- КОЛГАРОВ, ТЫ ЧЕГО УСНУЛ ТАМ? – слышу я противный голос, пытающийся вырвать меня из цепких, но мягких объятий сна. – ДАВАЙ БЫСТРЕЙ РАСКАЧИВАЙСЯ, ВОЕНКОМ ПОДПИСАЛ ТВОИ ДОКУМЕНТЫ И ТЕПЕРЬ ЛИЧНО ХОЧЕТ ТЕБЯ ПОЗДРАВИТЬ!
Какой еще военком? Я открываю глаза и вижу перед собой сухорослого лейтенантика, того самого, которого я и дворовые мои друзья называли Табаки за чрезмерную любовь к своему начальству. Я вглядываюсь в черты его лица и нахожу, что чертяка ни капельки не изменился с последней нашей встречи. Будто бы время для этого человека не существовало. Но, что он здесь делает, и что за дела с военкомом?
- Ты бы для начала поздоровался что ли! А то ведь столько лет не виделись, и вдруг те нати, как снег наголову… Слушай, Табаки, а какого ты вообще здесь делаешь…
- Чего ты сказал? – лицо его скривило от злобы, покраснело, – А НУ ПОВТОРИ!
- Эй, ты чего? Что ты делаешь здесь, я хотел спросить! – не понимая, что повторить, говорю я.
- КАК ТЫ МЕНЯ НАЗВАЛ, САЛАБОН?
- Что за крики, а драки нет, а лейтенант Табаков? – послышался голос за спиной сухорослого. Голос, который я бы узнал из многих других – этот голос принадлежал подполковнику Браннику.
«И этот здесь!» - недоумевал я, и огляделся, чтобы подтвердить свою догадку.
- Какого хрена здесь происходит, как я оказался в этом чертовом военкомате? – закричал я, уставившись на этих двоих призраков из моего прошлого.
- Ну, точно перегрелся, салабон, - ухмылялся лейтенант, – или решил под дурачка скосить, хорошенько подумав, после подписания контракта!
- Отставить разговоры, лейтенант Табаки! – Бранник даже не заметил, что исковеркал фамилию своего подчиненного, за то сам лейтенант, очень даже заметил, но из-за сильной любви к начальству решил смолчать и проглотить обиду. – Я прекрасное понимаю, сейчас этого парня – у него элементарный шок, вызванный чувством радости. Это благородное чувство – благородного человека! Тебе учиться у него надо, а ты криком кричишь на него… Стыдно должно быть!
- Ну, а ты чего сидишь, - обратился он ко мне, - не дают встать, полные радости, штаны?
Я практически не слышал его, охваченный паникой собственных мыслей и догадок происходящего. Я пытался успокоиться и постараться более не выдать своё настроение, но взгляд мой был беспокоен и выдал меня.
- Товарищ, подполковник, - начал лейтенант, уловив мой взгляд, - он как-то странно на нас смотрит!
- Да сам ты странный! – сказал Бранник, хлопая тяжелой лапой сухорослого Табакова по спине, от чего тот чуть ли не припадает к полу. – Говорю же тебе, парень просто не в себе от радости!
- Да не вижу я в нем радости, как-то! – продолжал своё гнуть лейтенант.
- Ой! Надоел ты мне, иди, займись лучше чем-нибудь полезным! – сказал Бранник, выпроваживая из помещения, действительно поднадоевшего лейтенанта.
Пока они болтали, да спорили, я осматривал то помещение, в котором находился сейчас – это было определенно приемная нашего деревенского военкома. Но как я сюда попал, сообразить не могу. Пытаюсь вспомнить последнее, что со мною было и в голове моей всплывают образы – дождь, ветер, боль и… и моя душа!
- КОНЕЧНО! - вырывается у меня, поняв, наконец, как я попал в это злосчастное место.
- Ну, вот и славно, ну, вот и чудненько, что не передумал! – сказал Бранник, который оказывается что-то у меня спрашивал. – Осталось разрешить с тобою несколько формальностей и всё – ты свободен!
