Письма психотерапевту (Светлана Кузнеченкова) / Проза.ру

Письма психотерапевту (настоящие или придуманные?)
24.09.Вы, как обычно, спросите: «Как дела?». Наверно лучше, чем могло бы быть, если бы Вы вовремя не прискакали ко мне, как рыцарь на белом коне! Ну, это так. Просто сегодня уже месяц прошел, как это случилось. Есть, о чем мне думать сегодня. Вот и письмо решила Вам написать, надо же что-то делать с моей больной душой, как-то ее отвлекать. Тем более, что хочется поблагодарить Вас за то, что Вы для меня сделали. Как-никак – спасли мне жизнь. Возможно, Вы услышите некоторую иронию, но просто я и сама еще не решила, стоило ли Вам так стараться.
Я поехала в пятницу на дачу и там напилась. Конечно, мне стало плохо, и я рыдала в три ручья. Но мне это было нужно. И, думаю, мне это немного помогло, стало чуть полегче. Я как будто оправдываюсь за то, что выпила, но я пока не вижу другого способа. Без алкоголя мне как-то не плачется, а ведь после слез приходит хоть какое-то облегчение.
Я сейчас себя или состояние своей души представляю как камень с узким основанием, который то и дело качается туда-сюда, а моя задача – удержать равновесие. Я стараюсь контролировать свои поступки, держать себя в руках, но постоянно что-то извне или изнутри раскачивает мой камень. Я только, например, хотела Вам похвастаться, что почти перестала с Вами разговаривать (и мысленно, и вслух), пару дней было затишье. Но тут в среду позвонила мамаша из класса и сказала, что завтра все дети поедут на кладбище. И стала меня, конечно, расспрашивать и ныть: «Я не знаю, что и сказать, такая девочка, такая невинная, такая хорошая» и т.д. и т.п. Я просто не смогла с ней дальше разговаривать, извинилась и повесила трубку. И, конечно: я собиралась смотреть кино, по хозяйству заняться, а вместо этого опять пошла в ванну и стала с Вами разговаривать. И так – несколько часов подряд: смотрю в стену, вижу Вас и рассказываю Вам о своей жизни.
На следующий день училка позвонила – рассказать, как они съездили, как все дети плакали, как они в церкви все поставили свечки за упокой… Я себе говорю: это будет, от этого никуда не деться, люди будут звонить, приходить, будут соболезновать и расспрашивать. Надо к этому просто как-то привыкнуть. Но сколько же можно держать себя в руках, когда так больно, и хочется только одного – умереть!
К родителям я не могу заходить. Папа у меня всегда был такой сильный, а теперь плачет то и дело, всё время вспоминает Басю. Тут сказал: «Как же так, за что, ведь такая девочка замечательная была?» А я ему говорю: «Прекрати, не надо». А слова эти так и крутятся у меня в голове, и хочется плакать. А я хожу на работу, улыбаюсь, даже смеюсь, в общем – держу себя в руках.
А тут мне просто нужно было дать себе хоть немного расслабиться. Я не могу всё время себя контролировать, мне нужна хоть маленькая передышка. Я думаю, что на 40 дней я не напьюсь и не раскисну, хоть и собиралась. Я просто сделала это заранее, а в среду (02 октября) я буду держаться.
Что касается кодирования, особенно такого, что пить нельзя, иначе умрёшь, то если я к Вам приду и попрошу это сделать, то, значит, я живу последний день. Так что лучше не стоит мне это предлагать. И, кстати, не думайте, что у меня всё прекрасно. Я тут как-то шла, и едет трамвай. А я подумала: броситься, что ли, под него. Но потом представила: кровь, грязь, отрежет мне ноги, стану инвалидом, кому это нужно?
Новости? Ходила на свидание. Да, представьте, решила так «развлечься». Прочитала в газете объявление: мужчина 40 лет, дочке 5 лет. Написала ему, оставила свой рабочий телефон. Он мне в четверг позвонил. Ничего хорошего. Тоже Ваш пациент. Живёт почти за городом, в собственном доме, работает в автосервисе, есть своя машина. Боится толпы, а я ему свидание в метро назначила. Так его всего трясло. Я ему предложила довезти меня до дома. Ехали 1,5 часа из-за пробок, и всё это время он мне жаловался на жизнь, что у него всё плохо, что у него сейчас, наверно, серая полоса, а дальше будет чёрная, и будет всё ещё хуже. Я спрашиваю: что конкретно плохо, но ответа так и не получила. В общем, развлеклась, можете быть довольны. Под конец свидания я все-таки не выдержала и рассказала ему о себе. Он испугался. Вряд ли он еще позвонит. Да он мне и не нужен. Ничего мне сейчас не нужно. Просто мечусь туда сюда. Теперь собралась найти себе нового мужа с «новой» дочкой. Как будто я к этому готова. Пытаюсь просто себя чем-то занять, а заодно убедить, что жизнь еще может наладиться, что можно все построить заново, но ведь это не так. Ничего уже не будет прежнего. Бася умерла, а с ней умерло мое счастье, да и я сама тоже. Хотела было сравнить себя с зомби, но ведь у них душа не болит так, как у меня.
Еще новость: поступила в Российский государственный гуманитарный университет. Спецкурс: второе высшее за один год, на психологию. Три основных направления: менеджер-психолог, профориентация и, то, что я и хочу: психотерапия. Получилось все совершенно случайно: зашла подружка Катя. Она, оказывается, как раз там и учится на психолога тоже. Но у нее первое высшее, поэтому ей учиться дольше. Поболтали о том, о сем…А буквально на следующий день я туда позвонила. Мне объяснили, что у них есть второе высшее за три года. Я поехала, но так как соображаю в последнее время плохо (в голове некоторый туман), то зашла не в тот кабинет, даже не на тот этаж, по-моему. Но зато оказалось, что можно учиться всего один год. И хорошо, что только год, а то три было бы тяжеловато. Тем более, что я не собираюсь пока бросать работу бухгалтера, она мне, всё-таки, приносит деньги и относительно нравится. А потом, есть же, например, хосписы. Можно ходить туда потом по выходным, по вечерам. Помогать умирающим. А они моей Басе привет передадут. Если есть рай, то моя Бася там, и я теперь очень хочу туда попасть!
И еще одна причина моего поступления: я смотрю на Вас и думаю, что это так здорово – работать психотерапевтом, помогать людям, заниматься действительно интересным делом. И еще: мне очень хотелось бы работать с Вами вместе. Это кажется такой нереальной мечтой. Ведь я всего лишь обычный бухгалтер, абсолютно не разбирающийся в психологии. Смогу ли я добиться того, чего хочу? И сколько у меня уйдет на это времени, интересно?
Да, я уже, кстати, знаю, как будет называться моя дипломная работа: «Новейший супер-метод по выведению из депрессивного состояния человека, неожиданно потерявшего трагически погибшую дочь». Шутка, конечно, но метод действительно есть. Могу поделиться.
Во-первых, я представляю себе эту, как мы с Вами называем, проблему в виде такого круглого, гофрированного мусорного бачка с крышкой. А внутри него нечто вроде дрожжевого теста, только посильнее раз в сто. И вот эта гадость всё время пытается вырваться, а я за ней всё время мысленно слежу и прилагаю прямо физические усилия, чтобы её в бачке удержать.
