(Рассказ)
Время в стране было смутное – тридцать седьмой год. Повсеместно прокатилась волна страшных сталинских репрессий, коснувшись чёрным крылом и Дона. И если повсюду народ смирился с тяжким испытанием и молчал, в ужасе ожидая своей участи, то казаки заволновались. Кто ещё остался по станицам и хуторам из решительных, помнивших былую казачью волю, взялись за шашки и припрятанные обрезы… Заполыхала ночами на Донщине скрытая партизанская война, о которой не писали в газетах и советских учебниках, но о которой помнят ещё до сих пор старики-очевидцы и, нет-нет – поведают в домашнем кругу за чаркой хмельного...
Повстанческий отряд Зорова выходил на свой промысел только ночью. Днём, выставив боевое охранение, казаки отсыпались в какой-нибудь глухой балке либо в потаённом речном буераке, в камышах или, – где были, – в рощах. Чуть начинало смеркаться, а солнце заходило уже по-летнему поздно, кормили и поили коней, вечеряли сами и, помолясь Богу, выезжали, как североамериканские индейцы, на тропу войны. Воевали сторожко, на степных просёлках меж дальними хуторами, да у железнодорожных полустанков, где можно было подстеречь запоздалого прохожего. Старались зазря не стрелять, берегли патроны, ценившиеся на вес золота, да и опасались поднимать много лишнего шуму. В основном, ежели случалась в том нужда, обходились ударом казачьей шашки. В отряде были умельцы сабельной рубки, прошедшие ещё школу Второй Отечественной, или как её теперь называли в советских, коммунистических источниках, Империалистической. И в Гражданскую многие вдосталь помахали клинками, срубив не одну большевицкую голову. Зелёная молодёжь на досуге училась у «старичков» мудрёному Баклановскому удару, легко рассекавшему всадника на две части от макушки до самого седла. Усваивала и другие приёмы.
Хотя перспектив никаких эта отчаянная их борьба не имела, Гришка Зоров втайне надеялся, что, может быть, всё как-нибудь само собой повернётся, и повалят в его «сотню», как он называл, молодые казаки. Чем чёрт не шутит? Вдруг как всколыхнётся опять Дон-батюшка, возьмутся станичники за припрятанное в левадах и на гумнах оружие. Составится у Григория тогда целый полк отчаянных удальцов, и пойдёт он с ним освобождать родную землю от большевицкой нечисти! Эх, мечты, мечты…
После многокилометрового неспешного бега по ночной затихшей степи, вдалеке от хуторов и совхозных посёлков, по непаханой целине и всхолмлённой, неезженой местности, остановились близ небольшой станции. От неё в хутор, раскинувшийся на бугре у пруда километрах в пяти к востоку, средь полей извивалась грунтовка. Зоров внимательно оглядел местность, ища, где бы лучше всего устроить засаду. Примерно на половине пути дорога круто ныряла в низину, где обязательно нужно было притормаживать, а в повозке и вовсе, сходить на землю и сводить лошадей пешком, чтобы не понесли, особенно если едешь с тяжёлой поклажей. Здесь, наверху и решено было расположиться.
Казаки спешились, отдав лошадей коноводам. Разделившись на две группы, залегли в заросли травы по обеим сторонам просёлка. Атаман строго-настрого приказал не курить.
– Так уши опухнут, Гришуха, – фамильярно обратился к командиру бывалый казак Прокопий Меренков. – Я осторожно… По-фронтовому – у рукав, знаешь?
– Я те покурю! – сердито погрозил ременной нагайкой Зоров. – Сказано тебе – нет! Значит всё. Отрезано! Дисциплину казачью помнишь?
– Ну, нет так нет, – с сожалением убрал вынутый было кисет Меренков. – Ты, Гриша, хоть и не служил в армии при царском режиме, а всё одно как заправский вахмистр кровь у казаков пьёшь. Гляди, ещё и в зубы с горяча въедешь… С тебя станется.
– Прокоп Яковлевич, прекрати пустые разговоры гутарить, добром прошу, – укоризненно взглянул на него атаман. – Мы, чай, не на шутейное дело вышли. У каждого башка на кону в случае чего… А у тебя никакой сурьёзности.
Долго лежали тихо, затаившись. Слышно было только перекликивание ночных птиц в степи, да шуршание в траве мышей и полёвок, вышедших на ночной промысел. Вскоре на дороге послышались шаги и приглушённые голоса. Впереди замаячили идущие от станции люди. Повстанцы насторожились, приготовили оружие. Прохожие поравнялись с местом засады: шли две женщины и трое ребятишек. Григорий Зоров махнул рукой своим, чтобы пропустили: с бабами он не воевал, тем более с казачками.