«Вернее наоборот!» - всплыло у меня в голове, но вслух не стал ни чего говорить, а лишь последовал приглашению Бранника пройти в его кабинет. Вставая, я посмотрел, во что я был одет – на мне больше не было больничной пижамы с тапочками, на мне были одеты брюки клеш, перешитые полностью сверху вниз, как когда-то я делал, следуя моде. А делал я это не когда-то, а буквально вчера! На мне была так же одета хлопчатая рубашка, трещавшая по швам, а обут я был в черные туфли, настолько сильно обработанные гуталином, чтобы создать эффект «лакированных», что они постоянно пачкали. По пути в кабинет я заглянул в зеркало, закрепленное на стене приёмной, разбивая в пух и в прах свои оставшиеся сомнения.
Нет, мой разум не решил посмеяться надо мной и мои глаза меня не обманывали – в отражении на меня смотрел, став уже незнакомым мне, молодой человек.
Да! Так и есть! Непонятно как, но я оказался в собственном прошлом и видел сейчас перед собой своё помолодевшее отражение. Единственным объяснением происходящего для меня были слова моей души о том, что я, по-видимому, отправился в дорогу, ведущую к преодолению испытаний.
- Ну, что? Дадим им просраться? – прерывает Бранник ход моих мыслей.
- Конечно, дадим! – претворяюсь я, что отлично понимаю, о чем идет речь. Опять я, погруженный в раздумья, суть происходящего не уловил. Но стоит мне напрячься, и я вспомню, что было в этот день со мной… или вернее то, что будет!
- Молодец, молодец! – продолжал расхваливать меня военком. – Вот это настрой!
«Ты думаешь, что перед тобой всё тот же несмышленыш, которому легко промыть мозги?» - думал я про себя, в мыслях обращаясь к Браннику. «Давай, давай! Скажи ещё, что да если б каждый был таким как я!»
- Да если бы каждый был таким как ты, Колгаров! – сказал Бранник, - Ух! Не знаю, чтобы было!
«Побольше фанатиков бездумных, которые попутав идеалы мира простых людей с корыстью правящего люда, будут биться, отбивая правоту на ложь!» - так я думал о том, что бы было; что станет, когда находятся такие люди, о которых говорил Бранник – бездушных и пустых, каким был и я.
Подполковник остановился у своего письменного стола, занимающего треть кабинета, и стал рыскать в кипе бумаг. Видимо он искал мой контракт, который по халатности был отложен не в ту кучу макулатуры.
- Ёпти, ну вот же он! - военком вел себя так будто, открытие чего-либо потерянного на его столе было для него сенсацией.
«Конечно, где же ему еще быть, как не под тарелкою с отварной картошкой с рыбой!» - думал я.
- Извини, Коль, но ты меня застал в разгар обеда! – будто бы читая мои мысли, сказал мне Бранник.
- Да будет вам! – отвечал я в обычной манере, которая бы не высказывала не довольства.
- Ну, вот и ладушки, вот и хорошо! – припеваючи отвечал Бранник, отряхивая от крошек еды контракт.
- Николай, как я уже говорил, нам осталось разрешить с тобою несколько формальностей и всё – ты свободен!
Знаете, о чем в тот момент я подумал? Конечно же, о том, что «а стоило ли вообще подписывать этот клочок бумаги, чтобы меня судьбою после завертело, закружило и выкинуло как не удел?»
Но видимо меня исправить отправили не то, что я подпишу, а то, под чем я оставлю свой автограф.
Документы уже были мною подписаны, и я ни чего с этим поделать не мог. Оставшиеся мелкие формальности, о которых говорил Бранник, было всего лишь желанием выразить благодарность за то, что «еще есть такие осл…то есть люди как я!».
Я больше ни чего, ни хотел слушать и направился на выход, куда угодно, лишь бы было подальше от этого места.
Я выбежал на улицу, где царицею весною пахло; где всё жило и всё цвело, как в сказке. «Как в сказке» - повторил я, думая о том, что мне выпал сказочный шанс ещё раз увидеться с родителями, и проститься с ними, как полагает… Заигравшая было во мне радость, сменилась не понятной мне грустью.
- Увидеться с родителями и попрощаться с ними… и что же это за испытание? Что я сумею постичь из него? Ведь ни чего я не меняю! – я брел по дороге, размышляя и активно жестикулируя, и друг я заметил её. Я увидел свою маму! Она медленно шла навстречу мне, легкая и воздушная, какой я её всегда помнил. Одета она была в свою любимую синюю блузку в крупный белый горошек и юбку, подобранную почти в тон блузке, за исключением желтых горошин вместо белых. Эта юбка мне, увы, никогда не нравилась! Она казалась такой беззаботной и веселой, но, что с ней будет, когда я ей скажу?