Во-вторых, когда эта гадость всё-таки выплёскивается, а это бывает раз пять в день, когда мне хочется плакать, мне плохо, тогда я прижимаю одну руку к сердцу и говорю: «Бася, мы с тобой две половинки: я твоя половинка, а ты моя. Ты всегда будешь в моём сердце, половина моего сердца всегда твоя. И здесь (прижимая вторую руку к голове) тоже для тебя есть место. Ты всегда будешь со мной, а я – с тобой. Ты всегда была только моей девочкой и останешься только моей, навсегда!». И мне становится немножко легче. Но это два маленьких пункта, а непосредственно сам супер-метод можно, наверно, назвать «нездоровый цинизм». Хотя Вы и этому нашли объяснение: что я, таким образом, защищаю себя и своего ребёнка. И примеры:
1. Когда вы меня спросили, как я себе представляю данную проблему, которую Вы предлагаете представлять как, например: «детство ушло», то я Вам ответила: «была у нас кукла. Мы её любили, наряжали, играли. Но оторвали кукле ножку, открутили головку, и нет больше куклы, – выбросили её на помойку». На что вы тогда ответили: «Ну, если вам так нравится…». Да, мне нравится так. И я так себе это представляла ещё до того, как Вы спросили.
2. Иногда я специально шокирую людей. Это как та история на работе с кофточкой. Когда я специально сказала своей замше, что на мне такая же кофточка, в которой моя Бася в гробу лежит. Да, очень интересно было посмотреть на её реакцию, на её лицо.
3. Моя свекровь (я зову её просто Зина) такая бой-баба, уроженка Горьковской области. Всегда знает, как и что надо делать. И вот она мне позвонила, когда Паша первый раз уехал на дачу после похорон. Я её спрашиваю: «Как Паша?». «Страдает» – отвечает она. А я подумала: да, он страдает! Надавав жене по шее на 9-й день, сказав, что это я во всём виновата, и лучше бы я сдохла, чем довёл меня почти до самоубийства, а потом уехал и бросил меня одну. Да, он страдает! Свекровь говорит: «Он три дня ничего не ел. Я хоть приехала, ему сготовила». И пошла ещё трепаться о всякой ерунде. А я ей говорю: «Я тут стишок написала, хотите прочитаю?». И зачитала ей свой стишок, а ведь он у меня такой замечательный получился! И слышу: она захлюпала, растерялась. Говорит: «Что-то я ещё хотела сказать, ну ладно, потом». А я подумала: так тебе и надо… Да, надо мой стишок здесь записать, чтобы не потерялся (хотя вряд ли он теперь забудется):
Дорогой НАТАШЕ
Писала много я стихов
По поводу и без.
Но никогда не пролила
При этом столько слёз.
*
Я сяду в электричку
В пятницу на шесть
И долго буду ехать –
Мороженое есть.
Да вовсе и не долго:
Ивановская вот,
И: Пелла, Горы, наша,
Где Бася меня ждёт.
Стоит и улыбается,
Как светлое пятно,
Скорей найти пытается
В толпе моё лицо.
- Мороженое купишь?
Пошли скорей домой.
Теперь все выходные
Пробудешь ты со мной!
Смотри как за неделю
Цветочки расцвели!
Ну ладно, побегу я.
Друзья за мной пришли!
Ты приготовь покушать.
И пиццу не забудь!
А то ведь я с гулянья
Голодная вернусь!
А вечером в кроватке
Ты спинку мне потрёшь?
Прижмёшь к себе покрепче?
И так со мной уснёшь?
*
Назавтра – день чудесный!
Чудесный потому,
Что рядом со мной Бася,
И едем мы во Мгу!
Мы долго там гуляем
И вкусности жуём.
Мы веселы, мы счастливы!
Ведь с нею мы вдвоём!
Потом засобиралась
Опять к друзьям – гулять.
-Какая ж ты красивая
– Хотелось ей сказать!
Ещё вдруг захотелось
Спросить: «Когда найдёшь
Себе по сердцу парня,
От нас ты не уйдёшь?
Захлопнулась калитка…
И ты ушла туда,
Куда билет не купишь
– Не ходят поезда.
Космический корабль
И тот не долетит!
И только моё сердце
Болит, зовёт, кричит!
И только сердце верит,
Что встретимся мы вновь,
Что не пройдёт бесследно
Моя к тебе любовь!
Ах, Бася моя, Бася!
Надеюсь, что тебе
Сейчас на небе лучше,
Чем маме на земле!

4. Про родителей. Мне их очень жалко, они мне прямо сердце разрывают. Они говорят: «Если бы мы успели тогда на шоссе и увидели Басю такую мёртвую и изуродованную, то мы бы, наверно, умерли на месте!». А я и думаю: лучше бы и умерли. И им не пришлось бы теперь так страдать! И меня бы не мучили. Да и, по большому счёту, похоронила бы их всех оптом и мне не пришлось бы теперь цепляться за эту бессмысленную жизнь!
5. Я эту кофточку купила не только потому, что мне хочется носить Басины вещи, не только для того, чтобы шокировать окружающих. А главное потому, что я себе очень-очень явственно представляю, как Бася лежит сейчас в гробу в этой беленькой кофточке и гниёт-разлагается. И по ней ползают черви и жуки, залезают ей в уши, в нос, но ей это всё равно. И вот она гниёт, и кофточка гниёт вместе с ней. И она стала уже такая грязная, тухлая. А я смотрю на свою кофточку и представляю на ней эти грязные пятна и этих червей. Вы, наверно, и это сможете объяснить, и я даже, пожалуй, догадываюсь, что вы скажете. Но вот что Вы при этом подумаете – вот что мне интересно. А объясните Вы это так: таким образом я себя убеждаю в том, что Бася действительно мёртвая, что её не вернуть, и с этим осталось только смириться.
А то ведь мне до сих пор до конца не верится, что всё это действительно произошло. Иногда кажется, что ещё можно проснуться, и всё будет по-прежнему. Ещё осталась у меня в голове маленькая-маленькая комнатка, в которой живёт эта надежда. Она крепко закрыта на ключ и спрятана от посторонних глаз. И если её открыть, то и эта надежда испарится, а я пока не знаю, как без неё жить.
01.10. Вы вчера отобрали у меня мой камень, который я удерживала в равновесии. Он Вам совершенно не понравился, Вы долго меня убеждали, что это плохо – всё время находиться в состоянии напряжения. Тем более, что, действительно, если камень сорвётся и покатится в пропасть, то и я могу покатиться вместе с ним. И я его Вам отдала, хоть и не без труда. Но ведь Вы сказали, что иначе мы не сможем продолжать наши, так сказать, отношения, и я, конечно, испугалась, что Вас потеряю. Что же мне тогда делать? Тем более, что у меня осталось ещё кое-что, о чём я Вам не сказала.
Я вообще Вам много чего не говорю. Зато я могу писать это в своих письмах, которые всё равно никогда не отправлю. Интересно, конечно, общаться с психотерапевтом! Услышал бы нас кто-нибудь посторонний: какие-то камни, лежащие на ковре, которые только я одна и вижу, да Вы пытаетесь, но не можете. Забавно. Обязательно стану великим психотерапевтом!
О том, что у меня было и осталось помимо моего камня. Это мой мусорный бачок. Я сначала думала, что это хорошо, что он у меня есть (так же как и камень). Но теперь я понимаю, что это тоже неправильно, и бачок надо так же выбросить. Но, во-первых, не могла же я сразу лишиться всего. А, во-вторых, Вы столько усилий затратили на то, чтобы отобрать у меня мой камень, что вываливать на Вас ещё и мой бачок с мусором было бы слишком жестоко по отношению к Вам и к себе. Я скажу Вам при следующей встрече: и о бачке, и ещё кое о чём.
