Жил был непримечательный с виду мужичок, чем-то на наших бомжей смахивал. Жил себе - не тужил, никого не трогал, взаймы не просил, своих денег не давал. Одним словом, все его принимали за бомжа, а он и не отрицал. Как живет и чем зарабатывает на пропитание - никто не знал.
И вот однажды натолкнулся как то на него Ванька - оболтус несмышленый, хоть и великовозрастный уже, а все одно, как ребенок. Не понравился он Ваньке чем-то да так сильно, что давай его Ванька бить по чем зря. Раз отлупил, бомж смолчал. Другой раз, третий - опять терпит. Ваньке хорошо, никто за это не ругает, другие еще и науськивают, как больнее поддать; да и сдачи не дает - чего ж не бить. Как то кончилось у мужичка терпение, развернулся, скрутил Ваньку, тот и вздохнуть как следует не может. Потащил его куда-то - к себе, наверное. Никто и очухаться не успел - глянули, ан нет Ваньки и бомжа вместе с ним.
Испугался Ванька, не ожидал от бомжа такой прыти, теперь уж и не знает, чего от него дальше ждать. Всякое может случиться, кто его знает, что у него на уме, зажарит да и съест где-нибудь за городом. А бомж его крепко держит. Не вырваться бедному Ваньке, не закричать, не позвать на помощь. Так сильно его тот мужик скрутил. С виду вроде безобидный, а поди ж ты!
Долго тащил его бомж. Тот уже и плакать, и сопротивляться перестал. Пыхтит, сопит Ванька от натуги, по неволе непослушными ногами перебирает и думает мол, будь что будет, теперь уж сам виноват, раз таким дураком оказался. Придется смириться, не справиться мне с ним, слишком крепок.
Сколько уж времени прошло - не ведомо, но только забрели они в такие дебри непролазные, что и дороги назад не отыскать, а тот уж и вовсе не тащит Ваньку, а за руку ведет, как ребенка непослушного. Оробел Ванька, пикнуть боится, что и подумать не знает, - что ж такого задумал против него, окаянный, куда ведет?
- Впредь тебе первая наука, оболтус ты стоеросовый. Не боись, хотел бы убить, давно б прибил дурака и не возился б. А теперь иди и не оглядывайся, нет для тебя сейчас дороги назад, не отпущу такого мерзкого мир топтать, да народ пугать. Станешь у меня жить, мне служить, хоть те же бутылки мыть, а я с тобой буду хлеб делить.
Пригорюнился Иван, вот ведь в какое идиотское положение по дурости своей попал от жизни радостной да безмятежной! И пока шли, вспоминал Ванька жизнь свою веселую да удалую: ни тебе забот, ни тебе хлопот, служил своим царям в голове и горя не знал, в удальцах ходил, людишек разных побивал, сильных да лихих в друзья созывал, у простаков-слабаков лишку отнимал, тем и на хлеб наживал.
Тем временем привел бомж Ивана к своему жилищу. С виду невзрачное. Не то изба в землю вросла, не то только крыша одна над землей мхом поросла. Не знаючи, мимо пройдешь и не заметишь.
Зашли. Скрипучая дверь ветхая на петлях еле держится. Внутри темно, не уютно, зябко. Комнатка маленькая, не ухоженная. Стены обшарпанные, закопченные. Пыль кругом, в углах паутина. Свет едва-едва в щели пробивается. Посреди стол стоит неубранный, захламленный, рядом валяется старый, покалеченный табурет. Кругом хлам, старье всякое. Все затхлостью пропиталось, покрылось плесенью, смрадной сыростью. А в правом дальнем углу трон стоит одиноко. Чистенький, весь золоченой резьбой убран, красным атласом застелен - чудо дивное в таком захолустье запущенном. Иван только на него и глядел.
Усадил бомж Ивана на этот трон, обживаться велел, осматриваться:
- Коли чего нужное да полезное найдешь, - говорит, - на стол клади. К вечеру, глядишь ужин будет. А сам в дверцу неприметную - шасть, да и был таков. Только бросил напоследок, чтобы к вечеру ждал.
Посидел Иван чуток на троне, встал, шагнул со ступеньки вниз, побродил по комнате, взбаламутив на полу толстый слой пыли, заглянул под стол, отшвырнул ногой табуретку, огляделся - пусто кругом, хлам старый, пыль да плесень. Разве ж тут чего найдешь! Дверцу толкнул - заперта изнутри, а на улицу выход рядом - иди не хочу. Только не ведомо Ивану, куда идти. Забрался обратно на трон, пригорюнился. Вечер еще не скоро, а есть уже хочется. Да только какая здесь еда, сам поди впроголодь живет. Посидел-посидел, затем свернулся кое-как калачиком да так на троне и заснул.
Снилась ему жизнь прежняя - сытая, беззаботная. Яств, снеди разной вокруг видимо-невидимо, пиво пенное, вино хмельное! Тянется Иван, лапку куриную хочет взять, а та курицей живой от него прочь, хочет из кувшина отпить, да не тут то было - все ручьем на землю течет. Мечется Иван среди столов богатых, от голода слюнки текут, кишки сводит, а взять ничего не может. Так и проснулся голодный, злой.
Бомж, как ни в чем не бывало, рядом сидит. В руках краюха белого хлеба, жбан молока - трапезничает, значит. За Иваном внимательно наблюдает, бдит, чтобы не отнял.
- Что, не нравится местечко? Дома-то поди лучше было!?
- Лучше, - отвечает Иван, - там всегда было что пожрать, где поспать! Ты чего меня сюда приволок?
- Смотрю я на тебя и диву даюсь! Не уж-то еще не понял? Уму-разуму тебя дурака учить буду. Потом и другим расскажешь, чтоб не повадно было жить как попало.
- Да кто ты такой, что бы меня учить, как жить!? И где - здесь? Ты кругом посмотри, пыль, плесень! Чему ты можешь научить, коли сам в таком захолустье живешь?
- Так и тут все, что надо есть, - улыбнулся бомж, - только найти надо и взять суметь. А ты, как вижу, и не видишь, и добыть не умеешь вовсе. Ну посиди покуда, отдохни, подумай, а я пошел. Утром поговорим. Утро-то, оно мудренее вечера будет, верно? И опять в ту же дверцу удалился.
Иван к дверце! Дернул сильнее раз, другой, третий - не поддается! Крепко заперто, не отворить, не посмотреть, что там внутри, куда ведет. Забрался опять на трон и устроился по удобней ночь ночевать. Засыпая подумал: голодом решил заморить. Засушит, а чучело сушеное в коллекцию поставит. Как раз, что за той дверцей. Много, поди уж насобирал таких вот простаков-недоумков...
Ничего другого ему пока в голову не приходило. По-другому, просто бы ограбил, бросил бы где-нибудь и дело с концом. А так, хуже, чем в тюрьме: там хоть и все двери на замке, но хоть какая-то законность. Тут же, иди - не хочу, но не куда. И поесть не дал! Точно голодом заморит. Да и какой это бомж, если жилище свое имеется! Жутковато стало. С тем и заснул.
Ночью Иван спал плохо, часто просыпался - сидя на троне спать было не удобно. Еле-еле утра дождался. Мучитель объявился едва дремота спала. Сидит как ни в чем не бывало, расспросы чинит, как-де спалось, да что виделось.
- Жрать хочу, - только и пробурчал Иван хмуро.
- Так ведь заслужить надобно! - назидательно сказал Бомж, а звать меня можешь Василием. Или ты для меня уже другое имечко придумал?
- Василий, так Василий, - согласился Иван, - что делать то нужно?
