Чистая правда
- «Преста… преставился»... Что он, святой – преставился?
- «ПреДставился», товарищ прапорщик. Эта загогулинка – буковка «ды».
- «Ды, ды»! Бюль-Бюль Оглы! Весь штаб надо мной ржал! Я тебе, сержант, это так не спущу!
- Так я что, товарищ прапорщик? Я ничего! Я вам всегда – только чистую правду!
- Кем он представился, не разберу?
- Вот: «дежурным».
- «Де жу..» - На ежу сижу! Что за хрень?
- «ррр-ным». Это у товарища майора такое «ры» и «ны».
- Ни хера себе «ны»! А это что?
- Где?
- Вот!
Мы с прапорщиком разбирали запись дежурного по части в книге проверок нашей пожарки. Прапор прибежал утром взмыленный и сразу вцепился в меня. А я ему: за время вашего отсутствия – без наших происшествий!
- Да? И что - все в порядке? – щурится недоверчиво.
- Так точно, товарищ прапорщик! Все в полном порядке!
- А почему командир утром спросил, в трусах ли я? А, сержант?
- Не знаю, товарищ прапорщик! А что он еще сказал?
- Сказал: на разводе поговорим. Что это за слово?
- Где, товарищ прапорщик?
- «Рапар». «Распар». Блин, ну и почерк!
- Это не почерк. Это товарищ майор бухие были. В сисю.
- Сержант!
- «Ра-пор-то-вал» тут написано.
- Сам вижу! «Рапортовал ногой». Какой ногой?
- Никакой ногой, товарищ прапорщик!
- Б*ядь, сержант, ты мне ваньку не валяй! Как это – ногой рапортовал? А чем у него руки заняты были?
- «Нагой».
- Вы, что тут все - о*уели совсем? Цирк шапито в боевой части устроили?
- «Нагой», товарищ прапорщик.
- В смысле?
- В смысле – оголенный.
- От чего оголенный?
- От всего, товарищ прапорщик. Как провод – оголенный.
- Он что, е*анулся?
- Он для пользы дела, товарищ прапорщик! Для чистоты порядка! Понимаете, - стал рассказывать я командиру, - наш Луцик решил ночью, на дежурстве, пыль протереть. Чтобы чисто было. Ведь хорошо, когда чисто? Хорошо, да? Он открутил кран – а воды нет. Нечем тряпку намочить. Ну, он и сообразил: у нас же в зилке две тонны воды! Молодец, да? Правда, молодец? Вот Луцик и забрался на машину, люк открыл, тряпку намочил и…
Тяжело докладывать, когда командир даже не смотрит на тебя. Уставился в угол, зубы сжал и сопит, сопит. Наверное, чем-то недоволен.
- Вы слушаете, товарищ прапорщик? И он уронил ее. Ну, тряпку. Не удержал. А вы всегда говорили: накроется насос на пожаре – всем вам поотрываю ваши... Помните, помните такое? Ну, кричали вы тогда? Вот он, как сознательный советский боец и принял решение: разделся и нырнул в бочку.
Наконец-то прапор повернул голову и засопел на меня.
- Правда, молодец? Молодец, да, товарищ прапорщик? – попытался я втянуть его в разговор.
- П*здец, какой молодец! А голым-то – зачем?
Слава Богу, заговорил!
- А чтобы не мочить форму одежды, товарищ прапорщик! А что? Кто его видит? Ближайшая женщина – в десяти километрах. И та в выключенном телевизоре. Аэробику утром делала.
- Ну, ближе к делу, сержант. К телу, блин!
- Ну, а тут входная дверь – скрип!
- Да знаю я, что вы все двери смазываете, а скрипит только входная.
- Это для удобства… Так вот, он пилотку на голову, повязку на руку – и сиганул рапортовать: «…без происшествий!» Молодец, да? Правда?
Прапорщик вздохнул и опять отвел взгляд.
- А товарищ майор – шатается. Пьяный. Не хотите в сисю, так скажу просто: пьяный в попу. Практически – в жопу. А Луцик наш – смирно стоит! Неподвижно. Застыл боец. Замер! Правда, молодец? Только одна часть тела качается.
- Какая часть?
- Вот я и говорю... Я рассказываю. Ведь он бежал. А потом замер… И по этой… По амплитуде…
- Сержант!
- По инерции, товарищ прапорщик, по инерции! Просто - с разгону. Это же не контролируемо!
- Сержант!!!
