АНАТОЛИЙ КУЛИКОВ - http://www.proza.ru/avtor/1954tolik - ПЕРВОЕ МЕСТО В ИМЕННОМ КОНКУРСЕ ЛЮБОВИ ОЛЕЙНИКОВОЙ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Василий Ершов, автослесарь пятого разряда, лежал на диване и с интересом перелистывал только, что пришедший «Крокодил». За столом сопел и дрыгал ногами сын Василия, тоже Василий Ершов, ученик третьего класса, такой же круглолицый и краснощёкий, как отец. Василий Ершов-младший готовил уроки. Закончив писать, он облегчённо вздохнул и закрыл лежащий перед ним учебник.
- С ответом сошлось? – перелистывая страницу журнала спросил строго Ершов-старший.
- Сошлось. – засовывая тетрадь в портфель буркнул сын.
- Смотри, если подогнал, всыплю. А то, ишь ты, деятель, тяп-ляп и в дамки…
Ершов говорил без злобы, но со значением. В эти минуты он очень уважал себя и поэтому говорил именно так, веско, со значением.
- Что там дальше? Рисуй.
Сын опять вздохнул и вытащил потрёпанный дневник. Ершов ещё перелистнул страницу и стал рассматривать карикатуру разобранного в поле трактора. «Трактора нарисовать не могут, тоже вот ещё, деятели! И, ведь, учились на это, чтоб рисовать, дармоеды.» - подумал он так же без злобы и со значением. Со стороны стола забубнил Ершов-младший.
- Ты чё там, хоронишь кого? Этот…как его…псалтырь чтёшь? А, ну, как следует, по-военному!
- Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний первый гром
Как бы резвяся и играя…
- Грохочет в небе голубом, - по инерции добавил отец. Он знал это стихотворение давным-давно, так давно, что даже слегка удивился, что вспомнил. Видно когда-то заучил его так, что через столько лет оно, как пуля выскочило из уголков его памяти, едва он услышал первые строки. Сын удивлённо уставился на отца.
- Я, брат, тоже его учил, когда как ты был. Вишь, память-то какая. Вспомнил. Ладно, учи дальше,- потеплевшим голосом произнёс Ершов.
- Люблю грозу…грозу…в начале…
люблю грозу в начале…мая
Знакомые с детства слова мягкой трогательной волной прокатились по душе Ершова. Он закрыл глаза и стал вытаскивать из памяти картины детства, пытаясь найти ту, в которой он учит это стихотворение. Вот он прыгает с крыши сарая в сугроб. Страшно было… Кусочки этого страха даже коснулись его и ему стало неуютно. Нет...не то…Вот он стоит у доски после тяжёлой болезни. Учительница, скрывая жалость ставит ему четвёрку. Он видит эту жалость и ему становится тоскливо. Нет, опять не то…
« Интересно, программа не меняется, что ли? Я учил, сын учит, потом его сын будет учить, потом внук сына. А отцы вот так же будут лежать на диване и вспоминать. И мой Васька тоже будет лежать и вспоминать, как я его уроки делать заставлял. А меня, вроде никто не… А, ну да, проверять конечно, проверял. Он занят был очень. Учился и работал. Уважал я его очень, не знаю любил ли, но уважал очень. Да и сейчас уважаю. Трудно сказать за что, ведь не доходило тогда до меня, какого ему, а вот уважал. Точно помню!
А Васька меня уважает? Интересно, что он вспомнит обо мне, об сейчасном?»
Ершов встал и подошёл к столу. Сверх вниз глянул на вихрастую голову сына.
- Вась, ты как ко мне… Ну, в общем, как я тебе…ничего?
Сын поднял удивлённые глаза и молчал. Ждал разъяснений. Ершов сел на стул рядом и стал мучительно подбирать слова, чтобы спросить не подавляя. Ежели вот так вот, в лоб, он может и соврать или вообще замычать ни то ни сё, он это умеет, уже научился.
- Ты представь, Вась. Ты стал взрослым, как я. У тебя сын растёт, как ты, тоже может быть, Васькой назовёшь, и, вот, сын твой тоже будет учить эти стихи. А ты их тоже помнить будешь. Так?
Ершов-младший молчал.
- Понял, а?
- Тогда, может, и учебников никаких не будет. Может просто выпьешь таблетку и – раз всё в голове, и стихи и задачки. Сейчас, пап, наука, знаешь как…это… развивается!
- Фу ты, ну ты, елки-зелёные! Ну, ладно. Пусть таблетки. Я не об этом. Ты вспомнишь как ты тут стихи учил. Так? И меня вспомнишь. А каким вспомнишь? Я, вот, сейчас батю своего вспомнил. Уважал я его очень. Не боялся, ты понял, не боялся, не любил…Я не знал, что любовь-то такое тогда. А уважал очень. Хороший он человек. С большой буквы.
- А сейчас?
- А что сейчас?
- Чё мать тебя письма уговаривает писать, а ты никак?
- Ну, это ты не того… не понимаешь. Мне некогда было… Да и не в этом дело. Письма! При чём здесь письма? Я его без всяких писем люблю и уважаю. И не потому, что он мне родной и, как говорится, вскормил-вспоил. Человек он. Настоящий мужик! Понимаешь, про иных говорят: так…живет, мол, мой старик. Прожил с нами…и всё.. А то и так: плюнут презрительно – какой он отец…так, жили вместе.
Ершов внимательно взглянул в блестящие глаза сына. Встал.
- Ладно, учи. Спросят завтра, чтоб от зубов…
Помедлив, вышел на улицу, и сев на лавочку, закурил. Выкурил две сигареты. Потом поднялся и быстрым шагом направился на почту. Взяв бланк телеграммы он на минуту задумался и торопливым почерком написал корявой телеграфной ручкой « Всё нормально, батя. ЖИВЁМ.»