Наступил 1982 год! С двадцать третьего по двадцать шестое декабря я обретался в командировке в Новосибирске. Обожаю командировки! Они цвета в мою жизнь добавляют. Летел на сто пятьдесят четверке. При посадке в ушах боль. В сибирских магазинах голым-голо, ноль, мыши перевелись от голодухи, остались только недоумевающие покупатели. В аэропорту – толкотня и неудобство. Новый год встречал с Леркой в Москве с одногруппниками-эмвэтэушниками на даче у Бондариных. Была практически вся наша закадычная компашка. Все были с женами. Этакий семейный Новый Год. Много смеялись. Веселье пополам с шампанским. Особенно смешливой была Аллочка – жена Анджея. Было неплохо. О чем гутарили? О своем житье-бытье. Вспоминали, как учились. О побрякушках. О наградах, которые висят гроздьями на пиджаке самого главного человека. Это о нем плакаты-транспаранты глядят из каждого угла: «Все - для человека!»
Подвергся обструкции от Никалекса. Громил он меня на служебном совещании, как когда-то, наверное, клеймили правый уклон или троцкистов. И мишенью была моя, якобы, безынициативность.
Не забыть послать сливочное масло бабульке в Камышин.
04.01.1982
С двадцать пятого по двадцать седьмое генваря занимался любимым делом – пребывал в командировке во Фролищах. Тяжело доставались железнодорожные билеты. Ходил по заснеженным полям. Деловито жевал колбасу и сыр. Хлеба взять с собой не догадался. Нужно было расчистить площадку для опытов. Пришлось за литр спирта нанять местного дядю Мишу с грейдером. У моего шефа Зосимовича толковый исполнительный солдат Купкин. Владеет четырнадцатью специальностями. Ему цены нет. Он все умеет и один заменяет взвод.
Сегодня учавствовал в церемонии похорон Суслова – серого кардинала, типа Ришелье. Было холодно очень. Все задубели.
28.01.1982
Сегодня в полвторого ночи я приплелся домой из командировки, на сей раз дурацкой абсолютно. В понедельник восьмого февраля коллега и мой кафедральный друг капитан Коровьев Серега, маленький лысый парень с обаятельной улыбкой, любезно помог мне дотащить два агроменных баула и чемоданище с научными приборами до Ярославского вокзала и сдать их в автоматическую камеру хранения. Три часа после этого я еще прослонялся по вокзалу с унылой мордой и в двадцать три сорок сел в мягкий вагон поезда «Москва - Горький». Через двадцать минут поезд вкрадчиво начал движение. Мой шеф полковник Зосимович Владимир Олегович сидел напротив меня и, пребывая, видимо, в отвратительном настроении, брюзжал. Спросил меня недовольно: «Пить будем?» Получив от меня отказ, он оборудовал постель, разлегся и тут же засопел. Я тоже улегся, но заснул не сразу. Вагон был ветераном и испытывал меня на прочность сильнейшим сквозняком. Утром нас вовремя разбудила визгливая проводница, но поезд опоздал на станцию Ильино на полтора часа. А посему я в свою очередь опоздал на поезд «Буревестник», коим намеревался уехать обратно. Вообще в мою задачу входило только сопроводить шефа и его ценный груз и быстренько укатить обратно в Московию. На платформе встретился Семен Семеныч, тот, у которого я принял должность начлаба. Он был никакой, в «стельку». Шел навстречу товарняк, Семен Семеныча качнуло, и он стал плавно падать прямо под колеса. Я выхватил бренное обмякшее тело из лап трагической судьбы и приказал ему: «Стоять, Каштанка». Затем поперся на вокзал, чтобы решить сложную транспортную задачу возвращения домой. Вслед раздавался недоуменный вопль спасенного Семен Семеныча: он не понимал, почему я, только что прибыв в Ильино, иду к станции, чтобы смыться обратно. В кассе вокзала ждало разочарование – билеты будут за час до отхода поезда в девять вечера. Значит, куковать на станции целый день. Ильино – скучнейшее в СССР местечко. Промучившись бездельем полчаса, я решил немедленно трястись электричками через град Владимир поближе к матери городов русских. Но так как сами конструктора вагонов не намеревались по жизни пользоваться электричками, то и конструкцию сварганили сии балбесы инженерного звания с деревянными и прежесткими сидениями. Добравшись до Москвы, я еще цельные сутки восстанавливал в исходное состояние ту часть тела, которую цари обычно на тронах нагревали. Во Владимире делал пересадку на другую электричку. Владимирский вокзал из стекла и бетона понравился зело.
10.02.1982
Не вылезаю из командировок. То во Фролищи мотаюсь, то в Новосибирск летаю. Зосимовичу понравилось мое командировочное рвение и он пошел по начальству просить переподчинить меня в его полное распоряжение. Начальство чешет затылки и обещает подумать.
Тот же Зосимович, а я его сокращенно называю про себя Валидол, переделка и сокращение имени Владимир Олегович, - чудит и еще как чудит! Вчера дает указание:
- Купи на мои хоздоговорные деньги паяльник с тонким жалом, топор, ножницы по металлу, а также себе можешь прикупить чего-нибудь в лабораторию. Я сегодня добрый!
Я купил то, что шеф требовал в двойной порции и для нужд химлабораториии несколько замков с секретами, по паре рулеток, зубил и три сверла победитовых. Начали делить барахло. Получилось, как в фильме «Свадьба в Малиновке»:
- Это мне, это опять мне, а это тоже мне! Я себя не обделил?!
В итоге доброе настроение шефа испарилось куда-то в пространство и мне достались лишь одно победитовое сверло и ножницы по металлу. Увы, увы мне! Вдобавок шеф еще и высказался в мой адрес:
- Тебя невыгодно в магазин посылать. Ты ограбил меня.
Моя челюсть такой эмоциональной нагрузки не выдержала – отвисла. Чудик – он и есть чудик!