- Я же рассказываю! А товарищ майор смотрит только на то, что движется. Выпивший он, взгляд сосредоточить на неподвижной повязке не может… Ну, в общем, тогда товарищ майор и написал это замечание…
- Какое замечание, сержант? Что ты шепчешь? – прапорщик тоже понизил голос.
- Я не шепчу. На следующей странице, товарищ прапорщик… Вот.
- «Дежурный болтал членом»…
- Формально, товарищ прапорщик, придраться не к чему.
- Б*ядь!
- Дежурство в пожарной части несётся? Несётся: вот повязка на дежурном!
- Б*ядь!!!
- Руку к пустой голове не прикладывал? Не прикладывал: вот пилотка на голове!
- Б*ядь!!!
- А у товарища майора у самого – пуговица расстегнута была!
- Ууу! Да ты откуда все знаешь? Свечку держал?
- Зачем вы так нехорошо о личном составе? Луцик меня сразу после его ухода разбудил.
- Голый?
- Почему? В повязке…
- В набедренной?
- В повязке дежурного по пожарной части. Заглубленного секретного узла связи. Южного направления. Вооруженных сил Советского Союза.
- Ууу, б*ядь!
Концерт по заявкам
Черт, надо же, как морит! Вроде и не салабон уже, целый черпак Советской Армии, а все равно – прямо скручивает шею! Никаких сил нет!
Наш замполит, толстый пучеглазый майор, нудно гундосил про напряженность международной обстановки. Вначале еще, когда он приводил свои собственные выкладки, сколько на нас, как на режимную часть нулевого уровня, припасено атомных боеголовок – было немного интересно. Ни фига себе, какие мы важные!
Но сонливость брала свое. То здесь, то там слышался либо приглушенный зевок, либо смачный подзатыльник, которым дедушки приводили в чувство молодых воинов.
Редко кто, конечно, политинформацию, не кимарнув, выдержит. Сидишь, мешки не таскаешь, ноги в тепле – как тут не заснуть?
Тут еще надо учесть, что она, эта информация, всегда после завтрака. А завтрак в армии – сытный и самый вкусный прием пищи. Масло, хлеб белый. Чай горячий. Рабов всегда, во все времена, кормили лучше всего утром. У Ивана Денисовича тоже – на завтрак супчик, каша и вся дневная пайка хлеба. А на обед – только каша, на ужин – пустая баланда. Расчет был прост – до обеда выжать по максимуму, ведь после обеда – дело к вечеру, ныкаются они, фиг выковыряешь по шхерам.
Наверно, поэтому и время приема пищи в армии такое: завтрак – в восемь, обед – в три. Через семь часов! Можно такое выдержать?
А ужин в восемь. Вот на ужин – жратва так, символическая. Если ты потрудился на светлое завтра нормально – заснешь и с пустым желудком, только голова подушки коснется. Хрен ли тебя на ночь кормить?
- Нет ядерному безумию! – вдруг вскрикнул замполит совсем заполошно.
Рука, подпиравшая голову, соскользнула с подлокотника кресла, и я тюкнулся всем корпусом вперед. Черт, позорище какое, я же сержант!
На ужин всегда был кусок жареной рыбы. Ничего так, на подсолнечном масле. И пюре – сероватая гомогенная масса, черпанутая из бесконечного армейского картофельного Соляриса. Но на прошлой неделе сняли с десятилетнего хранения неприкосновенный запас из складов ямы и теперь мы стали жрать каменные, нарезанные соломкой, безвкусные брусочки, похожие на наструганное мыло. Их варили целый час, но они только покрывались крахмальной липкостью, оставаясь крепкими внутри, как партизаны на допросе.
Давайте уже что ли воевать скорее, а то все эти запасы ваши испортятся!
Нет, я натурально засыпаю!
Вчера мне приснилось, что мы по дороге на пожар встретились с медиками. Со «Скорой помощью». Кстати, чего это она вдруг – скорая?
Ну, остановились перекурить, то да се – и поспорили: кто круче, кто кого заменить сможет.
Ну и поменялись.
И, типа, приходит на прием мужик – живот скрутило. А Серега, Луцик – брандспойт ему в задницу – промывать желудок….
- Ястребы войны получат у нас подзатыльник по своим загнутым клювам! По-простому, по-ленински прямо вам скажу - получат они поджопник по своим заслугам!
Черт, какой он крикливый, этот майор! Я умостился поудобнее.