- Сперва порядок наведи где живешь, а после поглядим. Табурет почини. Трон-то, он для особых случаев здесь стоит. Ни спать, ни есть на нем несподручно, да ты и сам это зришь! Глянь, как за ночь-то умаялся! А я пойду покудова, дерзайте вьюноша!
- Погоди, Вась! А что за той дверцей, еще комнаты есть?
- Есть, только не про твою честь! - продекламировал в рифму Василий. - Не созрел ты еще, Вань, до этого. Здесь пока поживи, а там, глядишь, и покажу, коль не струсишь.
После его слов Ивану опять всякие ужасы почудились, а Василия и след простыл.
Делать нечего, стал Иван свою комнатку обживать. Стены поскоблил, паутину из углов смахнул, пыльный хлам на улицу снес да за избушкой в овраг и свалил. Стол протер, хотел было накрыть, а не чем. Вспомнил, среди хлама скатерка захудалая была. Вернулся, отыскал. На первое время пойдет. В ручье ее прополоскал, повесил сушить, а сам тем временем принялся табурет чинить. Только вот беда, чинить-то не чем! Побрел обратно в овраг. Долго хлам перебирал, отыскал что нужно, а что после может пригодиться, отдельно в кучку аккуратно сложил. Починил табурет, он как новый стал. Стол скатертью чистой застелил, более-менее порядок навел. Поглядел на свою работу, доволен остался. Кругом чисто. Только стены бы чем украсить, да топчанчик для сна соорудить, а так - порядок. И трон уже не таким большим кажется, мирно вписался в свой угол дожидаться особого случая. Ну, думает Иван, пока Василия нет, вокруг избушки похожу, может чего поесть разыщу, хоть гриб какой-никакой и то сойдет.
Во дворе одна тропка и та к оврагу ведет, а за ним ручей. Так и пошел за ручей. Не долго по лесу шел. Где повернет, веточку сломит, деревце наклонит - дорогу примечает. Вскоре вышел на небольшое болотце. Ягод на нем - видимо-не видимо! И черника, и голубика, и костеника. По краям морошка желтым ковром устлана, а на самом болоте то тут, то там клюквенные островки краснеют. Вот так удача! - ликовал Иван. Сегодня уж точно с голодухи не околею, да тут неделю питаться можно!
Весь остаток дня до вечера объедался Иван ягодой. Только солнце за макушки деревьев зацепилось, вернулся к избушке. Сытый, довольный, - хорошо!
Василий возле дверей на пеньке сидит, Ивана ждет, в избу не заходит.
- Гляжу, отыскал мое болотце ягодное, вишь, как черникой измазался. Ну что ж, хорошо! Хвались, чем порадуешь.
Повел Иван хозяина в избу. Хвалится, чистоту, порядок показывает. Василий оглядел мельком комнату, а сам на стол указывает:
- Садись за стол, выкладывай ягоду, что на болоте насобирал, ужинать будем. И достает из-за пазухи большую, глубокую миску.
Иван опешил: - “С чего вдруг я ему ягоду собирать должен!? Такого уговору не было!”, а вслух сказал: - Не гневись, Василий, не стал я ягоду собирать - не во что, так ел.
- Ну-ну, - улыбнулся Василий, - сытый, значит! Что ж мне больше достанется.
Достает сверток, в нем шмат сала, хлеб, зелень. Запах - с ума сойти можно! Ягодная сытость у Ивана тут же испарилась, как и не бывала вовсе. А Василий сало тоненькими ломтиками настругал, на хлеб положил и не спеша так, с удовольствием, смакует. Ивану не предлагает: зачем, итак сыт, нечего добро переводить. Затем достал термосок, налил себе чая, душистого, на травах. Остатнее сало обратно завернул, спрятал.
- А я? - только и спросил Иван в растерянности. - Ты же обещал пожрать принести, если порядок наведу!
- А в чем проблема? - удивился Василий. - Ты в избе убрался?
- Ну.
- Порядок навел, даже постель себе сладил.
- Ну, - снова согласился Иван.
- Ягод наелся?
- Эти ягоды я сам нашел! - возмутился Иван.
- Так ведь наелся?
- Это не считается! - обиженно выкрикнул Иван.
- А как считается?
- Ты сказал, еды принесешь, поужинаем.
- Правильно. Я еды принес?
- Ну принес.
- Ты сегодня ел?
- Ел.
- Порядок в доме навел, наелся вдоволь, так чего ж еще от меня хочешь?
- Сала хочу с хлебом и чаю, а лучше пива.
- Есть у меня и пиво, так тебе-то что с того?
Иван задумался: - Так я ж в доме убрал!
- Опять двадцать пять! - в свою очередь возмутился Василий. - В общем так, хочешь нормально жить, есть и спать, будешь работать. За так никто тебя кормить не собирается.
- Скажи тогда, что делать нужно, - потупился Иван.
- Легко! Для начала корзины будешь плести. Сплетешь, ну скажем, сто корзин, подумаю, что тебе еще поручить. За одно и ручью поможешь. Совсем его ивняк задавил, тяжело ему, трудно сквозь заросли пробиваться. Уж ручей тебя точно без обмана отблагодарит водой чистой, родниковой, не застойной.
На том и порешили. Василий показал Ивану, как корзинки плести и тот принялся за работу. Намучился сначала, пока опыта поднабрался, потом шибче пошло. Так и зажили - Иван корзинки плетет, Василий на житье-бытье промышляет.
Ручей тоже ожил, возрадовался, силу набрал, бережки себе очертил. Вода чистая, вкусная. А Ивану уже мало показалось просто так корзинки плести, стал узоры разные придумывать да в корзинки свои вплетать. Красиво получается, глаз радуется. Даже отдавать жаль.
Наконец наступил день, когда Иван закончил последнюю корзинку. Изысканная форма, витиеватый узор красиво переплетается, ручка ладная, в руке удобная.
- Хорошая работа! - похвалил Василий, - пожалуй себе оставлю.
А Иван тем временем все гадает, что же там такое, за заветной дверцей, которую, как ни старается, никак открыть не может. Пристал к Василию: покажи да покажи.
Подумал Василий, согласился: - Ладно, поколь работу свою справно сладил, есть там и твоего добра частичка, можно и показать, заодно и корзинку свою сам на место положишь и награду возьмешь. Иван на радостях про еду и вовсе забыл.
Дверца открылась неожиданно легко. Зашли в темный и, судя по ощущениям, сухой коридор метра два в ширину и около трех в высоту. Стены на ощупь теплые, слегка шершавые. Василий зажег лучину, высветилось небольшое помещение - нечто вроде просторной прихожей. В стене напротив виден темный проем, похоже там дальше спуск вниз.
Василий притворил дверь. Никаких запоров с этой стороны Иван не увидел и очень удивился, как же она все-таки запирается. Наверное, есть встроенные механизмы, но спрашивать Василия об этом не стал, отложил на потом.
Корзинка, что держал в руках, вдруг начала переливаться слабым свечением, словно наполненная фосфором изнутри. Много света не давала, лишь себя выказывала. Чудно, подумал Иван, светиться, словно светлячок какой, а руки не жжет.
- Это частичка твоей души в ней оживает и радуется, - ответил на его немой вопрос Василий. - Не удивляйся, все живое радуется, когда домой возвращается. Ты ведь тоже, придя домой, рад, что и родители твои, и жена, и детки малые радуются тебе потому, что часть души их с тобой связана, что любят тебя, знают о тебе, заботятся, переживают. Тоже поди светишься весь, как эта корзинка. На самом деле они тоже светятся, просто многие этого не замечают. Здесь - другое дело, атмосфера располагает. Так что не удивляйся, принимай ее любовь, ее красоту, что сам в нее вложил как должное. Пошли дальше, положишь корзинку на место.
