Михал Степаныч долго смотрел в рукопись, морщил лоб, поправлял очки, периодически закуривал, сбивал пепел, кашлял и кряхтел. Я же сидел напротив него, от нетерпения ерзая задом об без того потертую седушку жутко неудобного конторского стула. Рассказ, который я принес, был небольшим, всего на пять тысяч слов, как и требовалось, но Михал Степаныч читал его так долго, что мне стало казаться, что на тех десяти листах уместилась хорошая повесть. К тому же хотелось курить, но без разрешения в чужих кабинетах я себе этого не позволял. Кофе, к слову, мне тоже не предложили.
Михал Степаныч, наконец, оторвал взгляд от бумаг и уставился на меня поверх очков.
- Ну, - Не вытерпел я. – Что скажете?
Редактор тяжело вздохнул, снял очки и аккуратно положил их на стол. Потянулся за очередной сигаретой, и, закурив, сказал:
- Нет никаких сомнений, молодой человек, в том, что вы талантливы. И это, - Он постучал пальцем по рукописи. – Очередное этому подтверждение. Мне понравился ваш рассказ, даже не смотря на то, что не слишком люблю эту тематику. Ну, все это… знаете ли… мистическое и… Как вы говорите?
- Хоррор. – Подсказал я. Внутри я уже весь ликовал. Формула «Понравилось = Напечатают» мне казалась уже неоспоримой.
- Хоррор… - Медленно произнес Степаныч. – Да. Написано хорошо, грамотно, я бы даже сказал. С первого абзаца держит в напряжении, а это большой плюс для этого… Хоррора. Диалоги превосходные, живые. Отлично. Просто отлично.
Редактор встал из-за стола и медленно зашагал к окну. Я следил за ним, полный внутреннего восторга, но внешне ничем радость не показывал. Не знаю почему. Наверное, я представлял, что именно так должен вести себя начинающий писатель в кабинете редактора.
- Все отлично, кроме одного. – Степаныч замолчал.
- Кроме чего? – Тихо спросил я. В горле неожиданно пересохло.
- Кроме того, молодой человек, что у вас, должно быть, неуемное чувство юмора.
Я заклипал глазами. О чем это он? Рассказ вообще не смешной. Ни разу.
- Не понял.
- А я объясню. Вот это все – Михал Степаныч подошел к столу, взял рукопись, и, потрясая ею надо мной, заорал: - Вот это все жалкий плагиат!
- Да что вы такое говорите! – Возмутился я. – Это мой рассказ. Я его написал за эти выходные.
- За эти выходные, говорите? Молодой человек, вы, наверное, меня за старого болвана держите? Какая наглость! – Взвыл редактор, нарезая круги по кабинету. - Какая наглость!
- Нет, ни в коем случае. Я…
- Проходимец! – Заорал редактор и ткнул в меня пальцем.
- Что? – Я встал со стула. Вот уж не ожидал такого поворота событий. – Дядя, давай без оскорблений.
- Без оскорблений? Ты меня оскорбил! Ты!
Я не знал, что ответить. Кажется, заслуженный папарацци слетел с реек.
- Ты хоть понимаешь, каково это, автору. Когда воруют его идею и печатают под другой фамилией? А?
- Ну, неприятно, наверное…
- Неприятно? Да… да это плевок в лицо!
Я пожал плечами.
- А я то тут причем? Я не воровал ни чьих идей.
- А вот это что? – Степаныч снова затряс рукописью, только теперь прямо перед моим лицом. – Ты украл мою идею. Мой сюжет.
- Ну, - Улыбнулся я, - Идея не идея, но рассказ-то написал я.
- Нет, щенок. Рассказ написал я. Еще в восемдесят восьмом, чтоб ты знал!
Точно с катушек слетел. Без варианов.
- Чем докажите?
- Молокосос! Доказательства ему нужны. – Тем не менее Михал Степаныч подошел к телефону, поднял трубку и набрал номер. Долго не отвечали. – Але, Люся? Ты где там ходишь? Срочно принеси мне из архива журнал «Смена» за сентябрь месяц восемьдесят девятого. Что два раза? Ну неси оба, чтоб их. Срочно, Люся, срочно!
Трубка громко опустилась на аппарат.