К атаману подполз недавно вступивший в отряд Афанасий Крутогоров, тронул за плечо.
– Кого ждём, Григорий Стефанович? Никак – крупную птицу.
– Подождём, время есть. Ты, Афоня, зазря не высовывайся.
Прошла ещё группа хуторян человек в пять. В основном бабы и среди них один мужчина. Зоров дёрнулся было на дорогу, – останавливать, но услышал далеко впереди приглушённый расстоянием скрип тележных колёс и пофыркивание лошадей. От станции ехала повозка.
– Приготовились, казаки, – подал команду Григорий Зоров. – Повозку берём. Небось, важная шишка в ней едет.
Подвода, запряжённая парой добрых коней, стала видна отчётливей. Помимо возницы в ней полулежали два человека. Когда дядька, восседавший на козлах, попридержал коней перед крутым спуском, на просёлок выскочили атаман Зоров, Крутогоров, Прокоп Меренков и ещё один повстанец с обрезом. С противоположной стороны, из придорожных кустов поднялись пятеро, – перегородили ехавшим путь к бегству.
– Слезайте, гражданы, зараз же на землю, – решительно потребовал Григорий Зоров. – Дальше путь закрыт, проверка документов!
– А вы кто такие? Предъявите ваши удостоверения, – начальственным тоном решительно потребовал один из сидевших в повозке.
Зоров, подойдя вплотную, с силой стукнул его рукоятью нагана в лоб.
– Вот тебе наши удостоверения, коммуняка!
Человек, схватившись за голову, со стоном упал навзничь на сено, устилавшее дно подводы. Возница и второй пассажир проворно спрыгнули на дорогу.
– Кого везёшь, дедка? – поинтересовался Прокоп Меренков.
– Агронома колхозного та вчителя, – глухо ответил старый, поправляя на голове старую овчинную папаху, кивнул на стоявшего рядом с ним невысокого худощавого простоволосого мужчину в очках.
– Пошли в степь, ну! Живее, – оба, – велел Зоров. Подозвал Никиту Барбоянова. – Малец, сидай на козлы, гони бричку подальше от дороги. Чтоб не видно было.
Двоих захваченных проезжих погнали под дулами винтовок в низину, где их поджидали коноводы с отрядными лошадями. Раненый атаманом мужчина так и остался лежать в повозке. Прибыв на место, арестованных обыскали: кроме документов и денег у них ничего не было. Зорову принесли паспорта учителя и агронома, посветили спичкой.
– Кац Арон Иммануилович, – прочёл атаман фамилию и инициалы учителя. – Ж.., что ли?
– Еврей, – поправил его интеллигентный мужчина в очках.
– И чему же казачьих ребятишек учишь, ж.., – не обращая внимания на слова мужчины, продолжил допрос Григорий Зоров.
– Русскому языку и Литературе.
– Ха-ха-ха-ха, – взорвались негромким, вырвавшимся невольно смешком повстанцы, – ж.. русскому языку учит!
– Что будем с ним делать, казаки? – тоже улыбаясь в густые усы, спросил своих Зоров.
– В балку отвесть, да зарубить нагад! – вынес приговор Прокоп Меренков.
– Вот ты и веди, Прокопий Яковлевич, – сурово сказал Зоров. – Как кончишь, не забудь тело прикопать малость. Шашкой яму вырой и схорони, чтоб сразу не нашли. А покуда шукать будут, мы далёко отсюда уйдём. Ажнак под самую Грушевку.
– Ты что, Григорий Стефанович? – укоризненно глянул на него Афанасий Крутогоров и кивнул на возницу, навострившего уши.
– А он никому ничего не расскажет, правда, старик? – ухмыльнулся атаман Зоров.
– Никому ничего не скажу, только домой пустите, – попугаем ответил возница.
– Давай его, казаки, вслед за Кацем! Чтоб больше ж…в не возил, – скомандовал Григорий.
Афанасий Крутогоров охотно обнажил шашку и ткнул острым концом старика в спину, промеж лопаток.
– Давай, топай, вражина красная! Казаков в двадцать девятом, с ж….и и коммунистами, небось, раскулачивал? Кровушку народную пил? Ну, зараз и мы напьёмся – твоей!
– Товарищи, пощадите, Христом Богом прошу! – бухнулся на колени дед-возница и пополз к суровому атаману, чтобы облобызать в холопском усердии пыльный его сапог.
– Кончай его, Афоня, – презрительно бросил Зоров и отвернулся.
Свистнул в воздухе клинок Крутогорова, безжалостно полоснул по склонённой стариковской шее. Возница глухо охнул и ткнулся лицом в траву, обильно орошая её кровью. Одновременно послышался громкий предсмертный вскрик в балке. Это Меренков рубил Каца.
