Он начал на виа Национале, за ним последовал ресторан на виа Тритоне, потом несколько невообразимых коктейлей в кафе на виа Корсо, и там он, наконец, забылся. Но забытье было недолгим, и опять, как наваждение, перед глазами стал возникать ее образ - глаза, волосы, губы. Он встал, шатаясь вышел из бара, и поплелся дальше по старинным узким улицам, мимо фонтана Треви, не замечая, как его толкают туристы. Ему хотелось только одного - вырвать ее из своей памяти, но как раз этого ему никак не удавалось. Разве можно забыть самое яркое, что было в жизни? Возможно ли не вспоминать часть себя, причем лучшую часть? Это все равно, что не дышать и не видеть… И опустив голову, он медленно брел куда-то.
Отчего-то внушил себе, что если как следует напиться, то ее образ покинет его, и налег на джин, коньяк, виски, коктейли. В два часа ночи очнулся на диване в каком-то баре в районе Траставере. С трудом найдя хозяина заведения, сунул в руку сонного мужчины крупную денежную купюру, и тот выпустил его из уже закрытого бара на улицу - в холодную, пугающую мглу. Он зашагал прочь - по узким лабиринтам переулков, по мрачным кварталам, туда, где могли обокрасть, побить, отобрать все, что у него было. Он шел в неизвестность, и ему было все равно. Хорошо, что мимо проезжал ночной автобус, и решив не испытывать судьбу, он сел в него и поехал в ночь.
Ночь. Раньше он любил ночь с ее манящими огнями, таинственностью, каплей адреналина в крови и время от времени гулял по ночному Риму. Потом, когда он встретил ее, то полюбил ночь еще больше… Ночью он спал с ней. Вдвоем, в шикарной спальне, на большой дубовой кровати; ее шелковые волосы касались его щеки, и от нее пахло морем и счастьем. Счастьем был наполнен воздух спальни, он улыбался во сне и обнимал ее за плечи, и не только за плечи. Так было вчера, и он думал, что так будет всю жизнь, но… потерял ее. Потерял только сегодня утром и, о, Господи, только бы не навсегда!
Лучано ехал по Риму и ясно понимал - ему нельзя домой. Там остался ее запах, под подушкой лежит ее ночная сорочка, в шкафу висят ее вещи, - вот только ее самой там нет. Она покинула его дом сегодня утром, не забрав практически ничего с собой, и Лучано знал – гордость не позволит Ей вернуться. Ему надо как-то умолять Ее, стоять на коленях и тогда, быть может, она сжалится. Он бы с удовольствием стоял и упрашивал, но не знал, как Ее найти. Он пытался позвонить ей уже полсотни раз, но ее телефон был отключен.
Иногда спасительным светом надежды приходила мысль: может быть, она придет за своими вещами? Но надежда сразу гасла: лучше, чем кому-либо другому, ему было известно - из-за блузок и юбок она точно возвращаться не станет.
Почти силой Лучано заставлял себя не думать о ней, и не мог. После нескольких попыток он смирился и стал вспоминать тот день, когда впервые увидел ее. Со дня их знакомства прошло чуть более года, но Лучано был уверен, что началось все раньше, намного раньше. Это было в октябре месяце… двадцать четыре года назад, тогда ему только исполнилось восемь лет.
В пятницу вечером отец усталый пришел с работы. Они, как обычно, вместе поужинали, и Лучано собрался снова убежать на улицу, чтобы продолжить свою игру с друзьями, но папа подозвал его к себе:
-Послушай, завтра я поеду во Флоренцию и, если хочешь, могу взять тебя с собой, но встать придется очень рано.
-Я поеду, папа. Я очень хочу поехать! - прокричал Лучано.
-Тогда иди в постель. Завтра я разбужу тебя, - усмехнулся отец.
И Лучано не пошел, он побежал в свою комнату, разделся и лег спать, вот только заснуть ему никак не удавалось. Ворочаясь, он все пытался представить себе, какая она – Флоренция!? Раньше он никуда не выезжал из своего маленького городка, находящегося южнее Рима, но завтра, наконец-то, ему предстоит его первое долгожданное путешествие.
Под утро, когда, казалось, он только-только закрыл глаза, отец разбудил его. Лучано моментально оделся, и вместе они пошли на вокзал. Он держал большую натруженную руку и еле поспевал за отцом, делая за один его шаг два своих. Сначала они доехали до Римского Термини и почти сразу сели в поезд, направляющийся во Флоренцию. И там, в поезде, папа наклонился к нему и сказал:
-Послушай, сынок, сегодня тебя ждет чудо. Смотри, не пропусти его.
Маленький Лучано, распахнув свои большие восторженные глаза, стал быстро-быстро думать:
«О каком же чуде говорит отец? Наверное, в этой Флоренции есть большой магазин игрушек, и мы обязательно пойдем туда. Папа купит мне огромную пожарную машину, у которой будет выдвигаться лестница. А еще в этой машине будут маленькие человечки в красных костюмах и касках. Нет, а может, мне выбрать вертолет? Вертолет, наверное, даже лучше. Я один раз видел такой красивый у мальчика из нашей школы».
Лучано мечтал об игрушках всю дорогу. Его семья жила бедно и даже на Рождество и в дни рождения детей родители дарили что-то из одежды и обуви, и почти никогда - игрушки. Лишь изредка, тайком от отца, мама покупала мальчикам маленькие дешевые машинки, которые очень быстро ломались.
«Что же выбрать?» - думал Лучано. – «Вертолет? А, может быть, попросить корабль? Такой белый, большой, чтобы было несколько палуб и крошечные иллюминаторы?»
Он несколько раз хотел спросить у отца, сколько игрушек он сможет ему купить, но, посмотрев на него, не решался задать свой вопрос. У папы было какое-то другое выражение лица: совсем не то, усталое и озабоченное, которое он видел всегда. Сейчас он смотрел в окно вагона, и Лучано видел, как он чуть заметно улыбается.
И Лучано тоже начал глядеть в окно - сколько же там было интересного! Они проезжали города, поля, небольшие деревенские домики, и все это, казалось ему, было из сказки. Поезд скользил мимо гор, рек, кипарисов, пасущихся коров и овец, а мальчик представлял себе, что разыгрывает кукольный спектакль - меняет декорации, играет крошечными машинками и человечками, маленькими домиками и деревьями. Вскоре Лучано заснул, и ему снилось что-то очень хорошее, правда он не мог бы вспомнить, что именно.
И вот, наконец, поезд прибыл во Флоренцию.
Они вместе выходят на вокзал Санта-Мария Новелла, отец берет его за руку и ведет куда-то по узким мощеным улицам.
Во Флоренции намного прохладнее, чем в его городе, и Лучано с интересом рассматривает осенние, охристо-красные наряды деревьев. Они проходят мимо старинных домов, красивых церквей, строгих дворцов, и оказываются на большой площади, где, загораживая собою не только соседние здания, но и половину неба, высится огромный собор. Мальчик старается охватить его взглядом, и понимает, что это и не собор вовсе, это… гигантское облако, которое как-то сумели затащить на землю и превратить в камень. Белое, резное, ажурное, воздушное, - оно притягивает лучи солнца, отражает золото листьев и нежную зелень травы, убегает ввысь вместе со своими арками, нишами, статуями, украшениями, и парит в голубом небе, таком далеком для нас, и таком родном и близком для него.
-Это Санта Мария дель Фьоре, - объясняет папа. - А рядом колокольня Джотто. Посмотри на купол собора, сынок - это знаменитый купол Брунуллески. Но нам надо торопиться, пойдем.
И он тащит сына за руку дальше.
-Папа, а здесь магазин игрушек такой же большой и красивый, как этот собор? – спрашивает Лучано.
-Не знаю, а зачем тебе магазин игрушек? – удивляется отец.
-Но как же? Ты обещал сегодня, что купишь мне игрушку. Ведь правда? – с мольбой в голосе и надеждой в глазах вопрошает маленький Лучано.
Отец нахмурил брови:
-Я обещал тебе чудо. И ты скоро увидишь его, но это не игрушки.
Слезы у Лучано закапали из глаз сами собой. Он начал вздрагивать всем своим хрупким тельцем, всхлипывать, а обида горьким комом застряла у него в горле. Заметив, что сын плачет, отец присел перед ним на корточки:
-Послушай, сын, ты уже взрослый. Ты должен понять, что чудо – это не только игрушки. Иногда чудо - это что-то большее. А теперь успокойся и пошли.
Папа поднялся и направился дальше, а Лучано… Еще несколько минут назад он так упоительно играл в своем воображении вертолетом и машинкой,… один миг и у него отобрали все, оставив пустые слова. Он старался не плакать, стискивал зубы, но слезы, не переставая, катились по его щекам. И он плелся следом, не видя ничего вокруг, смотря только себе под ноги, пока случайно не взглянул на отца. Мальчик никогда не видел его таким. Он почувствовал, что этот большой, сильный, суровый мужчина сейчас сильно волнуется и куда-то очень торопится, и смотрит не как обычно себе под ноги, а вверх – на бесконечное, голубое небо Флоренции.
Вскоре они вышли на большую площадь, где в открытой лоджии стояли красивые статуи. Лучано замедлил шаг – ему хотелось задержаться, чтобы рассмотреть их получше, но отец потянул его вперед. Они свернули за угол и оказались между двумя дворцами, соединенными аркой. Остановившись у входа в один из них, папа постоял несколько секунд, глубоко вдохнул и сделал шаг к двери. Вместе они медленно вошли во дворец.
Пока отец покупал билеты, сын вертел головой по сторонам, надеясь отыскать то интересное, необъяснимое, загадочное, что заставило волноваться его взрослого отца как ребенка, но не увидел ничего стоящего.
-Послушай, Лучано, - папа подошел к нему, - это знаменитая галерея Уффици, и здесь находятся самые лучшие картины в мире. Давай свою руку, нам нужно наверх.
Они поднялись по лестнице, пролет за пролетом, и вошли в длинный коридор, одну сторону которого занимали красивые статуи.
- А теперь ты ходи здесь один, - сказал отец, - ходи и смотри, и ты встретишь свое чудо, потому что в этом здании хранится великое множество разных чудес. Не бойся, я найду тебя.
Он отпустил его руку и ушел, растворившись в толпе. А Лучано остался.
Сначала ему стало страшно, но быстро увязавшись за группой туристов, он попал в большой зал, где висело несколько красивых полотен. Маленький Лучано стал внимательно рассматривать их. Он переходил от одной картины к другой, а затем, сам не заметив как, оказался в следующем зале и там он увидел то, о чем ему говорил отец. Он увидел чудо.