Мне кажется, что я, всё-таки, разделилась на две половинки. Между ними нет пока очень уж чёткой грани, но различить их можно, тем более, когда они говорят между собой. Одна более слабая: она хочет плакать, устраивать истерики, любое напоминание о Басе приводит её в полнейшее расстройство, это у неё болит сердце и трясутся руки, но это она пошла на работу, она пошла учиться, она ищет выход и выход достойный. Другая половина более сильная. Она, пожалуй, появилась тогда на дороге. Она не дала биться в истерике над трупом дочери, она не пролила там ни одной слезы, она объяснила моей маме, что всё кончено и привезла её домой. Но, с другой стороны, это она предложила пойти не на работу, а поехать за грибами на нашу старую дачу в Карелии и купить с собой бутылку водки. Это она хотела, чтобы мы зашли куда-нибудь поглубже в лес, напились и заблудились. А мне было всё равно – на работу или за грибами. Если бы я выбрала второе, то уже, наверно, не вернулась бы из леса. Это она предлагала мне броситься под трамвай, а вторая половина её отговаривала. Это она мне предлагает сказать Вам, что я согласна на химзащиту или что там ещё есть, когда потом ни в коем случае нельзя пить, иначе умрёшь. Зато, если я сделаю это, то останется только добраться до дома, не забыв по дороге прихватить бутылку. И это она советует мне всякие гадости и так цинично относится к ситуации. Так что я теперь разговариваю не только с Вами, но и сама с собой.
Кстати, я очень удивилась, что Вы не смогли догадаться, на кого я решила пойти учиться. Почему-то подумали, что на юриста. Но ведь это тоже почти бухгалтер. А я хочу поменять свою профессию кардинально, так же, как поменялась и вся моя жизнь.
01.10. вечер Сижу в ванне, но не разговариваю вслух, а продолжаю письмо. Это интересней. Думаю о том, что Вы мне позвоните в четверг, послезавтра, после «празднования» 40 дней. Иногда мне, честно говоря, кажется, что мы занимаемся какой-то ерундой. Вы сами-то, вообще, верите во всё то, что говорите? Но, с другой стороны, камень действительно был, и я его действительно оставила там, у Вас на ковре, я очень даже явственно это видела. Это всё мой дурацкий самоконтроль, критическое отношение ко всему. Они мне мешают до конца расслабиться у Вас на приёме, во время сеанса гипноза или как это еще называется, поэтому я так нервничаю, меня всю прямо трясёт. Я верю Вам, я хочу, чтобы Вы мне помогли, но, с другой стороны, отношусь к этому как к каким-то дурацким играм разума. Я настолько пропускаю все Ваши слова через сознание (хотя пытаюсь и через душу), настолько критически отношусь к Вашим словам, что начинаю всхлипывать или смеяться, когда стараюсь (вот оно – самое неправильное слово, Вы всегда говорите, что не надо стараться, надо просто слушать) представить, как из цветка вырастает дерево, или когда Вы мне рассказывали, как я спускаюсь вниз по винтовой лестнице (в результате я-то оказалась, по крайней мере, на 1 этаже), а Вы мне пытались внушить, что я на балконе, с которого должна сбросить свой камень. Но какой же балкон на первом этаже, а то и в подвале! Но я камень бросила, так как Вы меня об этом просили. Хотя вряд ли он укатился далеко. Он просто лежит у Вас в кабинете, я его вижу, и всегда могу подобрать, что я, может быть, и сделаю, когда приду к Вам во вторник, но Вам об этом не скажу. Я ведь отдам Вам свой мусорный бачок, если Вы попросите, хотя и повредничаю для начала. Ведь тут я стараюсь поступать честно. Если я выбросила камень, то и изгнала его из своих мыслей, хотя он и старается вернуться. Вот даже и тут мои две половинки сказываются: одна, которая слабая и несчастная, хочет и верит Вам всей душой. Но вторая, вредина, настроена очень скептически и даже агрессивно. Она лучше нажрётся водки и покончит с собой, чем будет хныкать, выбрасывать свой любимый камень и верить в дерево, которое может вырасти из цветка.
Ну ладно, я залезла в такие дебри. Ещё пару слов на сегодня и хватит. Я Вам говорила, что ходила в театр на «Эротикон» с Нагиевым, но ушла в антракте. Я не смогла его смотреть, я думаю, потому, что старалась (опять!) наслаждаться, а стараться не надо было. Но ощущение было ужасное: я смотрела и не видела, я слушала и не слышала, я не смеялась, когда смеялся весь зал. Мне просто хотелось вскочить и убежать! Это был какой-то кошмар! Прямо как какое-то испытание, с которым я не справилась. Я просто лишний раз убедилась, что со мной далеко не всё в порядке, как мне хотелось бы надеяться, что мне действительно нужна Ваша помощь, что без неё я пропаду. От этого мне страшно, я не понимаю и боюсь того, что происходит в моей голове. И, главное: я верю, что Вы мне помогаете, я знаю, что мне нужна Ваша помощь, но вот справимся ли мы со всем этим? Я надеюсь, что да, но боюсь, что нет.
01.10.-02.10. ночь Завтра такой день, наверное, мне поэтому не остановиться. Мне так холодно. Я всё никак не могу согреться. Мне теперь холодно всё время. Я не могу не вспоминать сегодня, как всё это было. Именно сегодня, завтра я постараюсь быть сильной, а сегодня я могу позволить себе поплакать.
Был прекрасный солнечный день. Утром мы с Басей ездили во Мгу, купили там овёс, чтобы посадить на картофельном поле. Ходили по ларькам, покупали всякие вкусности. Купили себе по мороженому – трубочки с чёрной смородиной. Бася свою уронила, пришлось с ней поменяться. Потом приехали домой. Она покаталась с подружкой на велике. Около 3-х пришла и сказала, что больше никуда не пойдёт. Мы смотрели «Зену», но не досмотрели, так как она сказала, что Маша (подружка) будет её ждать, и они поедут кататься. Сказала, что сегодня они были на кладбище и снова поедут туда, потому что там интересно. И ушла, «Зена» почти кончалась, то есть было почти 16.00.
Я стала выкапывать старую клубнику, чтобы посадить новую. Прошло немного времени. Вдруг к калитке подошло несколько ребят. Боня залаял. «Я не знаю, как сказать. Там с вашей девочкой несчастье». Я закрыла Боню в доме, схватила сигареты и так в шортах, майке и резиновых галошах выбежала на улицу. Там была Маша, она села в машину, я с ней. Нас вёз какой-то мужик. Я всё думала, что надо было взять деньги, как я потом доберусь из больницы. «Маша, она живая?» – «Да, да, она живая» – ответила та, а сама плачет. Да, я, наверно, сразу всё поняла, когда пришли те люди. По-другому не сказать, но мир сразу перевернулся, и у него стали не те краски. Всё стало по-другому: неестественно, как во сне. И до сих пор, наверно, так.
Мы подъехали (это километр с небольшим по шоссе). Я увидела, что Бася лежит на другой стороне, и увидела её шлёпанцы посреди дороги. «Маша, тапочки подбери, - крикнула я, – подбери тапочки». А сама бросилась к Басе. Сначала я увидела её ножку: белая кость торчала из мяса. «Отрежут Басе ножку, – подумала я, - будет долго лежать в больнице, кошмар! Ну ничего, пусть будет без ножки, уж как-нибудь проживём!». Потом я посмотрела на её лицо: кровь вытекала из носа, глаза были полуоткрыты. Мне показалось, что она ещё жива, что, может, даже видит меня. Но я же поняла, что она мёртвая ещё когда увидела её ножку. Просто не хотела поверить. И тут я закричала: «Бася!». Я закричала страшно, но только один раз. Наверно тогда я и потеряла свой зуб – нормальный коренной зуб. Я даже не заметила, как он исчез. Бася забрала его с собой.
А потом я сидела и сидела. Подходила милиция, сновали взад-вперёд любопытные, кто-то принёс простыню и накрыл Басю. Велосипед её, весь всмятку, валялся на дороге, и машины объезжали его, притормаживая, и все пялились, всем было так любопытно. Мне принесли в банке корвалол с водой или что-то в этом роде. А я сидела и гладила Басю, разговаривала с ней, но не очень много. Я просто не знала, что сказать. Я только повторяла: «Бася моя, Бася. Как хорошо мы сейчас с тобой сидим. Это самое лучшее, последнее время. Ведь дальше будет всё только хуже и хуже».