- Вот сейчас посмотрим. – Забормотал Степаныч с безумной улыбкой, потирая руки. – Посмотрим. На выходных, говоришь?
Я закурил, в наглую, но хозяин кабинета мне по этому поводу ничего не сказал. А если бы и сказал… Я б ему в табло прорядил. В успокоительных целях.
Минут пять мы пялились друг на друга. Редактор за это время выкурил три сигареты, кашляя в промежутках, я – одну, самую невкусную за все время, что я курю. Наконец в дверь кабинета постучали, Степаныч сорвался с места, открыл дверь, взял журналы и с силой захлопнул.
- Вот, смотри! – Пролистнув несколько страниц, завопил он. – Смотри!
Я взял пожелтевший от времени журнал.
- Что за…? – Вырвалось у меня.
Рассказ назывался «Чертовщина». А мой «Дьявольщина».
- Ага! – Довольно потряс пальцем редактор.
Ниже названия, соответственно, автор. М. Белосвитский. Ну, это еще ни о чем не говорило. Я начал читать.
«Рина Грушева умерла 12 марта 1988 года в районной больнице небольшого дальневосточного городка от острого лейкоза в возрасте 18 лет. Паталогоанатомическое исследование подтвердило диагноз, выставленный лечащими врачами. Летальная комиссия, возглавляемая приглашенным из краевого центра профессором, признала действия медиков по спасению Рины правильными…»
- Да не может этого быть! – Закричал уже я, поднимаясь со стула. Я пододвинул свою рукопись, и прочитал первый абзац.
«Злата Малиновская скончалась 28 мая 2013 года в больнице небольшого провинциального городка от рака крови в девятнадцать лет. Аутопсия, проведенная по требованию родных девушки, подтвердила диагноз, выставленный врачами, а приглашенный судебный медик признал, что все действия по спасению Златы были верными…»
Я не знал что сказать. На всякий случай заглянул на обложку журнала. Так и есть - №1494, сентябрь 1989-го. Посмотрел на Михал Степаныча. Тот ехидно улыбался.
- Ну, читай дальше.
Я уткнулся в рассказ. Строчки путались, слова теряли всякий смысл, но я дочитал до конца. Правда, поднимать голову не спешил. Я понимал, что сейчас напечатать можно все что угодно, искусственно состарить и прочее, прочее, прочее. Только вот зачем это делать редактору, который и слыхом не слыхивал о моем рассказе?
Или, не моем?
Я не знал, как реагировать. Рассказы, мой и Михал Степаныча, отличались датами, именами, местами действия, но в целом, были похожи как два новых гривенника. Вот например у Степаныча был молодой алкоголик Виктор, а у меня наркоман Генка. У Степаныча школьница Оля, увидевшая умершую Рину в зеркале, у меня тупая ****а Настя, сфотографировавшая мертвую Злату в зеркале на айфон. У Степаныча мент заснял ритуальное жертвоприношение на кладбище, и у меня заснял. Разница была только в том, что в моем варианте все погибли, а у Степаныча все разошлись по домам. Идентичным был и эпизод, когда Рину/Злату находит в мусорном баке бабка Марья/Шура. И парад был. У Степаныча Рина вела живых, у меня Злата вела мертвых.
Я положил журнал на стол.
- Как же это? – Тихо спросил я.
- А вот так! Своего придумать не смог, осовременил старый рассказ, и вот теперь выдаешь его за свой. – С издевкой ответил Михал Степаныч. – И ведь если б не я в этом кресле сидел, то напечатали бы. И, может быть, прославился б ты этим рассказом. Имя бы себе сделал. Но, дружок, не тут то было.
Я сидел, тупо уставившись на страницу журнала. Там была нарисована Рина, рыжая, с зелеными глазами, ровно такая же, какой я описывал Злату.
- Ты теперь нигде не напечатаешься, это я тебе гарантирую. С этого дня ты плагиатор официально, и об этом узнают все, кто должен знать. – Продолжал Михал Степаныч, но мне было уже все равно. Я сгреб свою рукопись, поднялся, и медленно поплелся к выходу. Редактор что-то говорил мне в след, но я его не слышал. Захлопнув дверь, я как сомнамбула прошел по коридору, вышел на улицу, остановился у урны и разорвав рукопись выбросил ее, решив, что больше в своей жизни не напишу ни строчки.