17.03.1982
Замом у Никалекса работает Белкевич Митрофан Леонидович. Я ему приклеил кликуху Уайткевич, которая стала популярной у сотрудников кафедры. Вообще он хороший мужик. Только взвинченный больно и брюзга вдобавок. Об его занудстве вообще умалчиваю. Но кожей чую, что где-то глубоко внутри он чрезвычайно добрый. Даже не умею объяснить, почему так думаю. Однако его раздражительность и сложный характер мешают ему нормально жить и контактировать с людьми. Говорят, раньше он был не таким, и изменяться начал из-за развода с супругой. Уайткевич очень умен, по-моему. Доктор наук, закончил мехмат МГУ. Я, например, теряюсь, когда он задумывается в моем присутствии о чем-нибудь научном. И мне, закоренелому романтику, хочется думать, что сложная мысль его проникает глубоко-глубоко в самую суть предмета или витает где-то в космических далях. Вот такое у меня впечатление от этого человека. Я от него почти в восторге. Правда и достается же мне от него! Он любит учить молодежь и наставлять ее на путь истинный. Особенно меня! Меня, спешу заметить, он учит при каждом удобном случае. С каким бы вопросом я ни вошел к нему в кабинет, я всегда должен быть готов выслушать педагогическую поэму и ряд мудрых дидактических наставлений. И не дай Бог, если я вставлю при этом какую-нибудь мыслишку от себя. Он этого терпеть не может. Тогда пиши - пропало. Лекцию он начнет вновь с самого начала. А это напрасная потеря времени. Поэтому я выслушиваю этого кафедрального Макаренко обычно молча и с таким видом, с каким слушают первоклассники первую учительницу. Я научен горьким опытом. Кроме всего прочего у Белкевича есть одно неприятное свойство – он панически опасается пожаров. Они ему всюду мерещатся. И если мне предстоит по служебным надобностям выполнять какие-нибудь пожароопасные работы, то просто так зама проскочить не удастся. Пока Уайткевич не вымотает у меня всю душу и не размотает весь моток проволоки моих нервов, пока я назубок не выучу и не сдам ему устный зачет по основополагающим документам по пожарной безопасности, - к работам этот осторожный начальник меня не допустит. Я был удивлен и польщен, когда Митрофан Леонидович предложил мне участвовать в некоторых его научных работах. Но об этом расскажу попозже.
Завтра семейный поход на «Чайку» во МХАТ. Поделюсь впечатлениями, если не забуду.
26.03.1982
На моей кафедре все сотрудники очень интересные люди. Вот, например, офицер Паринцев Василий Анатольевич. Доктор наук, профессор. Интеллигентность, изысканные манеры, артистичность, увлечение живописью, критический склад ума – его свойства. Правда, с последним получился перебор. Критического отношения к окружающим многовато. На критиканство смахивает и брюзжанье. Но покажите мне человечка без недостатков. Уверен, не найдете! Я видел чудесные акварели Василия Анатольевича с видами Фролищ. А Фролищи, я Вам открою большой секрет, это райское местечко. Красота там на каждом квадратном метре! Лепота неописуемая! Что касаемо способностей или даже талантов, то я удивляюсь той щедрости, с какой одарила Паринцева природа, судьба или Провидение. Иной родится на свет божий, живет скучно, тоскливо, не умеет ничем путным заняться и, как правило, по водочной части лишь способности проявляет. На этом его таланты и заканчиваются. А другой, вот как Василий Анатольевич, в нем всего много – и химией увлекается, дошедши до доктора наук в этой своей страсти; и картины малюет; и прочее и прочее. Всяк, кто видит Паринцева, тут же и смекнет, что человек ему попался настоящий и серьезный. У Василия Анатольевича и выражение лица всегда строгое и чрезвычайно серьезное, скорее суровое даже. И все это намешано в одном человеке, да к тому же офицере. Потому как в народе бытует представление об офицерском сословии, как о …, как бы помягче выразиться, - как о глуповатом и посредственном. «Не делай умное лицо, - ты же офицер!», - говорят некоторые. Однако, как выходит из моих каракулей, офицеры бывают разные, попадаются и яркие личности.
Из кухни исходит вкусный аромат, а также раздаются крики-требования принять участие в дегустации. Жаль! Я так размахался авторучкой. Но пойду, пойду на кухню. Завтра продолжу.
27.03.1982
Однако не все такие блистательные на кафедре. Имеются и потусклее личности, но от этого не менее интересные. Вот, к примеру, взять преподавателя Шестыгина Константина Степановича, огромного увальня, отличающегося от всех офицеров кафедры простотой, примитивностью и грубостью в манерах. По-моему, людей можно классифицировать по-разному. Например, такая классификация вполне уместна: существуют две группы людей – первая предпочитает все явления усложнять; вторая, наоборот, занимается упрощенчеством. Шестыгин относится к последним. У него все просто и известно в этой жизни. На все у него припасен простой ответец. Тяп-ляп, раз-два, - и все ясно-понятно! И чего все мудрят?! Он вполне счастливый человек. Кажется, трудностей и сложностей в его жизни вообще не случается.
- Ну и что тут неясно тебе? – часто он пытает несчастного слушателя на каком-нибудь сложнейшем зачете или экзамене. – Ведь все элементарно. Вот этот маршрут необходимо проложить здесь, а маршрут для второй роты там нанести нужно. Ну, в чем загвоздка? Просто и ясно, – в своей обычной манере общения растолковывал он далее.
И завершает Шестыгин свою доморощенную педагогику всегда одинаково и с каким-то особенным напором и грубостью в голосовых связках:
- Ну ты понял, Иванов?
Или:
- Ну ты понял, Сидоров?
Я несколько раз имел счастье присутствовать при подобных речах его и меня передергивало всего, особенно от последней фразы. Шестыгинская фраза «Ну ты понял?» стала его фирменным знаком, и применяет он сей знак часто и невпопад. В последнее время я нашел противоядие. Узрев шестыгинскую медвежью фигуру в близком от себя пространстве, спешу опередить коронный вопрос и первым громко докладываю:
- Я все понял, Константин Степаныч! Я все понял!