Приехала «скорая», посмотрели. Я спросила: «Ну, что?», как будто сама не видела. Они предложили мне сделать укол, я отказалась. Не знаю, почему. Наверно побоялась, что мне станет только хуже, и я раскисну. А я этого не хотела. Один придурок с сыном подошёл и стал спрашивать: «Кто там?». Я сказала: «Уйдите». А он не расслышал: «Какие дети? Может, мы их знаем?». «Уйдите» - сказала ему громче и так, что он, наконец, убрался. Потом я помню, что мне очень захотелось в туалет, но я не могла отойти от Баси. Люди шли мимо, потом останавливались чуть дальше или на другой стороне дороги и пялились – другого слова нет. Я сказала одним мальчишкам, которые стояли ближе всех: «Убирайтесь! Как вам не стыдно!». Они ушли, тогда я быстро сбегала в кусты. На дороге ещё валялся большой клок её волос вместе с заколкой, но его забрали менты. Я подобрала другой клочок, обмакнула его в кровь, которая капала у Баси из носа, и спрятала в карман.
Да, кровь капать перестала, Бася стала быстро холодеть. Была такая тёплая сначала, а потом стала холодная, и кровь из носа перестала капать. Я закрыла ей глаза. Я – мать – закрыла глаза своему ребёнку! Этот кошмар мне не забыть никогда! И никак не пережить. После такого невозможно жить, я просто не понимаю, как, зачем, почему я существую. Я помню это каждую минуту, каждую секунду. Помню, как Бася становилась всё холоднее, и день клонился к вечеру (я просидела с ней 5 часов), и стало так холодно, а я была в одной майке. И я так замёрзла – и от погоды, и от того, что держала Басю за уже ледяную руку. И этот холод настолько проник в меня, что я до сих пор не могу согреться: мне до сих пор холодно, и я постоянно вся трясусь.
Опять приходили менты, задавали вопросы. Потом сказали, что им надо снять простыню, всё измерить, сфотографировать. Стали меня оттаскивать. А я сказала: «Что же вы делаете! Я столько с ней просидела, и всем было наплевать, а теперь вы вдруг надумали, что мне станет тяжело!». И я на всё смотрела. Это было ужасно, но я не плакала, я не могла. Я только жалела, что вокруг так много народа, и я не могу лечь рядом с моей Басей и обнять её. Я даже и боялась её обнимать и трясти. Я думала, что это может ей повредить. Ведь нельзя же трогать при травмах, это может привести к смертельному исходу. Так я, дура, думала в глубине души. Как будто Бася живая, просто без сознания. И сейчас кто-нибудь приедет, заберёт нас в больницу, и Басю спасут. Хотя я понимала, что это не так, но не могла в это поверить.
Да, я позвонила родителям (мне все совали свои сотовые). Я сказала: «Басю сбила машина. Мы на шоссе в сторону Мги». Помню, мама сразу стала орать: «Как сбила, зачем ты её отпустила, как ты ей разрешила?». Я сказала: «Бася, по-моему, умерла, но мы ждём «скорую». «Как умерла?» – заорала мама. «Она говорит, что Бася умерла» - сказала она папе. «Приезжайте скорей» – сказала я и отключила телефон. Они не поняли, не захотели понять про смерть. Они приехали довольно быстро и могли бы всё это ещё застать. Но они не захотели всё это услышать. Они решили, что я уехала с Басей в больницу. Папа забрал все мои вещи (одежду, сумку, деньги) и уехал в город, а мама осталась на даче. Я понимаю, что у них тоже был такой шок.
Но я-то соображала довольно здраво, единственное, что боялась трогать, переворачивать, в общем, обнимать Басю, чтобы ей не повредить. Вот тут мне соображение немножко отказало. Чем уж теперь можно было повредить трупу?
Ещё я позвонила мужу свекрови. Он-то меня понял, хотя придурок ещё тот. Но ему-то, по-большому счёту, на всё это наплевать. Кто ему Бася? Поэтому до него сразу всё дошло. Я только попросила найти и как-нибудь вызвать с дачи Пашу. Он обещал, но сказал, что вряд ли. Там у соседа есть телефон, но он не знает номер. Но мне на это было наплевать. Нет, так нет. Я сначала про Пашу и не вспомнила. Просто мне так навязывались с этими телефонами, что я уж решила и туда позвонить.
Потом подъехали соседи по даче. Они ездили во Мгу и по дороге туда видели, как Бася лежит, ещё не прикрытая. Но они её не узнали. А потом ехали обратно и подошли, когда меня увидели. Она подходит и спрашивает: «Кто там?». А я её вообще не узнала, настолько ничего не соображала, но ответила: «Наташа». Она заохала. Они поехали искать родителей, я попросила, сказала, что они, наверно, уже приехали. Они мне оставили куртку, хотя я уже так замёрзла, на всю оставшуюся жизнь.
Я всё это пишу, кстати, чтобы не забыть никогда. Память слаба, а мои записки останутся. И я знаю, что пишу не для Вас, а для себя. Наверно, мне просто так удобнее. Если я напишу когда-нибудь книгу, то так её и назову: «Письма психотерапевту». Мне нравится название. А посвящу её Басе. Вы говорите, что у Вас случайно унесли моё «дело». И стишок мой тоже? Скажите, я дам другой. Или, когда пациент переступает порог (в сторону выхода) Вашей клиники, Вы тут же выкидываете его из головы? Это правильно, конечно, я это понимаю. Но всё равно обидно, правильно? Замечаю, что повторяюсь в словах. Но уже, всё-таки, два часа ночи, даже больше. А завтра такой день. Хотела сегодня обо всём написать, но, наверно, не успею.
Соседи уехали за мамой, ну и папой тоже. Я же не знала, что он уехал. Они нашли маму, сказали, что сейчас её отвезут. А она ничего не поняла, побежала на станцию. Они опять ко мне приехали – нет ли здесь мамы? И, в общем, только Басю увезли (а ждали мы так долго потому, что не было машины, они искали хоть кого-нибудь, чтобы увезти тело, ведь был выходной день – суббота. В общем, нашли машину с прицепом. Не знаю, как я пережила, когда её грузили. Помню, мент взял её только за одну ногу, ведь вторая была практически оторвана. А я ещё пыталась поправить на ней кофточку, но у меня так тряслись руки, что ничего и не смогла.), я иду по дороге – в руках Басины тапочки и спица от велосипеда, рядом ещё была какая-то тётка. Она мне принесла чай с блинами. Чай я немножко попила, а блины есть не стала.
И тут, наконец, подъезжают соседи, привозят маму, да ещё мне говорят, что они ей ничего не сказали. Они вышли из машины, и мне ещё пришлось самой говорить всё маме. Помню, она начала: «Как же так?». А я ей ответила: «Была у нас радость 13 лет, больше её нет». Ещё тогда мне пришло в голову сравнение с куклой, которой оторвали ножку, но вслух я его не сказала.
Соседи предложили (вернее, я так решила) отвезти нас домой. Мама зачем-то хотела остаться на даче переночевать, а ехать домой только утром. Но я её заставила. Да, тогда на дороге, и с мамой, в общем – в той ситуации – и вылезла эта моя тёмная половина. Даже не тёмная – она мне чем-то нравится. Она меня поддерживала, и я ей благодарна. Она со мной, или я с ней, или мы с ней просидели там, на дороге 5 часов и доехали потом до дома. Спасибо ей за это. Правда, на следующий день она потащила меня в аптеку за снотворным (которое мне, к сожалению, никто не продал, не тот у меня был, наверно, вид). И теперь она даёт мне слишком много интересных советов. Я их слушаю, но не всем следую, пока.
