За ревнем. Михаил Крапунов

 
        Бывает время в начале лета, когда деревенский житель может слегка расслабится. Как бы то ни было, огород посажен, усадьба прибрана, до сенокоса ещё есть время. Горы зелены, небо лазурно, солнце даже здесь в горах к полудню хорошо припекает и гонит ребятишек к речке. В один из таких светлых дней решили мы с дочкой отдохнуть, совмещая полезное с приятным и отправились за ревенем. Заодно хотелось увидеть тестя с тёщей.

        Чуйский тракт в последнее время всё больше и больше напоминает гоночный полигон. Иномарки разных мастей, словно соревнуясь со смертью, на бешеных скоростях рвут асфальт. И если авто с номерами других регионов ещё как-то сбавляют скорость на поворотах, местные «шумахеры» прищурившись, и знаков не видят, и повороты не замечают.

        Вот и Мыюта. В этой деревеньке за последние пятнадцать лет не построено ни одного дома, ни одной квартиры, и, кажется, не заменили ни одной штакетины на покосившихся заборах. Развалившийся скотный двор посреди деревни. Серость и дремота.

        Старенький пятистенок, черемуха прилегла на почерневшую шиферную крышу, колёса-клумбы с цветами, газон в ограде выкошен, значит, живы, здоровы, шевелятся, дорогие мои, хорошие. А вот и тесть появился, ему уже далеко за семьдесят, небольшого роста, крепенький, опрятный. Всю свою трудовую жизнь проработал в совхозе:  года два перед пенсией пасечником, а так - всё шофёром.
Выпили захваченную мной полторашку пива, попили чаю посидели, поговорили. Как-то всё получается, вроде рядом, а видимся редко. Тесть раздухарился и пожелал ехать с нами.

        Почти сразу за деревней, через речку, дорога идёт на Белую Мыюту. Собственно, не дорога - две дороги, два просёлка. Одна разбитая колея взбирается на косогор, другая тянется внизу вдоль речушки. Там дальше по логу летняя дойка, потому и не зарастают травой разбитые колеи.

- Игнатьевич, по какой дороге лучше ехать? - Спросил я сидевшего рядом деда.

- По верхней - отозвался старик, и лукавая улыбка осветила его старое лицо.

        Дорога по косогору была сухая, но все равно пришлось отчаянно работать баранкой, объезжая валуны и стараясь не сползти по откосу. Вот и лог, в котором с дочкой мы всегда рвали ревень. Проехали, сколько можно было по подросшей траве, дальше пешком. Игнатьевич идти в гору не решился и остался караулить технику.
        Невдалеке  поляны, заросшие ревенем. Здесь его - хоть литовкой коси. Длинные мясистые стебли, красноватые снизу, пучки с нераскрывшимися бутонами цветов. В детстве - это был первейший деликатес.
        Когда-то объяснил дочери, что нельзя выдирать из одного куста больше половины стеблей, так как может погибнуть корень растения. Вот дочка и бегает от одного куста к другому, да ещё и за мной поглядывает, не нарушил ли я установленные правила.

        Хорошо варение из ревеня свежее, слегка недоваренное. Чудесны сдобные пирожки зимой с начинкой из сушёного ревеня, оно и повидло из распаренных и прокрученных на мясорубке стеблей, лучше яблочного.

        Рюкзаки быстро наполнились, спускаемся вниз. Дочка нарвала букетик цветов. Здесь, в стороне от выпасов и сенокосов, ярко алеют огоньки, возле пней и старых лиственниц уже распустились марьины коренья, радуют глаза колокольчики, скромница саранка, мясистая заячья пучка. На выпасах, сенокосах уже не увидешь столь благодатного разнотравья.

        Дед сидел на пеньке, покуривая сигаретку. Взгляд был задумчив и кроток. Присел рядом. Насколько хватала взгляда, невысокие горы, покрытые сочной зеленью, нежились под лучами летнего солнца. Странно, но лес был преимущественно молодой, и лишь по вершинам высились старые разлапистые лиственницы, упираясь в небо сухими вершинами.

- Отсюда, Мишка, мы в войну ребятишками дрова на лошадях возили, да и после войны, тоже. Здесь ведь под гору дорога до самой деревни. Главное для нас было спилить лесину, как-то бог миловал, никого не задавило. Накатается дорога, и на сани дрова грузишь, да ещё и за санями хлыст привяжешь.
        Потом березняк возили, это уже на заправку. Машины газогенераторные чурочками заправлялись. Вот где сейчас гараж совхозный стоит, навес был, там чурочки и сушили. Придёт полуторка, нагрузит полкузова дров, пошорудит шофёр клюкой дрова в печке, дымнёт и поедет машина. Да нет, не каждый день машины появлялись, я уже большенький был, а всё равно интересно. Старухи крестились, кони боялись. Завидев вдали машину, съезжаешь подальше с дороги и за узду держишь. А лошадь вся трясётся.
        Помню, это уже после войны было. Пришла машина, шофёр - женщина. Накидала дров и поехала, и быстро поехала. Там же у нас под горку. Что у неё случилось, только перескочила она через дорогу и под обрыв. Закрутилась машина, вылетели с кузова дрова, мешки с товаром, отлетела в сторону печка. Прибежали мы. Женщина ещё немного шевелилась, печка в стороне дымила, а по всему косогору были раскиданы конфеты и пряники. Тогда я и узнал вкус конфет.
         А вон на том солнцепёке росло много слизуна, мы его мешками таскали. Корешки мать сушила и толкла – получалось мука. Пекла мать с этой муки лепёшки, вкус их я и сейчас помню. А знаешь, Мишка, сколько в этой речке рыбы было? Чуть свободное время, мы опять речку прудим, и жарили и варили, без хлеба, но всё равно нажрёшься.

