Как это? – нахмурился Аркадий. – Твое же авторское имя даже давно потерялось.
- Имя-то осталось, а вот фамилию я поменял на псевдоним Красный. Помнишь, в кубанских городах и станицах все центральные улицы так называются. Вот и решил так подписывать свои творения.
- Ах, во-о-от оно как…. Так это ты пальму первенства?...
- Да, и меня даже пригласили сюда на работу, - поправив правой рукой сползший с колена протез, смущенно прервал его он. – Понимаешь, я же все еще без жены и детей, а значит, кадр-переселенец для руководства дешевый… Вот и можешь, Аркаша, меня поздравить.
А он, еще час назад дерзивший по этому поводу своей московской шефине, теперь опять оцепенел. Но уже от других чувств. Казалось, в его душе произошло невероятное – встретились изголодавшийся матерый тигр и нежно мурлыкающая домашняя кошечка. Первый готов был наброситься на этого внезапно появившегося здесь Леньку и разодрать его в клочья за нанесенный удар по карьере опустившего сейчас глаза товарища. А вторая – наоборот, мурлыкала о его невиновности, вызывая у Аркадия все большую жалость к этому и так обделенному жизнью уже не очень молодому человеку. И ему до испарины на лбу стало стыдно за свои скоропалительные выводы, словно изверженные лавой личной обиды слова об инвалидности. Стыдно перед этим ждущим сейчас его поздравлений коллегой, перед преждевременно обнадеженной семьей, перед шефиней, самим собой…
- Не поздравляешь, задумался о чем-то, - негромко нарушил его самокопание Леонид. – Слушай, парень, а не я ли случаем тебе дорогу перешел?
- Ну, что ты, Леха! – окончательно поборов свои «тигриные» амбиции, повеселел в лице Степнов. – Я тебя не только от души поздравляю, но и рад за такой финал… Что же до моей «дороги», то теперь только понял: покидать родные просторы – видать, мне не судьба.
- Как это? – вынимая из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылочку с коричневатым настоем бальзама, рассмеялся довольный таким исходом встречи кубанский собеседник. – Ведь, как поется в песне, «сам человек судьбы своей хозяин».
- Это, скорее всего, в плане глобальном, а в житейском – не всегда так, - задумчиво, но твердо ответил он. И невольно представил себя в роли того самого «хозяина своей судьбы», который хотел скорректировать ее уже трижды. И что? Первый раз он загорелся желанием закрепиться на Кубани – так в том же году призвали в армию. Во второй раз, при увольнении оттуда в запас, имел все возможности отправиться на учебу в Москву, но вынужден был вернуться к престарелым родителям. И вот тебе третий раз: рвался в златоглавую уже со своей семьей, а приходится опять возвращаться в родной Казахстан…
- Но все равно «судьбы», - не унимался кубанец. - Так давай за нее тяпнем хотя бы по рюмашке, вот этой нашей сейчас самой ходовой настойки?
- Да нет, к руководству идти даже с травянистым запашком как-то неудобно… Давай лучше вечерком, когда все уже до конца прояснится, - весело ответил тот прервавшему его раздумья товарищу.
«И все-таки, что это – веление судьбы или настойчивый зов отчего края? – мысленно спросил у себя довольный разрешением своего внутреннего спора Степнов. - Думаю, то и другое. И я, как «хозяин судьбы», на новый конфликт с ней и на расставание с самим собой уже не пойду». Да и вообще за тот месяц различных служебных игр, демонстрации двойных стандартов поведения ему пришлось многое проанализировать, передумать, переоценить. И попросту расхотелось сюда, в этот, как он в сердцах говорит, «комбинат по восхвалению кем-то написанных книг любящего до слез награды Генсека, который их даже и сам-то не читал». Расхотелось покидать коллег, друзей и самых близких с детства людей. Они и сейчас словно звали его домой, на родину.