Это нельзя было назвать картиной, это действительно было чудом. Самым прекрасным чудом, которое он, бедный мальчишка, видел за свои восемь лет.
Со стены прямо к нему, по волнам, приближалась бесподобно-красивая девушка. Она стояла на краю огромной раковины - нежная, грациозная, восхитительная. Первое, что поразило Лучано, были ее волосы - очень длинные, тяжелые, золотые. Локоны развевались на ветру, огибали фигуру и падали ей на грудь. У девушки были тонкие брови, чуть тронутые румянцем щеки, розовые, правильной формы, губы, а от ее мраморно - белой кожи исходил свет. А потом Лучано увидел ее глаза: грустные, большие, светло-карие... Он сразу понял, что это богиня. Только у богини могли быть такие совершенные линии тела, такой изумительный поворот головы. Для себя Лучано решил, что она богиня красоты - небесной, чистой, юной, невозможной красоты.
Он стоял перед картиной, и та оживала в его сознании. Он слышал плеск волн, вдыхал соленый запах моря, смешанный со сладким запахом белых роз, чувствовал освежающую прохладу воды, жмурился от золотого блеска волос, вглядывался в удивительно нежные, женственные черты лица богини, в ее грустные глаза, и ему так хотелось побыстрее вырасти для того, чтобы защитить ее, подарить все дары на свете, развеселить ее, и тогда, может быть, она улыбнется ему?!
Прошло немало времени, прежде чем он заметил, что на картине нарисован кто-то еще. Сначала Лучано никак не мог сообразить, что общего у его богини с этими персонажами. Его раздражал надувающий щеки юноша, висящий в воздухе, он не понимал, зачем здесь девушка с покрывалом, стоящая на берегу моря. Но потом подумал, что художник специально нарисовал рядом с золотоволосой красавицей простых, обыкновенных людей для того, чтобы каждый мог почувствовать - именно она, неземная, волшебная, притягивающая, и есть истинное совершенство.
Он стоял так очень долго, растворяясь в своих мечтах, а потом увидел, как взрослые подходят ближе к картине и что-то читают. Он тоже подошел, на табличке было написано: «Боттичелли. Рождение Венеры».
-Венера, богиню зовут Венера,- проговорил вслух Лучано.
Пора было уходить, он сделал несколько шагов к выходу, но словно что-то потянуло назад, и он обернулся. Еще раз посмотрел на Венеру, стараясь запомнить, сохранить в памяти ее всю - вплоть до самой мельчайшей черточки, до самого тонкого оттенка золота ее волос, зажмурился на секунду…, потом открыл глаза и быстро вышел из зала.
Маленький Лучано очень внимательно осмотрел весь этаж. Многие полотна ему понравились, какие-то заинтересовали, несколько картин ему были совсем не понятны, но чуда он больше не встретил.
«Чудо должно быть одно», - сказал сам себе Лучано, и в этот момент увидел отца. Папа шел ему навстречу и улыбался широкой, открытой, счастливой улыбкой, и он тоже стал улыбаться ему в ответ.
Это был удивительный день. Они вместе поднимались на колокольню Джотто и видели великолепный, величественный, темно-коричневый купол близко-близко. А внизу черепичные красные крыши, белые домики, ставни, террасы, узкие извилистые улицы, а сверху небо - голубое, чистое небо Флоренции. И почему-то Лучано казалось, что здесь другое небо, отличное от неба над его городом. Что только здесь, во Флоренции, это небо создает изящные, резные, удивительно красивые соборы, отделывает их квадратами белого, розового и зеленого мрамора, а внутри рисует строгие лица древних людей.
И после, уже дома, в родном городе, он часто-часто вспоминал богиню, шедшую к нему по волнам, колокольню Джотто и флорентийское небо.
Пять лет, пять счастливых лет подряд он в свой день рождения просил отца отвезти его во Флоренцию. И они вместе ехали на поезде, гуляли по мосту, на котором стоят дома. Он сбегал вниз по площади перед палаццо Питти, рассмотрел все статуи в лоджии Ланци, и каждый раз они ходили в галерею Уффици, где мальчик любовался на Венеру, идущую к нему по волнам.
Так было пять лет, а потом… умер отец.
Лучано оторвался от своих мыслей и стал внимательно всматриваться в окно автобуса. Он не любил тот период своей жизни, и старался не вспоминать его.
Автобус остановился, и в него с шумом загрузилась большая компания юношей и девушек, которые громко разговаривали, смеялись и шутили. Лучано почувствовал, что его начинает раздражать весь этот гам, отвернулся к окну и незаметно для себя опять погрузился в воспоминания.
Венера… После того, как ему исполнилось 18 лет, он начал искать ее. Не сразу стал отдавать в этом себе отчет, он вскоре понял, что ему нравятся девушки только с рыжими волосами и светлой кожей. Он искал богиню, и это было трудно. Нет, он не гонялся за такими девушками специально, но заметив на улице золотоволосую представительницу прекрасного пола, всегда старался зайти вперед и посмотреть ей в глаза. И если девушка была молода и красива, а глаза у нее были светло-карими, Лучано считал, что происходит чудо. Но такие встречи были редки. И в тех немногих случаях, когда он видел «богиню», завязать с ней знакомство удавалось не всегда. Так, в поисках, проходили год за годом.
Лучано видел, что понравившиеся ему красавицы далеки от идеала. Он понимал, что найти возлюбленную с золотыми волосами, изумительной фигурой и грустными глазами почти невозможно. Но, все-таки, у него были избранницы, и с одной из них он прожил около года, но, к сожалению, у нее оказался несносный характер. Он долго мучался, но потом решил с ней расстаться.
После тридцати лет он сказал себе: «Все, хватит. Нельзя постоянно гоняться за Венерой. Богини живут на небе, а не на земле», и вскоре сделал предложение своей темноволосой сотруднице, с хорошим спокойным характером и милой улыбкой. Все шло хорошо, уже был намечен день свадьбы, и сейчас, наверное, он был бы отцом семейства, если бы не одна встреча, изменившая все.
Спустя месяц после помолвки Лучано вместе с невестой решил зайти выпить по чашечке кофе в кафе «Греко». Если бы они зашли туда на полчаса раньше, то ничего бы не произошло. Если бы они не стали так долго изучать меню, а только выпили бы кофе и сразу покинули кафе, то жизнь его и дальше продолжала бы течь по размеренному, спокойному и… невыносимо-скучному руслу. Но случилось по-другому: Лучано с невестой сели за столик, долго выбирали, ждали заказ, потом неспешно пили восхитительно-крепкий, ароматный напиток и в этот самый миг в кафе зашла Она.
На этот раз это была действительно богиня – стройная, юная, прекрасная, с золотыми волосами, белой мраморной кожей и большими, грустными, светло- карими глазами. И Лучано забыл обо всем. Он поставил на блюдце крохотную чашечку, и мир вокруг него перестал существовать. Были только он и Венера...
О том, что, рядом с ним сидит его невеста, о том, что он помолвлен, он даже не вспомнил.
А богиня подошла к стойке бара, заказала что-то и грациозно села на высокий стул…
Дальше? Что было дальше?
Лучано не было стыдно перед невестой, когда она плакала при разрыве помолвки. Он не чувствовал себя виноватым перед ее родителями. Его мать перестала с ним разговаривать, и это, правда, его немного удивило. Но, главное - была она.
Богиня сначала отвергла его ухаживания, когда он тут же, в кафе, подошел к ней и предложил познакомиться. Она с негодованием указала ему на то, что он не один, никак не соглашаясь ни назвать своего имени, ни дать ему свой телефон, а он, не слыша упреков бывшей невесты, был как больной.
Только спустя месяц после их встречи в кафе «Греко», после того, как Лучано ходил за ней неуклонно по пятам, узнал ее адрес и телефон, она, наконец, согласилась пойти с ним вместе в кино.
Ее звали Марина, и у нее не было недостатков.
Иногда Лучано казалось, что Марина действительно родилась из морской пены – она была другой. Совершенно другой.
Ей не нравилось ходить по магазинам, ее самой любимой одеждой были джинсы и свитер. Она была равнодушна к золоту и роскоши. Когда в начале ухаживаний Лучано задаривал ее цветами, она вежливо улыбалась, принимая от него огромные букеты, и ставила их в дальний угол комнаты. Потом Лучано принялся за украшения, но она быстро остановила его, наотрез отказавшись принимать в дар бриллиантовые сережки. «Это слишком дорого», - просто сказала она.
Она не любила много разговаривать, очень редко болтала по телефону. Лучано казалось, что она жила в каком-то своем, внутреннем мире. Через некоторое время он понял, что больше всего на свете ей нравятся две вещи: книги и кофе.
Они стали жить вместе спустя три месяца после их знакомства, и около месяца Лучано не мог поверить, что это действительно с ним происходит. Он не сразу осознал, что можно быть настолько счастливым. Вскоре Марина - по его настойчивому совету - бросила работу, а он?
Лучано чувствовал себя королем, победителем, Александром Македонским, завоевавшим почти весь мир, потому что она улыбалась ему, потому что ее глаза перестали быть грустными. За последний год он сделал прорыв в карьере, все успевал по службе, стал зарабатывать в два раза больше денег. И все это было для нее. Для нее, потому что ему безумно нравилось, как Марина хвалила его, когда он рассказывал ей о своих успехах. Лучано обожал ходить с ней в дорогие рестораны, покупать ей старинные книги, постоянно делать маленькие подарки. Он свозил ее во Флоренцию и показал Венеру, с жаром доказывая, что Марина как две капли воды похожа на красавицу с полотна Боттичелли. Что именно она и есть единственная, настоящая, современная богиня красоты. Но Марина в ответ смеялась и говорила, что он все выдумал.
Для него она была идеалом, но, к сожалению, только для него одного. Никто из друзей и знакомых Лучано ее не принимал. Причина была проста – она была русской. Мать не могла простить ему разорванной помолвки, а друзья считали, что русские женщины не могут быть хорошими женами, и что Марина живет с ним только из-за корыстных интересов.
Это и сыграло с Лучано злую шутку.
Вчера, вернее уже позавчера, после работы он с компанией пошел в бар. И весь вечер его друзья и сослуживцы твердили ему одно и тоже: «Лучано, не будь дураком, Марине нужны от тебя лишь деньги». А он выпил слишком много, выслушал большое количество нелестных слов о русских женщинах и о Марине, в частности, и что самое худшее, - как полный кретин – он поверил этим словам. Словам, сказанным кем-то из-за зависти к его быстрому продвижению по служебной лестнице, произнесенным из-за незнания, непонимания. Он поверил лжи, поверил в то, что не было правдой.