Я попытался позвать её, но моё дыхание перехватило, и получилось как-то не уверенно.
- Мама! – закричал я ещё раз и побежал к ней.
Я не различал в её лице ни испуга, ни удивления моему поведению, ведь мне было все равно. Я упал перед ней на колени, обнял её за ноги и, почувствовав, как что-то во мне с диким шумом ломается, я заплакал. «Ты здесь, со мной!» - задыхался я от мыслей. «О, как же это непередаваемо увидеть тебя вновь, почувствовать твой запах и касание твоих рук, ощутить твое тепло, нежность и заботу!» Я был безумно счастлив, обретая назад нечто личное некогда утраченное.
Я потерял способность воспринимать действительность и ушел в себя…
Я пытаюсь вспомнить, как мы дошли до нашего дома, но не могу. Ведь я всецело был поглощен одною ею. Я больше не плакал, но и сказать я так ни чего ей не смог. Не знал, с чего начать. Она так же ни чего не спрашивала, чувствуя, как что-то меня тревожит, но ждала, когда я сам начну. Так мы, наверное, и дошли до дома, в полном безмолвии, гонимые одними мыслями своими.
Я очнулся от оцепенения только, когда скрипнула калитка нашего забора. Я посмотрел на наш дом. Мой отеческий дом, где всё было сделано руками моего отца. Каждый колышек, каждое бревнышко, каждая деталька дома жила его душой.
- Коля, ты чего остановился? – позвала меня мама, выводя из очередного оцепенения. «Это нелегко переживать заново! – думал я. - Интересно, а вернулся ли отец с работы?»
Я улыбнулся матери.
- Всё хорошо, мам (как было не привычно произносить это слово после стольких лет)! Просто мне показалось, что у нас что-то с домом не так.
Мама посмотрела на дом, пытаясь рассмотреть то, что увидел я.
- И что не так, сынок?
- Я думаю, его не мешало бы освежить, покрасив! – соврал я.
- Да брось ты! – махнула мама рукой. - Отец тебе потом освежит! Пойдем лучше быстрей домой, я буду кушать разогревать, ведь и он скоро вернется!
- Хорошо, мам! Как скажешь!
Зайдя в дом, мама тут же побежала хлопотать на кухню, а я уселся на отцовский раскладной гамак. Я хотел пойти с мамой, но моя усталость брала своё. Не заметно для себя, я уснул.
Я не слышал, как пришел отец; ни чего не почувствовал, когда меня пытались разбудить, чтобы я шел спать к себе и проснулся я лишь на утро. Открыв глаза, я сначала решил, что проспал совсем немного, когда услышал, как мама возится на кухне, что-то напевая себе под нос. Я поинтересовался, не приходил ли еще отец с работы, на что мне ответили, что приходил и снова ушел.
- Ээ…в ночную? – я пытался вспомнить, работал ли отец когда-нибудь в ночную.
Мама выглянула из кухни, проем которой выходил как раз в залу, где был я, и удивленно посмотрела на меня.
- Отец, пришел еще вчера вечером с работы, застав тебя спящим на его месте. Он, конечно, немного поворчал, но не стал тебя будить, а я пыталась, но не разбудила. Ни когда не видела тебя таким разбитым. – Я знал, что она так пытается подвести меня к разговору о том, что меня терзало. Ведь от матери ни чего не укрыть!
– Ой, пригорает! – исчезает мама из проёма, и я слышу, как что-то снимают со сковородки, орудуя деревянной ложкой, потом ставят снова на плиту и снова что-то начинает скворчать.
Сладкий аромат свежей выпечки из кухни, будоража мою память. Я прекрасно помню, какие вкусные были у мамы блины. Встаю и иду на кухню. Так и есть – мама печет блины. Я улыбаюсь, смотря на то, как она измазалась в муке.
- Если хочешь есть, - говорит она мне, - то сначала вымой руки, а потом на кухню!
- Да, мам, я и в правду есть хочу! – подхожу к ней и целую её в щеку. – Как всегда пахнет обалденно!