Ну, тот сон понятно с чего. Эту картинку я вживую видел. Пришел пару дней назад прапор из хозвзвода к нам в пожарку – пробить радиатор. Мы завели зилок, раскатали рукав. А он воткнул брандспойт в горловину, уперся животом и орет: «Давай!» Ну Серега и дал: вместо десяти атмосфер - двадцать. Прапора через палисадничек наш и перебросило. А что? На пожаре при напоре в два десятка атмосфер ствол вдвоем держим - и то водит нас из стороны в сторону, как пьяных.
Отсмеявшись, командир, конечно, пожурил нас – что ж вы так?
- Та, небольшой заборчик, товарищ прапорщик, до метра. Ему и не больно было. Он даже не испугался – аккуратно так перелетел.
- Не испугался?
- Не. Не успел.
- Точно?
- Та он практически не матерился.
- Совсем?
- Не, ну пробовал: пи-и, пи-и…
- В смысле?
- Заикаться он начал. Немножко.
- Сейчас политическая обстановка хуже, чем в июне сорок первого, - рычал замполит, для убедительности потрясая конспектом. - Разжигатели войны…
Про нас, что ли? Я подобрался.
Не, не про нас. Мы – тушители. Странно: если вслушаться - то становится страшно. А если как фон…
- Немного о зарубежной жизни и об их обычаях, об ихней культуре. В Париже сейчас, например, хорошая погода. – Майор пристально оглядел зал, выискивая признаки заинтересованности вражеским счастьем. - Но не радует весна парижан! – вдруг взревел он настолько страшно, что первые ряды качнулись назад.
Блин, ну где они учат этот пол-литручий язык!
Я вспомнил, как до армии, в Одессе, Саша, мой друг наставлял меня на путь диссидентской истины. Между прочим, к моменту моей встречи с ним я считал себя полностью сформировавшейся личностью. Взгляды мои на мир, его содержание и устройство, в том числе и на политику – вызрели окончательно и обжалованию не подлежали.
А политикой я действительно интересовался сильно. Например, я на свои школьные копейки каждую неделю покупал газету «За рубежом». И все вычитывал, вычитывал там между строк: «Кризис, безработица, инфляция. С неуверенностью вступает Америка в наступающий год», «Факты разоблачают: кто учит поляков демократии»; «Обыкновенный расизм - на родине Ку-Клукс-Клана»; «В тисках проблем: Италия перед выборами»…
Тьфу, помой рот с мылом, мальчик!
Небоскребы серые давят на виски.
В радуге рекламы - бизнеса тиски.
В море кадиллаков бродят бизнесмены.
В недрах небоскребов рыщут полисмены.
Деньги, деньги, деньги надо всем довлеют.
Деньги греют руки, деньги души греют.
Перед блеском денег падают все ниц –
Солнце не заглянет в пустоту глазниц!
Тревожные мысли
- Сейчас объявят…
- Ни хера. Еще не напились.
- Уже, товарищ прапорщик. Нахерачились.
- Я тебе нахерачусь! Рот прикрой, сержант!
- Это ж я для красоты слога. Чтоб оттенить важность момента.
- Борзый сильно!
- А как правильно говорить, товарищ прапорщик? Наклюкались? Надрюкались? Так?
- Генералитет Генштаба? Надрюкались? Ты что, они между собой не дрюкаются. Они только нас… - встрял Луцик.
- А можно просто: настаканились, наквасились. Нахлебались, - поддал Валерка.
- Нет, это солдаты - нахлебались. А генералы, они – налимонились. Так правильно считается.
- То есть как это - считается? У кого это считается? – подозрительно нахмурился наш прапор.
- У нас и считается. У рядового и сержантского состава. Вот командир роты, например, он высокий, хотя и худой, - стал вспоминать я текст, знакомый почти дословно, - он может накачаться. Или натрескаться. А начальник склада – он должен нагрузиться.
- Точно! Набраться. Или накваситься! – опять сунулся Серёга.
- А зампотех наш, товарищ майор, он, как человек интеллигентный и в очках – нахрюкаться потихонечку в одиночку.
- А если - не интеллигентный?
- Тогда – насвинячиться.
- А замполит – набарабаниться! Трам – тара-рам!
- Налюлюкаться!
- Надуться! С его пузом – надуться!
- Насобачиться
- Не, «насобачиться» - это типа «научиться». Чему он может научиться? Не походит.
- А может – надраться? Залить шары, зенки?
