В Щучинской Мария прежде всего пошла в райкомендатуру. Отыскала Костюкова и сразу заговорила о Похмельным: а что это о нем ничего не слышно? Где другие осужденные гуляевцы мотают сроки - село знает, он же как в воду канул, посадили мужика - и никому дела нет. Костюков возразил: есть люди, которые недавно интересовались судьбой бывшего предколхоза, но кто такие - говорить не стал. Мария догадалась, кто это проявлял интерес.
Новых сведений о Похмельном у следователя не было. Слышно, что вначале отбывал он срок в петропавловской тюрьме, затем в конце апреля его перевели в карагандинский совхоз "Гигант" ОГПУ,. проще говоря - в Казитлаг, а вот в какое отделение или точку - неизвестно, их там уже что гороху рассыпано. Ей бы к Савинову подъехать, райуполномоченному ОГПУ, может, он, в виде исключения, выяснит точное местонахождение заключенного.
- Да тебе-то зачем? - улыбаясь спросил Костюков сидевшую перед ним просительницу, у которой останавливался недолгим постоем во время следствия по гуляевскому извозу, и бестактно предположил: - Небось любезный твой? Жили-были, поживали, сладко к сердцу прижимали? Посылку слать не советую - не дойдет. А дойдет - не получит.
Вспыхнувшая Мария, превозмогая неловкость, сказала, что хотела бы сама повидать заключенного. Костюков почесал переносицу. Тут уж как повезет. Возможно, на месте она сразу его отыщет, а скорее всего, в той неразберихе, которая сейчас творится в Караганде из-за наплыва заключенных и спецпереселенцев, на розыски уйдут недели, а то и больше. Потребуются деньги и время, чего у нее, конечно же, нет. Другое дело, если бы она временно устроилась в Караганде на работу, например завербовалась на карагандинскую шахту, стройку... Сам того не подозревая, Костюков поддержал ее в тайных планах.
- А как это сделать? - спросила Мария.
Здесь оказалось сложнее. Чтобы завербоваться, ей нужно разрешение от сельсовета на выезд из села, потребуются метрика и справка о том, что она не пользовалась батрацким трудом и не сдавала в наем личный земельный надел. Без метрики и разрешения - еще куда ни шло, закрывают глаза вербовщики. Но вот без этой справки на работу никуда не принимают. Впрочем, вербовочный пункт в двух шагах от райпрокуратуры...
Оформили на работу Марию по метрическому свидетельству, которое было у нее при себе, и через сутки она в единственном пассажирском вагоне товарного состава уехала в Караганду. Поезд пришел днем, и ее, не бывавшую до этого нигде, кроме Щучинской, поразило увиденное на конечной станции. Накануне сюда прибыл еще один товарняк, поэтому здесь с утра шла разгрузка. Такого большого и единовременного поступления грузов станция еще не знала.
Везли в Караганду необработанный лес - кругляк на опоры, стойки в штреки и готовый пиломатериал, везли различного профиля железо и листовую сталь, бухты кабелей и проводов, огромные катушки канатов и проволоки, бочки с горючим и смазкой, мешки со спецодеждой и сухарями, тюки с обтирочной ветошью и деловой парусиной, ящики с гвоздями и инструментом. Из распахнутых вагонных дверей, придерживая веревками, с ломами и слегами в руках по наклонным деревянным настилам скатывали на землю какие-то громоздкие, облепленные промасленной бумагой машины и механизмы, паровые котлы и горное оборудование, станки и большие причудливо изогнутые трубы; на открытых платформах за железным частоколом краснели ржавчиной длинные связки новых рельсов - все, что страна, не жалеючи, спешно поставляла "третьей кочегарке".