- Обалденно? – удивленно переспрашивает мать. - Не узнаю тебя, совсем! Странно себя ведешь, новые словечки употребляешь.
- ЛУЧШЕ НЕ КУДА! – кричу я и прижимаю её к себе, не боясь испачкаться.
- Поосторожней же! – засмеялась она. – Совсем странный какой-то!
- Не странный, мам, а счастливый! – говорю я.
- Так, счастливый, беги на улицу. Иди на улицу мой руки, заодно водицы свежей принесешь!
Я еще раз чмокаю её в щечку и бегу на улицу и тут же возвращаюсь назад.
- Что? – спрашивает меня мама, смотря, как я суечусь, - Забыл ведро?
- Ага! Забыл, где оно вообще находится!
- Всё-таки, странный! – констатирует мать,. – Вон же за тобою у входа!
- А точно! – делаю я вид, что просто не заметил его. – Я пулей!
Выскочив на улицу, я побежал на право, потом развернулся и побежал налево.
- Черт, не там же! – ругал я себя, ведь колодец был слева.
Добежав до крытой бревенчатой шахты с воротом, я открыл крышку, закрывающую жерло колодца, зацепил ведро за хомут на цепи и бросил его в колодец. Ворот звонко заскрипел по деревянным колодкам, завораживая моё сознание.
«Как же здорово, быть снова здесь как в прежние времена, - думал я, - и стоит ли мне вообще что-либо говорить родителям? Не проще ли остаться здесь…» Не успел я завершить мысль, как что-то страшное сдавило меня изнутри. Я упал на землю, пытаясь, ухватится за воздух, которого мне стало не хватать. Окружающая действительность стала меняться на моих глазах, пульсировать. То я лежал у колодца возле родного дома, то меня уносило неизвестно куда, и я оказывался поглощенным мраком ночи, невиданного мне места. В том, другой реальности по моему лицу были крупные капли дождя. В меняющейся картине действительности я усмотрел, что в той мгле кто-то меня дожидается.
- ТЫ СКОРО БУДЕШЬ МОИМ! – донеслось до моего слуха. Я видел, как это нечто подбирается ко мне, становится ближе. – ОТКАЗЫВАЙСЯ И ДАЛЬШЕ ИСПРАВЛЯТЬ НАМЕЧЕННОЕ И ТОГДА ТЫ БУДЕШЬ МОЙ! – говорило оно мне, обжигая своими словами моё сознание. Опять этот голос, что я услышал впервые по дороге в больницу; голос, который давал мне немыслимые приказы.
Раньше я думал, что это говорила моя душа, теперь же я думал иначе, ведь являясь одним целым, мы не могли друг другу навредить. Но от этого существа я почувствовал опасность; я чувствовал, что если не буду ему сопротивляться, то потеряю себя.
Боль отпустила и наваждение прошло. Я теперь знал, что медлить мне не дадут, так как кто-то открыл сезон охоты на меня – неприкаянную плоть бездушную.
Забыв совершенно о ведре, упавшее в колодец, я поднялся на ноги и поплел в сторону дома.
Мне нужно было завершить то, зачем я сюда явился. Мне надо было объясниться и простится с матерью, отца я уже не надеялся увидеть. Мать ему всё объяснит, и он меня надеюсь, поймет…
Еле держась на ногах, и стараясь как мог, не показывать свою слабость, я зашел в дом.
Увидев меня, мама бросилась ко мне, уронив полотенце, которое она хотела дать мне.
- Что с тобою, сынок? – от испуга она сталась белее белого. – Почему ты мокрый?
«Хреновый из тебя актер!» - думал я о себе.
- Да всё в порядке, мам! - попытался я её успокоить. - Когда бежал назад домой, споткнулся да ведро уронил! Торопился дурень, думал мне блинов не достанется! – соврал я, потирая голень, – Вот, кажется ногу ушиб!
- Ой! – тяжело вздохнув, мама уселась на кушетку у входа. – И вправду дурень, убиваться из-за каких-то блинов! Вон, расшиб себе ногу. Поди, ещё что-нибудь расшиб? Нет, ни чего не болит? – спросила она меня и, не давая вставить слово, продолжила причитать. – Ой, горе горемычное, да ты ж мне скажи, я этих блинов тебе нажарю выше крыши. Ой! Дурень, дурень…
- Мам, я принесу тебе воды! – сходив на кухню, я пришел назад со стаканом наполненным водою и дал его попить маме.