Двое казаков, схватив за ноги, небрежно потащили труп зарубленного возницы в яр. С головы у него свалилась шапка, рубаха с пиджаком задрались, бесстыдно оголив спину и большие бугры лопаток. К Зорову прикладами подтолкнули третьего пленника. Он утирал кровь с разбитого лба, морщился от боли, что-то шептал сквозь зубы.
– Ты что шепчет, гад? – впился в него ненавидящим взглядом Зоров. В руке у него были документы задержанного. Это был старший агроном местного колхоза «Заветы Ильича», член ВКП(б) с 1925 года.
– Вы не имеете права заниматься самоуправством, – резко заговорил, всё ещё не понявший в чьи руки попал, агроном. – Вы что за люди? Да знаете ли вы, что вам за это будет?.. Чёрт, где мой товарищ Арон Иммануилович?
– А мы Каца того… к высшей мере приговорили, – зловеще засмеялся Афанасий Крутогоров. – Неча ж…м на нашей казачьей землице делать. Пущай таперь в ней, родимой, полежит, злыдень.
– Вы за это ответите! Вы за всё сполна ответите, бандиты, – с негодованием выкрикнул агроном, растерянно оглядывая своих мучителей, всё ещё не веря, что дело так плохо и его тоже могут убить.
Афанасий в ответ перетянул пленника плашмя шашкой вдоль спины.
– Молчи, вражина красная! Зараз и тебя казнить будем, большевицкий ублюдок!
Агроном, вскрикнув от удара, отшатнулся. Кто-то сзади резко поддал его сапогом под зад, вытолкнув на середину вытоптанной в бурьяне поляны.
– С коммунистами у нас другой разговор, – строго заговорил, вероятно, принявший роковое решение насчёт участи задержанного Григорий Зоров. – Потому как они злейшие враги казачества и все огни в семнадцатом от них загорелись, мы их не жалуем. И смертью они у нас умирают страшной и жестокой, – сами виноватые. Уж больно досадили станичникам… А коль ты есть не только вредный член вашей поганой партии имени международных убийц и притеснителей трудового народа Ленина и Сталина, а ещё и агроном, отбиравший у справных казаков-хозяевов их землицу для безбожных колхозов, мы тебя ею и накормим до сыта… Казаки, цыганская иголка у кого есть с собой? – обратился атаман к повстанцам.
Один хозяйственный пожилой казак выступил вперёд, снял с головы казачью фуражку, отвернул подкладку.
– У меня имеется, Григорий Стефаныч. А что шить?
– Энтой гадюке ядовитой брюхо заштопаешь, когда мы в нутрё ему землицы нашей донской засыплем, – сказал ему Зоров и равнодушно махнул плетью. – А ну, казаки, вали его на траву, держи за руки за ноги, да глотку рубахой заткните, чтоб визгу не слыхать было.
Агроном, услышав приговор, дёрнулся было всем телом, но четверо здоровых казаков дружно навалились на него со всех сторон, скрутили руки, повалили навзничь на землю. Пленник обречённо закричал, но тут же замолк, получив добрую оплеуху в зубы, захлебнулся кровью. Ему тут же затолкали в окровавленный рот край его же рубахи. Двое сели на ноги, крепко прижав их к земле, двое продолжали держать руки. Агроном бешено бился затылком о примятую траву, мычал, изгибался дугой.
Зоров, выхватив из ножен шашку, шагнул к пленнику. Во тьме ярко белел его обнажённый, бугром вздутый живот с небольшой чёрной дорожкой курчавых волос, спускавшейся от пупка к паху. На груди тоже были волосы, пореже. Григорий коснулся остриём клинка живота пленника, слегка вдавил в кожу. Под сталью лезвия сейчас же выступила капелька крови. При ярком свете луны её хорошо было видно. И видно было, как враз покрылось крупными бисеринками смертной испарины всё тело лежавшего на траве человека. Он замычал ещё сильнее, безуспешно пытаясь выплюнуть изо рта кляп. Снова дёрнулся что есть силы всем телом, так что чуть не слетели державшие его за ноги казаки.
Зоров надавил на остриё сильнее, шашка, как в масло, легко вошла под кожу. Кровь побежала сильнее. Григорий подал клинок глубже и в то же время резко дёрнул рукой вниз, разваливая живот на две части. Кровь из глубокой раны брызнула ему в лицо фонтаном, как из резаного кабана. Агроном от страшной, нечеловеческой боли забился в руках державших его повстанцев как бешеный. Казаки еле удерживали его на спине, не давая перевернуться. Кишки, огромным змеевидным красным клубком, медленно поползли наружу, завоняло скотобойней, мочой и калом.