Уже 3 часа ночи, на улице дождь. Я сижу на кухне и вспоминаю, и не могу остановиться, хотя мне надо спать, чтобы завтра быть в форме. Помню, как мама развопилась: «Ты что надела?». А я надела Басины кроссовки, другой подходящей обуви не было. А я ответила: «Что надо, то и надела». Потом я закурила прямо у машины, пока ждали соседей. Мама опять в шоке. Я при них никогда не курила. А теперь – какая разница. Мне уже, в конце концов, 35 лет. И когда, уже в машине, соседи предложили нам по 50 грамм (а потом ещё по 50, и всё) какой-то настойки, и мама стала вырывать у меня стакан и вопить, я тоже в ответ немножко поорала, но чуть-чуть. У меня, в конце концов, нервы не железные. Даже соседи были несколько шокированы мамой и сказали, что немножко надо выпить, тем более, что они-то видели Басю такую и поняли меня. Они видели, как у неё ножка торчала. Они не видели, что у неё и рёбра были переломаны и выпирали из-под кофты, и на голове была вмятина, и мозг стал вытекать под кожу. А я только сидела и гладила всё это.
Ну ладно. Надо остановиться, а то я не высплюсь. Тем более, что дальше будет о том, как я сломалась и себя не контролировала 4 дня, даже пять.
02.10. утро Спала ужасно. Легла около 3-х, а около 5 Вы мне приснились. Наверно потому, что я всё время думаю, что Вы должны мне завтра позвонить, пусть на пару слов, но мне станет легче, мне даже от мысли об этом становится легче, и я за неё цепляюсь. Правда, как-то Вы обещали тоже позвонить вечером и поговорить с мужем, но не позвонили. Извинились и сказали, что кто-то унёс бумажку с моим телефоном. Но ведь телефон записан на моей карточке. Я сделала вид, что вам поверила, тем более, что я и сама сказала, что не стоит звонить мужу. Вот видите, как получается: Вы меня обманули разок-другой, но я-то Вас обманываю гораздо чаще, так что не мне обижаться. Мне приснилось, что я пришла к Вам на приём, а вы были не то чтобы заняты, но просто подсунули мне вместо себя какого-то практиканта-мальчишку. Я старалась с ним поговорить, но мне стало вдруг так трудно дышать, что я проснулась, а сон продолжался. Я лежала с открытыми глазами, но видела Ваш кабинет, видела этого практиканта и видела свой камень на полу. Я рассказала практиканту про мусорный бачок. Он мне стал объяснять, что это хорошо, что я так стараюсь удерживать свои негативные эмоции. Но ведь он был не прав. Тогда я, из вредности, рассказала ему про кофточку, как я вижу на ней гной и червяков. И я стала смотреть на фонарь за окном и заснула. Ещё, помню, всё думала: не подобрать ли мне мой камень, но так, кажется, и не взяла, пока. Скоро ехать на кладбище. Надо собираться, а мне никак не выбраться из ванны, сижу – пишу. Я бы, кажется, никуда не поехала, лишь бы сидеть здесь так целый день и писать.
03.10. утро. «Д*Артаньян найдёт миледи. Ему поможет ненависть и боль утраты». Помните такую фразу из «Трёх мушкетёров»? Что-то она крутится у меня сегодня в голове. Вот так я вела себя вчера. Я Вам обещала, что я не расклеюсь, но вышло всё ещё хуже. Я так старалась держать себя в руках, что, по-моему, перестаралась. На кладбище всё было очень светло и замечательно. Я там была с папой, мамой, двоюродной сестрой и дядей. Папа сказал много хороших, добрых слов. Я опять не выпила сначала, но потом не смогла удержаться. Но всё равно я выпила немного, одну рюмку, скажем. Потом они уехали, и я осталась одна с Басей. Я не знала, о чём с ней говорить. Я сидела и молчала. Мы разговаривали без слов. Я так замёрзла, хоть папа и оставил мне свой свитер. На кладбище всегда холодно. Это мне объяснила сестра.
Потом приехали Юля с Денисом (у них машина) и привезли Пашу с Зиной (свекровь). С ними мы на кладбище ничего не отмечали. По дороге Паша со своей мамашей вышли посмотреть памятники в каком-то магазине. Меня даже не позвали. Да у меня и желания не было, только злость. Зина дала на похороны 3000 рублей, а мой драгоценный вообще ничего не изыскал, ведь он опять который месяц не работает. Хорошо, что директор мне дал на работе десять тысяч, да у родителей нашлось. И такая злость на все семейство моего мужа, что я не выдержала и сказала о том, что они должны будут денег за похороны. Свекровь раскудахталась, наговорила гадостей обо мне и моих родителях и исчезла. А мы еще посидели, попили, да поругались. Больше никого и не было: только мы да Юлька с Денисом.
03.10. вечер Я всё-таки не выдержала и поехала к Вам сегодня, куда ж мне деваться. Хоть иногда мне и кажется глупостью всё то, что мы делаем, но это мне всё-таки помогает, наверно, ведь я держусь. Интересно, что про кофточку Вы мне не объяснили так, как я думала. Вы просто сказали, что это нехорошо, и что не надо тогда эту кофточку носить. Но я буду. Она мне нравится. Просто я постараюсь не видеть на ней червяков. Да, вчера я, конечно, вела себя ужасно. Я так старалась не плакать, не устраивать истерик, что смеялась как сумасшедшая и говорила всем гадости. Своим смехом я шокировала людей больше, чем если бы я плакала, чего они, собственно, и ожидали. Я сейчас, как обычно, сижу в ванне. Ваше лекарство я ещё не приняла. Я боюсь, что начну опять от него смеяться, или, как Вы обещали, захочу спать. А я хочу пока ещё пописать. Я, кстати, купила по дороге от Вас 1,5кг бананов и почти все их уже съела. Ведь Вы сказали, что от бананов становится весело. Видите, как я Вас слушаюсь. Но, к сожалению, не всегда. Я то стараюсь, то не стараюсь. Одна половина хочет стать нормальной, жизнелюбивой и жизнерадостной. А другая ей не даёт это сделать. Другая говорит: «Пусть всё катится к чертям собачьим, лучше сдохнуть, чем радоваться жизни!». И иногда (да, честно говоря, часто) я её слушаю и слушаюсь. Я Вам сказала сегодня про свою вторую половину, но так вскользь, а Вы ещё так были заняты моим мусорным бачком, что не обратили на это внимание, а зря. Попробую Вам сказать это ещё раз во вторник, ведь с этим тоже надо что-то делать, как с камнем и бачком. Ну, они-то теперь – пройденный этап. Нельзя, так нельзя. Как скажите.
Спасибо, за хрустальную вазу, которую вы мне сегодня подарили во время очередного сеанса. Я её спрятала глубоко в своём сердце и никому о ней не скажу. Но она теперь со мной. В ней – мои вера, надежда, любовь, моё счастье. Я теперь буду видеть её всё время: и когда мне хорошо, и, тем более, когда мне плохо. Я очень хорошо её представляю. И в ней, почему-то, даже стоят цветы. Не могу сказать какие, но чувствую, что они есть, хотя Вы о цветах не говорили. А я как-то сразу представила вазу с цветами, ведь не может же она быть пустой. Зачем тогда она нужна? Мне так интересно, что Вы обо мне думаете, как на самом деле относитесь ко мне и моей «проблеме». А мне так важно, чтобы Вы сказали честно: «Да, дело плохо. Или, наоборот, хорошо». А то Вы говорите мне одно, а думаете другое, и я это чувствую. Но я и сама так часто поступаю, поэтому, опять-таки, не мне обижаться. Я сама столько Вам не договариваю, но теперь, правда, всё меньше и меньше. Теперь уже говорю почти всё. Иногда я просто не знаю, надо ли говорить о том или другом. Но если Вы скажете только – я открою все свои чердаки и подвалы. А Вы, кстати, не просите.