Уже под утро, злой и раздраженный, он пришел домой. Когда открыл дверь, Марина, измотанная, с темными кругами под глазами, одетая в джинсы и футболку, вышла ему навстречу.
-Где ты был? – спросила она.
-У нас на работе была вечеринка, - зло буркнул он в ответ.
-Ты мог бы мне позвонить, я же волнуюсь! Я еще не ложилась спать, постоянно звонила тебе, но ты не отвечал.
Марина говорила с упреком, но спокойно. Она не кричала, нет, но его, отчего-то, понесло. Что пришло ему в голову в тот момент, из-за чего вылетели из его рта эти отвратительные фразы, сейчас он не мог понять. А вчера рано утром он произнес:
-Почему ты волновалась? Тебе разве не все равно, что со мной будет? Тебе нужны только мои деньги, квартира, итальянское гражданство и машина. Ведь так? Ах да, я понял, мы же еще не женаты, и пока тебе принадлежат лишь деньги, и ты ждешь всего остального.
Он увидел, как расширяются ее глаза, и, если бы тогда он не был настолько пьян, то почувствовал бы, какую огромную глупость произнес. В тот миг еще можно было все поправить, но… он не понял ее взгляда. Он ничего не понял!
Марина ответила:
-Ты же знаешь, я живу с тобой не ради денег.
Видно было, как она старалась сдерживать себя, пыталась его образумить, но подобно глупому упрямому ослу, он продолжал:
-Нет, дорогая. Тебе нужны только мои деньги и гражданство. Да, и еще квартира. Если ты найдешь кого-нибудь побогаче, ты сразу уйдешь к другому.
Лучано повторял фразы, которые весь вечер твердили его знакомые, и даже не понимал, что делает ей больно.
Марина ничего не сказала. Молча отвернулась и ушла в дальнюю комнату, туда, где были ее книги.
А Лучано принял душ и лег спать. И когда он ложился, в его пьяной голове не проскочило и мысли, что этими словами он сломает себе жизнь. Как же он после ругал себя…!
А тогда он сразу заснул крепким сном. Это было вчера в шесть часов утра. Ровно 24 часа назад.
Автобус ехал и ехал. Лучано смотрел в окно на начавшее сереть небо, на темные дома и улицы и чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Но тошно было не от количества выпитого, а от мерзких слов, произнесенных им самим всего лишь сутки назад.
Проснувшись около часа дня, он быстро пришел в себя и вспомнил весь ужас утреннего разговора. Торопливо натягивая джинсы, он подбирал слова извинения и безумно желал только одного - хоть что-то поправить! Он вбежал в дальнюю комнату, но Марины там не оказалось. Тогда начал обследовать квартиру. Как и прежде, в шкафу висела одежда Марины, стояли ее туфли, в коридоре лежала ее сумочка, которую они вместе недавно выбирали в дорогом магазине, но самой Марины не было нигде. А он даже сначала не понял, что она ушла… ушла насовсем.
Он ходил по квартире и везде натыкался на ее вещи. Только когда во второй раз зашел в ту комнату, где была библиотека, обратил внимание на стол. На столе были аккуратно сложены деньги и несколько пластиковых карт, причем к каждой из них была приколота бумажка с написанным ПИН кодом, рядом лежали ключи от машины и квартиры и записка, на которой было написано лишь одно слово: «Прощай». И тогда Лучано осознал: это конец.
Он еще пытался что-то сделать, звонил, пробовал найти ее через знакомых, но безрезультатно - никто не знал где она, а Маринин телефон молчал. Потом он стал разбирать ее вещи. Как вскоре выяснилось, она забрала только свои документы, несколько самых необходимых предметов одежды и книги. Причем самые дорогие, подаренные им книги, остались на своих местах, а взяла она лишь те, с которыми приехала к нему. Ей действительно не нужны были его деньги, он же совершил низкий и подлый поступок.
«Я подлец!» - сказал сам себе в сотый раз Лучано. Но не это было самое страшное. Больше всего на свете он боялся потерять ее. И даже сама мысль о том, что возможно он больше не увидит Марину,… убивала. Как с этим можно жить дальше?! Он не знал ответа.
Автобус подъехал к остановке и Лучано вышел из него. Продолжая ругать себя, глядя только под ноги, он шагал куда-то, не замечая ничего вокруг. Очнулся спустя минут двадцать. Осмотрелся по сторонам – везде незнакомые, неинтересные, одинаковые дома. Лишь отыскав название улицы, понял, что это другой конец города. Он решил не ловить такси, и отправился домой пешком. Он шел в дом, где еще жила частичка Марины, но самой ее уже не было, и самое ужасное - в ее уходе был виноват только он, он один.
_____________
В девять часов утра Марина ехала в электричке, идущей в аэропорт Фьюмичино. Она перестала плакать, лишь продолжала немного всхлипывать от душившей ее обиды и заставляла себя не думать о том, что произошло. Она вспоминала Россию, и больше всего ей хотелось увидеть снег.
«Господи, я так соскучилась по снегу! Сейчас конец ноября и у нас, наверное, уже все белое. Как красиво, когда снежные пушистые шапки везде - на домах, фонарях, деревьях, а вокруг бесконечно–длинное, сияющее покрывало и лежащие на нем голубые тени деревьев. Глаза слепнут от яркой белизны, и невольно устремляешь взор вверх, в небо, а там, на голубом фоне плывут золотые купола церквей. Ветви деревьев облеплены снежными хлопьями, мороз рисует узоры на стеклах, а из труб идет дым. Пахнет чем-то родным, близким, а в морозном воздухе слышны нежные, властные, мелодичные колокольные перезвоны… И скоро будет Новый год. Как давно я не встречала Новый год дома!».
Закрыв глаза, Марина мечтала о русской зиме все полчаса поездки до аэропорта, и как только приехала, прямиком направилась к авиакассам. Очереди не было, и она попросила у кассира билет в один конец до Москвы на сегодняшний день.
-Сегодня рейсов в Москву нет. Ближайший рейс будет через четыре дня, -ответила ей молоденькая девушка. – Вы будете брать билет?
Марина несколько секунд ошарашено смотрела в окно кассы - такого она себе, почему-то, не представляла. Потом выдавила из себя:
-Нет, - и отошла.
Она пошла в кафе в аэропорту, взяла чашечку кофе и стала думать:
«Итак, подведем итоги. У меня нет денег, нет дома и, что делать дальше, я не знаю. Я хотела лететь домой, но билетов нет. Домой… Но там, в России, ведь дома уже нет. Бабушка умерла два года назад, в ее квартире живет мой родственник, который вряд ли жаждет меня видеть…»
Она покинула Родину почти сразу после перестройки, и приезжала домой каждый год почти на все лето, поэтому хорошо знала, что было там, в ее стране.
Перестройка. Когда Марина слышала это слово, она невольно морщилась. Это слово было ей противно.
Чтобы понять, что значит перестройка в России, надо вспомнить два постулата. Постулат первый: в Советском Союзе не было частной собственности и, как следствие, не было очень богатых людей. Да, были весьма состоятельные личности, близкие к верхушке власти, которые владели имуществом, принадлежавшим государству, как своим собственным. И постулат второй: вещество не возникает из ниоткуда и не исчезает в никуда. Вот в принципе и все.
Что было до перестройки? Огромная страна более-менее равных по материальному положению людей. Что стало? Некоторое количество миллиардеров, возглавляющих списки толстосумов планеты земля и… почти 80 процентов нищего населения страны.
Откуда же образовались несметные богатства этой маленькой группы безумно богатых господ?
Вспомним второе утверждение. Да, именно так, деньги не берутся из ниоткуда, они отбираются у 80 процентов населения России и присваиваются очень немногими влиятельными персонами. Они сделали это, как и революционеры более 70 лет назад, просто отобрали и поделили. Но сумели провернуть такую масштабную аферу без крови, и пресса твердит, что мы должны быть им благодарны. Но Марина никак не могла взять в толк - за что ей надо быть благодарной?
Она пыталась понять произошедшее, читала книги, написанные этими самыми «новыми русскими» господами. Конечно, там не было сказано всей правды. «Благодетели России», как теперь они сами себя считали, старательно описывали, как они много работали, сидели ночами. И еще, как-то вскользь, сказано что-то про акции. Ключевым словом были «акции». Большинство людей в многомиллионной стране работали на износ, но им, так же как и Марининой бабушке, которая вкалывала на трех работах, хватало полученной зарплаты только на то, чтобы не умереть с голода.
Акции – именно они стали путем к успеху этих баснословно богатых людей. Приватизация открыла им дорогу в золотое будущее: элитные квартиры, машины, яхты, заводы, девочки и снова по кругу - машины, яхты, квартиры.
Так почему же у них появилась возможность скупать акции пачками, вернее вопрос следует задать по-другому: отчего люди ринулись продавать те акции, которые им принадлежали?
Да, по телевизору говорили, что ценные бумаги могут принести доход, что на них можно хорошо заработать, но большая часть россиян, вопреки заверениям властей, продолжала старательно избавляться от них. Отчего? Неужели русские настолько глупы?
Дело не в глупости. Причина в том, что жителям многомиллионной страны не на что было жить. Да, именно так, вот только об этом до сих пор стараются не вспоминать.
Сначала по всей стране закрывались заводы и фабрики, не выплачивалась зарплата, очень многие остались без работы. А потом за дело взялись «профессионалы приватизации». Были выпущены акции, которые в основном скупались мальчиками-мажорами - детками родителей из партийной элиты: у них-то денег было хоть отбавляй. Народ продавал акции, а они скупали и скупали их пачками. Продавали потому, что надо было на что-то покупать продукты, растить детей, одевать и собирать их в школу.
Все гениальное просто, а новое – хорошее забытое старое. VIP персоны смогли сделать это: отобрать у миллионов и поделить между собой.
Что же это было? Очень четкий расчет кучки сильных людей, приближенных к власти, или просто так получилось? «Хотели как лучше, а получилось как всегда», или «рассчитывали так, а получилось еще лучше»?
На этот вопрос вряд–ли жители России когда-нибудь услышат честный ответ. Даже вечный и незаменимый менеджер страны, который непосредственно принимал участие в этом самом дерьме, никогда не скажет правду, хотя прошло много времени и, вроде бы, все забылось.
С чем, в итоге, осталась Россия?
