Обожженные лицо и руки нестерпимо горели. Холодная вода в ручье на некоторое время обманывала боль, но через некоторое время она снова возвращалась и пульсирующими волнами захватывала, вытесняла из сознания все остальные мысли и ощущения. Я махал руками, прижимал их к животу, дул на них – ничего не помогало. Больно, больно, больно.… Жжет, жжет, жжет….
«Давай глиной обмажем» - предложил Мишка Урбанович. Он полулежал наверху в тени зарослей и, покусывая травинку, участливо наблюдал за моими телодвижениями. «Думаешь, поможет? Миш, а правда, что сгоревшие брови и ресницы не вырастают заново?» - спросил я, осторожно прикасаясь к зудящей на лбу коже. Мишка неторопливо откашлялся и солидно произнес: «Потерявши голову, по бровям не плачут!» - «Я серьезно, а ты….» - «Ладно, не дрейфь. Нам бы только к своим выбраться, и все будет хорошо. Вырастут твои брови».
Я снова опустил руки в ручей и наблюдал за песчинками в прозрачной воде. Потом закрыл глаза, погрузил лицо в спасительный холод. В мозгу кинопленкой замелькали образы и события минувшей ночи: ракета комдива, обозначившая прорыв, застрявший и огрызающийся огнем КВ Донгаузера, потом крик лейтенанта, удары его сапога в спину и раздавленная пушка немцев. А как они рванули от пушки! Словно ошпаренные тараканы…. Надо же, как я застрял на ней. Хорошо Шибаев не растерялся, стал гранаты кидать. Если бы не та пушка слева. Еще бы чуть-чуть и проскочили. Зря я полез за лейтенантом. Только обжегся. Кто знал, что он уже мертвый. Жаль Шибаева, хороший мужик был.
«Слышь Славик, хватит молиться, идти надо. Давай лопухами обмотаем и пойдем, - прервал мои размышления Мишка. – А то они еще местность прочешут».
Мы двинулись вдоль ручья в направлении затихающей канонады. Солнце палило вовсю, слепни назойливо атаковали нас с разных сторон. Мишка шел и флегматично гонял их сорванной веткой.
После обеда мы удачно перебежали грунтовку. Отдышавшись в кустах, с замиранием сердца наблюдали, как трое таких же бедолаг как мы – окруженцев попытались проскочить дорогу. Мишка, вцепившись в моё плечо, шептал: «Они что, слепые? Грузовик же идет. Бля. Мотоциклисты к ним поехали. Всё, дело – табак. Э, винтовки побросали. Пехота, мать твою». Он отпустил мой комбинезон и отвернулся.
- Зря ты так. А ты бы смог?
- Не знаю. Но так тоже, знаешь ли.
Солнце устраивалось на ночь, стрижи весело гонялись сломя голову и если бы не волдыри на руках, вечер смело можно было бы назвать прекрасным. Мы устало поднимались на вершину холма.
- А ты Славик мужик. Полез за лейтенантом. Я так струхнул, что даже думать забыл. Если б он жив был, тебя бы к ордену можно было представить. Слышь? А? Тоже гордый бы ходил как Донгаузер.
- Да какой орден, хорошо еще, что ноги унесли. А как ты думаешь, Донгаузер жив?
- Вряд ли. Он скорее сгорит, чем покажет людям, что он сдрейфил. Ты помнишь, как его колотили? Он ведь все на себя принял. Сейчас бы щец или на крайний случай каши…
- Давай сразу договоримся, что про еду ни-ни.
- Ладно, давай до деревни добредем. Там сарай, какой ни какой….
Мишка вдруг затих. Он как-то судорожно сглатывал и смотрел вправо вверх. Там стоял немец и смотрел на нас….
Одеревенели ноги, во рту появился свинцовый привкус. Мы остановились, и немец явно это заметил.
- У него винтовка на плече. Просто идем. Смотри на него, не смотри в землю. Просто идем и всё. Не смотри в землю.
- Как глупо Миша. Даже спрятаться негде.
- Молчи ****ь. Молчи. Просто идем.
Я нашел в себе силы взглянуть на немца. Здоровый, дебелый фриц в очках стоял у штабелей из ящиков возле опрокинутой машины, и наклонив голову вбок спокойно смотрел на нас. Перебирая ватными ногами и глупо улыбаясь, мы прошли метров с пятьдесят. Теперь, чтобы посмотреть на немца, нужно было обернуться.
- Только не оглядывайся. Видишь, все нормально. Он даже винтовку с плеча не снял…
- Halt!
Внутри все оборвалось. Немец стоял, не меняя позы.
- Komm hier. Давай-давай. Бистро.