Я заметила, что телевизор меня совсем не интересует больше. Книжки – ещё более-менее, но только Кинг. Я его читаю медленно, вдумываюсь буквально в каждую фразу, запоминаю интересные мысли. Вы, кстати, в позапрошлый раз расспрашивали меня о Кинге, чтобы, как Вы сказали, составить мнение о моём состоянии. Но мне так ничего и не сказали о своих выводах. А мне интересно, между прочим. И, кстати, почему Вы захотели, чтобы я позвонила Вам завтра в пять? Значит Вам, всё-таки, не понравилось моё состояние или что? Сейчас я выпью Ваше лекарство, и посмотрим, что я ещё интересного успею написать.
Пишу дальше, после приема лекарства. С ампулой провозилась – надо было с ней резче. А я всё боялась, что не открою, и пилила и пилила её. А я, кстати, медсестра гражданской обороны. Нас в институте всему этому учили. И мы ходили в больницы и смотрели через стеклянный купол на операции. Девчонкам некоторым, помню, было плохо, а я смотрела. И, вообще, я всегда хотела быть хирургом. Но родители у меня торгаши. Поэтому они меня и сунули в этот торговый институт.
Нет, сегодня меня смеяться не тянет. Я только чувствую, что пишу с трудом. Ух ты: уже не могу прочитать, что написала! Всё хочу у вас попросить, чтобы Вы мне прописали что-нибудь от сердца. Оно у меня так часто болит, что с этим надо как-то бороться. Ну ладно. О тех днях.
Я продержалась на той дороге (5 часов), я доехала с мамой с дачи (на машине, спасибо соседям). А уж когда приехала, то всё. Четыре дня я практически ничего не помню. Спрашиваю у друзей. А они говорят: «Мы же всё понимаем. Вела ты себя, конечно, ужасно. Но мы понимаем. Так что не извиняйся». Да, я пила водку, курила, слушала Басины любимые песни, каталась по полу в истерике и хотела покончить с собой. Паша мне даже вызывал один раз «скорую». Они мне сделали укол и уехали. А «скорая» была из-за того, что я потеряла сознание.
Ну вот, опять трудно писать. Это из-за Вашего лекарства. В сон меня, конечно, потянуло капитально. Придётся мне сейчас прерваться. Вот этого я и боялась. Столько мыслей в голове, но, я чувствую, мне будет сложно выложить их на бумаге. Поэтому я сейчас пойду спать. Я с трудом (абсолютно) вывожу эти буквы. Ненавижу всех, полностью и просто. Пошли они все, и Паша в первую очередь. Я с таким трудом вывожу эти буквы. На Пашу мне просто наплевать, пошёл он. Я так стараюсь держаться, но уже не могу. На сегодня надо заканчивать. Всё-таки Ваше лекарство действует. А я даже в это…
04.10. Да, хорошее у Вас лекарство. Я вчера так в ванне и заснула с тетрадкой в руках. Проснулась в 3 часа ночи и перебралась в кровать. Пашка опять спит и никуда не собирается, хотя позавчера хвастался друзьям, что пойдёт на работу. Как же, как же! Я-то сейчас пойду на работу. Хотя состояньице, конечно, кошмар! Даже писать тяжело. Поеду вечером на дачу, завтра вернусь. Хотя на даче мне не очень хорошо – воспоминания и всё такое. Зато, наверно, допишу свою тетрадку. Спать, конечно, хочется, хоть я и проснулась без будильника полвосьмого. Но надо пойти на работу, я там нужна. Да и не сидеть же дома, смотреть на Пашкину рожу и только расстраиваться. Как он мне на днях сказал: « Если я пойду на работу, то окончательно замкнусь и уйду в себя. Буду вкалывать с утра до ночи и приходить домой спать». Это было сказано в том смысле, что на меня ему будет наплевать. Вообще, он умеет иногда произносить высокопарные фразы, только мне от них хочется не плакать, а смеяться.
04.10. вечер Вот я и на даче. Здесь хорошо, хоть и холодно. Я здесь одна, могу спокойно писать. Приятно было сегодня услышать Ваш голос, сразу стало легче, а то самочувствие было поганое: сердце болит, голова кружится и вообще вся трясусь. Но не могла же я Вам это сказать по телефону, ведь напротив сидела моя замша. А так хотелось Вам поплакаться. Вы мне сказали, чтобы я делала всё, о чём мы говорили, чтобы я старалась. А я была вчера в таком состоянии, когда к Вам приезжала, что ничего не поняла, что я должна стараться делать, честно. Меня так трясло, была такая истерика, и Вы меня только всё ругали. Я же не виновата, что всё, получается, делаю неправильно, даже когда мне кажется, что мне это помогает. Придётся вам во вторник объяснить мне всё заново. Такое было полуобморочное состояние, что я почти не помню, что Вы мне говорили и, главное, к чему. Сочи, море – это хорошо, а дальше-то что? Вы просили отнестись к нашим занятиям серьёзно, а я стала смеяться, как дура, хотя сама не знаю почему. Это как в одном стишке: «Я тебе и верю, и не верю. Ты сама мне верить помоги…».
Иногда мне кажется, что мы занимаемся такой ерундой. Но так хочется верить, что всё это правильно и замечательно. Ну какой нормальный человек будет себе представлять этот дурацкий камень и бросать его у Вас на полу? Но, с другой стороны, я-то этот камень вижу. И вот тут получается такая борьба между разумом и чувствами, между сознательным и бессознательным, и ещё уж не знаю чего с чем. Я иногда просто отказываюсь это принимать и воспринимать так, как хотите Вы.
Смотрю сейчас фильм «Брат». Конечно, Бодрова жалко, всех людей жалко, которые в расцвете сил, такие любимые покидают нас навсегда. И я плачу сейчас о Басе, о Бодрове, о детях, чьи могилы я видела на кладбище. Это так жестоко. Бог не должен так поступать. Тому, кто остаётся, всегда тяжелее. Я потеряла всё, когда ушла Бася. Нет никакого смысла в этой жизни без неё, нет никакого смысла в наших занятиях, в которых мы никуда не продвинулись.
Когда на 40 дней, уже к вечеру, «гости» собрались все расходиться, и даже Пашка с ними, я им сказала: «Да пошли вы все!». И у меня было такое же состояние, в каком Вы меня видели, когда приехали ко мне в первый раз. Я так же легла на диван, и мне не хотелось ни с кем говорить, даже ни о чём думать. Только подумала, что всё вернулось обратно, как будто мы и не встречались целый месяц с Вами, не старались что-то предпринять. Ничего не вышло. Когда Вы меня спросили на последней встрече: буду ли я стараться, хочу ли я продвигаться дальше, пытаться изменить всё к лучшему? – я, конечно, ответила: да. Но ведь я так не думала. Да, я не покончу с собой, наверно, но, я думаю, что я и так умру от тоски, как бы это высокопарно не звучало. Я уйду к Басе, потому что она меня ждёт. Ей там холодно и страшно без меня. И я должна ей помочь, обнять её и согреть. И мы будем вместе, как раньше, и навсегда. Я устала бороться с тем, с чем я бороться не хочу. Это как, когда я была у Вас в последний раз в четверг: мне так хотелось устроить настоящую истерику, буквально, да, биться головой о стену, разбить Вашу чашку. Но я себя опять удержала, хоть и с трудом. А зачем? Почему я не могу быть слабой, почему я должна быть сильной? Кто это сказал? Кто заставляет меня так издеваться над собой?