Прапорщик, казалось, перестал нас слушать. Но тут он встрепенулся:
- А вы, рядовой и сержантский состав филологов-олухов хреновых, вы – как?
- Мы, товарищ прапорщик, исключительно – нализаться. С малых капель.
Мы сидели в угловой комнатке нашей пожарки и смотрели в окно. Тревогу ведь могут объявить и каким-нибудь хитрым способом, той же зеленой ракетой.
Вся наша часть, двести солдат и сержантов, сто сорок офицеров и прапорщиков – сейчас были глубоко под землей. Триста ступенек вниз и три этажа всякой аппаратуры – это и есть наша часть. В народе – «яма». Вспомогательный узел связи Южного направления. Позывной «Мотогонщик». А направление это включало в себя три округа и группу войск в Венгрии. Около полутора миллиона штыков и авторучек. Это если с замполитами. Во как!
Подчинялись мы напрямую Генштабу. И раз в месяц оттуда прилетали генералы. Волшебники в голубом вертолете - прилетали они всегда вдруг, и бесплатно показывали нам, но не кино, а тревогу.
Нет, не сразу, конечно. Сначала их принимали, ублажали докладами, развлекали отчетностью в штабе. Потом они знакомились с тонкостями солдатского рациона - в теории, и с дарами молдавских полей и виноградников – на практике и более обстоятельно.
От этого элемента проверки зависело очень многое. Потому что сразу после него приходило время тревоги нашей. Время смуты и смятения.
После объявления переполоха начинался самый интересный для нас, пожарников, комок этого шоу. Обвешанная противогазами, автоматами, котомками, скатками одеял – рота строилась, обрастала офицерским составом и по команде трусила наверх лесного холма, к входу в секретное заглубленное помещение. Там они спускались под землю на сорок метров и задраивали за собой шесть десятисантиметровых бронебойных дверей.
Все, кто ни спрятался – тот сам виноват.
Меня всегда волновали две вещи: а на фига внутри ямы шинели, если там всегда душно и жарко? И еще – зачем строиться всем кагалом, ждать отстающих балбесов, полчаса орать и бегать по казарме, разыскивая потерянный салабоном противогаз или подсумок – если подлетное время першингов, как проел нам плешь замполит – двенадцать минут?
Но фундаментальные вопросы бытия были не по нашей части. Нам уготована была другая роль. По боевому распорядку в яму не прятались лишь два подразделения: мы и команда КПП. Согласно этой книге судеб пять капэпэшников должны были ловить лазутчиков, разгуливающих в эпицентре ядерного взрыва, а мы, пожарники – этот эпицентр тушить всеми штатными и приданными средствами пожаротушения.
Нормалек.
Товарищи рядовые и товарищи их сержанты! Бдительно несите круглосуточные боевые дежурства по охране мирного неба! Тщательно вглядывайтесь в показания радаров, без устали пеленгуйте ракеты этого долбанного невероятного противника!
Если завтра херня…
- Сколько прошло?
- Уже три с половиной часа.
- Тянут что-то.
- Не ссы, про нас не забудут…
Это точно. Кто ж откажется от такого развлечения - посмотреть как «слоники бегают»?
Зазвонил телефон и мы переглянулись. Прапор кивнул. Я схватил трубку:
- Маатший сегжант Додушко сдушает… - зажав нос в щепотку, прогундосил я.
Это меня, дурачка неопытного, наш командир научил, еще в первый месяц службы в пожарке. Объявили очередную тревогу и я, бодро схватив на звонке трубку, отчеканил приветствие. А мне: почему без противогаза, трах та-ра-рах?! Боеготовность режимного объекта, трах трах та-ра-рах!! Преступное невыполнение приказа в боевой обстановке, та-ра-рах та-ра-рах!!!
О тревожные дали! Да как он видит сквозь толщу стен?!
- Да не видит он, а слышит, - объяснил тогда мне прапорщик.
Великая школа туфты! Нарушать – это не главное, главное - не попадаться.
- Ну что там?
Я пожал плечами.
- Да ничего. Какэпэшники кипишуют.
Прапорщик вздохнул и отвернулся.
Мы уже, если честно, устали ждать. Даже трястись перестали. Еще пару часов назад – прямо в мыле все были: давай-давай, бегом-бегом!!!
Когда вертолет опустился наш прапор выглянул в окно – и прямо застонал:
- Сержант, бери всех и мухой, мухой давай – подмести перед пожаркой!