Мелкие грузы из вагонов перегружали прямо на подводы и увозили на лошадях, верблюдах и быках, донельзя исхудалых, с разбитыми в кровь холками, шеями, ногами, с мученическими гноившимися глазами. Запах сухокопченой рыбы из одного вагона мешался с тяжелым запахом керосина из другого. Мукомольный хлебный дух тут же перебивала вонь соляра и мазута, приторно-пряный запах ворвани сменялся запахом сосновых брусьев, сизальских и манильских пеньковых канатов. То грубо тянуло дегтем, олеонафтом, то неожиданно сладко и тонко - мануфактурой, галантереей и тут же - конским потом, навозом, сеном, а над всем этим и повсюду слышался давний крепкий запах тлеющего каменного угля, какой она всегда неприятно для себя чувствовала в гуляевской кузне, когда приносила отбить тяпку, косу...
Станция кипела ярмарочно-строительным шумом, людьми, повозками, сопением паровозов. Люди были повсюду. Даже за путями, на далеких пустырях, где серыми россыпями стояли палаточные городки спецпереселенцев и темнели бесчисленными юртами аульные стоянки, - и там густо ходили люди.
Высадившихся пассажиров охранники тотчас же грубо отправили прочь от составов. Мария увязалась за железнодорожником, ехавшим с ней из Акмолинска, шла и все смотрела, все дивилась увиденному.
Одни рабочие в сопровождении бригадира, десятника подходили к вагонам бестолково-скученно, в деревенской одежде, по-крестьянски бородатые, с отросшими лохмами из-под шапок, - спецпереселенцы, догадывалась она, наслушавшись разговоров с попутчиками. Других вели строем небольшими группами под вооруженной охраной - явно заключенные, и она жадно высматривала среди них знакомую фигуру, понимая вместе с тем, что встретиться сейчас они могут только чудом.
Путейцы хозяевами расхаживали вдоль составов, подавали советы грузчикам, покрикивали на затравленно-безответных возчиков. Рабочие-паровозники сердито требовали осторожнее кантовать тяжелые машины, чтобы не проломить вагонные полы, не обломать дверные косяки, и по ходу осматривали, чутко простукивали ходовую часть вагонов. Громко командовали, руководя отправкой грузов, представители местных стройконтор и ведомств, тревожно, с ошалелыми глазами, бегали от вагона к вагону, неоднократно пересчитывая и отмечая в накладных уже сложенные на подводы и готовые к отправке грузы, взмокшие и злые кладовщики, приемщики, учетчики.
Увидела она нескольких военных в полной форме, в зеркальных хромовых сапогах, с петлицами, в фуражках... Встретила по дороге стариков казахов - заложив руки за спину, неспешно ковыляли по своим делам, и так не подходил их аульно-старческий вид к этому шуму, гаму, запахам, грузам, паровозам... Были тут и свободные от смены шахтеры с будто бы подведенными глазами на бледно-серых лицах; сновали, стараясь не показаться на глаза начальствующим и охранникам, местные жители. Кто - полюбопытствовать, а кто промышлял тайком у паровозников контрабандой водочки, чаю, табаку.
Слышалась в основном русская речь. Но сколько разных акцентов в ней различалось! Как смешно звучали новые, "технические" слова в громких разговорах и криках рабочих-казахов. Как нелепо и весело коверкали русские слова татары и узбеки. С каким лихим матерком давали свои названия незнакомым "железякам" украинские и мордовские мужики, - кто выгружал-загружал, увозил-подвозил, суетился под окриками. Большое поступление ценного груза случилось в тот день на карагандинской станции.
С подсказок прохожих она отыскала среди путевых казарм вербовочный отдел. Завкадрами, темноволосый, нездорового вида человек, повертел в руках путевку-направление, исподлобья глянул на приезжую. Чем-то она его не устраивала. Зато с интересом поглядывала на нее по-городскому одетая, с короткой стрижкой, неопределенных лет женщина, сидевшая за столиком в углу комнаты.