– Усрался, сука, и обмочился, – брезгливо сообщил один из державших казаков. – Каллистрат, гляди не влезь в говно. Воняет-то как…
– А сильный боров! Я насилу держу, – отдуваясь, проговорил повстанец, которого назвали Каллистратом.
Зоров вытер клинок об одежду бьющегося на траве агронома, кинул его в ножны.
– Сыпьте ему земли у живот, да побольше. Чтоб нажрался кацап пришлый казачьей землицы вволю. Она у нас скусная!
Один казак, быстро и умело сняв шашкой верхний слой дёрна, взрыхлил остриём открывшуюся жирную чернозёмную плешину, набрал полную пригоршню земли.
– Расступись, братцы, дай я ему, коммуняке, в брюхо сыпану.
Сходив несколько раз туда и обратно, повстанец набил земли в живот агронома, который уже не мычал, а выл по волчьи от боли и ужаса, чуть подёргиваясь всем телом, как будто его сводила предсмертная судорога. Кишки в животе не помещались, и Зоров пренебрежительно сказал:
– Руби их, Степан, шашкой, кой чёрт назад пихаешь? Они ему уже не понадобятся!
Моложавый, красивый казачок Степан так и сделал, отсёк клинком вывалившиеся из живота кишки, похожие на средней величины удава.
– Зашивай! – скомандовал атаман.
Пожилой казак с большой цыганской иголкой, как заправский портной, склонился над всё ещё подрагивавшим телом тяжело дышавшего, обессилевшего от мук агронома. Неровным, как попадя, швом, измазавшись по локоть в крови, зашил набитый землёй вперемежку с мелкой травой живот.
– Вот и гарно, – удовлетворительно произнёс атаман Зоров. – Агронома валите на бричку, отвезём подалее от этих мест. К хохлам на ту сторону гряды, чтобы след заместь… на всякий случай. Тут приберите всё, кровя затопчите, кишки закопайте в яру, бурьяну нарвите да навтыкайте, чтоб не видать было, что вытоптано.
Повстанцы засуетились, как муравьи, исполняя приказание атамана. Зоров подошёл к повозке, на которую двое казаков грузили истерзанного, истекшего кровью, полумёртвого агронома. Сказал сидевшему на передке с вожжами в руках Барбоянову:
– Ты, Никита, держи правее, другой колеёй, чтоб следов от колёс не видать было.
– Сделаем, Григорий Стефаныч, – охотно откликнулся молодой казак.
Подошли закапывавшие в балке старика возницу и учителя двое повстанцев во главе с Меренковым.
– Ну что, срубил голову Кацу? – спросил Григорий Зоров.
– А то нет. Всё исполнил, как ты велел, атаман, – бодро ответствовал бывалый казак. – Обрезал у лучшем виде… Кац и «мама» не успел сказать.
– Кричал дюже? Слыхать было, шумел…
– Ничего, я быстро… Я это умею. Скольких за прошлую войну перерубал, – похвалился Прокопий. – Пока шли в балку, Он мне гроши предлагал, чтоб отпустил, значится… Много грошей.
– И ты не взял?
– Так они ж не с ним были. В хуторе, гутарил, припрятал. В хате на полатях.
– Кац, он и есть Кац. Вечно деньгу в кубышку копит, – глубокомысленно произнёс Зоров. – А к чему копил, годами не доедал, во всём хорошем себе отказывал? Зарубили мы его зараз и – плакали все его поганые денежки. Копил, копил про чёрный день, а потратить не привелось. Всё прахом пошло. Верно я гутарю, Прокоп?
– Куда вернее, – согласился с атаманом Меренков. – У нас, у казаков, не так. У нас ежели кто и выбьется в люди, допустим, в купцы, али там в фабриканты – сроду над грошами не трясётся. Взять того же бывшего ростовского знатного купца Парамонова, слыхал, небось?
– Кто ж о Парамонове на Дону не слыхал! – с удивлением сказал Зоров.
– А знаешь, Григорий Стефанович, что он из нашенского сословия, из казаков!
– Ну!
– Вот те и ну… Знающие люди гутарют: такие кутежи в ресторанах у Ростове закатывал – мама дорогая! Водка – рекой лилась, от балыков астраханских, да икры чёрной столы ломились! Шанпанское цибарками на конюшню холуи с приказчиками несли – лошадей поить! Цыган, что весёлыми песнями и плясками его ублажали, – бумажными сторублёвыми «катьками», как снегом, осыпал, а молодым смазливым цыганкам под ноги золотые николаевские империалы, точно сор, швырял. Вот жили люди!..
2012 г.