И быстренько исчезаю. Испаряюсь до того момента, когда сей прототип Собакевича еще лишь начинает открывать рот.
28.03.1982
Ходили двадцать седьмого марта на знаменитую чеховскую «птичку» в мхатовском обличии. Сидели во втором ряду, сцена - вот она, рукой подать: видна каждая морщинка лицедейская, слышны отчетливо все ахи-вздохи и прочие шумы с шорохами на сцене. Конечно, до уровня такой великой пьесы труппе МХАТа расти и расти! Ведь в пьесе под руководством Олега Ефремова играли никому не известные Смоктуновский, Попов, Мягков, Калягин, Вертинская, Лаврова, Киндинов. Ну, сыграли паршиво, - актеры-то бесталанные.
Все! Сил моих больше нет так иронизировать! Шучу я, бармалей этакий, и еще раз шучу неуместно! Вишь, разыгрался! У меня это бывает. Я человек южный.
Конечно, на самом деле, спектакль обалденный, сыгранный на высочайшем уровне! Актеры милостью божией! Даже трудно выделить кого-то. Но Смоктуновский – это вообще, слов нет у меня, - кончилися!
В перерыве в фойе театра народ не только уплетал бутербродную икорку, бесстрашно запивая ее пепси-колой, но между делом и болтал о том, о сем. А посему я, остроухий барбос, случайно подслушал, что Татьяне Лавровой в молодости в театре настоятельно советовали сменить ее истинную фамилию Андриканис на русскую. Она поступила оригинально. Попросила коллег-актеров на листках нацарапать первое, что влезет в башку; ткнула пальцем в один из листков, - и очутилась по жизни Лавровой. Аркадину она сыграла здоровски!
Ой, поздно, спать пойду. Потом поговорим.
29.03.1982
Апрель на кончике носа. Снег в городе дышит на ладан и доживает последние деньки. Сегодня впервые заметил сухую пыль на обочинах дорог. Значит, весна окончательно становится хозяйкой окрестностей.
Офицер Зибин, преподаватель нашей кафедры, простой, как гвоздь, широкоплечий увалень, добрый по характеру, любит порядок и систему во всем. Совестлив. Такой пакости не сделает.
30.03.1982
Звонил в Камышин. Мамулька там с 13 марта. Но рвется уехать домой в Миллерово, однако тетя Катя ее отговаривает от этого. Мамуля боится, что квартиру грабанут. Мне кажется, там и грабить нечего. Жили мы всегда бедновато.
Из моего дешевенького «Альпиниста» льется что-то грустное, итальянское. Женский голос поет с надрывом и слушать его можно бесконечно.
Говорил с бабулькой любимой по телефону. Она тоже в Камышине сейчас. К моему удивлению она отлично меня слышала, что случается нечасто. Сообщила, что болеет, но когда потеплеет, будет выходить на улицу и дышать свежим воздухом. Для нее мука сидеть дома. Как же я люблю ее! Бедная, бедная!
И мамочка моя какая бедняжка! Она говорила, что не узнала мой голос, - богатым, дескать, буду. Ей показался голос женским поначалу. И что смотрит телевизор. И много еще чего говорила, мне не важно, лишь бы голос слышать милый...
31 марта был сабантуйчик в честь 60-летия моего начальника кафедры Никалекса. Юбиляра сердечно поздравляли, произносили речи, тосты, - остроумные и не очень, всякие. Адъюнкт Миташев произнес тост из трех слов: «За белую зависть!» Преподаватель Болков соригинальничал так: «Я не пью за Лакитаева! Я пью за Лакитаевых!» Прислал Никалексу книгу с поздравительной надписью известный военный писатель Стаднюк. Юбиляр с удовольствием выслушивал тосты и прерывал их восклицаниями: «Да! Конечно! Разумеется!» Ближе к заключению вечера виновник собрания рассказал по обыкновению свой коронный эпизод о том, как он в годы войны первым ворвался в еще оккупированный Харьков под пулями на белом скакуне. От кафедры он заполучил щедрые подарунки – самовар электрический и часы командирские.
03.04.1982
Потеплело. Иду утром по Москве, поднимаю голову. В безоблачном небе столько прозрачно-бездонной голубизны, что горло перехватывает от радости и какого-то неясного обещания будущего счастья. Такое небо надо специально прописывать, как лекарство, закоренелым пессимистам и мрачным меланхоликам для исправления характера.
Вечером опять обратил внимание на небо. Оно уже другое: мистически-сказочный, несколько мрачноватый ярко-синий окрас с добавлением бурых полос у горизонта в присутствии наполовину убежавшего за кромку земли солнечного диска. Такая картинка вызывает скорее тревожное чувство, нежели радость.
На кафедре учится в адъюнктуре капитан Заливанов. Вот кому не требуется психотерапия весеннего неба! Характер капитана шибко холерический, сильный. Я еще ни разу не видел его в расстроенных чувствах. Всегда активен, энергичен и с широкой улыбкою на треугольном лице. К тому же с отменным чувством юмора адъюнкт. Написал в иронично-шутливом стиле пособие для дипломников, в котором дал двадцать правил написания дипломной работы и защиты перед Государственной Комиссией. Мучается с большой семьей (жена и трое детей) в маленькой комнате академического общежития. По настоянию жены ходил к начальнику академии с просьбой предоставить хотя бы две комнаты, но получил отказ. Начальник возмутился: «Ничего-ничего, товарищ капитан, потерпите. Я вот, будучи молодым и в капитанском звании, ютился с семьей, имея даже не комнату, а только угол».
Что-то мне взгрустнулось по ушедшим студенческим временам. А может, это было лучшее времечко в жизни?
Никалекс любит поговорить. Особливо на методических совещаниях, партийных собраниях, - прямо соловьем разливается.
Начал читать «Мадам Бовари», - не дочитал, бросил. После наших классиков – не цепляет.
Лера спит. Радио громко болтает на румынском.
23-45. 06.04.1982. Подольск.