Каменная лестница полого вела вниз и плавно поворачивала на право. Как будто выложена внутри огромного колодца. Воздух в коридоре теплый, сухой и на удивление чистый, словно фильтры специальные стоят. Ступеньки хоть и древние, но не стерты, не обшарпаны. Видать, по ним ходили не часто. Стены, такие же теплые и шершавые как на входе, приглушали звуки шагов. Все дышало тайной, исключающей рядом с собой всякий шум. Лучина в руке Василия горела ровно, без копоти и, как ни странно, не сгорала. Словно не огонь это вовсе, а фонарик электрический.
Спускались не долго. За поворотом оказалась дубовая, массивная дверь с такой же массивной скобой.
Вот и вход в пещеру где деньги лежат, шутя подумал Иван.
При их приближении скоба тут же засветилась нежным желтоватым свечением. Василий посторонился, пропуская Ивана вперед, и теперь ждал, взглядом приглашая продолжить путь. Иван взялся за скобу и ощутил легкий толчок, от которого дверь тихонько скрипнула и плавно отворилась.
Взору предстало внушительных размеров помещение. Стены то тут, то там светятся, как и скоба на двери, тем же желтоватым свечением, переливаются сполохами света. На полу вдоль стен навалены груды камней, что тоже светились изнутри.
Похоже, самоцветы какие-то, подумал Иван.
Стоило ему пройти с корзинкой на середину зала, как стены, пол, камни и сама корзинка засветились сильнее. По залу разлился яркий желтый свет, как будто солнце осветило широкое поле подсолнухов. Иван вдруг представил, как его изящная, узорчатая корзинка украсит этот зал, ощутил гордость за свой труд - это он сам, своими руками создал такую красоту! Почувствовал в себе ошеломляющий прилив энергии и сил, непоколебимую уверенность, что еще и не такое может сотворить и был поражен: такого доселе в себе ощущать не приходилось. Камни возле стен ответили на его чувства веселыми сполохами.
- Корзинку можешь здесь оставить, а награду выберешь сам. Вон их сколько, самоцветов, выбирай любой, какой по-душе. Все они до поры ждут своего часа, когда за ними придут. Среди них и твой давно тебя дожидается. Бери - заслужил.
Иван так и сделал. Трепетно поставил корзинку и отправился вдоль стен рассматривать самоцветы. Он не разбирался в драгоценных камнях, но нутром чуял - стоят они не мало.
- Это ж целое состояние! - восхитился Иван, - откуда они здесь?
- Насобирал, - скромно ответил Василий. - Ты давай, не стесняйся, выбирай себе камушек по-душе.
Иван прикинул, сколько может унести. Да тут одних камней на всю жизнь хватит и детям и внукам останется. Пока Василий обходил пещеру, что-то перекладывал, что-то протирал тряпочкой и на место клал, Иван сунул горсть самоцветов в карман. Затем выбрал один, самый яркий и красивый, показал Василию:
- Вот этот возьму.
- Этот так этот, - легко согласился Василий. - Пусть он станет тебе помощником во всем, что затеешь сделать, не позволит спасовать в трудную минуту и всегда подскажет верное решение, поможет сделать правильный выбор. Береги его, это - твоя награда и часть тебя. Дальше пойдем или воротимся? В избе дел полно. Печь на зиму сложить надо, дров наготовить да и нечего тут без толку шататься.
У Ивана любопытство зашкалило: как это вернуться и не посмотреть, что там дальше находится, вдруг еще чего ценного увидит. Не такой уж и бедный этот Василий, если так запросто свои кладовые открывает первому встречному-поперечному. Значит дальше точно есть на что посмотреть. Оглянулся на корзинку, та как будто увеличилась в размерах и так хорошо смотрелась на фоне играющей желтыми переливами стены, что он еще раз порадовался за себя: - “Вот какую красоту сотворил!” А вслух ответил Василию: - Конечно дальше, дела подождут! Успеем, сделаем.
Пошли дальше вниз. На пути снова появилась дверь гораздо больше и массивнее первой. Камни в кармане нагрелись, словно живые, а тот, что Иван выбрал и в руке нес, засветился пуще прежнего и из желтого налился сочным оранжевым цветом с красными прожилками. Скоба на двери, словно почуяв камень, засветилась в ответ теми же тонами, затем сама гулко стукнула в дверь. Медленно, с тяжелым придыханием, будто кто держал ее с той стороны, не желая впускать внутрь, массивная дверь тронулась с места.
Вошли внутрь. Здесь, так же как и в предыдущем зале, кучками вдоль стен навалены груды самоцветов. Но были среди них и драгоценные украшения. Все переливалось, блестело на ярко-оранжевом фоне, словно дышало.
- Столько добра, а ты живешь, как последний бомж! - удивился Иван. Можно такую жизнь красивую устроить! Не жизнь - сказку! А ты в лесу, как дикарь какой живешь. С таким добром жил бы сейчас среди людей припеваючи, горя б не знал! Эх, ты! Кащей над златом, тоже мне!
- Не мое это, - людей. Чувства это их самые потаенные, сокровенные, их сила, желания разные. Как же я могу ими распоряжаться. Пусть лежат, ждут своего часа, когда-нибудь, глядишь, пригодятся. Да и тебе их брать не советую, беда может приключиться.
Совсем бомжара, Васенька-идиот, от жадности и дурости своей очумел! И меня решил этому же научить - как идиотом безмозглым стать, подумал Иван. Улучшил момент, пока Вася не видит, и хапнул горсть драгоценностей в другой карман. Теперь заживу! Как кум королю, сват министру!
В правом кармане чуть заметно шевельнулся камушек, по пальцам пробежал пульсирующий отголосок. Иван не придал этому значения: мало-ли что может почудиться. В мечтах уже рисовалась райская, безмятежная жизнь, лучше прежней. Кругом шик, достаток, прислуга возле него суетится, любые прихоти исполнить готова, красивые танцовщицы прелестно изгибаются в призывном танце живота, никаких ограничений. Тут же сауна, массаж, изысканная выпивка и закуски, приятная музыка... И так отчетливо все это пережил, будто действительно все наяву с ним происходит. Насилу освободился от обворожительных грез и последовал за Василием дальше.
Следующая, уже красная дверь с коричневыми переливами, не смотря на свои внушительные размеры и массу, легко отворилась сама, будто такая махина ничего не весила. На темно-коричневом полу отсвечивали от стен красноватые блики. Стены переливались насыщенностью цветов от ярко-красного до темно-коричневого. У основания стен покоились массивные валуны красно-бурого цвета. Теплые на ощупь, веками отполированные неизвестно кем и чем незыблемо лежали, охраняя покой этого зала.
Пройдя до середины, Иван вдруг почувствовал внезапную тяжесть во всем теле. Ноги будто пустили корни, вросли в этот массивный, дышащий мощью пол. Камни и драгоценности в карманах нагрелись, стали ощутимо больше, словно впитали в себя всю силу красновато-бурых монолитов. Иван ощутил их приятную, греющую душу тяжесть. Каким-то внутренним чутьем осознал собственную мощь и незыблемость от незримой поддержки этого странного зала. Если бы не Василий, кто знает, остался бы вот так стоять посреди пещеры до скончания веков, вновь и вновь переживая свое могущество и силу, незыблемость, вечность.
Возвращались уже другим путем. Лестница, так же плавно забирая вправо, повела вверх. Шли без остановок. Ноги после красного зала еще гудели. Шумно пульсировала кровь, отдаваясь в пальцах заметными толчками. Все тело жило ощущением силы словно его, как сосуд, наполнили ею до краев. На душе было легко, как если бы у всех забот разом выросли крылья и они упорхнули. В голове непрестанно крутилась одна и та же мысль: - “Богат! Эх, теперь заживу! Этому чудику все одно ничего не надо, а я то уж не прогадаю, прибарахлюсь. Только бы домой вернуться и дорогу запомнить. Вернусь сюда, обязательно вернусь.”