После нескольких лет так называемой перестройки не более 3 % населения страны оказались дико богатыми. Загородные виллы, ламборждини, модели с ногами, как железнодорожные пути - длинными и бесконечными; огромные и не очень корабли, вертолеты - все это просто цветочки. Этим трем процентам принадлежат практически все ресурсы нашей необъятной Родины. Да, отчего-то так получилось.
А остальные? Остальные 97% населения России?
Не более 20 % населения смогли привыкнуть, открыть свой бизнес, в основном незаконный на первых порах, который со временем стал легальным. Ну а 77% населения шестой части суши, стали… нищими. Просто нищими. Вот так.
С годами их жизнь немного улучшилась - уже не ели просто голые макароны, как в годы перестройки, к макаронам стали покупать мясо. Можно было даже накопить денег и съездить на юг, например в Турцию. Вот только приходилось выбирать: или ехать в Турцию, или лечить, скажем, зубы - и то и другое по бюджету уже не проходило.
Но знаете, самое противное не это. К потери материальных благ русские уже привыкли, вернее, были приучены собственным государством. Обидно то, что воровство приватизаторов, их преступления против народа остались абсолютно безнаказанными. Разрушен механизм объективной, независимой оценки действий богатых людей. За деньги в новой России можно решить любую проблему. Построено новое государство - демократическое, вот только куда-то полностью ушли нравственные принципы, и начисто пропала честь.
С началом перестройки в тюрьме сидели только очень мелкие воры, а крупные занимались «бизнесом». Они нажали красную кнопку безнаказанности, коррупции, продажи всего и вся за деньги. Кнопка нажата. Сейчас что-то пытаются сделать, предпринять какие-то шаги, но все тщетно - коррупция только растет. Почему так происходит? Потому что никто из тех, кто воровал тогда у миллионов человек, не наказан. И это запустило механизм: «Если ему можно, то почему мне нельзя»? Интересно, хоть у кого-то в России есть внятный ответ на этот вопрос?
А затем начался новый этап. Теперь, пользуясь подобострастием судебных инстанций перед властью, чиновники всех рангов и бизнесмены принялись решать свои насущные проблемы. Им можно все: в России нет такой структуры, которая может… нет, даже не осудить, а дать правдивую оценку их поступкам.
Правда - какое исконное, старое слово. А если задать, казалось бы, очень простой вопрос: когда в России слышали правду в последний раз?
Ответ оглушительный - около… 100 лет назад.
Да, были мелкие, краткие потуги, бесконечно крошечные, с урезанной иногда до неузнаваемости правдой. И что самое удивительное, это положение вещей устраивает очень многих. Одним есть что скрывать, другим так не хочется думать и анализировать, куда уж лучше - на диван и смотреть телевизор, а там все такое родное, знакомое, одинаковое изо дня в день заученное вранье.
«Народу хлеба и зрелищ, им и этого вполне достаточно», - и мы это съели с превеликим удовольствием.
-Да, как же хорошо и правильно, - отвечаем мы в ответ, видя, как очень честный чиновник на свою зарплату покупает дом на Рублевке, самолет и виллу у моря, как отпрыск «высокого человека», совершив убийство, остается безнаказанным, и как некоторые богатые люди, делая на благотворительности очередную пиар-акцию, предпочитают поскорее о детях забыть, причем навсегда. А родители и дальше будут собирать по крохам на бешено дорогие лекарства, дети и дальше, увы, будут болеть и умирать, и ни одному чиновнику в России даже не придет мысль, что не надо никакой благотворительности, а надо так изменить законы, чтобы из бюджета оплачивалось полное лечение всех детей, потому как на покупку золотых кроватей для МВД в бюджете средства есть, а на детей, как всегда, нет. (Что Вы, там же свои, а тут… дети, причем чужие…).
Марина сидела и смотрела на взлетающие самолеты, и ей хотелось домой, туда, далеко-далеко за Альпы. Но там ее никто не ждал.
После смерти бабушки она не нужна дома никому, совсем не нужна. Там остался ее единственный родственник Сергей, который сейчас жил в бабушкиной квартире. И она ясно представила себе, как приедет в любимой город, позвонит в до-боли знакомую дверь, как он откроет ей. Конечно, он будет расспрашивать ее о делах, а что она ответит ему? «У меня нет дома, нет работы, нет денег. У меня все это было, была еще и любовь, или, может быть, это только казалось любовью. Все было еще вчера, а сегодня, увы, ничего…»
И Марина очень четко увидела, как Сергей будет улыбаться, радуясь ее неудачам. Странно, но почему-то он всегда был доволен, если у нее случалось что-то плохое.
Он входил в число тех немногих, которые хорошо поднялись во времена перестройки. Не относился к элите, мелькающей в глянцевых журналах, но у Сергея был свой бизнес, приносящий весьма хороший доход. И как приложение, неизменные атрибуты респектабельности: обязательно несколько поездок за границу в год, правда без достопримечательностей, но с обязательным шопингом в шикарных магазинах, дорогими ресторанами и пятизвездочными отели.
Всех знакомых он четко делил на три категории: те, у кого мало денег; люди, у которых денег примерно столько же, сколько у него самого; и господа, обладающие весьма существенным капиталом. Соответствующим было и его отношение к каждой категории: пренебрежительное, панибратское, и противно-заискивающее.
Марину всегда удивляло, что Сергею было абсолютно все равно, о чем думает человек, образован он или нет, заработаны ли его деньги честным трудом или просто украдены, - это его вообще не интересовало. Главным для него было лишь количество бумажек.
С ней, Мариной, он обращался очень пренебрежительно, цедя слова сквозь зубы - конечно, она же принадлежала к «низшей категории». А Марина никак не могла понять: а если, вдруг, у нее появится большое количество этих вожделенных банкнот, что тогда? Она же все- равно будет той самой Мариной. Будет так же думать, так же говорить, ведь ничего в ней самой не изменится, но при этом у ее родственника будет к ней абсолютно другое отношение. Почему так?
Просто Сережа принадлежал к классу «кожаных сиденьев в личном автомобиле». Марина сама придумала это определение, не раз становясь свидетелем того, с каким благоговением он относится к кожаным сиденьям в своем авто (не многие из его близких были удостоены такого же почтения).
Класс «кожаных сиденьев» не такой уж и малочисленный, он есть не только в России, но и во всем мире, и их отличительной особенностью является отношение к людям - исключительно по количеству денег. Они не интересуются живописью, скульптурой, архитектурой, книгами – это лишнее. Представителям этого класса намного более приятно провести вечер в дорогом ресторане или в еще более дорогом магазине. И главное, что отличает этих людей, у них есть любимая фраза, вернее, вопрос: «Если ты такой умный, почему такой бедный?»
Марина так часто слышала эти слова, что стала думать - это их своеобразный девиз. И слова эти Марине очень не нравилась.
Нет, если не вдумываться, то кажется, все верно. В этом есть определенная логика - ты должен много зарабатывать, а если у тебя мало денег, то ты глупец. Что же в этом плохого?
В принципе, ничего. Вот только закройте теперь глаза и представьте наш мир без картин Ван Гога, который, увы, не сумел продать за всю свою жизнь ни одного полотна и умер в нищете. Без фресок Микеланджело, которому постоянно забывали заплатить; без стихов Пушкина, без яркого таланта Марины Цветаевой и Достоевского, без рассказов Бунина, Куприна, без картин Ренуара, Модильяни, Рембрандта, Моне… без всего самого прекрасного, вдохновляющего, вечного.
Ну как, Вам нравится такой мир? Мир, в котором любовь и творчество заменены металлом, в котором правит прибыль, а не полет фантазии, в котором просчитывается заработок и нет места самопожертвованию, полной отдачи, безвозмездного дара таланта, внутренней красоты; когда желание сделать что-то запоминающееся, прекрасное, восхитительное, что-то такое, о чем будут думать другие, отодвигается на второй план, а на первом лишь выгода?
Духовное нельзя измерить количеством золота.
Марина сидела в кафе аэропорта Фьюмичино, думала и рассуждала про себя. Поток мыслей отвлекал ее от сегодняшней боли, от обиды, из-за которой так болело и сжималось в груди. И Марина ясно поняла - ей нельзя в Россию. Ее там никто не ждет.
Полететь домой было ее первым, необдуманным порывом. Но «на щите» она не может вернуться. Нельзя возвращать побежденной, нельзя, чтобы Сергей радовался ее неудачам. В этом не была ее прихоть, в этом была ее гордость. Не гордыня, а именно гордость.
«Перестань раскисать», - строго сказала она сама себе. – «Надо бороться. Ты должна бороться».
Марина поднялась, повесила не плечо единственную небольшую сумку и вышла из здания аэропорта.
Всю обратную дорогу до вокзала Термини она проспала - ночью ей удалось заснуть лишь на полчаса, потом она ждала Лучано, а потом…. дальше было все плохо.
На вокзале опять кофе, опять взгляд сквозь большие окна, теперь уже на улицы Рима.
«Что мне делать? Куда идти? Где ночевать? На что жить?» - снова и снова Марина задавала себе эти вопросы. Когда начинала думать о Лучано, слезы невольно подступали к глазам, и она поднимала голову к потолку, пытаясь загнать эту дурацкую соленую влагу обратно.
«Надо искать работу», - решила она, включила телефон и начала обзванивать знакомых и друзей. Ничего не значащие дежурные фразы, вопрос: «Как дела?», а ответ уже никого не интересовал. Когда Марина спрашивала о работе, все отвечали, что работы нет, у некоторых тут же находилось множество неотложных дел, заставляющих спешно вешать трубку телефона, кто-то просто предлагал перезвонить через месяц, другой. На что, интересно, она будет жить месяц? И слезы опять подступали к глазам.
«Все, хватит», - не выдержав, сказала себе Марина.
Она отключила телефон, сдала сумку в камеру хранения и вышла на улицу.
Пройдя до собора Санта-Мария Маджоре, немного успокоилась.
«Не мне одной трудно, у многих людей бывают трудности», - твердила она про себя. – «У некоторых они гораздо больше, чем у меня. Главное не сдаваться… Точно, не сдаваться!».
Вот теперь Марина знала, куда ей следует идти.
В Вечном городе жило много великих художников, но среди них был один, единственный, который не только сам старался никогда не сдаваться, но и во все свои произведения вкладывал столько силы духа, что эта сила завораживала, заставляла бороться, сопротивляться обстоятельствам до последнего вздоха. В его работах не было полутонов, слюнтяйства, жеманности, слабости, вместо этого - прекрасные мускулистые тела, огненные взгляды, сила, страсть, борьба, страдания, смерть.