Начальство иногда использует мои «достаточные» способности. В смысле достать то, чего нет на складе технического отдела академии. На сей раз захотелось Никалексу установить кодовые дверные замки в аудиториях кафедры. Этими замками как-то хвалился начальник соседней кафедры. А наш генерал намотал на ус и воспламенился идеей с замками. Дал мне указание достать их, во что бы то ни стало. Ну, дать команду - это, знаете, дело нехитрое. Пошел я к начальнику техотдела попрошайничать, тот машет на меня волосатыми руками:
«Нет на складе и не будет!»
«Товарищ майор, ну а мне-то что теперь делать? У меня ведь приказ начальства!» - шибко напирал я, потому как мне деваться некуда, - позади Москва и Никалекс.
За провал задания он мою фамилию на служебных совещаниях превратит в тряпку, в нарицательное словцо превратит, - он это мастер делать, только повод дай! Целый год упоминать будет.
«Ну коли тебе так надо, то смотайся сам на завод-изготовитель в Пермь! Даже можешь за деньги техотдела съездить, пожалуйста. Ну и выбивай там себе замки на здоровье», - подкинул мыслишку начтех.
Он едва успел договорить, а я, жуткий любитель командировок, уже согласился ехать. Что было потом, допишу позже, - сейчас в магазин надо бежать за продуктами.
30.04.1982
Сегодня праздник! А я все о своем, о девичьем! Шутка, конечно!
Продолжаю о пермском периоде. Конечно, закорючки сии вывожу я, высунув язык, совершенно не о том известном геологическом времечке трехсотмильонной давности бытия. Ведь тогда, как «щаз» помню, ужас что происходило: материки от страху сбивались в кучку, в Пандею, то бишь; Сибирь наша нефтеносно-газообразующая превратилась в аналог Сахары, только раз в сто, наверное, поболее; великий мор напал на все живое - выжила только пятая часть тварей земных. Слышал я, ученый один, обнаруживший следы вреднючего периода близ Перми, назвал их «уральским прогибом».
Однако фельетон мой совсем не о том. Он о событиях близких, недельной давности.
Вот загнул, а?! Как Вам это нравится? У меня такие заскоки приключаются иногда! Прошу не удивляться, потому как мне простительно, - впоследствии я еще, может, не один разок вспомню эту прекрасную поездку, этот «уральский прогиб», взбаламутивший спокойную заводь моей личной жизни.
Ладно. Вернемся к нашим парнокопытным, рогатым и милым баранам. Вооружился я, значит, официальным письмишком к директору пермского карбюраторного завода с нижайшей просьбою и протянутой рукой выделить нам от щедрот карбюраторных замки кодовые, желанные.
Сел в поезд, надеясь на удачу. Самолетом, это самое, лететь мне не разрешили по причине пермской близости. Всего-то пару тысчонок километров. Думаю, может к лучшему, что не выписали мне полетный лист. С детства боюсь, честное слово, опасаюсь я этих железяк с крылышками. Мозги мои понимают физику подъемной силы крыла, а душа чудом считает. Отрыв такой тяжеленной металлической дуры от взлетной полосы для меня подобен Христу, идущему по морю Галилейскому (ныне, якобы, это озеро Кинерет в Израиле), аки посуху.
Так, хватит. Завязываю с архигеологией, Евангелием и прочими экскурсиями в далекое прошлое. Приступаю прямо к сути.
Итак, захожу в купе. Осмотр местности показал наличие только представителей слабого пола. В одном углу копошился в своих многочисленных сумках скромный и простой одуванчик божий с лицом страдалицы. Другой угол пугал меня рваными черными чулочками, натянутыми на икры, как выяснилось далее, студиозки пермского мединститута. Чуть не сломал глаза, пытаясь не замечать этой картинки. Третий угол украшала худенькая прелестная фигурка существа примерно моего возраста. Девушка, назвавшаяся Линой, задумчиво наблюдала, как в окне медленно уплывает здание Ярославского вокзала. Поезд разошелся и пошел наяривать. Только успевай мелькающие столбики подсчитывать. Купе сначала помалкивало. Потом робко и тихо вступил божий одуванчик с жалобами на жизнь, вслед за нею загомонили и остальные.
Дзинь! Звяк-звяк! Телефон тренькает на кухне. Не дают честному фельетонисту денечки прошедшие прописать в анналах исторических… Бегу на китчен. Разумеется, продолженье состоится.
01.05.1982
Продолжаю. Сидим мы, честная компания, в купе и болтаем о разном и всяком, в окно поглядываем беззаботно. Настроение хорошее. В-общем, нормальная поездка складывается, и каждый пассажир, значит, при каком-то деле.
Будущая врачиха интерес в окне находит: то какие-нибудь кустики особенные с болотцем придорожным углядит, то строеньице необычное или даже целую деревеньку узрит. И на все эти впечатления она что-нибудь глаголет и восклицает, что, мол, люди добрые, посмотрите: через какие виды и красоты проезжаем, какая красавица Россия мимо проносится!
Старушка уже не копается в своем дорожном скарбе, так как нашла то, что искала. Добрых пару дюжин лекарств, в пузырьках и коробочках, разложила она на белом платке, у изголовья постели на своей полке. И теперь сидит в очках, нагнув голову, разглядывая аптечные этикетки и инструкции. Ежели не удается прочитать надпись какую-либо, - следует обращение ко мне:
- Даже очки не берут, до чего мелкие буквы! Миленький, а ну-ка прочти мне, что тут написано?
Читаю, выполняя просьбу бабушки. Она благодарит долго, желая мне столько лет и здоровья, что хватит, может, на пару жизней.
Затем меня охватывает неловкость. Оглядываюсь. Догадываюсь, почему. На меня, оказывается, во все глаза смотрит Лина, расположившаяся напротив, на соседней верхней полке.
В качестве ответной меры я тоже украдкой исследую внешность соседки.
Рассматриваю хорошенько, как под микроскопом. Замечаю, что ее лицо с едва заметными восточными чертами (коми-пермячка, как-никак!), ладная фигурка, да и вообще вся она - просто чудо и прелесть! Понравилась. Интересно, каков у нее смех, и как она плачет или злится.