Ступеньки тем временем мельчали, постепенно переходили в ровную, вымощенную дорогу, покрытую то тут, то там островками ярко-зеленой, молодой поросли. Дальше и вовсе пошли по зеленому, мягкому ковру. Полумрак подземелья сменился ярким зеленоватым свечением. Стены коридора расширились. Впереди путь преграждала ажурная стена сплошь увитая зеленым плющом. Легкая калитка в ней была чуть приоткрыта. За ней простиралось изумрудное поле, утопающее в лучах солнечного света. Далеко впереди виднелась башня, устремленная своим завершением высоко в небо.
Василий заметно повеселел, оживился.
- Здесь, в этом месте живет Любовь, - поведал он будто тем самым хотел одновременно порадовать и удивить Ивана. - Отсюда она уходит путешествовать по свету, сюда же и возвращается. Это ее дом, ее обитель... Я смотрю, тебе здесь совсем не интересно, заскучал или заботит что? Тут скучать не положено. Тут любить принято - всех и вся. Хошь, хоть меня, хошь - это небо, солнце, ту башню, землю, траву, ветер, ручей, что за тем леском, себя, наконец. Чуешь, как тебя ручей любит? Нет? Жаль. А я? Чуешь, как я тебя люблю? - распинался он, глядя как Иван непонимающе оценивает его известным и предсказуемым образом, принятым в широких кругах общественности, где он воспитывался и вырос.
Василий с горечью понял, что Иван, как и многие другие, кого он приводил сюда, с первого раза не может в полной мере осознать и пережить ту полноту чувств, что переполняет сейчас его самого.
Надо отпускать Ивана домой, решил он. Хватит с него на первый раз. Пусть поживет в своем привычном мире. Придет время, вернется, только уже другим.
Рассудив так, Василий указал Ивану на лесок, что простирался слева по краю поля:
- Знаю, домой рвешься, так иди. Никто тебя здесь силком больше держать не будет. Да, за печь не беспокойся, ее без тебя найдется кому сложить, охотников много, не переживай. За тем леском ручей, он тебя уже знает. Пойдешь вниз по течению, он тебя на место выведет. Да по полю не ходи, траву зря не топчи. Краем поля двигай, а я еще здесь побуду.
Иван опешил: - “И впрямь глупой! Говорят у чудиков всякие экстра-способности проявляются. И этот, словно мысли мои читает и про печь угадал, я ведь как раз о ней подумал, как бы быстрей сложить да волю тем заработать, домой по-быстрей убраться, красивую жизнь начать.” А вслух спросил: - А что в той башне?
- Ничего особенного, Свобода там живет и Понимание. Некоторые в ней с Богом общаются, кто - в астрале плавает, кто вселенскую мудрость черпает про запас. Тебе там не интересно будет. Да и не пустят тебя сейчас туда с твоим барахлом. Ступай домой. Вон твоя тропка, тебя дожидается.
Ивану стыдно стало за барахло, но ничего не сказал, направился в сторону леска. По тропке до ручья дошел скоро. Ручей узнал его, переливчато прожурчал приветствие на своем языке. Заразился от этого чудака, - подумал Иван, - всякая чушь мерещится. Так и до психушки не далеко, а впереди планов громадье: как с умом сокровища на деньги обменять; на чье имя дом купить, что б потом не жалеть; какую тачку взять, а может сразу две и гараж... Но главное, что его заботило - как все в тайне сохранить чтобы не объяснять, откуда у него все это вдруг появилось.
За раздумьями незаметно для себя вышел к старому, заброшенному коллектору, что за городом. Место уже знакомое, можно и передохнуть, получше рассмотреть, что унести удалось. Это для Василия они только чужие чувства да желания, а для него, человека практичного - живые деньги. Высыпал драгоценности рядом с собой и стал рассматривать.
Камешки всеми цветами радуги переливаются. И большие, и по-меньше - все красивые, самоцветные. Драгоценности тоже разные и, видать, старинные. Сейчас такие не носят, только на продажу ювелирам и годятся. Ничего в этом не смысля, сложил обратно в карман.
Посмотрел на ручей. Тот, смелый и уверенный, весело бежал на встречу своей судьбе. Вот бы и мне так - смело и уверенно, чтобы с песнями и душа на распашку, вдруг позавидовал ручью Иван. Сплюнул, обругав себя идиотом, и двинулся в сторону дома.
Дома обеспокоенная жена встретила множеством вопросов. Ивану было в этот момент не до нее и на все ее вопросы он кратко и однозначно указал, куда ей следует убраться. Ему сейчас действительно было не до объяснений. Сначала надо было прийти в себя от последних приключений, прочувствовать себя в доме уже другим человеком. Человеком, могущим позволить себе то, о чем раньше не мог и мечтать. А как он объяснит и расскажет жене, все что с ним произошло и расскажет ли вообще, решит потом.
Супруга в это время хлопотала на кухне. Знала, что когда Иван приходит домой, он всегда голодный. На его тон не обратила внимания - за годы совместной жизни и не к такому привыкла. Конечно, ей было обидно. Она столько лет прожила с ним вместе, душу вкладывала, всегда старалась ему угодить, не перечила по пустякам, поддерживала в трудную минуту да мало-ли чего, а он этого словно не замечает, не ценит, принимает как должное. Она смирилась и просто тихо жила с Иваном только потому, что жила. Но такого грубого отношения как сегодня, она явно не заслужила. На глаза навернулась предательская слеза и она, пока Иван не увидел, быстро смахнула ее рукавом.
Иван прошел в свою комнату, разделся. Спрятал свое добро и направился в душ. Затем, посвежевший и довольный, направился на кухню. За то время, что жил у Василия, наголодался и теперь решил утереть этому противному чувству нос и вдоволь насытиться домашней кухней.
Ужин был скромный. Иван быстро съел все, что было на столе и попросил добавки. Супруга выложила перед ним простенькие закуски, что еще оставались в холодильнике.
Насытившись, Иван жевал уже механически, а сам гонял в голове одну и ту же мысль, как лучше поступить со всем, так неожиданно свалившимся на него добром. Одному не справиться. Надо с кем-то советоваться, а значит делиться. Делиться он ни с кем не хотел. Друзья-знакомые на роль советчиков не годились. От них сейчас вообще стоит держаться подальше: сядут на шею, будут только деньги канючить. Такая неопределенность и желание как можно скорей начать жить красиво раздражали - как бы не наделать глупостей.
На следующий день заглянул в ювелирную лавку разузнать что к чему. Приемщиком в лавке служил старый, видавший виды еврей Изя. Иван показал ему камешек. Тот, посмотрев на камень, сразу смекнул, что за сокровище принес ему Иван, но вида, естественно, не показал. Как истинный представитель своей профессии и народа, сказал:
- Неплохой afterstein, голубчик! Позвольте поинтересоваться, от меня что хотите? Если оценить, эта услуга платная. Если у Вас такого добра хватает, таки можно смотреть все сразу, уверяю вас, в таком случае Вы выиграете гораздо больше, можно сделать неплохой гешефт. Не спрашиваю, откуда у вас этот камешек, вижу, что не ворованный, но подозреваю, что не один. Приносите все, что есть. О цене договоримся.
Старый еврей прекрасно знал, что за камень принес ему Иван и какова его реальная ценность. Не в денежном эквиваленте, разумеется. На деньги такие волшебные вещи меняют только полные идиоты. Иван, принесший ему на показ этот камень, даже не подозревал, что он из себя представляет и на что способен на самом деле.