- Быстро-быстро балшой мешка денга надо? - почему-то с диким казахским акцентом издевательски осведомился кадровик. - Да ты знаешь, какая тяжелая работа на желдороге! Здоровые мужики не выдерживают, уходят, - уже чисто по-русски и с раздражением выговаривал он растерявшейся Марии (в щучинском вербпункте ей обещали совсем другой прием). — А легкие места все заняты. Какого черта тебе не сиделось в своей Жабокряковке! - Он в сердцах швырнул путевку в сторону. - У вас там что, своих хахалей не хватает, что вы сюда валом прете? Вот что с тобой делать? Отправить восвояси - зарыдаешь: гроши кончились, вже недилю не ела, по дорози обикралы, - плачущей хохлушкой заныл он над столом. - В прачечную пойдешь? Временно. Освободится где поприличнее - переведем... - И, обращаясь к стриженой сотруднице, жестко приказал: - Подготовьте повторное распоряжение на места: женщин вообще сюда не направлять! Никаких и ни под каким соусом!
Выбора у Марии не было. Завкадрами выписал ей свое направление, уже спокойнее объяснил, куда идти и к кому обратиться на месте. Она вышла, в нерешительности остановилась на углу, огляделась. Здесь, вдали от железнодорожных путей, было уже по-деревенски тихо, спокойно, малолюдно, но и - скучно, голо, серо. Большая Михайловка оказалась крайне бедна деревьями, зеленью - припыленный полынок вдоль глинистых бурых дорог, степной ковыль на пустырях, заросли бурьяна возле домов и бараков, несколько старых тополей. Даже не верилось, что здесь недавно жили русские крестьяне, позднее, семьями, - английские и французские предприниматели: настолько неухоженно и бесприютно выглядело неряшливо застроенное село. Рядом, возле барака, где размещался Карагандинский отдел ОГПУ, напротив центрального входа рабочие выкладывали из кирпичей на только что вскопанной черной клумбе багровую звезду.
На порог вышла стриженая кадровичка, поманила Марию за собой.
- Есть хорошее место, - негромко сказала она, отводя Марию дальше за угол, - горничной у зампредседателя поссовета Журавлева. Жалованье небольшое, сама понимаешь, это не прачечная, зато в чистоте, тепле и сыта всегда. Женщина ты молодая, опрятная... - тут в голосе стриженой Мария чутко уловила зависть, - здоровая. Хохлушка? Ну вот... Так зачем же тебе стирать всякое, мазутное... эти спецовки? Ты подумай.
- Это домработницей, что ли? - усмехнулась Мария, глядя на далекие тополя и бурые трубы котельных, высившихся вровень с ними, а у самой забилось сердце. Домработницей? У начальника над всем этим? Да что тут думать! Тут сама судьба помогает!
- Согласна? Умница! - похвалила стриженая и потребовала направление, пообещав вернуть, если Мария все-таки раздумает, и заговорила уже строже: - Понятно, с условием, что ты подойдешь хозяевам. Иван Николаевич - человек требовательный. Ты уж, милочка, не подводи меня, постарайся угодить. Да, а ты замужем-то была? - вдруг встревожилась она. И узнав, что была, и не один год, сразу успокоилась. -Прекрасно. Готовить умеешь? Борщи украинские, испечь что-нибудь... оладьи, например?.. Да, я должна предупредить, - кадровичка еще больше приглушила хрипловатый голос, - если тебе покажется что-то странным или... - она замялась на мгновение, - или неприятным, так скажем, надо потерпеть, милая, промолчать. Ивану Николаевичу скажи, мол, от Софьи Петровны. Благодарить меня не надо. Потом, если понравится...
В доме Журавлевых ее встретила молодая девка Натаха - так она сама себя назвала, знакомясь. Хозяева еще не пришли с работы. Она накормила Марию, рассказала, что придется выполнять им на пару по дому. Натаха оказалась старшей дочерью многодетных спецпереселенцев. Журавлев увидел ее, когда семьи высланных выгружали из эшелона, и взял к себе. Ей крупно повезло, а если бы еще устроить где-то рядом остальную семью, она совсем была бы счастлива.