Обычно робею при встрече с незнакомыми девушками, но почему-то в этом ситюэйшене неожиданно для себя, набрав в легкие побольше кислороду, выдыхаю:
- Лина! А, может, это… в ресторан сходим? Пообедаем.
Предложил и сразу испугался. Вдруг согласится? Со страхом наблюдаю ее лицо, в нем – радость неподдельная.
Лина ответила без слов - ловко спрыгнула вниз, накинула на плечи кофту и вышла из купе, взглядом как бы увлекая меня за собой. Шли долго почти через весь состав. Мне казалось, что наш переход никогда не кончится. В висках пульсировало:
«Что теперь будет? Что будет дальше?».
Смутно чувствовал: со мною что-то случилось, может быть нехорошее.
Возник страх. За семью, за Лерку. В башке застрочило, как из пулемета: «Надо взять себя в руки. Я ведь свою Леру люблю. А люблю ли? Да, люблю, конечно. А иначе как? Ничего! Ничего страшного, успокойся! Всего-то и делов - обед в ресторане со случайной незнакомкой. Что мне до нее?! Вишь, разволновался, как последняя размазня!».
Обедали мы с Линой навечно прописанную в советских железнодорожных ресторанах, котлету по-киевски. После выпитого вина услышал, как славно, звонко и мелодично смеется пермячка. Заслушался, словно музыкой! И радость, огромная радость, в каждой клетке с вакуолью! Ощутил, как сжимает сердце, почувствовал, как предательски горят щеки! Снова мысли застучали в мозгу, как зубы на морозе:
«Попался, который не кусался! Влюбился! Й-ех! Но быстро-то как?! Как будто в горную речку упал. Разве так бывает в жизни? Вот с Лерой все медленно развивалось и степенно проистекало, подобно Волге на равнине. Медленно, - значит, это была не любовь, раз медленно?! Ну почему не любовь? Совсем не обязательно. Чувства по-всякому могут складываться. Расклады разные бывают. И так случается и этак».
Это я так пытался самоуспокоиться.
Однако спокойствие, как рукой сняло. Душевно меня взял раздрай. Я начал раздваиваться. Ощущение полета и дикой радости быстро сменяются тоской и тревожностью, похожей на лихорадку. Ну и зачем с таким переплетом кого-то любить?
Вспомнился разговор в кабинете у начальника технического отдела.
«Лучше бы отказался тогда от командировки, дурак», - ругал я себя.
Командировка закончилась, но до сих пор осадок. То ли сладкий, то ли кислый, - не пойму. Вот пишу сейчас, а впечатления и эмоции зашкаливают выше трубы. Что будет?
Ладно. Перерыв пока устрою. Продолжу потом об «уральском прогибе».
02.05.1982
Больше недели прошло с тех пор, как я вернулся из Перми, а поездка все не выходит из головы.
Я – фантазер. Об этом никто не подозревает из окружающих, но это так. Я полагаю, что прочие люди тоже, может быть, фантазеры. Мне, например, нравятся фантазии Бальзаминова, одного из гоголевских героев. В известном фильме Вицын сыграл его, как дурачка. У меня тоже случаются подобные дурацкие фантазии. Как они попадают в мою головешку, не знаю. Но только представилось мне сегодня, что кому-то наверху показалось, что я совсем прокис в своем Подольске в семейном кругу. Пора, понимаешь, встряхнуть этого старлея-паршивца в его очередной восемьдесят восьмой жизни. Ну, они, сотрудники небесной администрации, отставили свои чаи-кофеи и собрали коллоквиум, обсуждая мою персоналию. Постановили: послать на Ярославский вокзал двадцатого апреля по мою душу амура, младенца с крылышками, арбалетом в одной ручонке и фотокарточкой с моим изображением в другой. Послали. Погоды выдались в тот день отнюдь не выдающиеся, пасмурные. Мальчик битый час кружил над вокзалом, пока не заметил мою сутулую фигуру в купе отходящего поезда. Подлетел поближе, сверил мою мордуляцию с имеющейся фотографией, – вроде похож. Стал целиться из своей арбалетно-стрелковой системы класса «Воздух - Земля». Выцеливал долго и тщательно: ведь амурам дается только одна стрела, - на небесах нынче небольшой экономический кризис и дефицит жести, из которой клепают наконечники для стрел. Промахнешься - уволят, обратно в рай не пустят. Вышвырнут к чертям собачьим. И преспокойненько возьмут другого пацана.
Не промахнулся, видно, в самое сердце угодил, не зря водородное топливо расходовал. Я же при заходе в свое купе почувствовал себя нехорошо, будто что-то кольнуло и толкнуло меня в грудь…
Ежели говорить по серьезке, оказалось, что Лина - секретарь-машинистка начальника отдела снабжения завода имени Ленина. Когда я рассказал, что еду за кодовыми замками – большим дефицитом, она заверила меня: «Замки достанем, нет проблем!»
В день приезда я пошел на карбюраторный завод. Там на мое домашнее письмо наложили резолюшн: «отказать». Дали от ворот-поворот без объяснения причин.
Пишу я сии глупости на работе в пустой двести двадцать третьей аудитории.
Передали, что начальник меня разыскивает. Побежал. Сегодня, может быть, еще допишу.
03.05.1982
Своим отказом карбюраторный завод расстроил меня и остановил мой пыл, как стенка муху. Ладно, думаю, надо первым делом гостиницу себе сделать, ну а замочки - дело второе.
В Перми меня, как гостя дорогого, как столичную «штучку», всюду сопровождала Лина. Мне такое внимание было непривычно, и я сиял лицом довольным, освещая пермские окрестности. Шли, переплетясь ладонями и перекидываясь взглядами.
Сунулись в одну гостиницу, - «извините, мест нет»; попытались устроиться во второй, - результат плачевный; в третью подались - и там «надменное презренье».
Больше гостиниц мы не щупали. Устали. Остановились у трамвайной колеи. Пошел ненужный дождь. Мы улыбались.