Знал он и откуда этот камень попал к Ивану. В свое время он предлагал Василию воспользоваться его богатством с пользой для обоих, но тот категорически отказался. А без его ведома и желания до этих сокровищ не доберешься. Он сам, будучи у него однажды, пытался, и не раз, отыскать туда дорогу. Все попытки оказались тщетны. Как Василий определяет, кому показывать свои кладовые, а кому нет, не понятно. А владеет он ничуть не меньше как властью над силой и чувствами человека, его душой и телом.
Торговались долго и худо-бедно договорились. Обменял Иван свое богатство на деньги и рад тому был безмерно. Только один камешек себе оставил, тот, что последним подобрал и показал Василию. Сумма оказалась более чем внушительная. Иван отродясь таких денег в руках не держал и ювелир предложил ему не брать всю сумму на руки, а оставить большую ее часть в лавке для сохранности и брать в любой момент по мере надобности. Ивану показалось это разумным и он согласился. А еврей уже и дальше подначивает Ивана вместе с ним вести его денежные дела. Обещал ему уладить все непредвиденные хлопоты и юридические вопросы, связанные с грамотной тратой денег. В общем, быть во всем его (Ивана) доверенным лицом. Немного подумав, Иван принял и это предложение.
И вот, наконец, сбылась Ванина мечта жить в довольстве и достатке. И зажил он на широкую ногу!
Супруга, конечно, видела, как изменился Иван и молча переживала за него. Она никогда не видела его таким надменным, раздражительным, бессердечным и резким. Он стал часто пропадать, не ночевать дома. Она подозревала, что у Ивана завелась другая женщина. Иван в свою очередь не стал посвящать ее в свои дальнейшие планы и всерьез подумывал о разводе. Она это чувствовала, как чувствует животное, когда понимает, что его любимый хозяин предал его и хочет от него избавиться.
Иван располнел, стал вальяжным, словно барин. Через ювелира из лавки приобрел себе дом за городом и проводил там все свободное время в утехах и неге. О будущем не думал, прошлое свое вскоре забыл. Одним словом начал новую, сытую жизнь без забот и хлопот. Иногда появлялся в старой квартире, оставлял жене деньги и дорогие подарки, словно в чем-то перед ней оправдывался. Во дворе нанял пьянчужку и тот следил, что бы у нее, не дай бог, не появился ухажер или любовник.
Супругу от работы избавил - потребовал, что бы она ее бросила. Теперь она вынуждена была все время находиться дома, вести хозяйство и гадать, когда муж соизволит заявиться домой. Нельзя сказать, чтобы он испытывал по отношению к ней чувство вины. Наоборот, он считал, что облагодетельствовал ее, обеспечил всем самым необходимым для счастливой жизни, когда можно ни в чем себе не отказывать и был горд от этого.
С прежними дружками он расстался, отстранился от них. Они стали ему не интересны. У него появился другой круг друзей - более влиятельных и нужных, с которыми он чувствовал себя в безопасности. Старые приятели иногда наведывались к нему. Он снисходительно принимал их, но держал на расстоянии и в долг денег не давал. Вскоре они и сами отдалились от него.
Так он жил безмятежно и счастливо, пока в один прекрасный день старый Изя не сообщил ему пренеприятнейшую весть: весь Ванин капитал подошел к концу и он, Изя, расторгает с ним прежние отношения.
Иван оторопел:
- Как же так? Я и половины того, что было не потратил, а ты говоришь, что все! Признавайся куда дел мои деньги. Лавочник предоставил ему полный отчет в письменной форме. Там, помимо всего прочего, числилась за Иваном немалая сумма, причитающаяся самому ювелиру за труды его праведные.
Закручинился Иван, только начал к хорошей жизни привыкать и на тебе, не заметил, как все куда-то сгинуло без следа. Как оплатить услуги еврея он не знал и тот предложил ему как вариант продать дом за городом, или отправиться поискать Васины катакомбы и договорится с ним.
Где искать Василия, он не знал. С того момента, как его покинул и начал другую жизнь, ни разу его не встретил и был даже рад этому обстоятельству. Он боялся, что Василий догадается, с чего вдруг у Ивана изменилась жизнь к лучшему и потребует вернуть украденное. Но Василий пропал, как и не было его вовсе.
Продал дом, вернулся в старую квартиру. Новые друзья ничем помочь не могли да и не хотели. Жена, так же как и его старые друзья, отдалилась от него и сейчас будто терпела его присутствие. В семье прежних отношений уже не было. Иван вдруг остро осознал, что они стали чужими друг другу и она его терпит скорее из жалости и это долго продолжаться не может.
Чувство одиночества, не нужности не покидали его. Он еще пытался как-то вести привычный уже образ жизни богатого повесы и нес в лавку те драгоценности и подарки, что когда-то дарил супруге от щедрот своих. А когда из дома стали исчезать необходимые вещи, супруга не выдержала и выставила его за дверь. В конце концов, они развелись.
Лавочник приютил Ивана у себя в надежде, что он все-таки предпримет попытку наведаться к Василию. Теперь Иван на него батрачил за возможность где-то жить и что-то есть. В трудах и заботах он совсем перестал следить за собой: ему было не важно, как он одет, что ест и пьет, на чем спит. О поисках Васиных кладовых думал не однократно, но тут же осаждал себя, осознавая свою вину перед ним.
Единственная ценность, которая у него осталась от всех богатств - маленький камушек, который Василий велел хранить. Всякий раз, когда Ивану было очень плохо, он бережно разворачивал тряпицу, доставал камушек и пристально всматривался в него. Размышлял, в чем же сила его и куда она подевалась, почему, вопреки Васиным заверениям, ни в чем себя не проявил. Камушек давно поблек и на ощупь был совсем холодным, но, тем не менее, всякий раз напоминал Ивану о незабываемых днях роскошной жизни.
Не долго смог Иван жить у лавочника. Что ни день, то все больше слышал от него нареканий и упреков, обвинений и даже оскорблений. Ответить не мог и мучился от того еще больше. Казалось, жизнь дала такую огромную трещину, что ее в пору пропастью можно назвать. И лежит Иван на дне этой пропасти в болотном смраде - липком и вонючем и нет ему пути на верх к чистому небу, свежему воздуху, близким и приятным ему людям.
Как-то раз отправил лавочник Ивана за город в соседнее село. Надо было у одного сельчанина долг забрать и не малый. Изя прекрасно знал из прошлого Ивана, на что он способен и какой силушкой наделен. Велел, если деньгами по-хорошему не отдаст, силой взять всем тем, что сможет ценного найти.
Не приятное это было задание. Знал он того сельчанина. Знал и то, что не от хорошей жизни в долги влез, а Изе его долг, что мертвому припарка. Тот из принципа мужика теребит, силу и власть над ним показывает себе на потеху. Мужик-то, если разобраться, дай ему время, худо-бедно с долгом рассчитается, а так ему совсем плохо придется - по миру его лавочник пустит, как и его, Ивана.
Дорога в село как раз вдоль ручья шла мимо старого коллектора. Ручей его весело поприветствовал, Иван улыбнулся. Сел отдохнуть. Место знакомое, памятное. Достал камушек. Тот словно ожил и засветился как прежде бывало. Иван посмотрел на дорогу, уходящую вдаль, подумал: - "В родном городе меня многие знают, как бедные, так и богатые. Одних в свое время я жестоко обидел, других предал, третьим стал не интересен. До чего ж я никчемный человек! Наверное надо уйти из города и поискать лучшей доли. Может там, далеко, найду себе другую жизнь, долю счастливую". Камешек вспыхнул изнутри, запульсировал в руке, словно соглашался с ним. Ручей на эту мысль живо откликнулся журчащим переливом.