Лет девять назад у меня была опухоль. Мне её вырезали. Но я думала, что долго теперь не проживу. И всё думала: как же Бася будет без меня? Но никогда не думала: а как я без неё? Наверно, ещё поэтому мне всегда нравились ужастики и тому подобное про загробный мир и призраков. И мы с Басей даже обсуждали, как подать какой-нибудь сигнал с того света, если кто-то из нас (но я! я! а не она!) вдруг умрёт. Но так как-то ничего не успели придумать, а жаль.
Дождь льёт за окном и плачет вместе со мной. На улице такая тьма, как и в моей душе. Я ничего хорошего не жду больше от этой жизни. Может, если бы я хоть немного смогла поверить в Пашу, в то, что он изменится, что мы сможем стать людьми и взять ребёнка из детского дома, что мы ещё сможем быть счастливыми, может быть, это дало бы мне силы цепляться за жизнь. Но ведь с Пашей получается полнейшая ерунда. Я так старалась все эти дни сблизиться с ним, объяснить, что хорошо и что плохо, и как можно ещё хотя бы попробовать всё исправить. Но ведь ничего не вышло. Бог ему судья, а я умываю руки.
Сейчас я лягу спать и представлю, что я у вас в кресле. Наверно только это ещё способно меня развлечь в этой жизни. Вы же и сами видите, что я Вас плохо слушаюсь, вредничаю, всё воспринимаю в штыки. Но уж простите меня. Я стараюсь стараться, но получается у меня это не очень хорошо.
05.10. утро Ну что ж, спала опять ужасно. Да у меня теперь, пожалуй, каждую ночь такое ощущение, что я почти не сплю. Просыпаюсь от каких-то кошмаров, которых не помню, но они такие, что лучше, действительно проснуться. Правда, иногда просыпаешься, а кошмар продолжается. Это, наверно, и называется: болит душа. Сегодня ночью я кое-что запомнила. И опять, трудно объяснить, как, но кошмар был наяву.
Я легла спать, поговорила немножко с Вами и думала, что уже засыпаю. А кровать у меня стоит у окна, и я лежу головой к окну. Но вдруг всё закрутилось, поднялся ветер, стал дуть мне в лицо и затягивать меня назад, в окно. Но там было уже не окно, а что-то гораздо хуже. И я не могла удержаться. Но тут я увидела Басю, но не живую и реальную, а скорее как призрак. И глаза у меня были открыты, ведь я испугалась очередного своего кошмара и проснулась. А меня всё равно продолжало затягивать. И ветер разделился прямо надо мной. И одна его часть старалась меня утащить, а вторая набросилась на Басю. А она сказала: «Не бойся, мамуся, я тебя спасу. Дай мне ручки!». А руки лежали у меня на коленях, и ветер, и ещё что-то мешали мне их поднять и протянуть Басе. И я отрывала их палец за пальцем и смотрела Басе в глаза. А она мне улыбалась и протягивала мне руки, а ветер всё дул и пытался нас растащить. Но, наконец, наши руки сцепились крепко-крепко, она меня рванула на себя, и всё успокоилось. Ветер стих, я спокойно лежала на кровати, которая больше не крутилась, а Бася растаяла. Я долго вглядывалась в темноту, где она белела ещё некоторое время, но уже уходя от меня. И тут я испугалась, хотя чего уж теперь было бояться.
Я думаю, что этот сон, или как там его назвать, был мне послан за моё упадническое настроение. Нельзя падать духом, надо держаться, а Бася мне поможет, ведь она всегда будет со мной. Ну что ж, придётся постараться. Ведь раньше у меня даже лучше получалось, а в последнее время я что-то раскисла. Этому, наверно, «помогли» 40 дней, которых я так боялась и так хотела скорей пережить, и то, что мы с Вами стали реже видеться. Хотя я понимаю, что так надо, я же не могу теперь всю жизнь ходить с Вами за ручку. И то, что я потеряла надежду на Пашу, на то, что нам удастся справиться с этим вместе, и даже, всё-таки, то, что я читаю Кинга.
Не очень удачную я, наверно, выбрала книгу. Вот предыдущая – «Роза Марена» была более светлая, про сильную женщину, и даже с хорошим концом, что у Кинга бывает редко. А эта – «Бессонница» просто ужасна. Она тяжёлая и мрачная, и такая толстая, а я добралась пока только до середины. И она, можно сказать, почти ни о чём. Скажем, о том, что человеку трудно, почти невозможно справиться в одиночку со своими ужасными проблемами. А помочь ему никто не может и не хочет. Хотя бы просто потому, что у каждого хватает своих проблем, и ещё потому, что никто не хочет и не может понять другого человека. Да и не всегда сам человек захочет и сможет довериться другому до конца.
И вот и у нас с Вами такая ерунда получается по моей вине. Я так хочу Вам довериться, опереться на Вас, но, в то же время, упираюсь и отталкиваю руку, которую вы мне протягиваете. Я должна в Вас вцепиться всеми руками, ногами, зубами даже и благодарить бога за то, что у меня есть Вы. Ведь у других в подобной ситуации нет рядом никого. Никого, кто бы выслушал, понял и помог найти выход. Наверное поэтому люди начинают вести дневник. Не от хорошей жизни, а от того, что им не с кем поделиться. И как ещё назвать то, что я сейчас делаю? Да, это мой дневник, и в нём – мои самые сокровенные мысли, которыми я не успеваю или не хочу поделиться с вами. Может быть дать Вам его почитать в знак примирения и обещания того, что теперь я буду вести себя хорошо? Ведь Бася вытащила меня сегодня ночью, она не хочет, чтобы я пропала. Она хочет видеть меня сильной, разумной, жизнелюбивой и доброй – такой, какой она меня любила.
Для начала возьму сейчас и почитаю Вашу бумажку-тренинг. А то ведь я таскаю её с собой, а читала, от силы, раз шесть. Хорошо, что я поехала на дачу в этот раз, хотя и не хотела. Здесь я нашла для себя (или в себе?) ещё силы, чтобы продержаться. Сейчас пойду схожу на то место, скажу Басе спасибо. Если бы я осталась в этот раз дома, да ещё с этим уродом, от которого слышу только гадости (он и на 40 дней умудрился мне с десяток раз сказать, чтобы я убиралась из его дома) я бы точно опять напилась, и ничего хорошего из этого не получилось бы. Да, если честно, я за последние дней десять сильно сдала свои позиции – и душевные, и физические. Я перестала нормально есть, нормально спать, у меня сильно болит сердце, а водки я выпила гораздо больше и чаще, чем Вам говорила. Если переделать известное выражение, то мы с Вами сделали два шага вперёд, а потом я сделала один назад. Хорошо, что только один. И дневник, если посмотреть на дату (24.09.) я начала писать, когда мне начало становиться хуже.
Дождь всё льёт. И гуси всё летят по небу, такие красавцы! Летят ровными треугольниками за своими вожаками и так сладко кричат, до боли. А я сижу на крыльце и курю сигарету за сигаретой, и ругаю себя за всё, что натворила за последние дни. О чём ещё я хотела бы написать, чтоб не забыть. Кратко, а то места осталось мало.
На самих похоронах я вела себя, можно сказать, прилично. После 4-х-дневного запоя и непрекращающейся истерики, я смогла взять себя в руки, хотя видок у меня был тот ещё. Как мне потом сказала сестра: страшно было смотреть. Ну, в церкви я раза три грохнулась в обморок. Говорят, батюшка мне принёс нашатырь и стул, но я этого не помню. На самом кладбище я тоже разок брякнулась. Да, в церкви, помню, я всё только думала: что же её так сильно намазали тональным кремом и пудрой? И ещё я думала, что вот они все здесь собрались, чтобы увидеть её в гробу, чтобы убедиться, что она мёртвая, а я-то уже её похоронила 4 дня назад там, на шоссе. Как потом сидели за столом, вообще не помню. Говорят, что я сидела нормально, даже разговаривала, водки пила мало и всё время падала в обморок. Меня относили на кровать, но я опять возвращалась. К ночи я выспалась. Юлька с Кузьминым (это тоже наш друг) решили всю ночь у нас пробыть и сидели на кухне. Так я с ними ещё кроссворды поразгадывала, а потом опять спать легла. Утром мне, конечно, было плохо. Мне хотелось выпить или отравиться, или всё вместе. Юлька ходила за мной хвостом, отобрала коробку с лекарствами и выбросила, и пить не давала. Всё говорила, что надо сначала дождаться доктора, его скоро привезёт мой папа. Ещё друзья заходили-уходили, и я должна была со всеми разговаривать и смеяться.