Мы подошли. Фриц бесцеремонно осмотрел мои волдыри, пошарил в наших карманах, оторвал звездочку с Мишкиной пилотки, втоптал ее в землю и заржал. Я вдруг почувствовал себя школьником из первого класса стоящим перед здоровым бугаем-старшеклассником. Только на этот раз меня ждали не тумаки и насмешки, а кое-что посерьезней. От этого становилось так тоскливо-тоскливо…
- Partisanen?
- Нет. Мы водители. Шофер. Понимаешь? Шофер.
- Waffen? Пуф-пуф?
Мишка орал ему, словно глухому:
- Нету-нету. Шоферы. Нет у нас оружия.
- Что ты ему орешь. Он же не глухой.
- Мы домой в деревню идем. Домой.
- Schweige.
Немец вдруг ударил Мишку по губам пилоткой. Тот откинулся назад, вытер губы рукавом и притих. Дернув за воротник, фриц подвел меня к ящикам, поднял новенькое ведерко, потом стал постукивать по моему затылку жесткими пальцами.
- Du, Wasser. Поняль? Водичька. Поняль?
- Понял.
- Давай-давай. Бистро.
Поманил Мишку пальцем, отстегнул саперную лопатку, с размаху воткнул ее в землю.
- Du. Kartoffeln. Поняль? Давай-давай.
Горел костерок отражаясь в очках немца, в ведре булькало, небо было полно звезд, приглушенная канонада озаряла горизонт далекими зарницами. Немец деловито разливал шнапс в снятые с пояса колпачки-кружки. На брезенте томились открытые консервы, сводил с ума педантично порезанный на равные кусочки кирпичик хлеба.
Голод поднимался от низа живота к горлу. Глядя на нож в руках немца, с трудом сдерживаясь, чтоб не схватить чего-нибудь со стола, я размышлял: «Неужели даст пожрать? Шнапс на троих разлил. Ну да. Себе крышку поставил, нам - котелок».
«Russ. Kartoffeln…genug. Los, давай-давай» - приказал фриц Мишке, потыкав в ведро ножом. Урбанович ловко снял ведро с костра, лучезарно улыбаясь и приговаривая: «Даю-даю», - слил с него воду и наклонил к «барину», чтоб тот выбрал для себя картошку. Немец, держа нож за кончик рукоятки, крутанул им в воздухе. Миша встряхнул ведро – выбор пал на три крупные, круглые картофелины.
Немец постелил на ящик ровно сложенную плащ-палатку, сел на нее, приладил винтовку промеж колен, затем принялся аккуратно намазывать на хлеб топленое сало. Потом прихватил сардинку из банки, отправил ее в рот, откусил от бутерброда и, запивая шнапсом, стал неторопливо жевать.
Мы терпеливо ждали….
- Смотри Славик, как красиво жует бродяга.
- Да. Все лицо участвует. Не то, что мы. Дров покидали в печку и порядок.
- Может, оставит чего?
Немец хлопнул себя по ляжкам.
- Nun gut. Давай-давай. Essen.
- Вот молодец. Вот спасибо. Поехали Славик. На здоровье.
Мы опрокинули по колпачку со шнапсом и потянулись к закуске, как вдруг немец заорал: «A-a-a, russen…Scheize….zuerst essen. Kein Schnapps mehr. A-a-a....klein, klein. Поняль?» - «Понял, понял. Гут, хорошо».
Немец покушал, вытер нож о брезент и убрал его в ножны. Стал нас с интересом разглядывать. Потом вдруг изрек:
- Stalin kaputt. Moskau kaputt. Поняль?
- Как не понять? Понял.
Немец, поблескивая очками, смотрел на Мишку.
- Bist du Jude?
Но тот и ухом не повел.
- Нет юде. Белорус. Ферштеешь?
- Klar.
Произнеся это сыто и равнодушно, он потянулся, захрустел суставами и зевнул. Мы с Мишкой с молчаливого согласия немца тяпнули по второй. Я сидел, дурея от еды и шнапса. Блаженное чувство сытости разливалось по организму, отодвигая боль от ожогов на второй план. Немец вынул из нагрудного кармана фотокарточки. Нагнувшись, одну из них протянул мне. На ней были изображены два напряженно смотрящих в объектив пацана и улыбающаяся во все зубы эффектная немка в белом переднике. Открыв рот я смотрел на отпечаток чужой, неведомой жизни…
Вдруг прозвучал резкий шлепок, немец резко дернулся назад. Я, вздрогнув от неожиданности, смотрел, как он крушил сапогами остатки нашего ужина.
- Да помоги же ты. Держи винтовку у него.
Придавив коленом руку немца, Урбанович бил его саперной лопатой. Не вполне соображая, что делаю, я упал на дергающиеся ноги и обхватил их двумя руками.
- Хватит с него. Надо бежать отсюда. Это ему за «юде» и за «Сталин-капут». Давай-давай. Консервов прихвати. Да очнись ты. Ну же.
Мишка оттянул затвор карабина и резко дослал патрон в ствол.