Дошел Иван до села, нашел мужика и рассказал ему о том, какая участь его ожидает, а заодно и о своей судьбе поведал, и о том, что решил уйти от жизни своей непутевой странствовать по свету.
- Ни ты первый, ни ты последний ко мне заявляешься, - ответил мужичок. - За предупреждение, спасибо. Трудно в кабале жить. Если бы не хозяйство, с тобой бы пошел счастья искать. Только знаю, от добра добра не ищут. Авось как-никак перегодую. Да и ты, Иван, не от них, проклятых бежишь, от себя непутевого. Отговаривать не стану, чую только - не легко тебе придется. А раз принял такое решение, значит это и есть твой путь, твоя судьба. В знак благодарности, снаряжу тебя в дорогу дальнюю, поделюсь чем бог послал, не побрезгуй пожитками скудными.
Взял Иван у мужика плащ походный, котомку вместительную, немного еды да баклажку с водой, поклонился в пояс и отправился странствовать по свету.
Долго странствовал Иван, много дум передумал, как жить дальше. Не хотел он мириться с такой жизнью, а выхода не видел. Мечтал, вот бы все богатство обратно воротить. Не доверился бы уж тогда хитрому лису лавочнику-торгашу, сам бы распорядился по-уму своим богатством.
Пока мыкался по миру, разного люда повидал и заметил, чем беднее человек, тем скорей на помощь придет и в дружбе верен будет. Вспоминал себя, когда богатым был. Брезговал он тогда беднотой, за людей не считал. Теперь жалел об этом. Видел, как порой необходима таким людям хоть какая-то подмога.
Первое время трудно было. Жил в основном на подаяния, а где и трудился на совесть. Вот тогда-то и обратил Иван внимание на камушек свой заветный. Время от времени камень светом наполнялся, теплился в руке, пульсировал. Стоило только Ивану задумать в каком хозяйстве помочь чем, как камешек тут же теплел, словно сил и решимости прибавлял. Смело шел Иван на тот двор и брался за любую работу. И брал за работу с благодарностью и без обид все, чем платили: кто накормит, напоит; кто ночлег даст; кто деньгами пожалует; кто одежу какую. Попадались и такие, кто не платил вовсе, даже не благодарил, а напротив, еще и прогонял с руганью. На тех обиды не держал, а в мыслях даже благодарил за науку дурню простоволосому.
Иван отнюдь не расстраивался и не переживал за такой крутой поворот в его жизни. Он был свободен и волен над собой, многое умел и многому научился, Часто с благодарностью вспоминал Василия, понимая и принимая его стремление жить и помогать другим людям обрести в этой жизни то, чего им не хватает для счастья. Мысленно рисовал встречи с ним, разговаривал, извинялся за свой идиотский проступок. Вспоминал зеленый луг и башню на нем. Гадал, почему Василий не повел его тогда к ней и, посмотрев на себя со стороны, каждый раз по-разному отвечал самому себе. И чем честнее, тем неприятней для него были эти ответы.
Однажды дорога привела Ивана к не большой речке. Иван спустился к воде. Берег с его стороны был хоть и не высок, но крут и затенял полуденное солнце. Узкая полоска берега до воды усыпана галечником. Возле возвышения массивный, вросший в землю валун оставил на обозрение часть широкой отполированной ветрами спины. Рядом облюбовала место величавая и грустная русская красавица плакучая ива, склонив ветви к самой воде, делится с рекой и камнем самыми сокровенными тайнами. Хорошее место для ночлега, подумал Иван и решил остаться.
Вдоволь накупавшись, развел костер, поставил на огонь котелок, затем поднялся на верх. В прибрежном леске насобирал шиповника и листьев малины. Часть заварил, часть разложил на камне подсыхать. Скромно поужинал и прилег возле камня, положив на него под голову котомку.
Листья малины и шиповник, подсыхая на камне, источали легкий приятный аромат. Плеск волн вел с ивой неспешный разговор. Каменюка внимал разговору и охранял их тайну. Иван в этот момент испытал блаженство и был по-настоящему счастлив. Большой камень в изголовье напомнил Ивану красные валуны в пещере Васи-отшельника, их неиссякаемую энергию и мощь. Камешек на груди опять запульсировал - дал о себе знать. С этим чувством блаженства и защищенности он и уснул.
Странный сон заставил ощутить Ивана страшный и неприятный холод во всем теле. Он пробирался сквозь древний лес не зная ни пути, ни цели. Справа и слева стояли корявые, болезненные деревья, покрытые толстым слоем темно-зеленого мха. Изломанные сучья цеплялись за одежды и норовили повергнуть ниц в жидкую болотную грязь. Под ногами хлюпает болотное месиво вперемешку с толстым слоем перегнившей за многие годы листвы. Старые белесые корни, словно толстые змеи выглядывают на поверхность, цепляясь за ноги. Под ногами отвратительно чавкает мутная зловонная жижа.
За деревьями нет-нет да появляются странные, уродливые существа-призраки, напоминавшие ему тех, с кем он раньше жил, с кем дружил, кого знал, кого обижал. Они скалились в мерзких улыбках, тянули к нему свои корявые руки, пытаясь уволочь с собой. И казалось ему, не отпустит этот уродливый, дремучий лес его никогда. Заблудился он и жить ему вечно в этом жутком болотном лесу. Страх и отчаяние захлестнуло его с такой силой, что он, обессиленный, готов упасть в эту отвратительную смрадную грязь и уступить безысходности.
А впереди в воздухе плывет в радужной невесомой оболочке его камушек, его талисман, награда от Василия. Он светится, освещая вокруг себя убогое пространство, словно приглашая следовать за собой. Иван, собрав все силы, уверенный в необходимости идти, упорно следует за ним, не взирая на страх и отвращение от этого жуткого места.
Наконец, лес внезапно кончается и он падает с высокого обрыва в реку. Бурная, шумная река стремительно несет свои воды сквозь пороги. Порывистый ветер срывает с волн белые шапки пены, поднимая над рекой водянистую взвесь. Ивана бросает из стороны в сторону, бешено вращает. Намокшая одежда тянет вниз. Кругом вода и нет ни малейшей возможности хоть чуточку вздохнуть. Цепляясь за не весть откуда попавшуюся под руку корягу, Иван из последних сил гребет свободной рукой в сторону берега, больно стукаясь о камни. В той стороне течение уже спокойное, там заводь, там спасение.
На валуне возле ивы сидит Василий и смотрит на Ивана с грустной улыбкой. Вид у него был ухоженный, можно сказать, респектабельный. Одет был в чистую светлую рубаху на выпуск, такие же светлые отутюженные брюки, сандалии на босу ногу, длинные волнистые волосы убраны назад, узкая шелковая тесьма на голове не дает спадать им на глаза.
- Намаялся, бедолага, - с сочувствием произнес он. - Вижу, в прок тебе идет школа богатой жизни на халяву. Что дальше? Так и будешь по миру шастать или уже за ум возьмешься?
- Богато жить большого ума не надо, - ответил обессиленный Иван.
- Ой ли?!
- Я в том смысле, что проживать... Проживать богатство... Ты, это... прости меня. Украл я из твоих сокровищ. Думал жизнь нормальную начну, как человек, да что-то только хуже стало, хоть с виду и лучше. Хотя лучше оказалось именно сейчас, когда свободен.
- Сядь-ка, послушай, что скажу тебе и не перебивай, покуда.
Потерял ты себя, Иван, за богатствами дармовыми. Душу свою на бумажки променял, силу свою в тщету пустил. А уды бездушные, ведь они что болото бездонное - все из сердца вытянут, а обратно не вложат. Так и будут тянуть, пока все жизненные соки не выпьют. А пополнить-то их и не от куда. Не научился ты, Ваня, себя по-настоящему любить и ценить, потому и других любить не можешь и не ждешь от них любви. Вот и получил, что имеешь.