- Так вылизали же все утром, товарищ прапорщик!
- Долбанный вертолет листья намел от стадиона! Что, не видишь?
Да, в армии лучше что-то сделать один раз вовремя, чем два раза правильно.
- Только согнувшись, согнувшись, чтоб вас поверх кустов видно не было!
В учебке мы гусиным шагом, на корточках, частенько хаживали в столовую, но подметать на карачках – такого я еще в жизни не пробовал! Но прапор прав - они же по этой дорожке в штаб идти будут.
Вообще, наш командир классный. Ну, в смысле – нормальный он, зазря нас не чморит. Вот в роту пришел новый капитан – ужас! Молодой, зеленый, все тревогу бьет и бьет на всякий случай.
Блин, ему бы - лишь бы не было войны!
А тревога, надо сказать – тревоге рознь. Их, голубушек, четыре, как и степеней боевой готовности: постоянной, повышенной, военной опасности и полной. Вот последняя эта степень, когда все по настоящему - она и есть самый капец. Это – «боевая тревога», это тебе не учебная, не сбор по боевой тревоге, это – война самая настоящая. Ну, конечно - каждой тревоге: свои сигналы, свои «зеленые свистки», свои режимные действия. И по каждой из них нас гоняли отдельно. Только «боевую» никогда не объявляли. Тут все понятно – это мог только Министр обороны и только при наступлении боевых действий. Да ну ее к черту!
Я передернул плечами. Этот случай был пару месяцев назад, по армейским меркам – давно уже. А страшно - аж до сих пор!
Полгода назад сменился командир нашей части. Место спокойного толстенького полковника занял его зам, замок: низенький, сухой и твердый как алмаз подполковник.
Есть люди, которые внушают страх. Вот, я думаю, он таких людей мог собой пугать. Глядя на него, в голове становилось гулко и только какие-то обрывки зазубрившихся в учебке уставов летали в пустой черепной коробке, как куски сажи после пожара: «…команд, сигналов, распоряжений и донесений по управлению частями и подразделениями..», «…средства защиты кожи используются в зависимости от вида заражения…»
Даже фамилия у него была твердая и крепкая – Строгодубцев. И известную армейскую присказку - «Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона» - не то что произнести – подумать было страшно.
Вот этот подполковник поначалу, как в должность вошел - и гонял нас всех частенько. Чтобы радовались жизни, как попустит, и не теряли нюх к боевой службе в целом. Утром в понедельник, перед разводом, он предупредил дежурного по части, что как только ступит на плац – тот позвонит в роту и скомандует дневальному «сбор по тревоге». Это учебная, нормальная такая тревога, во власти командира части.
А только-только весна началась, холодновато было, ветер продирал. Но ничего, стоим на плацу, ждем когда подойдет.
- Равняйсь! Равнение на середину!!! - втянув живот, замкомандира части изо всех сил старался придать мужественное выражение одутловатому после многотрудных выходных лицу.
Раньше, при старом командире, офицеры на плацу довольно-таки вразвалочку рапортовали. Но этот подполковник с таким остервенением печатал шаг, что все тоже стали хлопать асфальт изо всей силы.
- Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия… - рапортует о бездарно прошедших выходных замок и тут, по командирскому сценарию, выбегает дневальный по роте… разевая рот и… выпучив глаза и…
«БОЕВАЯ тревога!!!»
А вот это уже другой коленкор. Мы – режимная часть, время вступления в войну – одна минута. То есть – сразу.
Ой, блин, мамочка! Корабль к бою и походу изготовить!
А, б*лядь, из чего его изготовить?!
Война!
Двести солдат и сто офицеров застыли в позе «ревизор!»
У командира – все потом говорили – лицо посерело так. Наверное, подумал: накаркал, блин, твою мать!
И отрепертовал он хрипло, но громко «боевую тревогу», и понеслись мы по своим делам… И только через час, после переговоров с соседям из 43 ракетной армии… У которых мы, кстати, этим вопросом тоже шухер изрядный навели… А что - не звонить же в Генштаб: «Вы тревогу не объявляли?» Только через час, вынув по пустой душе из дневального и дежурного, разобрались во всем этом и восстановили привычный служебный беспорядок.
Вот так. Дурной молодой солдатик с перепугу дурканул, а триста человек чуть не обкакалось. Салабон. Щегол недощипанный. Плохо названия тревог выучил.
Я покосился на плакат: «Учебная пожарная тревога не требует настоящего пожара».