На горизонте показался ярко-рыжий трамвай и снова скрылся, чтобы через минуту неожиданно выкатиться из-за поворота. Запрыгнув в лихую железяку, мы час неслись к хрущобе Лины.
Дом навевал тоску на любого, кто смотрел на дряхлеющие грязно-серые кирпичные стены, видимо, некогда имевшие белый цвет.
Зашли в подъезд, стали подниматься на последний этаж. Я снова запаниковал, не зная, правильно ли я делаю, направляясь в гости. Вернулись сомнения прежние. Зоркая девушка заметила все, что надо. Ласково увещевала, - люди мы простые, и не тушуйся; помогаю тебе от души и чисто по-человечески. Любой, говорит, на моем месте, так же поступил бы; надеюсь, когда поеду в командировку в твою мудреную Москву, ты тоже мне поможешь.
В квартире за столом расположился одиннадцатилетний брат. Он усердно грыз ручку и теребил затылок над тетрадкой с непокорной алгеброй.
Сестра пропадала в институте; мама, чернорабочая на пермской железке – на суточном дежурстве; отец, боцман, в порту на Каме готовил речное судно к открытию навигации.
Следующим утром мы вновь пошли пропихивать вопрос с гостиницей.
На этот раз шли не наобум Лазаря, а по знакомству.
Директор гостиницы «Спутник» оказался знакомым начотдела снабжения, в котором работала Лина.
Зашли в гостиницу, час отстояли в очереди. Захожу в кабинет, излагаю просьбу. Отвечаю на вопросы: откуда вестимо и где работаю, и т.п.
И вдруг директор изменился в лице.
Я, говорит, с вашим начальником академии, соседствовал по даче когда-то. Ну как же! Знаю! Дмитрий Васильевич, если не ошибаюсь! Какой отличный человек!
И директор рассказал несколько весьма занимательных историй, произошедших между дачными соседями.
В итоге хозяин гостиницы распорядился об одноместном номере «люкс» с телевизором и душем.
Оставалось решить проблему с замками. «Волшебная палочка» Лина и здесь помогла. Уезжал я с пятью замками, выпрошенными через три дня у начальства на заводе Ленина.
Оставались свободные дни. Было бы время в запасе, а придумать, чем заняться не мудрено!
Перечислю места, в которых мы побывали.
Открытие навигации – красивейшее зрелище, я Вам скажу. Двадцать пятого апреля открывал это мероприятие теплоход «Ф. И. Парфенов».
Художественная галерея. Кажется, одна из лучших. Каких только экспонатов тут только нет! Имеются полотна Куинджи, Серова, Репина, Левитана, Коровина и многих прочих.
Зоопарк. Очень «маленький» слон ел очень большую морковку. Удав был неправдоподобно огромен. Я таких не видел.
Гуляли по набережной Камы.
Позвонила как-то подруга Люба и пригласила Лину к себе на загородную дачу. Лина отнекивалась, дескать, занята, у нее в гостях Виктор. Люба настаивала – ей скучно одной, приезжай и захвати с собой этого Виктора, подумаешь, какая проблема. Все! Я сама Вас привезу к себе на дачу! Еду к Вам. И решительная Люба положила трубку.
На любину дачу ехали мы втроем на электричке. Ехать нужно было около часа. Люба была миниатюрна и симпатична. И недвусмысленно поглядывала на меня. Лина заметила это. Настроение у нее испортилось. Дальше она сказала, что у нее разболелись зубы. И на дачу она не может теперь ехать. Люба пожалела подругу. Да, да, непременно езжай домой. Присоветовала парочку отличных народных средств от зубной боли.
«Но Виктора на денек отдай мне», - просила она. – Я умираю там от тоски, если б ты знала! Ты пока лечись, Линочка, солнышко! А я тебе Виктора верну. Не съем же я его?!»
Ошарашенная Лина поначалу даже поднялась и, как сомнамбула, пошла было к выходу из вагона, но одумалась, вернулась, взяла меня крепко за руку и уволокла с глаз подальше от подружки. Так внезапно завершилась прекрасно задуманная поездка на дачу!
04.05.1982
Но это не все. В Перми было еще кое-что. Перечисляю.
Шатались по Закамску.
Ходили в кино. Как без него обойтись? Кинотеатр «Рубин» порадовал фильмами «Транссибирский экспресс» и «Шестой». Понравились оба.
Коктейль-бар не удивил разнообразием ассортимента, но на столах лежали салфетки с шитьем в японском стиле. Одну свистнули на память.
В пивбаре кормили «отвартительно», как говорит шестилетний сын моего знакомого. Пиво имело сильный привкус хлорированной водопроводной воды.
Уезжал поездом «Улан-Батор - Москва». В купе со мной сели пожилые монголы – наверное, муж и жена, и сразу взялись за свое, видимо, привычное занятие - разговоры. Мне же слышалось в их словах только одно: тыр-мын-дын, тыр-мын-дын, тыр-мын-дын…
Было грустно. Лина мне с перрона говорила, поблескивая слезою: «Приезжай хоть на минуту, а лучше насовсем!»
Это уже серьезное предложение. Да-с! Переплетец! Вот он, "Уральский прогиб". Мне предстоит щекотливый выбор. Получается, я люблю двух женщин, Леру и Лину, да и они меня любят.
И почему я не султан?
Если бы кто-нибудь, акромя монгольских товарищей, меня увидел в купе в моменты отъезда поезда, то поразился бы моей озадаченной и взволнованной роже!
05.05.1982
На работе меня с ходу, практически с колес, послали. Послали опять в командировку в привычные для меня Фролищи, природу которых я успел полюбить. Сосны и желтый-желтый песок - это так успокаивает!
Вчера трясся обратно из Ильино на электричках до Москвы. Выехал в девять утра и приехал домой в Подольск в двенадцать ночи.
В дороге любовался во всю ивановскую центрально-российскими видами из окна электрички. Тощие немногочисленные коровенки бороздят просторы. Унылые шаткие деревенские постройки. Убогость, запустение и бардак царят в этих окнах! Может быть окна нужно срочно поменять?