-Ну что поехали?

- Поехали.

        У тёщи капустка как-то по-особенному посоленная, посыпанная свежим батуном, сдобренная маслом, вкусная! А может, промялись. Опять пили чай, вышли на лавочку покурить. Солнце уже клонилось к западу, и свежий ветерок шевелил листьями черёмухи.
 
- Слушай, Игнатьевич, а что ты так улыбался, когда я тебя спросил какой дорогой ехать?
        По лицу старика опять пробежала довольная улыбка.

- Да… Это где-то в 70 е годы я здесь на ферме шофёром работал - доярок возил. Самая паскудная работа. Ни выходных тебе, ни проходных. Каждый день заводишь в пять утра и бабёнок на дойку, к десяти они управятся, везешь назад. Тут на ферме целый день бригадир теребит - тому то подвези, того туда увези. А вечером опять на дойку, и уже, даже летом - до темна. И в грязь, и в дождь,  по осени бывало, и в снег.
        Вот... А дорога, ты сам видел какая. Приспособился я: в сухую погоду едешь по верхней дороге, оно хоть и косогор, но колея не так разбита и машину не рвёшь. Прошёл дождь, или утром по росе, лучше туда не соваться. Хорошо, если просто стянет по склону, а то ведь можешь и навалиться. А в кузове-то бабы, а у них у всех дети. Вот и едешь нижней дорогой, хоть и тихо, и машине тяжело грязь месить, но не опасно.
        Летом дело было. Попросил свояк помочь забить кабанчика. А после такой работы, сам знаешь, со свежатиной и мёртвый не откажется. Короче, выпили мы бутылочку, а тут и на дойку ехать время подошло. Погода сухая, еду я по верхней дороге, еду даже осторожнее, чем трезвый. Вижу, сзади догоняет УАЗик. Пригляделся, точно, машина директора совхоза. Ну, думаю, влип. Директор, мужик здоровый, пьяных не любил, а пьяных за рулём, да ещё и с людьми на кузове…
Обогнать меня ему негде, так и доехали до стоянки. Выскочил я из кабины на виду у всех, и в кусты, на ходу брючной ремень расстегивая. Про себя думаю,  авось, долго не задержится, а я в кустах отсижусь. Сел на пенёк, сижу, покуриваю, внизу речка шумит. Не заметил, как директор подошёл, поздоровались. Видно, почуял. А ну, говорит, дыхни, Павел Игнатьевич. Что делать? Дыхнул. Вижу, у него морда багровеет. Не помню, как я увернулся от его кулака, а он дубина шести пудовая поскользнулся и сел на траву.
        Поднимается, я стою, кулачонки сжал. А ему, видно, уже и неудобно, и порыв злости прошёл. Давай меня воспитывать. Стою поодаль слушаю. Сам всё знаю, а в груди злость закипает. Мужики в совхозе и машины новые получают, и ездят везде, и заработки имеют приличные, а если везут зерно, комбикорм, уж точно мимо дома не провозят. И премии получают, и на доске почёта висят. А тут, как проклятый, уже третий год, отпуск зимой дадут три недели, и опять впрягайся.
        Полез в карман за куревом, ключи от машины в руку попались. Посмотрел на ключи, на, говорю, сам езди. Повернулся, матюгнулся, и, не оглядываясь, пошёл домой. Уже до деревни дошёл, а тут и ливень как из ведра. Промок, конечно, хмель вышел, и уже как-то в душе успокоился. Мысли полезли, где теперь какую работу искать. Всю ночь прокрутился, а утром чуть свет принёс бригадир ключи от машины. Езжай, говорит Паша, доярки уже собрались. Езжу неделю, вторую, бригадир молчит, я тоже помалкиваю, правда, про себя думаю, найдут шофёра - и откатался. Потом уж встретил Ваську, что шофёром у Сенцова. Он и рассказал, как дело было:
        "Дойка закончилась, бабёнки расселись по своим местам Василий Алексеевич сел за руль  газика. Тут и дождь как из ведра. Ты как там, Игнатьевич, в непогоду ездишь? Я сзади еду, вижу, как твой газик из стороны в сторону мотает. Того и гляди под косогор уйдёт. У меня волосы начали дыбом подниматься. Ведь я свою машину с передком едва могу удержать. У директора видно «замкнуло». Нет, чтобы бабёнок высадить - едет. Давай я ему сигналить, фарами мигать. Остановился. Вижу, весь белый. А дождь полощет. Говорю, Василий Алексеевич, давай женщин в мою машину. Дошло до него. Пересадили баб. Бог сохранил - доехали.
Поехали домой, Василии Алексеевич сидит весь мокрый, нет, не от дождя, и видно как его трясёт. В Шебалино, в дежурке, попросил меня взять бутылку водки. И чего никогда не было, прямо в машине полный стакан выпил".
        Вот такие, Михаил, дела были. Они ж не знали, что в дождь надо нижней дорогой ехать. А на день шофёра осенью, я премию получил, чего никогда не было.
Так–то хороший директор был, при нём и совхоз здорово расстроился, и люди неплохо жили. Сейчас, говорят, всё растащили.

        Дочка помогла бабке убрать посуду, оставили половину ревеня, завожу машину, стоят деды, отперевшись на забор, провожают.
        Доброго вам здоровья, дорогие мои, хорошие…