В любом человеке, как и в природе нет плохого и хорошего, а есть то, что есть. Все на этом свете подчинено единому закону: прежде чем что-то получить, сперва нужно отдать, освободить место. Деньги тоже этому закону подчинены. А отдавать свои ценности, свои силы, свою энергию, любовь нужно от чистого сердца и принимать, что к тебе приходит с благодарностью. Только так можно жить - богато и счастливо.
То что ты силу денег познал, стремления людские, их желания тайные - это хорошо. С лихвой вкусил и прелестей и предательства, лести и обмана, лживых чувств и уверений. Да только не твоя это сила - чужая. Не ведомо тебе, где истоки ее. Не умеешь ты ей правильно распорядиться, от того и жизнь твоя не заладилась, и друзей у тебя нет, и мнишь ты себя одиноким, как перст, никому не нужным.
Невдомек тебе неучу, что все поломанное можно заново отстроить, краше прежнего, а все свои ошибки в пользу обернуть. А для этого и нужно-то всего ни чего - научится любить и принимать к сердцу все, что тебя окружает. А себя - в первую очередь.
Посмотри на себя, во что ты превратился. Потерял вкус к жизни, а ведь она этого не любит. Ей, как любой женщине, нужно твое внимание, любовь, понимание. Отвернешься от нее и она в ответ другой стороной к тебе повернется, где уже не будет светлых прелестей - одни горькие разочарования. И будешь ты ходить по той горемычной ее стороне счастья искать да только не будет там счастья, не живет оно там. Так и бросишь ее, разочаровавшись, как супругу свою бросил.
А за твой проступок зла на тебя не держу. Не велик урон, велик урок. Вспомни лучше ручей, которому путь к свободе расчистил. Не поверил ты тогда, что он тебя полюбил. Услышал и не поверил. А зря! Он-то тебя помнит и готов хоть сейчас отвести нас на ту поляну, где Любовь проживает. Тебе лишь услышать его надо, как тогда, помнишь, когда он поздоровался с тобой там, на поляне?
Иван поднялся отдохнувший. Одежда была мокрой и тяжелой. Сел на валун, вылил воду из сапог. Василия слушал внимательно. О чем-то подобном смутно догадывался, пока скитался. Созвучны были речи Василия его сердцу. Вспомнил ручей. Обрадовался, что не показалось ему тогда, он и впрямь его поприветствовал. Значит у него еще, видимо, не все потеряно. Потрогал камушек на груди, тот как живой пульсировал изнутри, откликался на его душевные просветления.
Василий, глядел на Ивана и читал его как раскрытую книгу. Видел все его надежды и сомнения, озарения и стремления, замыслы и понимание.
Подошли к небольшому устью ручья, где он, чуть раздавшись и усмирив свой бег, ласково просил реку принять его, слабого и беззащитного, под свою опеку. Иван подошел ближе. Ручей ласково и нежно лизнул его ступни, словно извиняясь, что здесь, в этом месте покидает его. Иван присел, опустил руки в воду. Легкие толчки мелководного течения приятно охладили ладони. Неуловимые струйки, играясь, проскакивали сквозь пальцы.
Пока шли к поляне, Василий продолжал свои философские блуждания по жизненным коллизиям. Говорил просто и не принужденно, не привлекая внимания Ивана, словно рассуждал сам с собой. Иван, между тем внимательно слушал, думал, вникал, сравнивал, примерял на себя его выводы и постулаты.
- Бывает так, что человек получает на халяву то, о чем сильно мечтает. Например, устроить свою жизнь без особых забот, сытую и не хлопотную. Он пресыщается прелестями жизни, узнает чувства богатого человека. В нем сначала поселяется уверенность в себе. Затем при вседозволенности и безнаказанности вырастает в самоуверенность.
Обилие утех, что сначала прельщает и нравится, потом уже не доставляет истинных удовольствий. Это примерно так же, как если бы человека все время кормить одними бутербродами с черной икрой и маслом. Он по-неволе заскучает по простой краюхе черного хлеба.
Так и ты, легко, без усилий мог желать чего угодно и знал, что это у тебя обязательно будет благодаря не твоим усилиям, а их бумажному эквиваленту, который не приумножает твою внутреннюю силу, твою волю, но истощает ее, высасывает как сухая губка берет влагу из закрытого для свежих вливаний сосуда. Сосуд высыхает, стенки его черствеют и на дне остается лишь грязный осадок. Это один из кратчайших путей конечный пункт которого - утрата собственного "Я".
Пройдя весь путь до сегодняшнего дня, ты многому научился. Узнал, наконец себе цену. Понял, что деньги - это не самое главное в жизни и могут как помочь, так и навредить...
- Деньги? Навредить?!
- Не перебивай, слушай и вникай. О деньгах потом. Это не главное... Так, на чем я остановился...? А-а, вот... ты многому научился. Увидел ту тонкую грань, которую не следует переступать, дабы не нарушить уже созданное тобой. Научился трудиться и вкладывать в труд свою душу, получать от этого радость и дарить ее другим людям. Твоя корзинка вспоминает тебя каждый раз, когда ты испытываешь гордость за сделанное тобой благо.
Для устройства нормальной жизни нужно умение твердо стоять на ногах, знать свои возможности, помимо стремления, иметь волю, не принижать и не возвышать себя по отношению к другим, любить и главное, уважать в себе любые чувства: будь то радость или разочарования, обиды и душевные порывы, смущение, робость или безудержная храбрость, страхи, какими бы они ни были или решимость.
Этих ребят, что живут в тебе надо знать в лицо и с каждым уметь найти общий язык и ни кого не обидеть. Все они как один служат тебе верой и правдой, не обращая внимания на то, как ты к ним относишься. Кого-то ты любишь и уважаешь меньше, те начинают скрываться от тебя и для этого им требуется гораздо больше жизненной силы, нежели тем, которые тебе по-сердцу. Вот они и отнимают эту недостающую энергию у твоих любимчиков. А еще они от ревности могут строить козни.
Да, о деньгах. Деньги - всего лишь средство и тот кто ценит себя, всегда найдет способ их заработать. Найдет им достойное применение потому что знает, для чего именно ему нужны эти деньги. Если деньги станут самоцелью, будет-ли польза и радость в жизни?
Иметь много денег, что бы возвысится в своих глазах и глазах других - это самообман, не совсем верное, а лучше сказать, совсем не верное средство чтобы этого достичь, если конечно не хочешь посвятить свою жизнь одному коварному идолу, что Удом зовется.
Плотские утехи и желания ненасытны и заставят работать деньги только на себя, отбросив все остальные радости на второй план. И пока будет источник их финансирования, человек не способен видеть ничего другого. Как только источник иссякнет, от его самомнения останется лишь пшик. И тогда - крах! Весь мир рушится, летит в тартарары.
Внимая Васиным размышлениям вслух, Иван не заметил, как они миновали зеленый луг и сейчас башня высилась перед ними исполинским колоссом. Глядя на нее, захватывало дух. Завершение скрывалось высоко в облаках, так высоко, словно башня пронзает все небо на сквозь. А основание так вросло в землю, что казалось будто оно берет свое начало прямо от центра земли.
Вдали мирно зеленел луг, высоко в небе порхали беззаботные птахи, ветерок ласково напоминал о себе легким дуновением. Все вокруг дышало спокойствием и умиротворением, защищенностью и пониманием, словно он находился в утробе матери, где ему ничто не грозит и вокруг существует только любовь и ни чего кроме любви.