06.05.1982
Недавно в клубе академии читали лекцию нам, доблестному офицерству, «агитаторы, горланы-главари»: Долгов из ЦК и какой-то зам военного прокурора. Такого понарассказали, что хоть караул кричи. Я послушал и почувствовал – в стране и в армии, в частности, творится неладное. «Энтропия», то бишь беспорядок, увеличивается год от года. В армии дисциплина падает, отсюда стреляют друг дружку в пьяном виде почем зря; генералы, особливо тыловики, воруют, как будто завтра наступит последний день Помпеи и Геркуланума. В-общем, фактов изложили море. Повторять их не хочется, а то читать тоскливо будет сие поганство. Нет, все-таки об одном случае расскажу: командующий одной из воздушных армий превратил армию в свою потемкинскую деревню – гонял транспортные военные самолеты со своими родственниками в разные концы страны по личным делишкам; обделывал спекуляции скотом, солью и другими продуктами с помощью этих самолетиков; сам себя награждал дорогими подарками и премиями. В итоге этого "купчишку в погонах" выгнали из партии, из армии и сняли генеральское звание.
А что касаемо страны – то же самое, улучшения не видать, воровства все больше и больше.
И еще особенность – натовцы явно усиливают «шпиёнскую» деятельность в СССР. То тут, то там находят наши рыцари ордена Дзержинского всякие бяки: то жучки величиной с булавку на деревьях вокруг воинских частей, то где-нибудь на дне моря рядом с кабелем связи между Москвой и Петропавловском тонны натовской разведаппаратуры. Тоже ничего веселого.
Уходил я с лекции удрученный. Что деется? И к чему все это приведет?
07.06.1982
Сегодня дежурю по академической гостинице, представляющей из себя высотную коробку из стекла и бетона. Передо мной список, по которому я обязан пропускать в гостиницу участников ВИА «Добры молодцы». Из них пять-шесть пар одинаковых фамилий, видимо, родственники. Неистребимое стремление у людей протащить всюду своих.
В четверг десятого июня в качестве помощника сопровождал лектора в академию общественных наук при ЦК КПСС. Удивила дешевизна столовой. Обед стоит сущие копейки. Продукты свежайшие. Меню разнообразнейшее. Учатся там, в-основном, слушатели с должностями от завотделов обкомов и выше.
13.06.1982
Иногда думаю о Лине. Увидеть ее хочется, но нет того сильного стресса, что я испытывал в Перми.
Она мне звонит на работу, я ей тоже звоню примерно раз в неделю. Когда слышу ее голос по телефону, волнуюсь. Лина просит, чтобы я приехал в Пермь. Я обещаю организовать командировку.
С недавнего времени появились навязчивые «пермские» воспоминания.
Захожу в квартиру к Лине, она проводит меня на крохотную кухню и выставляет «Токайское». Я советую поберечь дефицит. Она не соглашается, и мы пьем вино.
Утром едем в автобусе к Лине на работу. Автобус, словно банка со шпротами, переполнен невыспавшимся людом. «Банка» часто буксует на дороге, одетой в тонкий снежно-ледяной панцирь. На полпути несчастный автобус изнемогает и выпускает пассажиров на свободу. Мы с Линой долго стоим на автобусной остановке, от холода подпрыгиваем и «о ножку ножку бьем». Ждем следующего пришельца из автопарка. Лина опоздала тогда на работу.
Кама. Мы сидим на набережной спиной к реке и пьем самодельную коричневую водку, смесь пепси-колы и спирта, привезенного мною из Москвы. Эта смесь бьет по нашим влюбленным мозгам, как граната по неондертальцу. Мы лыбимся во всю ивановскую, но опасаемся проезжающего рядом милицейского уазика.
Дома в Подольске мне очень комфортно и хорошо. Я рядом с Лерой почти не вспоминаю о Лине. Значит, я – «двоелюб» или «параженец», то есть люблю пару женщин. Никогда не ожидал, что можно одновременно увлекаться обеими.
Чувствую, скоро все кончится, придется определяться. Такое положение подобно войне на два фронта, выиграть которую невозможно.
А пока пусть остается все, как есть.
14.06.1982
Продолжение «Уральского прогиба». Телефонный разговор. Печальный. Говорю, что командировка не получается – парадная подготовка, меня не отпускают. Лина: «Хочу тебя видеть. Я так уже настроилась». Я тоже в расстроенных чувствах.
23.09.1982
Сегодня устроили нам парадную подготовку на аэродроме рядом с метро «Динамо». Ходили парадным строем, выворачивая голову направо. Чуть башка не отвалилась от чрезмерного старанья. Закончилась строевая в два часа пополудни. На работу не пошел. Почувствовал, что можно закосить. Приехал в академическую гостиницу, в которой поселился из-за того, что из Подольска не могу прибыть на очень ранние утренние тренировки. Заснул. Проснулся в восемнадцать. Испугался – подумал, что уже утро. Поужинал и поехал на Кировскую звонить. Очереди никакой. Дозвонился сразу. Они уже легли спать. Лина: «Когда приедешь, когда позовешь?» Это уже резкое требование выбора. Как в фильме «Осенний марафон». Но какой из меня марафонец? Стало тяжело на душе. И в ту минуту я понял: выбор будет в пользу Подольска. Трудно быть в роли Буриданова Осла – обе охапки сена привлекательны и вкусны, но если одна из них на сантиметр ближе, то выберешь ближнюю.
02.11.1982
Был перерыв в парадной подготовке с четвертого по восемнадцатое октября. Я рвался слетать в Пермь. Трудно было уговорить все начальство. Но мой великолепный научный шефуня Зосимович добился командировки в Новосибирск.
Пятого октября прилетел в столицу Сибири. Мою вельветовую кепку встретил коварный снег, хулиганистый ветер и паршивец-мороз.
Живу пару дней в местной гостинице, шестого октября приборы уже отремонтировали (цель командировки), на седьмое беру билет до Перми. Седьмого рано утром в бешеную пургу добираюсь до аэропорта Толмачево и… сижу там целые сутки. Рейсы откладываются. Звоню в Пермь. Там Лина ждет.