Сейчас Марина шла туда, где были одни из лучших произведений великого мастера, его самые прекрасные, яркие, экспрессивные фрески. И одна из них – несомненно языческая, находилась в центре самого маленького и набожного государства планеты - Ватикана.
Микеланджело сотворил в Сикстинской капелле два гениальных произведения, и какое из них лучше, не скажет никто.
Спустя час Марина, запрокинув голову, рассматривала потолок Сикстинской капеллы и видела архитектурные карнизы, колонны, поддерживаемые мальчиками, орнамент люнет, вырезанный из камня, мраморные кресла, на которых восседали сивиллы и пророки, и в который раз она не могла поверить, что все это нарисовано. Марина в восхищении всматривалась в безупречно выстроенные композиции: парящего в воздухе Саваофа, возлежащего прекрасного Адама, в сжавшуюся, сгорбленную, уходящую Еву. Она видела испуганные лица людей во время потопа, смерть, беззащитных, молящих о помощи детей; опьяненного старого Ноя и его молодых сильных сыновей. Она смотрела на огромные мускулистые руки и сморщенное старое лицо Кумской Сивиллы, на вопрошающий порыв пророка Иезекиля, на красоту Дельфийской сивиллы и задумчивую печаль Иеримии, и, конечно же, на бесподобный, притягивающе - женственный свод ноги Ливийской Сивиллы.
Это сейчас Марина понимала, что великим Микеланджело Буонарроти не упущена ни одна деталь, что им выверено досконально все: расположение фигур, выражения их лиц, позы, наряды, целостность и динамика композиции, цветовые сочетания и пропорции. Это сейчас. А тогда для Микеланджело все было по-другому.
В 1506 году в Рим одна за другой поступали партии мрамора из Каррары. Огромные лодки доставляли мрамор по Тибру, затем рабочие разгружали и перевозили столбы к площади св. Петра. Шел дождь, палило солнце, а партии все прибывали и прибывали, и вскоре площадь наполовину была завалена глыбами мрамора.
Прохожие посмеивались:
-Ты слышал, этому флорентинцу Буонарроти нечем платить рабочим и лодочникам? Папа отказался выдать ему деньги.
-Подожди, а разве Папа не оплатил ему за мрамор?
-Нет, его святейшество велел выдать флорентинцу лишь задаток. И представляешь, тот бросился в Каррару заготавливать все эти кучи, а потом Папа передумал и сказал, что не выдаст ему больше ни сольди.
Прохожие проходили мимо, а Микеланджело еще предстояло из собственного кармана, вернее, из денег, взятых им в долг, оплатить работу лодочников, каменотесов, рабочих…
Этот мрамор предназначался для гробницы - грандиозной, роскошной, которой предстояло затмить все существующие на тот момент в мире подобные сооружения. Был подписан договор, заплачен задаток, и гений Микеланджело был уже одержим идеей. Буонарроти восемь месяцев провел на каменоломнях в Карраре, заготавливая мрамор, в его голове зрели прекрасные скульптурные композиции, которые были пока перенесены на бумагу. Уже из камня стали появляться очертания первой скульптуры для гробницы, и Микеланджело радовался, как ребенок, поступающим в Рим новым партиям мрамора и, увы, слишком поздно обратил внимание на переменившееся настроение Юлия II.
Буонарроти умел работать, делать гениальные произведения, и ему казалось, что этого достаточно. Он не хотел и не умел льстить, строить козни, плести интриги и нашептывать что-то Папе. Но это с огромным успехом делали другие, в том числе и завистники его таланта.
Юлия II уже давно не занимала гробница, он увлекся еще более грандиозным замыслом - перестройкой собора Святого Петра по проекту архитектора Браманте, чьи настойчивые советы заставили Его Святейшество изменить свое прежнее решение.
Это был крах Микеланджело - потеряно драгоценное время и деньги, разбиты мечты, растоптаны честолюбивые планы. Пришлось влезть в долги, чтобы оплатить из своего кармана привезенный мрамор по 50 дукатов золотом за глыбу. И для того, чтобы не была растоптана еще и его гордость, Буонарроти покидает Рим накануне дня закладки первого камня Собора Святого Петра.
Микеланджело уехал в любимую Флоренцию, но Джулиано делла Ровере никогда не стал бы папой, если бы не был так хитер. Он прекрасно понимает, что не стоит разбрасываться выдающимся скульптором, поэтому держит Микеланджело на коротком поводке. Буонарроти получает новый заказ в Болонье, а спустя почти два года, в 1508 году, Его Святейшество вызывает Микеланджело в Рим и поручает ему расписать потолок Сикстинской капеллы.
Микеланджело 33 года, он полон творческих идей и прекрасно понимает всю змеиную подоплеку расчета Браманте. Дело в том, что Буонарроти занимался фресковой росписью очень давно, еще будучи желторотым юнцом, на посылках у Гирландайо. Он плохо знает эту технику, не любит ее и мечтает только о мраморе, а теперь, против его воли, ему поручили расписать ни много ни мало 600 квадратных метров потолка капеллы, стены которой украшали лучшие художники Италии: Роселли, Боттичелли, Перуджино, Синьорелли и его первый учитель Гирландайо.
Папа непреклонен – Микеланджело должен расписать потолок. А в соседнем зале трудится Рафаэль над «Афинской школой». Браманте потирает руки…
Это провал? Для любого другого, но только не для Микеланджело.
Микеланджело берет несколько уроков фресковой росписи, приглашает помощников, а потом… стирает начатое, всех прогоняет и работает один. Он отказывается от первоначального замысла об орнаменте и двенадцати фигурах апостолов, доверяет подмастерьям расписывать лишь фон и некоторые архитектурные детали, а сам на высоких лесах, под потолком, на износ, забыв обо всем, работает… 4 года.
Я нажил зоб усердьем и трудом
(Такою хворью от воды стоячей
В Ломбардии страдает род кошачий):
Мой подбородок сросся с животом.
Лежу я на лесах под потолком,
От краски брызжущей почти незрячий;
Как гарпия, на жердочке висячей –
Макушка вниз, а борода торчком.
Бока сдавили брюхо с потрохами.
Пошевелить ногами не могу –
Противовесом зад на шатком ложе,
И несподручно мне водить кистями.
Я согнут, как сирийский лук, в дугу:
С натуги вздулись волдыри на коже.
Быть скрюченным негоже.
Как цель развить, когда рука крива?
Не ко двору я здесь - молва права,
И живопись мертва.
Тлетворен дух для фресок в Ватикане.
Спаси от злопыхателей, Джованни!*
Это стихотворение написал сам Микеланджело, когда на его фреске проступила плесень. Тогда он в отчаянии бросился к папе, прося освободить его от этой работы, но папа велел продолжать. Плесень ушла сама, когда помещение как следует просушили, а Буонарроти опять принялся за фреску. И Микеланджело победил.
Он создал такую роспись, которую не просто никто и никогда не создавал в то время, об этом никто даже и не мечтал. До Микеланджело это казалось невозможным. Как скромно написал сам Микеланджело: «Папа остался очень доволен..». Доволен остался не только папа. Рафаэль, взяв за основу его образы расписывает капеллу в церкви Санта-Мария дела Паче, Караваджо почти копирует его Иезекиля, а флорентинец, как обычно ждет, что ему все-таки выплатят деньги. Папа оплатил - целых 3 000 дукатов, при этом больше половины Микеланджело потратил на краски.
Прошло 24 года, и он опять в той же Сикстинской капелле, и опять перед ним труднейшая задача: сделать фреску на алтарной стене. Микеланджело уже 60 лет, и у него очень сильный соперник – он сам, но моложе почти на четверть века.
24 года - не малый срок в жизни человека, да и целой страны. Это немалый срок при спокойном течении событий, но прошедшие 24 года с 1512 по 1536 перевернули все не только в жизни великого флорентинца, но и в судьбе его Родины.
Многое отдал бы сейчас Буонарроти, чтобы так же, как тогда, гениальный архитектор Браманте нашептывал что-то на ухо папе, Леонардо писал в соперничестве с ним свою «Битву при Ангиари» в зале заседаний Синьории во Флоренции, а приласканный фортуной Рафаэль расписывал комнаты Ватикана и, главное, чтобы его Италия была свободна. Но уже не осталось в живых соперников: умер пожилой Браманте, скончался во Франции Леонардо, в Риме умер молодой Рафаэль, но самое страшное было то, что в стране теперь царили испанцы - свободной Италии больше не было.
Давно север Италии раздирали войны: сначала французы против испанцев, потом уже папа, Венеция, Генуя, Флоренция и герцог Миланский объединились вместе с Францией в Коньякскую лигу в надежде одолеть Испанию, но проиграли.
15 марта 1527 года в Болонье подписано соглашение, в котором Папа объявил о роспуске Лиги, неудачно сражавшейся с императором Карлом V . В соответствии с соглашением король Испании и император отдает приказ своим войскам вернуться за Альпы, но…
Вот в этот момент вся Италия содрогнулась, потому как увидела своими глазами весь ужас превращения человеческого в животное. В один миг воины стали жестоким, низким, никому не подвластным стадом. 12 тысяч немецких ландскнехтов не захотели подчиняться приказу Императора, не стали возвращаться домой, потому как им не нужна была их Родина, им прежде всего были нужны деньги, много денег, и не в виде скудного жалованья. Им хотелось добычи. Добычи, отобранной у униженных и убитых, украденной, важно было только одно - добычи должно быть много. Эта банда солдат, к которой, впрочем, примкнули некоторые французы и итальянцы, проходит Романью и Тоскану. Не сопротивлялся почти никто, и только Флоренция, лежавшая на их пути, приготовилась к осаде. Но наемные солдаты не захотели воевать - им нужны деньги, а не сражения. Они обошли Флоренцию и устремились дальше, оставляя после себя разоренные города, убитых мирных жителей, и 5 мая 1527 года, под предводительством коннетабля Бурбона, они оказываются под стенами беззащитного Рима.
Разве мог Микеланджело, расписывая свод Сикстинской капеллы в Риме, представить, что 16 лет спустя безжалостные полчища будут убивать, насиловать, издеваться над жителями священного города, разорять церкви и дворцы, тащить все, что можно унести и грабить, грабить, грабить? Разве мог он предположить, что 4 тысячи убитых будут лежать на улицах, что во всем Риме и его окрестностях из съестного останутся лишь крысы и собаки, а глава церкви, его святейшество Папа Римский Климент VII, будет прятаться от ландскнехтов за стенами замка Святого Ангела и питаться травой, собираемой им во рвах Ватикана?