Пока она пила я всё решался с чего же мне начать.
- Мам, мне нужно тебе кое о чем сказать! – начал я. Возможно, этого начала она и ждала, увидев как затянувшееся ожидание в её глазах, наконец-то от неё отстало.
- Что случилось, сынок? – спросила она, прижав обеими руками граненый стакан.
- Ни чего такого о чем бы следовало беспокоиться! – слова мне так и не шли, но я старался. – Я очень люблю вас с отцом и уважаю. Жаль, что мне не дождаться теперь его с работы...
- Что значит «не дождаться», - перебивает меня мать, - куда собрался, что ль?
- Да, да, мам! Но прошу, не перебивай больше, я и так скажу! – мама смотрела на меня своими ласковыми серо-голубыми глазами, в глубине которых ни один смертный потонул. – Я хочу, чтобы ВЫ с отцом гордились мною…
- Мы гордимся! – удивленно сказала мать и запнулась, поняв, что перебила.
- Хочу, - продолжил я, - чтобы вы знали, что ваш сын способный управлять собственною жизнью, собственной судьбою. Вчера я сделал шаг, который не воротишь, поэтому нужно будет мне уехать!
- Что случилось? Что… - мама вновь закипала, и мне нужно было срочно что-нибудь придумать, чтобы её успокоить.
- Я же сказал, что ни чего такого за что пришлось бы вам краснеть! Вспомни, как ты говорила, что настоящий мужчина, если ставит перед собой цели, должен добиваться их свершений. Но если эта цель…
- Но если эта цель, - продолжила она, - не достойная твоей души, то он должен будет оставить её! Я помню, сынок!
- Вот пришло и моё время, чтобы чего-то добиться! Но моя цель меня погонит из дома, и да будут небеса свидетелями, я хотел бы остаться, но…
- Не продолжай, сынок! Мне всё ясно стало, больше ничего не надо объяснять. – Она посмотрела на меня такими печальными глазами, такими добрыми и струящимися надеждой. – Я только надеюсь, что ты нас не забудешь и вернешься вскоре.
- Я буду вас часто навещать! – опустившись перед ней на колени и обняв её за ноги, я вспомнил об их могилке, и прикусил нижнюю губу, чтобы не разрыдаться.
Потом мы долго молчали - я так и сидел, обняв её за колени не в силах более ни чего сказать, а она не пытаясь, что-то из меня вытянуть, ласково поглаживая меня по голове.
«Мне так тебя будет не хватать, мама…»- думал я, всё сильнее прижимаясь к ней.
- Я никогда тебя не оставлю, сын! – слышу я и поднимаю глаза, чтобы встретится с её взглядом. Она улыбается мне и в этой улыбке сокрыта вся моя жизнь, от рождения до исхода. И я понимаю, что её взгляд и её тепло - пока я буду жив, понесу в себе, идя дорогой длинною в жизнь…
Выходя из дома, я прекрасно понимал, что никогда не увижу больше мать. Возможно, не увижусь и с отцом. На миг обрел я смысл в жизни, и вновь я всё терял. Всё рушилось, подобно карточному дому.
«Зачем меня сюда вернули, зачем? - терзали моё сердце мысли. - Чтоб боль свою усилить? Зачем?» - кричал я изнутри.
Идти мне было тяжело, всё наравило развернуться и бросится назад в объятье к матери. Я пробовал бежать, но тело моё отказывалось слушать. Когда я вышел со двора и скрылся из его вида, я припал к земле и разрыдался, снова оплакивая потерю матери.
Мысли, шум, чужие голоса людей из прошлого пчелиным роем отзывались сейчас во мне. Я сжал обеими руками голову и всё затихло. Я был благодарен этой тишине, в которой не было ни одной для меня мысли.
Не знаю, сколько я так пролежал, окутанный тишиной, но когда я поднял голову и открыл глаза, то мне пришлось зажмуриться от слепящего солнца, которое казалось, было повсюду.
Пряча от солнца глаза, я обнаружил, что уже не в деревне. Я оказался в окружении массивных гор, среди каменистой пустыни…