И меня так всё это достало, а тут ещё и Вы явились, а у меня уже просто не было никаких сил. Помню, что сказала Вам пару ласковых насчёт Вашей работы, рассказала как сидела с Басей на дороге, а потом легла и просто отключилась почти. Я лежала, вы что-то говорили, а я Вас не слышала. И мне казалось, что я сейчас наконец-то умру. Было даже хорошо. Потом Вы попросили разрешения сходить в туалет, а я подумала: «Ага, иди, жалуйся на меня». А ведь так оно и было. Юлька мне недавно сказала, что Вы уже не знали, что со мной делать и хотели уехать, так как я, видите ли, не шла на контакт. И Юлька Вас уговорила попробовать ещё раз, хотя она, может быть, преувеличивает свои заслуги. Или же Вы в этот четверг сказали мне неправду о том, что вовсе не собирались меня бросать. Потом как-то всё наладилось. Я, из принципа, попросила себе рюмку выпить, хотя и не хотела. И тогда разрешила сделать мне укол. От которого я, правда, не заснула, хоть Вы мне это обещали, а, наоборот, развеселилась и разговорилась.
Заходил сейчас сосед по даче. Говорит: не хочешь за питьевой водой съездить (в садоводстве водопровод сломался)? А я говорю, что скоро уезжаю, маму только дождусь. И вот он стоит, всё болтает, дачу уговаривает не продавать. А я отвечаю: кому она теперь нужна? Тут он понёс всякую чушь: что жизнь не кончена, что всё ещё впереди. Да, трагедия ужасная и т.п. А я стою, ему улыбаюсь и думаю: как же ты мне надоел, когда же ты заткнёшься? И представляю Вас на его месте, чтобы не взорваться и не наговорить ему гадостей. Ну что тут поделать, если только мой доктор знает, что и как надо говорить в данной ситуации! Все люди очень нетактичны, но это ведь не со зла. Юлька на 40 дней напилась и устроила мне истерику. И мне же ещё пришлось её утешать, даже используя кое-какие Ваши приёмы. Ничего получилось.
А вообще мне, конечно, довольно тяжело общаться с людьми. Поначалу просто не было никаких сил. Сейчас более-менее, если только совсем уж не начинают доставать. Вот и с соседом поговорила, на даче всё равно не осталась и поехала домой. Если бы в поезде не нашлось свободное место, не знаю, что бы со мной было. Чувствую, что меня всю трясёт, особенно руки, и ничего не могу поделать.
Сейчас я опять в своей любимой ванне. Перечитала тут наш с Басей любимый рассказ из сборника ужастиков «Детские игры». Там все ужастики нам нравились, но «Тыква» – особенно. Про девочку, которая в конце достаёт свой большой нож, чтобы перерезать весь класс. И последняя строчка (в ужастиках, кстати, обычно всегда последняя фраза самая важная и страшная): «Мой обед и ужин, - сказала она, - мой ужин и завтрак». Вам эта фраза ничего не говорит, а мы с Басей так любили повторять её к месту и не к месту. Мы-то с ней, только мы вдвоём, знали, о чём идёт речь. Теперь этот секрет только мой, как и многие другие, только мой.
Сердце моё разрывается, и ничего тут нельзя поделать. Басю не вернуть. Она сейчас или счастлива на небесах или превратилась в ничто. В любом случае, эта жизнь её больше не касается и не волнует. Н мы-то осталиь, я осталась – одна, без моей девочки. И мне больно. Я не хочу и не могу поверить, что потеряла её навсегда. Это так дико, так невозможно и несправедливо. Я жила всегда только для неё, и вот – не смогла уберечь. И эта боль всегда будет со мной, всю оставшуюся жизнь.
Я поеду на дачу и в следующие выходные, ведь только там мне снится Бася. Я думаю, что не стоит нам, всё-таки, дачу продавать. Там так светло и спокойно, не то, что дома с Пашкой. Я приехала в город, этот урод всё играет в компьютер, посуда не помыта, полнейший бардак. И так всегда будет. Уйти, что ли, к родителям7 Просто мне сейчас всё равно. Скоро пойду учиться. Буду приходить домой (неважно куда) поздно. Не знаю, где лучше.
05.10. утро Разбираю Басины игрушки, одежду, смотрю, что выбросить. И всё теперь жалко. Был у меня один момент, день так на 13-й. Я выбрасывала всё подряд (почти). А сейчас не могу. Бегаю на кухню курить каждые 5 минут и плачу. Так хочется вам позвонить, в том смысле, что мне очень плохо. Пашка вчера опять где-то нажрался, спит теперь до сих пор (а уже почти час дня). Ну вот, написала немножко, и стало как-то полегче, а Вы говорите, зачем я пишу. Мне это немножко помогает.
05.10. вечер Посмотрела сейчас «Брат-2» и опять в ванну. Я здесь сегодня в общей сложности уже провела часов 7, да сейчас ещё посижу. Здесь хоть никто нервы не треплет. Пашка мне даже кино не дал спокойно посмотреть – вылезал из-за своего компьютера (он в другой комнате) и выходил покурить – кино поглазеть. Да ещё попытался мне звук убавить, когда я песню про «Полковника» погромче сделала. Я ему ничего не сказала, я с ним вообще сегодня не разговариваю. Только сделала звук так, как мне надо. Мы когда-то с Басей это кино вместе смотрели, и «Би-2» нам очень нравилась.
У Пашки был шанс длинною в целых 40 дней. Я дала себе слово попытаться с ним всё уладить, а слово я своё держу. Я из кожи вон лезла – и так, и сяк с ним, даже через силу. А что получила? Пару раз по шее, пару-тройку мне пожеланий сдохнуть, да штук пятьдесят предложений выметаться. На работу он, по-моему, и завтра не собирается. Ему «должны были сегодня позвонить». Который раз это слышу. Вчера назюзюкался, а я сижу на кухне, курю. А пьяные любят поболтать (или подраться). Вот и пристал ко мне: «Как собираешься дальше жить?». «Хорошо» – говорю («Но только вряд ли с тобой» – это уже про себя). А он пошёл распинаться, какая у него работа будет замечательная, то да сё (только вот где она?). Но, слава Богу, быстро уморился, и мы спать разошлись – по разным кроватям и комнатам.
Фантазии я Вам свои рассказывала. А есть у меня ещё мечты (это перед сном – лежишь и мечтаешь, чтобы быстрей заснуть, сейчас-то я так не мечтаю, не до того, но они ещё вернутся). И мечты все обычно сводились к одному (это я сейчас понимаю), что я или на необитаемом острове (типа Робинзона Крузо) или в волшебном саду с дворцом (как «Аленький цветочек») и т.п. Я – человек, замкнутый на себе, всегда хотела побыть одна. При этом – душа компании, друзья меня просто обожают, всегда рвутся ко мне в гости или к себе приглашают (но вот в гости я редко хожу, с этим все уже смирились. И если я к кому-то пришла, им остаётся только салют устраивать на радостях). И при всём этом мне никто не нужен. Только Бася была нужна, чтобы только мы с ней вдвоём: я и моя Бася. «Мой обед и ужин, - сказала она, - мой ужин и завтрак». Вот и всё.