Ко мне часто приходят люди и задают один и тот же вопрос: откуда во мне такой дар? как вообще наша земля может рождать такие таланты? как я оказался среди простых смертных? и так далее, и тому подобное, один и тот же вопрос, хотя и всякий раз на новый лад.
Обычно я в таких случаях цитирую Томаса Эдисона, который, как известно, сказал, что гений – это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота. Но, что любопытно, пот никому не интересен. Никто не хочет слышать о штудировании классики, мучительном оттачивании стиля, сотнях загубленных страниц и прочих ужасах писательского ремесла, которые, если уж честно признаться, не имеют ко мне ни малейшего отношения. Ведь такой талант, как у меня – либо есть, либо нет, и люди, по всей видимости, это прекрасно понимают, хотя и не подают вида.
«Позвольте, – говорят они, – но как же этот один процент? Он-то откуда взялся? Тут и одной десятой его хватит на то, чтобы перевернуть весь мир».
«Ну вы же должны понимать, – говорю я и хитро улыбаюсь, – что в основе моего успеха – удачная рекламная кампания».
И снова очевидная ложь. К тому моменту когда первые отклики о моих работах появились в газетах и журналах, ими уже дней как десять зачитывалась вся страна. Только тогда критики сумели, наконец, отложить мои книги в сторону и накорябать первые несмелые отзывы, настолько убогие по сравнению с предметом обзора, что это было очевидно даже им самим.
В конце концов, мне приходится выпроваживать людей за дверь, их любопытство остаётся не удовлетворено, они уверены в том, что я вру, а некоторые горячие головы, мысля в духе первобытных людей, хотят зажарить меня и съесть, хотя и не уверены, в каком именно органе заключён мой талант.
А между тем пикантность ситуации состоит в том, что и я сам до недавнего времени не мог понять, что же такое со мной произошло. И только сегодня сумел связать своё преображение из заурядного графомана в великое светило с одним малозначительным эпизодом из своей жизни.
Рассказ мой будет сколь прост, столь и правдив, и, если и не убедит почтенную публику, то хотя бы её позабавит. Поздним вечером в одном столичном баре я познакомился с неким субъектом, который пригласил меня к себе домой поиграть в покер. Был он чрезвычайно настойчив, любезен, и в конце концов я согласился. Обстановка у него дома была самая что ни на есть спартанская: стол, два стула и холодильник с палкой колбасы и бутылкой водки. Ничего лишнего, это мне понравилось сразу. Мы пили, играли, и процесс был весьма приятен, разве что наличие в квартире эха несколько сбивало с толку. Зато мне везло, и я последовательно выиграл сто рублей, холодильник, стол, стулья, а вскоре хозяин уже сидел передо мной в одних трусиках и ёжился от холода. Он хотел сыграть и на трусики, а на мои слова о том, что без них не сможет следующим утром сбегать в магазин похмелиться, сказал, что у него уже всё равно не осталось на это денег. Наконец, он сделал драматический жест – впрочем, уже не в первый раз за этот вечер – и сказал: «Если я проиграю, пусть самое ценное, что у меня есть – чем бы оно ни было, перейдёт к тебе».
Я подумал, что это хитрая попытка всучить мне те же самые трусики, но был уже крепко выпивший и не хотел продолжать бессмысленный спор. Проиграв и эту ценность, которую мы условно оценили в пятьдесят рублей, хозяин нахмурил лоб и предложил играть на вторую по ценности вещь, которая у него есть – чем бы она ни была. Но я подумал, что эту комедию пора заканчивать, поманил его к себе, как будто хотел сказать нечто важное, и, когда он перегнулся через стол, вырубил его точным и безболезненным ударом по затылку.
По доброте душевной я не стал забирать у незадачливого картёжника мебель и даже оставил ему его нехитрую одежонку. Кое-как добрался до дома и рухнул в постель.
Наутро я, несмотря на гудение в голове, решил всё же не изменять своей давней привычке и засел за работу над рассказом, который на стадии замысла был романом, потом сократился до повести, и, наконец, приобрёл свой теперешний объём после разговора с редактором. Работы предстояло ещё немало, правда жизни упорно не ложилась на бумагу, и я всерьёз опасался, что в конце концов от былого великолепия останется не более, чем скверный анекдот.
И вот тут-то правда жизни из меня и попёрла. И неправда попёрла тоже. За следующие сутки, не сходя с места, я написал два рассказа, автобиографическую повесть и первую часть романа-эпопеи – открывающего мой будущий цикл романов-эпопей. Признаюсь, этот дар меня чуть не убил. Я писал как одержимый, боясь, что не успею донести до мира всё, что так неожиданно оказалось в моей голове, и тем самым едва не довёл себя до нервного истощения. Но, в конце концов, успокоился, осознал дар как неотъемлемую часть себя и принялся творить в более спокойном режиме: с восьмичасовым рабочим днём, перерывами на чай и табуном секретарш.
И вот не далее как сегодня, листая местную газету, я наткнулся на фотографию своего карточного партнёра. Из статьи можно было узнать о том, что бедолага сбросился с моста, изрядно напугав случайных прохожих. Но главное, на что следовало обратить внимание, так это на профессию самоубийцы: он был написальщиком поздравительных текстов! Когда людям не хотелось писать на открытке банальное «желаю счастья, здоровья и успехов личной жизни», они шли к нему и получали длинные, оригинальные и как будто бы очень искренни поздравления. Я был потрясён. Просидев десять минут без движения, я отложил в сторону рукопись своего очередного философского трактата, выключил телевизор и пошёл в спальню к секретарше. А что мне ещё оставалось делать?