Черт, когда же нас дернут?
Постановка задачи
…- А я, знаешь, майор, когда возвращаюсь из отпуска, - я фигею! Одна мысль в голове: «Как мы до сих пор не сгорели и не накрылись вообще на фиг нашим медным противоракетным тазом!»
- Ага, знаю. Но через пару дней к безобразиям этим, товарищ подполковник, опять привыкаешь…
- Да, но во сне некоторое время поначалу дергаешься…
Пяток генералов и с полтора десятка старших офицеров, разбившись на группки, благодушно переговаривались в тенечке. Метров за сорок от них виднелся неприметный бункерочек, чуть выше пояса – вход в нашу яму.
…- А он мне говорит: вы вчера ругали меня резкими словами с привлечением ненормативной лексики. А? Что вызвало, говорит, в моей душе чувство внутреннего протеста и обиды. А?
- А что вы, товарищ генерал?
- А я ему: это переползает всяческие границы, товарищ тамбовский волк тебе капитан!
- А он?
Статный генерал–лейтенант, предводитель вертолета генштабовских волшебников, улыбаясь, благодушно ковырялся в зубах спичечкой.
…- Это точно. Мне когда офицеры на разводе согласно кивают головой во время взбучки - так и хочется им сказать: «Любви моей не опошляй своим согласьем рабским, сволочь».
- Гы, гы, гы…
- Это точно, товарищ генерал! Когда они в строю бездумно радуются жизни, то я настораживаю свое лицо до тех пор, пока улыбки медленно не сползают с них…
На нас уже минут пять никто не обращал никакого внимания. Хорошо, хоть отдышались. Сюда-то мы летели на машине, но перед периметром - колючка, полоса отчуждения, опять колючка – спешились и пердячим пехом дотарахлились ко входу в яму самостоятельно.
… - Я, когда был командиром такой ямы, то по понедельникам, я лично, лично, в течение трех часов тренировал дежурных вахтенных постов по принципу: «Бежит незнакомый мужик с копьем — ваши действия?»
- Да, товарищ генерал-майор, офицер должен быть постоянно в состоянии легкой эмоциональной вздрюченности.
- А я говорю…
- Что за брезентовое войско?
Это по наши души. На нас, кроме стандартной пожарной робы поверх хэбэ, с карабином, с мотком веревки и топором, кроме фонаря, каски и рукавиц - было навьючено еще много всякого важного военного: противогаз, подсумок, вещмешок, фляга. Ну, и автомат, конечно.
На пожар обычный мы без этого-то мотлоха ездим. Но тут – целая учебная тревога! Блин, ну почему, чем важнее дело, тем больше на нас цепляют! Спецназ, наверное, в ответственный рейд кроме всего снаряжения еще тянет запасные сапоги, запас гуталина, матрас с койкой и подшивки газет для полевой Ленинской комнаты…
- Пожарный расчет, тащ генерал–лейтенант! Для выполнения учебно-боевой…
Громко рапортует наш прапорщик, отчетливо. Молодец!
- А, огнеборцы, - взмахом остановил доклад генерал. – Что будем тушить, водометные?
- Согласно вашего приказа!
- Тогда - слушай учебно-боевую задачу! Заместитель командира части тяжело ранен и придавлен металлоконструкциями в области… - генерал повозил по себе рукой, как сержант в фильме «А зори здесь тихие», - тут… короче, в области паха.
Махи в пахи! Опять зарядка! Опять на себе тянуть этого борова!
Наш прапор четко развернулся и впился показательно-образцовым орлиным взглядом в наш жиденький строй.
- Сержант, показатель пожаро-взрыво-опасности объекта?
Хрен его знает, о чем он спрашивает!
- Четвертый разряд пожароопасности, товарищ прапорщик!
Вроде нормально. Вроде попал. Генерал удовлетворенным мычанием выразил понимание сложности задачи.
- Классификация горючести технологической среды?
- Шестая степень, товарищ прапорщик! – попытавшись изобразить щелчок каблуками, я чуть не грохнулся во всей этой амуниции.
- По Цельсию? – помог нам наш командир части.
- Так точно, товарищ полковник! 451 - по Фаренгейту!
Вот и пригодились бесцельно потраченные на чтение годы!
- Слушай приказ! Наклонник аварийного выхода завален, проникновение на объект возможно только через запасной выход, пожар третьей степени на втором и третьем этажах, источник зажигания не локализован, технические средства оповещения и управления эвакуацией личного состава вышли из строя…
Как он поет, как поет! Вот что значит – опыт!
