(Продолжение)
Подготовившись к завтрашним урокам, Маша взяла в руки томик Якуба Колоса. Ей очень хотелось прочитать его знаменитые "Адзiнокi курган" и "Сымон-музыка", но -увы!- сборник был на белорусском языке. Ничего, Маша походит на уроки к Степану Григорьевичу и выучит этот язык. А пока ей Егор достанет Колоса, переведенного на русский. Он же принес и Змитрока Бядулю, и Максима Танка в переводе. И переведенный Павло Тычина у неё уже есть.
Интересно, а Степан Григорьевич родственник поэту Бядуле или только однофамилец? У Людмилы Яковлевны тоже знаменитая фамилия - Тычина. Правда, это фамилия её мужа, сама Людмила Яковлевна, как и Маша, русская и тоже из Сибири, из Ханты-Мансийска. Никакого родства со знаменитым Павлом у них нет. Маша спрашивала. Жаль.
Время давно перевалило за полночь. Пора в кровать. И девушка, помечтав немного еще и о Косте, заснула.
Бабка подошла, вынула из её ослабевшего во сне кулачка маленький флакончик с духами, сунула под подушку, поправила одеяло и перекрестила спящую девушку.
Когда Маши не было дома, бабка, хоть и понимала, что стыдно трогать чужое, брала этот самый флакончик и подносила к лицу. Нет, она никогда не открывала его. Зачем? Он и закрытый пахнет. Так теперь после своего дня рождения всегда пахнет Маша. Бабке нравилось.
Ей, бабке, тоже дарили духи. На Первомай дали премию - отрез крепдешина и духи, название она забыла. Из крепдешина сватья Стеша, царствие ей небесное, сшила бабке кофту, а духи бабка отдала ей за работу- денег у колхозников не было.
Давно это было, еще до войны.
...
Война, война. Они её почти всю под немцем пробыли. Немец наступал - их бомбили, отступал немец - опять их бомбили. Она-то, бабка, уцелела, а вот дочку Машеньку не уберегла. Пятнадцать годочков всего и прожила, она, её Машенька.
Уже после войны пошли ребятишки и девчушки постарше в лес по грибы, набрели на неразорвавшийся снаряд. Лежал, окаянный, будто их поджидал. Рвануло так, что в селе в хатах стёкла, где они ещё уцелели после ранешних бомбёжек, повылетали. Двенадцать детских душ погибло. Машенька с ними была.
У Кириллихи покойной, царствие ей небесное, сразу всех деток положило, всех четверых. Её потом два раза из петли вытаскивали. На третий раз не успели. Говорят, что самоубиенным грех желать царствия небесного, но Господь сам рассудит, грех она, бабка, сотворяет или не грех.
Не от добра же она, Кириллиха-то, в петлю голову засунула? За что ж её в ад-то? Она в нём, в аду-то, и на земле побывала.
Четыре похоронки в один день принесли ей. Фёдор, хозяин её, два брата и деверь враз полегли. Полегли-то они не враз, это похоронки приносить стали только после того, как немца от нас прогнали. Ох, и выла же она, сердечная! Все волосы на себе повырывала, по земле каталась. Да он, Господь, и сам, поди, видел. А через неделю и деток не стало. Не гулящая она была, работящая.
Нет, Господь судит правильно. Вот и ей, бабке, Машу послал в утешение. Такую же светленькую, как та Машенька, снарядом убиенная.
Нельзя в ад Кириллихе, не по справедливости это. Пусть хоть на небеси она будет, справедливость-то, коль на земле её нет.
Не за себя она, бабка, просит, за Кириллиху. Пусть ей будет царствие небесное.
(Лично для себя бабка не просила у Бога ничего. Никогда.)
У неё, у бабки, хозяин-то не погиб - без вести сгинул, ей почтальонша про то прочитала в бумаге, что пришла на бабкино имя. Сама-то бабка неграмотная.
А может, и не сгинул вовсе. Вон Авдотья Жабичиха тоже такую бумагу получила, оплакивала своего Андрея, осталась с тремя сыновьями на руках. А он возьми да и объявись через двадцать годов. Не сам, конечно, письмо прислал. Живёт в каком-то американском штате (Авдотья говорила, в каком, да бабка запамятовала), домой после войны возвернуться не мог, потому как у немцем военнопленным значился. Просит прощения у неё и у сынов. Очень хотел бы хоть перед смертью увидеть их всех.
Авдотья сначала кляла его, а потом простила.
Бабке кажется, что Авдотья даже поехала бы к нему повидаться. Да как?
Она, бабка, тоже бы простила своего Луку. Пусть бы жил - хоть в Америке, хоть за Америкой, только бы жил. А то вот молится она и не знает, во здравие его поминать или за упокой?
...
Маша любила слушать рассказы бабки о войне, но не понимала, почему та, потерявшая мужа и дочку, совершенно не испытывает к немцам ненависти.
- Бабушка, они же враги, а вы рассказываете о них, как о людях?