Бесчинства продолжались до декабря, и лишь в декабре папа возобновил переговоры с Карлом V, отказавшись в пользу императора от Пьяченцы, Пармы, Модены.
Но среди общего ужаса, разорения, бедствия, оставалась гордая и свободная Флоренция. Когда весть о капитуляции папы дошла до Флоренции, флорентинцы изгнали нелюбимых, незаконнорожденных потомков Медичи, управляющих городом.
«Да здравствует возрожденная республика! Да здравствует свобода! Смерть тиранам!» - так кричали на улицах Флоренции.
Микеланджело делает свой выбор, выбор продуманный, выбор сердца - он выбирает не карьеру придворного живописца, а свободу. В то время как многие покидают Флоренцию и устремляются в Рим для того, чтобы доказать верность папе из рода Медичи, Буонарроти остается в родном городе, среди таких же горячих сердец и светящихся глаз, среди друзей, и у всех на устах одно слово: «Свобода!».
Они мечтают о Флоренции Республике, и они готовы сделать все для осуществления своей мечты.
Микеланджело избран в Совет Десяти города и назначен governatore generale всех фортификаций. Он конструирует, разрабатывает, делает укрепления.
А после началась осада Флоренции войсками испанцев и папы, который, несмотря на свое полное унижение, свой голод и страх в осажденном Риме, заключил союз с бандами, грабившими Вечный город.
Сначала осажденные говорили: «Нищие, но свободные», а потом, когда во Флоренцию сотнями стали прибывать беженцы из окрестных селений и городов, когда нечего стало есть: «Голодные, но свободные». После началась чума, умерло 30 тысяч человек, но флорентинцы держались: «Больные, но свободные». Одиннадцать месяцев осады и …свободы не стало.
Казнят и убивают лучших друзей Микеланджело, преследуют членов семей его знакомых, но сам он помилован. Папа согласился забыть участие талантливого мастера в обороне города, но при одном условии – Микеланджело должен закончить работу в капелле Медичи. И Буонарроти окунулся в работу: вырвать из памяти мечты о республике, отогнать мрачные мысли, не думать об утраченной свободе.
Работа, заказы, переписка, гениальные творения и лишь в краткие мгновения - непреходящее ощущение, что с тебя сдирают кожу. Сдирают, когда приходится выполнять заказ для Климента VII, который не только заключил союз с испанцами, короновал императора Карла V немецкой и итальянской коронами, но и отобрал свободу его самой дорогой Флоренции. Сдирают, когда Микеланджело делает Аполлона для «охотника за головами» Баччо Валори; сдирают, когда он во время расправы над друзьями, которые рядом с ним защищали свободу Флоренции, отрекался от них ради жизни своих близких.
Судьба била Микеланджело много раз, и он так же, как Петр от Христа, вынужден был предавать трижды. Последний раз слова: «Нет, я не знаю его», он произнес, вернее, написал уже в 1548 году, когда Козимо I Медичи издал указ, направленный не только против заговорщиков, враждебных власти Медичи, но и против их потомков. И Микеланджело, в испуге за своих родственников, открещивается от дружбы с Роберто Строцци.
Буонарроти работает в Сикстинской капелле с 1536 по 1542 год и пишет… вихрь. Пронизывающий голубой цвет, на котором закручиваются в ужасно-страшном, жестоком водовороте множество сильных обнаженных тел. Испуганные, умоляющие глаза безрезультатно ищут спасения, злые демоны отталкивающе неприятны, и здесь правит один единственный Бог. И это не Страшный суд, это жизнь. Жизнь его, Микеланджело, и его страны за эти 24 года.
Это слезы горя по родной Флоренции и убитым друзьям, отдавшим жизнь за свободу; это нечеловеческие страдания, постоянный страх за родных, необходимость прятать свои мысли и чувства. И весь напор этой боли, который сидит внутри защитника свободы Микеланджело, прорывается наружу в «Страшном суде» Сикстинской капеллы.
Милости больше нет. Есть ли справедливость? Вряд ли. Мария никому помочь не в силах, она беспомощно отворачивается, и лишь поднятая, карающая рука ее сына и Бога правит этим вихрем, сжавшихся в ужасе людей, где ангелы не имеют крыльев, у святых нет нимбов, а демоны так похожи на людей. И слева от грозного Христа согнутый Варфоломей в руке держит кожу, на которой отчетливо видно искривленное болью лицо Микеланджело Буонарроти…
Спирали, спирали. Спирали огромной лестницы собора Святого Петра, спирали судьбы Микеланджело.
40 лет Буонарроти отдал гробнице Юлия II. Грандиозный замысел о величайшем и прекраснейшем надгробном сооружении всех времен и народов воплотился после нескольких изменений, в произведение, явно не соответствующее гению Микеланджело.
40 лет были потрачены им на судебные разбирательства, борьбу с очень влиятельными и беспощадными врагами и отстаивание своего честного имени. Микеланджело обвиняли в том, что он получил от Юлий II 8000 дукатов, отдал их в рост и разбогател на этом. Всю эту гнусную клевету великий мастер переживал очень болезненно.
И все-таки никто, хоть раз побывавший в Риме, не сможет забыть, нет, не саму гробницу Юлия II, а одну статую, входящую в нее. Статую пророка Моисея.
Только у Моисея такой взгляд: горящий, пронзающий, заставляющий чаще биться сердце. Взгляд гнева, взгляд истины, взгляд, который заслужили люди со времен исхода евреев из Египта.
А что изменилось с того времени? Пороков стало меньше? Нет. Люди перестали поклоняться золотому тельцу? Да нет же, они поклоняются ему с удесятеренной энергией. Может быть, мы стали чище, добрее, терпимее, стали больше любить? Вряд ли. Люди сменили одежды, дома, обзавелись железными лошадьми, но внутри мы остались такими же. Мы хотим, чтобы любили нас, но зачастую забываем любить сами; мы хотим счастья, богатства, здоровья и при этом злословим, обижаемся, завидуем. Что может изменить людей, вернее кто? Ответ был дан – Христос. А если он придет вновь, сможем ли мы разглядеть истину? Увидим ли мы свет любви? Или, опять, как тогда… на крест?
Боюсь, и сейчас нам нечего ответить Моисею. Мы опускаем глаза, нам стыдно, но он, Моисей Микеланджело, сотворенный из мрамора, оживший, гневный, требовательный, заставил нас посмотреть внутрь себя и это… очень много.
«Пьета», «Давид», «Вакх», «Брут», капелла Медичи и библиотека в Сан-Лоренцо, четырехфигурная «Пьета», роспись в Сикстинской капелле; «Рабы», так и не вошедшие в гробницу Юлия; картины, фрески в капелле Паолина; архитектурные проекты – гениально все. Мы, как и поколения людей на протяжении почти половины тысячелетия, смотрим, затаив дыхание, удивляемся жизненной силе и любви Микеланджело, вложенной мастером в мрамор и краске, которые вернулись к нам живым, светящимся, поражающим прямо в сердце потоком красоты. Мы восхищаемся его талантом и как часто забываем, каким огромным трудом, каким потом все эти произведения достались Микеланджело Буонарроти.
Когда Микеланджело было уже 70, его назначили главным архитектором Папы и он возглавил строительство Собора Святого Петра в Риме. Того самого, при закладке первого камня которого 40 лет назад он сбежал во Флоренцию. Прошло 40 лет, и Микеланджело ревностно отстаивает архитектурный замысел первоначального собора, над проектом которого работал его давний соперник Браманте. Буонарроти не вспомнил о прежних обидах, потому что для него главное, чтобы Собор получился благородным, величавым, гармоничным, именно таким, каким его когда-то задумал Браманте. Но уже в который раз, помимо огромной работы, на Микеланджело обрушиваются бесконечные препирательства на стройке, обвинения, сплетни, зависть, судебные тяжбы и, что более всего его огорчает, - разочарование в людях.
…Уж чую смерть, хоть и не зная срока,
Я вижу: жизнь все убыстряет шаг,
Но телу еще жалко плотских благ,
Душе же смерть желаннее порока.
Мир – в слепоте: постыдного урока
Из власти зла не извлекает зрак,
Надежды нет, и все объемлет мрак,
И ложь царит, и правда прячет око…*
Микеланджело отказался от жалованья главного архитектора. Он первый и единственный, и он не может по-другому, потому что всеми своими силами, увы, уже немногими, мечтает достроить этот храм (в отличие от нескольких предыдущих архитекторов, занимавшихся, в основном затягиванием строительных работ для сокрытия средств). Микеланджело немного не хватило времени - купол был закончен уже после его смерти.
Великий маэстро архитектуры, скульптуры и живописи прожил долгую жизнь, он умер в возрасте 89 лет.
Последние 30 лет своей жизни Буонарроти провел в Риме, скучая по родной Флоренции. Он тосковал по свободе и по республике, борясь за нее всеми доступными ему средствами. В одном своем письме он просит передать французскому королю Франциску I, что если Его Величество восстановит свободу Флоренции, он, Микеланджело, на собственные средства поставит ему бронзовую статую на площади Синьории. И как же это наивно, но зато насколько искренне и от всего его большого, любящего сердца! А что он мог еще? Он, величайший скульптор мира, признанный художник, как еще он мог бороться за свободу своего самого любимого города?
Ему нельзя было на свою Родину, ему, защитнику восставшей против Медичи Флорентийской республики, было опасно возвращаться. И все-таки Микеланджело вернулся туда. Вернулся торжественно, с почестями, в соответствии с его желанием, но вернулся… мертвым. Он похоронен в Соборе Санта-Кроче во Флоренции.
Марина, раздумывая, входит в собор Святого Петра. «Ах, да, надо загадать желание», - говорит она сама себе и встает в очередь вслед за теми, кто хочет дотронуться до полустертой ступни статуи сидящего Петра. Желание загадано, а дальше ее путь лежит на площадь и в район Траставере - там можно недорого и хорошо пообедать.
Ей стало лучше – прошли боль и обида. Надо действовать. Марина снова прокручивает в голове всех знакомых и вспоминает еще несколько человек, телефонов которых у нее нет, но их можно достать.
И, уже сидя в траттории, она опять начинает обзванивать своих приятелей. Не обращая внимания на 43 пропущенных вызова от Лучано, она методично принимается за работу. Ей повезло на пятом звонке, когда она дозвонилась до парня, который тоже был родом из России. С Сашей (именно так звали ее друга) Марина дружила в университете. Хотя он учился на другом направлении, они несколько лет близко общались и передавали друг через друга подарки домой. Саша, так же как и Марина, два года назад окончил обучение, после этого еще год они созванивались и изредка встречались, но потом он совсем пропал.