… - задымленность объекта средне-высокая, радиационный фон, - прапорщик недобро прищурился на нас, - умеренный, до порывистого. Первичные средства пожаротушения выведены из строя - просочившимся противником!
Что он несет? Куда просочившимся? В яму? Через гермодвери?
- Необходимое время эвакуации, – прапорщик вздернул руку с командирскими часами, – девятьсот секунд! Кратчайшим эвакуационным путем, - мы подобрались, увидев, как он стал набирать воздух в легкие, - эваааа-куацию!!! Осууу-ществить!!!
- К выполнению приказа – приступить! – перепугано заорал я в ответ.
Генерал довольно кивнул.
На дне
Никаких лифтов в яме нет. И это правильно. Прапор нам рассказывал – самый крупный пожар был в семьдесят втором, в Генштабовской яме. Позывной «Гранит». Лифты заклинило сразу. Ну, и вся смена – задохнулась. А там яма – не чета нашей, в двенадцать этажей.
Пока я философствовал, Серега с Афоней скрутили задрайки и, упершись в комингс, стали тянуть на себя дверь.
Такая дверка сначала сдвигается еле-еле, но потом, по инерции, набирает скорость и ее надо изо всех сил тормозить, чтоб тебя об стенку не размазало. Ведь она, родимая, ДЗГ– 1, то есть «дверь закрывающаяся герметичная» - имеет сантиметров десять металла в толщину и весит не меньше полутоны.
Есть!
Теперь – уперлись! ыы-ыы! – закры-ыы-ыы-ваем ее, и - зажигается лампа в обрешетке: сигнал, что можно открывать вторую дверь гермоперехода. Вот так три раза - и мы в яме!
Ступеньками – вниз, вниз!
Время – тикает!
«Сверим часы, товарищи офицеры» Что они сверяют, часовщики толстопузые?
Вниз, вниз! Через три – четыре ступеньки!
Ох, недавно я так с занятий бегал!
Сачковал по молодости.
В Одессе, в политехе, с Сашкой – в другой вселенной, на другой планете, в другом веке…
Вниз, вниз!
Противогазы мы скинули сразу. Эта игра в слоников, да идите вы! А вот с фонарями беда. Фонари у нас хреновые. Тусклые. Батареи посажены, ни фига не светят. Мы говорили прапору, но если нормальные аккумуляторы пропили еще десять пожарных поколений назад – что тут сделаешь?
- Где он может быть?
Наш этаж – третий. Только на нем электричество и отрубили. На втором и первом – склады, казармы, и боевые посты – там все идет по-прежнему. Игры – играми, а боевое дежурство никто не отменял, связь давать надо.
Так, дизельная. Четыре огромных дизеля, как бегемоты сонные. Два основных, два запасных. Все дублируется.
Нет, не тут.
Трансформаторная. Нет!
Аккумуляторная большая. Аккумуляторная малая
Ряды батарей – в четыре яруса, под потолок. Бегом, до конца. Нету! Назад.
Помещение очистки воздуха. Здоровый зал для ФВУ – фильтровентиляционных установок. Тут особо не спрячешься – круглые конусы. Даже углов нет.
Темно только. Совсем сели батареи.
Нет, так не найдем!
- Пацаны, думаем! Думаем!
- Он же бухой? Бухой! – фонарь еле-еле подсвечивает оскал Луцика. – Значит, они его положить должны куда-то. Он же не стоит!
- Куда эти п*доры могли его засунуть?
- Он в вентиляторной!
Точно! Там такой ангарище с громадными воздухонагнетателями всякими – да там ансамбль песни и пляски под каждой дурындой этой спрятать можно!
Только фонари совсем сели.
Темнота теперь у нас полная.
Сиамский близнец
Ничего, мы тут не впервой. Почти все на ощупь знаем.
- Товарищ подполковник! – гулкое эхо протиснулось между пятиметровыми улитками вентиляторов и, дробясь, отразилось от коробок воздуховодов, - товарищ! подполков-ник! ник... ник…
- Спит, сука
- Спит? А ну тихо!
- Тишина в отсеках!
Ну, прямо командир счастливой щуки!
Храп, отчетливый храп слева.
- Под четвертой улиткой! - Афоня кинулся на колени.
- Тяни! Есть?
- Есть!
- Брыкается, б*ядь!
- Я тяну!