Не весть откуда появился единорог, подошел к Ивану и уткнулся влажным носом ему в шею, фыркнул, подтолкнул легонько корпусом к башне, словно приглашая его зайти. Сильное, не виданное им доселе животное, как ни странно не вызывало у Ивана опасения. Он почему-то знал, что ничего плохого это животное ему не сделает. Иван с любовью и трепетом в душе погладил животное по сильному крупу, почувствовал, как откликнулось на ласку его тело. Безудержно захотелось обнять это чудесное животное, прижаться к нему щекой, подарить тем самым ему свою любовь да так, чтобы единорог это непременно почувствовал, распознал, принял. Единорог с пониманием переступил с ноги на ногу в сторону башни, тряхнул гривой, всхрапнул в ответ на душевный порыв человека и легонько подтолкнул, настойчиво приглашая войти внутрь.
Внутреннее убранство величественного зала создавало впечатление возвышенности, необъятности. В центре зала уходила ввысь прозрачная лифтовая шахта. По кругу ее обрамляла своим ступенчатым возвышением сцена, похожая на огромную цирковую арену. По всему залу разливался нежно-голубой свет, словно ясное небо над головой. Сцена была пуста, а зрителем, казалось, был весь мир.
Иван затаил дыхание.
- Впечатляет? - гордо поинтересовался Василий. - Здесь, с этой сцены смело можешь заявить о себе. Иди, пообщайся с залом, расскажи о себе, поведай миру свои чувства, желания, мысли. Постарайся сделать это искренне, с радостью. Не жди от них оценок и одобрения. Твоя правда жизни не нуждается в чужих комментариях.
Иван робко поднялся на сцену. В душе волной нахлынуло огромное желание крикнуть в этот бескрайний мир. Не важно что, главное - выплеснуть это могучее желание туда, где его ждут и он протяжно, что есть мочи послал зрителям один единственный призыв: - Я-ааа-а...! Голос был сильным, могучим. Его не сдерживали никакие условности и предрассудки. Иван ликовал от ощущения силы и свободы! Еще и еще повторяя уже простое и протяжное "А-ааа-аааа...! А-аа-а...!" Из зала волной отражалось не менее могучее, басовитое: - "Да-ааа-ааа...!" Иван услышал эту отраженную волну, почувствовал, как она наполняет его силой. Он впитал в себя эту силу. Исчезли вдруг робость, безудержное стремление быть для всех только хорошим, испарилась былая не терпимость к другим людям, злость, ненависть, а вместе с ними зависть и прошлые обиды. Захотелось объять, вобрать в себя этой огромный, отзывчивый, понимающий и принимающий его мир.
- Браво! - поаплодировал Василий. - Такой опыт никому не помешает!
Они поднимались в лифте все выше и выше. Весь огромный голубой зал с его бескрайним миром поддержки и понимания был виден как на ладони. Затем вид подернулся зыбкой облачностью. Краски стали сгущаться до синего спектра, а вверху открывалась звездная россыпь на непроницаемо черном фоне космоса. Лифт остановился аккурат на границе перехода. Дверцы распахнулись. То, что предстало перед взором, назвать залом не поворачивался язык.
Перламутровый пол, подсвеченный снизу светло-голубым фоном, по мере удаления взора плавно темнел и принимал уже темно-синий окрас. Линия горизонта фиолетовыми переливами соединяла его с сияющей белизной звездного неба. Стен не было видно, как если бы их не существовало вовсе.
Они вышли. Зал был наполнен удивительной пустотой. Золотистые и серебряные энергии то тут, то там принимали формы причудливых распускающихся и схлапывающихся бутонов, перетекали из одной формы в другую в молчаливом странном танце гармонии и спокойствия.
Вот это да! - восхищенно подумал Иван.
- “Да-а-а...” - отозвалось у него в голове. Звуков в этом зале не было и не могло быть. Мысли и образы рождались непосредственно в его голове и тут же находили отголоски всего зала. Создалось такое впечатление, что весь этот громадный зал живет в нем, а он, в свою очередь, лишь маленькая частичка этого сложного и безбрежного мира. Песчинка, не способная вобрать в свой крохотный, ограниченный мозг все его величие.
- “Здесь черпает свои знания голос твоего сердца”, - тихо прошелестел в голове шепот Василия и тут же мгновенно, многократно усиленный этим местом, оглушил Ивана, заполнил дробным эхом все его сознание. Понадобилось какое-то время, что бы придти в себя. Зал казалось откликался на каждую его мимолетную мысль готовностью подхватить ее и нести дальше, за горизонт своего бытия, возвращая хозяину лучший и более оформленный ее образ. И так до бесконечности. Ивану стало не по себе от избытка свалившихся на него впечатлений и чувств. Они, как лавина, в тот же миг обрушивались на него с новой силой и он потерял сознание.
Очнулся он в странном мире. Тела своего не ощущал. Бестелесная точка его сознания была всей вселенной и ее ничтожной частью одновременно. Он парил среди россыпи звезд и мог моментально оказаться в любой точке пространства и времени. Красота и величие нового мира поражали воображение. Он был над всем. Ушли разом все земные заботы. Было легко и свободно. Земля предстала мирно плывущим в черноте космоса голубым шариком. На ней, как муравьи, копошились люди, каждый суетился по своим делам со своими заботами, радостями и горестями.
Каким-то внутренним чутьем Иван знал, где находиться его бренное тело и тут же узрел себя, лежащего в кабине лифта. Чувство покоя и отстраненности от земной суеты было так велико, что возвращаться не было никакого желания. В этот миг Иван почувствовал себя Богом, всесильным и всемогущим. Но стоило его сознанию расплыться по вселенной, как его начало раздирать на части. Неведомые силы, почуяв его беззащитность, рвали и терзали в клочья его бестелесную оболочку, заставляя сжаться в крохотную точку и устремиться к собственному телу под его защиту. Создалось впечатление, что вселенная погрозила ему пальцем.
Очнулся в лифте. Сердце бешено колотилось. Тело было мягким и безвольным, как у тряпичной куклы. Рядом хлопотал Василий. На его лице не было ни капли беспокойства и озабоченности. Значит все в порядке, - успокоился Иван, - ничего страшного не произошло и Василий сейчас все объяснит.
- Что это было? - спросил, чуть отдышавшись и придя в себя.
- Опыт, сын, ошибок трудных... - процитировал Василий. - Сначала мысли твои, как орава шаловливых ребятишек. Разбежались кто куда, нашли здесь приют и понимание. А обратно вернулись уже с полным правом на полноценное существование. Это тебя и вырубило, мягко говоря. В следующий раз приходи сюда с одной, но важной думкой, тогда и решение нужное придет. И потом, к Богу без разрешения зачем поперся? Он этого не любит. А вообще, ты молодец, крепко держался! Я уж думал бежать за тобой, спасать от псов астральных. Здорово они тебя потрепали. Ничего, впредь наука. А сейчас пора на грешную землю спускаться.
Лифт послушно тронулся и в мгновение ока растворился, оставив их на пустынном пятачке безлюдного мира, где не было ничего - ни башни, ни зеленой поляны - чистый лист.
- Как тебе местечко, нравится? - улыбаясь спросил Василий.
- Где это мы?
- Тут твой мир. Так сказать - строительная площадка. Ты же хотел начать новую жизнь, так вперед. Тут твоему царству-государству и быть! - Торжественно объявил Василий. - Мешать не буду. Ежели что, знаешь где меня найти. Строй свой счастливый мир, слушай веление своего сердца, будь властителем своей судьбы и пусть в твоем мире пребывает любовь и понимание. Твой камешек тебе в этом поможет, повелевай ему мудро и он все исполнит!
И Иван повелел...