Трубку Саша взял сразу и тотчас узнал ее:
-А, Маринка, привет, какими судьбами? Как нашла мой номер?
-Номер Джулианно дал. А ты где сейчас, чем занимаешься?
-Я пока в Риме. Давай, не тяни, говори, что надо?
Марине это понравилось. Ей жутко надоел этот заученный вопрос: «Как дела?», на который она никак не могла дать нужный ответ. И поэтому она обрадовано выпалила:
-Ты знаешь, Саш, мне позарез, срочно, нужна работа. В принципе, любая. Подумай, может, у тебя что-то есть на примете? Может быть, не у тебя, так у твоих знакомых?
И тут произошло чудо, или, скорее всего, Святой Петр так быстро исполнил ее желание.
В трубку телефона Саша радостно ответил:
-О, старушка, тебе дико повезло. Мне как раз нужен человечек.
Марина чуть не выронила трубку от счастья. Похлопав немного ртом и, смахнув неизвестно откуда упавшую слезу, она быстро заговорила, боясь, что Саша передумает:
-Ой, как здорово. Ты меня просто спас. Слушай, ты где находишься? Давай я к тебе приеду, и мы все обсудим?
-Да Маринка, видно плохи твои дела. А ты –то сейчас где?
-На виа делла Лунгара. В траттории. Знаешь, такая маленькая перед самым мостом.
-Я все понял. Я, кстати, сейчас близко от тебя. Сиди и жуй. Я буду там через 10 минут, - сказал он и повесил трубку.
Марина чуть не запрыгала от радости. В этот самый момент Лучано все-таки удалось до нее дозвониться. Марина недоуменно посмотрела на такой близкий номер и отключила телефон. Потом она заказала себе пасту и бокал вина и с удовольствием пообедала. А через 10 минут в траттории появился Саша.
-Ты все хорошеешь, старушка, - поприветствовал он Марину, крепко обняв ее за плечи.
-А ты стал совсем другой, - ответила Марина, разглядывая его.
Сначала она не могла понять, что же в нем так сильно изменилось. То же родное и близкое лицо, и все же, стоящий перед ней молодой человек совершенно не походил на того Сашу, которого она знала по университету… И тут Марина догадалась в чем дело - ее друг был шикарно одет. Пять лет назад, когда они вместе учились, Сашка всегда носил потертые джинсы и единственную клетчатую рубашку, которую, как казалось Марине, не снимал никогда. Он экономил каждый цент, ходил постоянно пешком и ел только самую дешевую еду. Сейчас перед ней стоял элегантно одетый мужчина, в шикарном пальто, ухоженный и источающий очень приятный аромат. У Марины невольно вырвалось:
-Ну, ты и франт стал, Сашка.
Тот самодовольно улыбнулся и сел к ней за столик.
-Ну, рассказывай, где ты сейчас, кем работаешь, что за место, - стала расспрашивать Марина.
-Я археолог, сейчас занят на раскопках, - с улыбкой ответил Сашка.
Марина очень удивилась. То, что он был археологом, Марина, конечно, знала, но никогда не подозревала, что им так хорошо платят. Поймав на себе удивленный взгляд Марины, Саша стал объяснять:
-Это я в Риме так одеваюсь. Там, на раскопках, сама понимаешь, хожу черт знает в чем.
Про деньги Марине было спрашивать неудобно, поэтому она стала задавать вопросы о его работе:
-А что за раскопки, где это? И какая работа для меня? Не тяни.
-Раскопки в Италии и, кстати, очень интересные. Ты знаешь, кто такие этруски?
Марина начала вспоминать:
-Мм… Это древний народ Италии, как, скажем, латины и сабины. Да?
-Твое определение очень ограниченно, но в целом правильное. А что-то еще помнишь о них?
-Нет. Я никогда не интересовалась Древней Италией.
-Очень и очень зря. Слушай, Маринка, это действительно интересно.
Марине всегда безумно нравилось Сашино умение рассказывать. Он говорил так воодушевленно и заразительно, что хотелось, бросив все, бежать за ним куда угодно, хоть на край света. И к тому же, Саша был настоящим эрудитом.
-Этруски…, - продолжал Саша, - если коротко охарактеризовать этих древних жителей Италии, то получится одно слово: загадка. У них непонятно все. Во-первых, непонятно их происхождение. Большинство историков сходятся на том, что они пришли из Ливии, то-есть с Востока. Но сами себя они называли, внимание…. расенны.
Марина не смогла сдержать вздох изумления:
-Так расенны, это же русские.
-Вот именно. И наши, кстати, ухватились за это. И с пеной у рта стали доказывать, что этруски имеют русские корни. Но доказательств у них раз два и обчелся, вернее сказать, все очень надуманно, кроме одного – названия народа, а это, как ты понимаешь, слабый довод. Называли они себя расеннами по имени какого-то своего вождя. Второе – письменность. Не удивляйся, но этруски единственные, чья письменность нам неизвестна. Вернее, мы знаем их алфавит, можем читать, но что означают слова, никто не может понять.
-Саш, подожди, а тексты-то от них остались?
-Тексты остались. Их не так много и среди них, например, «Льняная книга», или еще ее называют книгой «Загребской мумии».
-Почему мумии?
-Да потому, что в эту книгу была обернута мумия. В 1850 году один офицер приобрел в Египте мумию. Позже эту мумию передали в Загребский музей, а потом ученые обнаружили, что она обмотана льняной тканью, бесспорно египетской, но надписи на ткани сделаны на этрусском языке. Как тебе, а?
-Да, есть над чем подумать.
-А вот еще: на острове Лемнос была обнаружена стела – надгробный памятник с изображением воина и, вроде бы, ничего странного. Но язык, на котором сделана надпись на стеле, не является ни греческим, ни древним европейским языком. Так вот, было доказано, что эта надпись была сделана на языке, родственном этрусскому, он был распространен на Лемносе и являлся разговорным.
Конечно, значение некоторых этрусских слов удалось расшифровать, но только немногих.
Следующей загадкой является их градостроительство и искусство. Города этруски строили по строго определенному плану. Улицы у них располагались перпендикулярно, а главные из них были большими даже по сегодняшним меркам - их ширина достигала 15 метров. Этруски считали, что земная жизнь явление временное, а все вечное и значимое начинается только после смерти. Поэтому они строили дома из древесины, а вот гробницы вырубали в скале или делали из каменных плит. Их гробницы – это чудо. Какие там росписи на стенах! Краски яркие, сочные. Представь, красных и голубых лошадей, синие и оранжевые листья, алые тоги с золотым орнаментом, коричневые тела борцов, желтых и зеленых птиц. На фресках прекрасно изображены пиры, где рабы прислуживают хозяевам, а столы ломятся от яств; мчащиеся колесницы; танцоры, которые показаны в самый разгар пляски, и, конечно же, битвы. У этрусков очень много изображений на сюжеты из Гомеровской Илиады, но вместе с тем часто встречаются какие-то сказочные существа: что-то наподобие сфинкса, но с телом лошади на длинных ногах.
А как этруски изображали людей, ты бы видела! Это море динамики, переживаний, экспрессии, чувств, - у них нет статики. Все самое лучшее в скульптуре: выразительность лиц, передачу настроения, характеров, римляне взяли от этрусков. Но более всего восхищает мастерство их ювелиров. Представь, на бляхе 17 на 17 сантиметров размещено 130 объемных, подчеркиваю – объемных, и, выполненных с удивительным мастерством фигурок львов, сфинксов, химер. Расенны в совершенстве владели техникой грануляции - мельчайшими шариками золота они выкладывали целые сцены, причем все это на небольшом браслете. А бронзовые статуи! Знаменитую капиталийскую волчицу и химеру сделали этруски.
Но и это еще не все. Самое дивное, не поддающееся пониманию, это загадка их цивилизации.
Цивилизация этрусков возникла раньше Рима, причем, уже тогда, в VII веке до нашей эры, они были непревзойденными мореплавателями, торговцами, у них были самые талантливые скульпторы и художники. Они научили римлян очень многому: строительству мостов и очистных сооружений, гаданию по полету птиц, искусству создания выразительной скульптуры из глины, бронзы и мрамора. Римляне переняли у них обычай окружать город защитной стеной, и при этом эти два народа постоянно воевали.
Этруски просуществовали только восемь веков, именно столько, сколько им предсказала сивилла. Их поглотили римляне. Этрусков не стало. Их цивилизация пронеслась как комета, подарив свой блеск, свое яркое восприятие мира, отдав лучшее Риму. Они неизвестно откуда появились и неизвестно куда исчезли. От них не осталось книг, мы не знаем их царей, практически не знаем их обычаев и обрядов, но нам остались гробницы.
Гробницы – это такой кладезь великолепного, выразительного самобытного искусства. И вот теперь и ты, старушка, сможешь увидеть эту красоту.
Марина сидела пораженная, с широко открытыми от удивления глазами.
-Послушай, так их цивилизация существовала до Римской?
-Существовала?! Да ты, Марин, скажешь! Она не просто существовала, у них были богатейшие города, они торговали с Грецией, делали великолепные скульптуры, контролировали Тирренское море, а Рим в это время представлял собой поросший лесом холм. Кстати, именно этруски очистили болото, которое занимало значительную часть города, и тем самым не только избавили жителей от множества болезней, но и высвободили земли для выпаса скота.
-Сашка, ты подожди, так что ты сейчас раскапываешь?
-Об этом ты узнаешь завтра, - как-то уклончиво ответил он и тут же спросил:
-Тебе есть где ночевать-то?
Марина беспомощно пожала плечами, а потом, немного замявшись, ответила:
-Если честно, то негде.
-Так я и думал. Ладно, не расстраивайся, все уладится. Пока будешь жить в хостеле, там недорого, адресок я тебе дам. Заплати максимум за неделю, а завтра, примерно к 10 утра, ты должна быть готова. Поясняю, готова – значит, не набор косметики и платьев, а джинсы, рюкзак, несколько свитеров, удобная практичная обувь для того, чтобы лазить по холмам - как минимум две пары. Короче, собирайся, как для похода. Деньги-то у тебя есть, чтобы купить все необходимое?
-Деньги есть. Спасибо, Сашка, ты мне так помог, - начала благодарить Марина.
-Не за что. Мне надо бежать. Короче, завтра в 10-00 встречаемся на вокзале Термини. Одевайся неброско, как студентка.