- Сапогом в грудь!
- И я тяну
- Давай, давай!
- Он руками за ножки улитки цепляется!
- Отдирай ему руки, отдирай!
- Б*ядь, он сторукий какой-то!
- Бухающий Шива!
- Тяни, ну тяни, рас*изделся тут!
- Он меня укусил! Он меня укусил!
Стукаясь лбами, мы отчаянно пыхтели в полной темноте. Конечно же, победила многочисленная молодость. Сопротивляющийся своему счастью подполковник был извлечен из-под воображаемого завала вместе с воображаемой раной в паху. Мы попадали рядом с ним, отхекиваясь. Какой же он тяжеленный, зараза!
- Товарищ подполковник, ну вы и козел! – отдуваясь, выразил общее мнение Афоня.
- Все, встаем! Норматив не резиновый, – я осторожно нащупал в темноте полковничью голову и стал мацать вокруг, выискивая фуражку. – Луцик, Афоня – давайте берите за ноги!
- Взял.
- Взял?
- Да взял!
- Ни *уя не взял. Я держу обе, - запыхтел Луцик.
- Да взял я! Вот, потрогай!
- Где? Да где? Аа!
- Луцик, что?
- Аа!
- Что?
- У него! Три! Ноги!
- Где, Луцик, где три? Где же…Черт! Черт! Черт!!!
- Что? Что?
- Три! Три! Три!
- Вот, вот, и – вот! Щупай!
- Три! Сержант – три!
- Сколько?
- Тихо! Тихо!
- Ни *уя себе подполковник!
- Мутант хренов!
- Тихо, сказал! Это ты?
- Не лапай меня!
- Это я, это я!
- А это я кого трогаю?
- Не знаю. Меня никто не трогает.
- Это я. Это я, сержант.
- А хрен ты мочишь?
- Раз, два. Три! Мама, три!!!
- Это моя нога! Это ты трогал ее?
- Нет.
- Б*ядь, кто меня трогает?
- Это я! Я трогал, не бзди!
- Хватит меня лапать!
- Их двое!
- Что?
- Их двое, сержант. Я держусь за две кобуры.
Ну да. Двое. Теперь понятно.
Действительно. Три ноги, не три ноги – какая разница. У нас служат все, даже с плоскостопием. А вот две кобуры у одного офицера быть не может. По уставу не положено.
- Мы двоих не вытянем.
- Сиамские близнецы хреновы!
- Тот, который сверху – вроде не такой жирный.
- Берем которого полегче.
- Наш нижний!
- Какой? Какой наш?
- Под-подполковник. А этот, который на нем – просто подполковник чужой.
Подполковники, обнявшись, синхронно похрапывали.
- Откуда второй-то?
- Да какая разница, двоих вчетвером не вытянем!
- Б*ядь, они размножаются тут, что ли? Луцик, как размножаются подполковники, помнишь из школы?
- Почкованием. Сначала два майора получаются, маленьких, по одной звездочке…
- Так что, у них органы размножения – это погоны?
- Печенькованием они размножаются. Печень у них главный рабочий орган.
- Хорош трындеть. Встаем.
- Давайте одного тянуть. Приказ был – одного.
- А кого?
- Жребий кинем.
- Наверху тебе такое кинут…
- Чем больше сдадим - тем лучше.
- Ага, тэпэр две штуки, однако, стало!
- Так, джентльмены удачи - не смешно.
- Покурить бы…
- Наверху тебе дадут прикурить…
- Будем тянуть обоих!
Триста ступенек наверх – это не шутки. Барахла на двадцать кило и по пол-подполковника на каждого…
Черт, какое яркое солнце! Я вспомнил, как прапорщик учил меня рапортовать высокому начальству:
- Живот втянуть, говорить коротко, понял? Говорить простые и хорошо понятные слова – четко и ясно! Рублеными фразами - четко и ясно!
Я оглянулся. Три мои товарища, тяжело дыша, держали залитых кровью подполковников. Да, подпортили мы их малость: у Афони с плеча автомат соскочил, и цевье разбило офицеру бровь. Маленькая такая ранка. Только кровищи много. Все перемазались.
Почему-то мне представился финал из кинофильма «Горячий снег», где генерал жал руки уцелевшим артиллеристам и со словами «Все, что могу, все, что могу» -совал в руки коробочки орденов.
Я набрал в грудь побольше воздуха:
- Товарищ генерал-лейтенант! Задание выполнено на двести процентов!