Мария слушала ее вполуха. В голове еще стоял железнодорожный лязг, мешался с надсадным сопением паровоза, шумом ветра, станционной разноголосицей, в глазах мелькали лица попутчиков, тянулась блеклая степь... Она спросила, так ли требователен и строг хозяин, как о нем говорят. Натаха глуповато задумалась, и Мария, не в состоянии долго ждать и думать, попросилась поспать хотя бы с полчаса. Прилегла на отведенное ей место - низкий длинный ларь. Чтобы мухи не жиляли босые ноги, Натаха накинула на нее покрывальце и ушла. Мария закрыла глаза... Она так намучилась за последнее время, что уже была не рада своей затее. С чего ей втемяшилось в голову, что она обязана помогать Похмельному отбывать срок? Ну поможет, если сумеет. А дальше что? Она нужна ему? Освободится, поблагодарит, Леську в охапку - и двинет на родину, а она останется здесь, в чужом для нее месте. Но что же делать? Возвращаться в село, в бездомье, на те же унижения и безоплатный труд? Или, пока не поздно, вернуться в Щучинскую, к Савелию, к его тихим, набожным старикам? Вернуться в привычный крестьянский мир - без этого грохота, многолюдства, страданий, этой угольной гари, к которой она никогда не сможет привыкнуть, - где после дневных трудов так сладостно читать умиротворяющие строки псалтыри, Евангелия, спасительные слова молитв. Но закроются молитвословы и требники, губы прошепчут последнее "аминь" и тогда - постель, рыжий несмелый Савелий, его пухлые, холодные и как бы влажные руки... Нет, нет, только не это...
Натаха разбудила ее незадолго до прихода хозяев. Мария умылась, привела себя в порядок. Было несколько не по себе: как-то отнесутся они к ее появлению в доме. Конечно, строги, высокомерны - ишь как приутихла разговорчивая Натаха...
Журавлев оказался крупным, упитанным здоровяком южного типа, больше похожий на грузина - карие, чуть навыкате, блестящие глаза, глубокие залысины курчавой головы, сизые щеки, хорошие белые зубы. Он коротко поинтересовался, кто такая, как здесь оказалась. Узнав, что ее направила Софья Петровна, недовольно поморщился, но тут же пошутил - спросил, умеет ли Мария готовить такие украинские вареники, которые сами бы в рот летали, и сам громко хохотнул своей шутке. И совсем не понравилась жена - невзрачная, сухогрудая, чванно-медлительная, - поглядела откровенно неприязненным взглядом, молча прошла в комнату. "Болеет она, - пояснила Натаха, когда они после ужина мыли посуду, - ей ничего не в радость..."
Первые дни прошли в очередях за питьевой водой, в ожидании завоза продуктов у потребительских лавок, рассыпанных по всему поселку; помогала малоопытной Натахе управляться по дому. Работы было немного. Свои мысли пока таила. Здесь не принято было много разговаривать, тем более откровенничать. Приглядывалась ко всему, что ее окружало, старалась угодить угрюмой, болезненной хозяйке и выжидала случай поговорить с хозяином о Похмельном: ей казалось - еще рано, не заслужила.
А вскоре оказалась свидетельницей безобразно-тяжелой сцены в журавлевском доме. Возвратилась под вечер с озерка, куда ходила заготовить впрок с десяток травяных щеток для побелки, и в сенцах услышала негодующий журавлевский голос - хозяин за что-то распекал обеих женщин. Опасаясь, как бы за ее оплошность не попало безответной Натахе, она заглянула на хозяйскую половину в раскрытую дверь, заглянула - и застыла: плечом к плечу стоят у стола Натаха и хозяйка, обе ни мертвы ни живы, а перед ними, заложив руки за спину, раскачиваясь с носка на пятку, - разъяренный хозяин.
- ...под насмешки мое положение? Подобрались: одна - поповская, другая - кулацкая доченьки. Две паразитки! Две вражеские гадюки! Да вы не только есть-пить, вы дышать не смеете без разрешения Советской власти! Лентяйки от рождения! Грязнули! Одна каждый раз суп с волосами, - он слева отвесил пощечину Натахе так, что у нее голова мотнулась на плечо, - другая - ни дома, ни на работе. - От удара по лицу жена зажмурилась да так и осталась стоять с закрытыми глазами. - Еще раз замечу, услышу... - тут он перехватил Натахин сумасшедший взгляд, обернулся, увидел в дверях изумленное лицо Марии, злобно прошипел: - Я вам устрою веселую шахтерскую жизнь... Закрой дверь, дура!