Всегда ласковые, добрые бабкины глаза построжали.
- Они люди и есть, Маша. Такие же люди, как мы. Подневольные. Разве Генрих, который стоял в моей хате, хотел умирать на чужбинушке? У него ведь дома, в его Неметчине, семья была. Карточку мне показывал. Хозяйка там его, Фрау звать, Франя, по-нашему, значит. Тройка деток небольшеньких, одного Киндер звать, остальных не ведаю. И женщина в сурьёзных летах. Матка, сказывал. Он эту карточку положит перед собой и на губной гармонии играет. Тихо так играет. Печалится.
Не все немцы были фашистами, не все они звери. Генрих добрый был. Машеньке, дочке моей, ботинки дал. Зима подошла, а она всё босиком. Ботинки те велики ей были. Он принёс одеяло, руками показывает, для чего одеяло-то, а мы и понять не можем. Он сел на лавку и одеяло на свой сапог намотал. Тогда только догадались, что для онуч оно, одеяло-то. Поди догадайся, чтоб такую дороговизну, байковое одеяло - да на онучи!
Детей печеньями угощал. Позовёт их "Киндер, Киндер, ком"-видно, своё дитё вспоминал, у которого имя такое, и раздаёт печенья-то. Галеты, по-ихнему. Потом придёт и на кровать ничком ляжет - стыдно ему, что в чужое государствие пришел и жизнь этим деткам порушил, может, даже батьку у кого из них убил.
Застрелили того Генриха прямо во дворе.
Война проклятая. Кому она нужна-то была?
А Фране его, думаешь, легко было на хозяина-то похоронку пережить? Выла, чай, сердечная. Легко ли с тремя малыми на руках остаться? Свекруха старая, тоже догляд потребен.
Ты думаешь, Фране той немецкой Беларусь наша аль Расея нужна была?
Нет, ей нужно, чтоб хозяин её, Генрих, дома был, поле пахал, траву косил. Нужно ей, чтоб у её деток батька был. А матке его разве не горе? Взрастить-вскормить дитя, чтоб оно на чужой земле голову сложило?
А ты говоришь, враги. Такие же люди, как и мы, подневольные.
***
Слушая по телевизору новости, похожие на сводки с фронтов, или читая газеты, Мария частенько вспоминала бабку с её мудрой житейской философией.
Вот бы кого в президенты! Уж чего-чего, а войн бы точно не было. Не было бы вчерашнего Афгана. Не было бы сегодняшней Чечни, где гибнут чьи-то мужья, отцы и сыновья. Ведь там русские солдаты - тоже враги. Гибнут и чеченцы. Тоже чьи-то мужья, отцы и сыновья. И те, и другие - подневольные люди. Кто поставил их друг против друга? Зачем?
В отличие от бабки, Мария знает, кому нужна война.
***
Ботинки те, Генрихом подаренные, бабка носила лет двадцать, потом "трошки разбогатела" и купила себе бурки. Те самые, в которые Костя обувал Машу. "Трошки разбогатеть" - немного улучшить своё материальное состояние. "Вельми" богатых Маша в округе не встречала. Не было их,"вельми"-то.
Всю свою жизнь бабка доила коров - сначала своих, потом колхозных, заработала кучу хронических заболеваний и двенадцать рублей пенсии. Но не роптала, даже считала, что теперь-то ей очень хорошо живётся. Маша ужасалась:
- Как же Вы, бабушка, раньше жили, если сейчас живёте "очень хорошо"?
Немного подумав, бабка ответила:
- Тоже хорошо, только голод был, война. А так - тоже хорошо.
За всю жизнь бабка износила одну-единственную приличную вещь - плюшевую жакетку. Берегла её и надевала только на свято, то есть, по большим праздникам. Потом жакетка обветшала, бабка стала ходить в ней и по будням. На свято ей небога (племянница), мать Егора, подарила своё пальто, в которое сама, располневшая после рождения сына, перестала вмещаться.
Ещё у бабки была красивая тернянка - платок из тонкой шерсти с яркими цветами, тот самый, в котором кума Фаина теперь красуется на портрете.
А бабке больше ничего и не надо. Войны бы только не было.
***
Лежать надоело. Мария встала, включила компьютер. "Новости" сообщили о смерти беглого олигарха Березовского. Повесился.
Вот тоже, вроде, человек. Как и у бабки, у него две руки, две ноги. Но о бабке помнят все, кто её знал: Егор, Валентина, Мария. И пока живы, будут скорбить и поминать её добрым словом. Кто же помянет добрым словом его, этого олигарха? Те, кому перешли остатки его состояния? Вряд ли.
А скорбить наследники конечно, будут - шутка ли, разбазарил миллиарды в судах с Абрамовичем! Земля тебе колом!
Сколько крови на тех миллиардах! Для чего они ему были нужны? Чтобы в конце концов засунуть в петлю голову?
(Окончание следует...)
http://www.proza.ru/2013/05/27/218 3