Наконец прилетаю. Встречаю там свой день рождения. Лина в особенном ударе, в блеске, сияет вся от счастья. Танцует так отчаянно. Частушки под балалайку: «Я красива, черноброва, на мне платье новое!» А сама все-таки чувствует, что не сладится наша с ней жизнь, внутри где-то притихла. Я-то это вижу нутром. Ну и подзадержался я маленько – решил счастье уплывающее попридержать чуток: и «Смоки» с Линой слушали, и в уголки по вечерам на диване играли, и в киношку ходили, и в шахматы пытался ее научить, да куда там, - тяжела для нее оказалась эта наука!
В-общем, улетал я семнадцатого, с явным опозданием для командировочного. Оба мы все поняли. Я понял, что встреча последняя. Лина тоже. В-общем, горькое расставанье, что там говорить. И писать мне об этом тяжеленько. И не буду больше.
Долго я смотрел в иллюминатор. Пытался что-то рассмотреть, но дождевые капли создавали визуально расплывающуюся картину.
Прилетел оглушенный в Москву. Долго кружили над Домобабово… тьфу ты, Домодедово. Все никак сесть не могли.
На кафедре спросили, почему так долго был в командировке? Я отвертелся, сказав какую-то чепуху. Люди часто верят в чепуховые отговорки.
На партсобрании Никалекс меня пропесочил по полной – ездит, мол, Можаев по командировкам не совсем по делу.
03.11.1982
Двадцать шестого была защита кандидатской диссертации у Ларионкина. Затем обмывали это дело в ресторане «Лефортово». Обмыли диссертэйшен очень сильно. Так, что от диссера остались рожки да ножки.
Двадцать девятого полвека исполнилось начальнику научной лаборатории. Юбиляр приглашал всех сотрудников к себе домой. Мне эти гулянки порядком поднадоели, хотя я выпить и не дурак. Посему, идти туда не хотелось. И, к моему тайному удовлетворению, вечером двадцать девятого октября назначили лишнюю парадную тренировку на Красной Площади.
На тридцатое дали приглашение в Кремль для участника Парада. Можно было идти и не идти. Настроение в последние времена не ахти… Я не пошел.
04.11.1982
Седьмого участвовал в Параде. Когда шел мимо Мавзолея, вывернув направо голову, специально внимательно разглядывал якобы стоящих на нем вождей (на самом деле сидят на высоких стульях, да и с подогревом, гутарют). Брежнев выглядел замерзжшим и уставшим каким-то.
Мысли в башке зациклились на одном, как бы не упасть. Уж больно кривой булыжник возлегает на Красной Площади. Сплошные ямы.
Шли двумя батальонными коробками по двести человек. Знаменосцы первого батальона сбили шаг, не в такт «взяли ногу». Естественно, идущие за ним офицеры батальона запрыгали вразнобой, как кузнечики на свежескошенном поле.
Я шел во втором батальоне. Говорят, мы прошли несколько лучше.
Пока стояли и ждали начала Парада, очень замерзли.
Обещали значки дать за юбилейный 110-й Парад.
10.11.1982
Брежнев умер. Значит, не зря я обратил внимание на его неважнецкий вид на трибуне Мавзолея? Надо же!
11.11.1982
Что было в последнее время? Сплошные отмечания событий: то кто-нибудь защитится, то по службе продвинется, то звание получит.
Решил пробиваться в младшие научные сотрудники. При каждом удобном случае жалуюсь, что надоела рутинная нетворческая работа начлаба, хотелось бы заниматься научной работой.
Ходил к начальству хлопотать по этому поводу. Они решили так, - если на коллоквиуме сделаю научный доклад и покажу способности к науке, то рассмотрят вопрос о новой должности.
Долго готовился. Выступил на коллоквиуме с тремя моделями. Белкевич сказал, что для первого раза неплохо. Никалекс ничего не сказал, а лишь пожевал губами и что-то промычал. Значит, появились надежды на интересную для меня должность.
Подал рапорт на поступление в свою же академию на заочное отделение. Интересно, пойдут ли мне навстречу? По формальному признаку для поступления мне не хватает полгода по срокам службы.
Прочитал в «Иностранке» роман Джонса «Только позови». Вроде ничего романец!
Ромка прислал из Миллерово семечек. Удивил и обрадовал!
05.12.1982
Люблю я зиму за снега пушистые
Весну люблю я за рождение цветов
А лето поражает меня таинством садов
Грущу я, наблюдая осень золотистую.
Думаете, сбрендил слегка дневникописец! За стихоплетство взялся. Да нет. Скучаю. И вот решил тост сочинить. А заканчиваю тост таким макаром:
Так выпьем же за времена года!!!
07.12.1982
Вчера замначальника академии по науке подписал мой рапорт на допуск моей гнусной личности к сдаче вступительных экзаменов в академию. А все-таки не формалисты наши начальники!
08.12.1982
С ума сойти – на улице четыре градуса тепла! Птицы – существа глупые, запели на деревьях, весну от зимы отличить не в состоянии! А деревья-то еще глупее птиц будут – почки на радостях распустили!
Декабрь, понимаешь, называется!
12.12.1982
А сегодня градусник показал пять градусов тепла! И это где? В Подольске. Да такой тэмпричи 19 декабря сто лет не было, ёлы-палы. Что творится-деется на белом свете?!
19.12.1982
У зимы нет никакой гордости. Опять тепло. Три градуса тепла.
На новой должности пока можно поставить крест. Сказали, нет вакантной должности мэнээса. Ладно. Не огорчаюсь. Не до этого сейчас. Надо готовиться к вступительным экзаменам в академию. Серьезно надо готовиться, так как я баран бараном в этих военных дисциплинах, - ведь я выходец из «пиджаков».
Прочитал «Пушкина» Тынянова. Сильнейшая впечатлюха от А.С.
Академия предложила ордер на квартиру. Поедем с Лерой смотреть, что нам предлагают.
25.12.1982