Позже, когда на хозяйской половине утихли, Натаха при свете лампы рассказала то, что до этой минуты тоже скрывала от Марии.
Партию спецпереселенцев, среди которых была и ее семья, принимал вместе с комендантами Журавлев. Увидел рослую милую девку, вызвал к себе ее отца, сказал, что берет дочь в прислуги. Отец, догадываясь, для чего требуется дочь, отказал. Тогда Журавлев пригрозил: его он лично расстреляет, а оставшуюся семью заморит голодом на точке. Родители поплакали, и мать сказала: "Иди, дочка, Бог сверху все видит, авось в своем позоре свою долю сыщешь".
- Но раз взял, так пользуйся, - печалилась Натаха. - Я согласна, как он захочет. Я уж и так перед ним, и по-всякому - без внимания.
- Не хочет - и не надо, для мужа сбережешься, - ответила Мария, расстроенная случившимся.
- Да как ты не понимаешь? - горячо зашептала Натаха. - Я бы тогда через него сюда своих выпросила, подкармливала бы с хозяйского стола, страсть сколько остается... Не может, наверное? Зачем тогда брал? Он и жену свою не ласкочет. Как думаешь?
- С чего ты взяла? - грустно улыбнулась Мария ее простосердечию.
- А ты будто не знаешь, что у них за койка: чуть шевельнешься - на улке слыхать!
Мария поняла, что в этом доме она долго не задержится. Вскоре она поговорила о Похмельном. Журавлев пообещал помочь. Как только комендатура разыщет, он ей сразу сообщит. Прошло еще два тягостных, словно траурных дня, и Журавлев сообщил. Выбрал момент, когда жена и Натаха ушли занимать очередь у промтоварного магазина, позвал к себе Марию и сообщил:
- На той неделе отправляю свою клушу на все лето в Омск. Пусть лечится. Наташку - вон. Ты хозяйкой будешь. - Он подошел к ней, властно обнял, деловито и быстро пощупал ее грудь, бедра и остался доволен. - Я тебя понимаю, - сочувственно потрепал он по плечу Марию, которую настолько ошеломили его бесстыдство, откровенная похоть, что она истуканом застыла посреди комнаты. - Я и сам мучаюсь. Но видишь - негде нам! - И, как о давно и сладко ожидаемом ими обоими, таинственно пообещал, склонясь над низким оконцем, глядя во двор: - Потерпи. Скоро отведем душу... Идут... Иди, встречай этих дурочек!
Не помня себя, она побрела из комнаты, а он довольно потер руки и вдруг весело, хорошим баритоном пропел: "Послеу-узавтра, у чат-вериг...".
От рождения трус и холуй, вознесенный волей случая на высокую должность, он в быту и на работе с подчиненными изображал нечто "барственное" - видимо запавшее в память с детства, подсмотренное за кем-то. Но как у всякого плебея по духу, его поведение и склад мысли лишь в точности повторяли повадки и склад мысли барского холуя, получившего власть над дворовой челядью в отсутствие господ.
Утром, как только Журавлевы ушли на работу, она собрала вещички и попрощалась с Натахой. В кадровом отделе вызвала Софью Петровну во двор. Та, увидев ее с узелком, сразу все поняла и вышла с направлением.
- Что ж, попробуй в прачечной, - холодно сказала она. - Не понравится - приходи. Но в следующий раз пойдешь в шахту - откатчицей, по колено в воде.
Мария спрятала синий бумажный лоскут и с бесстрашием вспыльчивой и недалекой бабы, не понимающей, в каком месте она находится и какую пакость ей может учинить простая, но вольная кадровичка, ответила, четко отделяя каждое слово:
- Если я сюда еще раз приду, то чтобы тебе, сводне, харю раскарябать!
И пошла на станцию, где находилась контора "Желдорстроя".