Сашка несколько минут придирчиво разглядывал ее, а потом сказал:
-И волосы лучше остричь. Знаешь, там условия не очень, поэтому мало ли что, хотя, жаль, они у тебя очень красивые.
Но Марина ради работы была согласна на все:
-Хорошо, хорошо, я остригу. Спасибо тебе, Саша.
Но Саша на этот раз ничего не ответил, посмотрел на нее, как Марине показалось, участливо, быстро попрощался и вышел из траттории.
Марина расплатилась и тоже покинула заведение. На улице уже начинало темнеть, а ей предстояло сделать множество дел. Надо было купить все: обувь, джинсы, свитера и рюкзак, да еще и постричься. Марина посмотрела остаток на карточке, оказалось 800 евро:
«Неплохо. Я думала, осталось меньше. Но надо экономить, значит, придется покупать все в сэконд-хэнде. Да, давно я там не была, ну что же, настала пора вспомнить студенческие годы. Кстати, здесь недалеко был хороший магазин старых вещей, и не забыть купить новую сим-карту для телефона, нельзя держать его вечно отключенным... Да, старушка, - как сказал бы Сашка, - теперь у тебя началась новая жизнь».
На следующее утро они встретились на вокзале Термини. Вместо прежней миловидной красавицы Марины, на вокзале стояла девушка-подросток в старых джинсах, больших ботинках с высокой шнуровкой, джинсовой куртке и рюкзаком за плечами. Короткую мальчиковую стрижку Марины закрывала бейсболка какого-то непонятного цвета. Марина ждала уже десять минут, когда мимо нее, скользнув по ней взглядом и не узнав, промчался Сашка. Засмеявшись, Марина бросилась догонять его.
Она добежала до Саши, дернула его за рукав, а он обернулся и с удивлением уставился на нее. Марина, давясь от смеха и прилагая все усилия, чтобы казаться серьезной, видела, как Саша открыл рот, чтобы спросить: «Что Вам надо?», но он все-таки сдержался. Спустя несколько секунд на него, наконец, снизошло озарение:
-Маринка, это ты? Ну ты даешь… Да тебя вообще не узнать!
Саша теперь обходил Марину кругом, с интересом разглядывая ее, потом поднял кепку и внимательно изучил короткую стрижку:
-Старушка, так ты настоящий парень! Ну что же, экзамен на перевоплощение ты сдала на пятерку. Нет, это правда ты?
-Это я, Саша, я, - засмеялась Марина. – Признайся, а ты ведь почти спросил: «Что тебе надо, мальчик?»
-Это точно,- расхохотался Саша. –Да, выглядишь ты просто классно, но нам нужно бежать.
Сашка взял ее за руку и потащил к выходу.
-Подожди, а мы разве не на поезде поедем? – удивилась Марина.
-Нет, у меня тут рядом машина стоит, вот на ней мы и поедем.
Саша вышел из вокзала, свернул за угол и очень быстро пошел по направлению к центру города. Марина еле поспевала за ним, боясь потерять его из вида. Саша прошел, вернее, почти пробежал один квартал и остановился возле старенького фиата, припаркованного у дороги. Открыв дверь, он уселся за руль, так и не взяв у Марины рюкзака и не предложив ей сесть. Марина в нерешительности стояла возле машины до тех пор, пока Саша не крикнул ей:
-Ты что стоишь? Быстро садись. Мы и так слишком много времени потеряли.
Марина села в машину, и фиат поехал по улицам Рима, держа путь на север.
-На машине удобнее, - объяснял ей Саша по дороге. – Можно, конечно, и на поезде добираться, но потом надо ехать до места раскопок, да еще и рюкзаки с собой тащить и оборудование, поэтому пришлось мне купить автомобиль. Правда, денег на него шеф дал.
-Саша, знаешь, мне раньше казалось, что раскопки только летом ведутся, - сказала Марина.
-Летом происходит основная масса археологических раскопок, привлекается много людей и студентов, а потом у студентов начинается учеба, у археологов своя работа, а у меня, так сказать, контракт - сколько открыл гробниц, столько и получил денег.
-Саша, я не понимаю, так у тебя контракт с университетом Рима или ты на кого-то другого работаешь?
Саша усмехнулся:
-На другую контору. Ты что-то много вопросов задаешь, старушка, лучше смотри по сторонам.
Из города они выбирались около 30 минут и потом примерно столько же ехали на север. За окном было действительно красиво: умиротворяющая природа, спокойная деревенская жизнь. Затем Саша свернул с основной трассы и запетлял по узким дорогам.
-Ну вот, приехали, - сказал он и остановил машину, как показалось Марине, в чистом поле.
-Саша, а ты ничего не перепутал? А где лагерь археологов? Где палатки?
-Маринка, объясняю: мы с тобой первооткрыватели, наше дело найти нетронутые гробницы, а лагеря всякие будут уже после. Ты поняла?
-Ну, да, - ответила обиженно Марина.
Но Саша, не обращая никакого внимания на ее интонацию, продолжал:
-Марина, смотри и запоминай. Это Вейи – великий этрусский город. Город, который в начале своей истории соперничал с Римом. А холм, на котором мы стоим, напичкан гробницами, и наша с тобой задача - отыскать здесь что-то ценное. Ты пока стой здесь, а я скоро вернусь, только отгоню машину.
И Саша, быстро сев за руль, поехал по направлению к лесу. Через несколько минут машина исчезла из вида, Марина заволновалась, но вскоре увидела вдали крохотного человечка, который направлялся в ее сторону. Успокоившись, она стала разглядывать холм.
Марина внимательно всматривалась в очертания горизонта, и в какой-то момент ей показалось, что она здесь была. Была когда-то очень давно. С удивлением прислушивалась к внутреннему ощущению, она пыталась переубедить себя, доказывала себе, что она здесь впервые, но подсознание помнило это место, помнило очертания холмов, лес вдали. Марина с удовольствием скользила взглядом по темной полосе, сливающейся с небом, и чувствовала радость, как от встречи с чем-то родным и знакомым…
-Ну что, любуешься? – спросил, подбежав, Саша.
-Да, - протянула Марина.
Он немного отдышался и стал рассказывать:
-На самом деле, сам город Вейи был когда-то очень большим. Он простирался по правому берегу Тибра вплоть до самого моря. А мы с тобой сейчас находимся за стенами Вейи, потому что захоронения в черте города этруски никогда не производили. У этрусков всегда существовало два города: город живых, окруженный массивными стенами, и город мертвых, который находился за ними. Причем между стеной и городом мертвых обязательно существовала граница шириной около трех метров. Кстати, у этрусков даже была книга о границах, в которой было четко расписано, как закладываются города, какие границы должны быть проложены, и ни в коем случае нельзя было их нарушать. Ты, наверное, помнишь, по одной версии Ром убил своего брата близнеца Рема за то, что тот нарушил границу. А сейчас пойдем, я покажу тебе что-то очень интересное, и давай, на всякий случай, одень камуфляжную куртку, зачем нам привлекать чье-то внимание?
Марина удивилась про себя, но молча одела протянутую ей тонкую куртку и пошла вслед за Сашей, на котором уже была точно такая же.
Она так и не поняла направления, куда они шли. Саша сначала повернул направо, потом они долго шагали вперед, затем налево, назад и опять направо… но Марина об этом не думала. Ее не покидало чувство чего-то знакомого, уже виденного ею раньше, и она никак не могла понять, откуда у нее это. Наконец Саша остановился:
-Вот здесь, Маринка, мы пришли.
Он зачем-то долго оглядывался по сторонам, потом, убедившись, что вокруг никого не видно, достал из своего рюкзака небольшой лом. С помощью инструмента Саша довольно легко отодвинул в сторону несколько камней и поднял с земли большой окрашенный лист железа, который Марина не заметила – он почти сливался с пожелтевшей травой. Под листом оказался крутой спуск, ведущий куда-то вниз.
Боязливо, медленно, касаясь руками холодных сырых стен, Марина пошла вслед за Сашей по узкому туннелю. «А стены все же каменные, и лишь прикрыты землей», - подумала она, спускаясь все ниже и ниже, изо всех сил заставляя себя не бояться. Лишь метров через пять спуск уперся в низкий проем, который закрывал большой камень.
-Как мы туда попадем? – вырвалось у Марины, которая втайне надеялась поскорее вернуться обратно, на холм.
-Не бойся, это так, для видимости. Это просто щит, который я окрасил под камень, - сказал Саша и с трудом отодвинул не такой уж и легкий щит внутрь камеры.
Он вошел в гробницу, и Марине пришлось шагнуть следом за ним в темное помещение. Оказавшись внутри, Саша сразу же включил фонарик, а Марина с интересом стала оглядываться по сторонам. Они находились в узком коридоре, высеченном из туфа. Его потолок сужался кверху, образуя сводчатое перекрытие на высоте человеческого роста.
Идя за Сашей дальше по тесному помещению, Марина вскоре заметила, что коридор начал расширяться. Пройдя еще около трех метров, она перешагнула порог и оказалась в большой камере. И когда Саша осветил стены этой подземной залы, Марина невольно вскрикнула:
- Сашка, это же… Это же…
Больше Марина не смогла произнести ни слова, потому что о том, что она видела, нельзя было сказать: «красиво», «прекрасно», «восхитительно». Это походило на яркий всполох кометы древнего мира, на взрыв красок и чувств, обрушившийся на нее с четырех сторон. Она ощущала, как ее собственное сердце хотело выпрыгнуть из груди и коснуться, впитать в себя волшебное великолепие фресок.
Напротив нее красовались большие, величественные, ярко-красные львы, оскалившие в грозном рычании свои страшные пасти, и огромные пятнистые леопарды, высунувшие длинные языки. Изображены они были с таким мастерством, что Марина невольно отпрянула в испуге. Но уже через несколько секунд, с улыбкой умиления на губах она рассматривала тонкие ветки растений, выписанные по-детски наивно и просто: одинаково-ровные желтые, синие и голубые листочки симметрично располагались по бокам красных стеблей.
На другой стене было что-то фантастическое - лошадь на высоких ногах, вместо головы у которой, разинутая львиная пасть. Окрас у лошади необыкновенный: одна нога иссиня–черная, а другая - пятнистая, как у пантеры; круп этого странного животного так же разделен на две части: пятнистую и черную, а напротив лошади-льва была изображена лошадь-сфинкс. То же тело с длинными ногами, но вместо львиной пасти мужское строгое бородатое лицо, а по бокам туловища грациозные, ярко-полосатые крылья. И завершающим аккордом, охватывающим по низу полностью всю камеру, протянулась широкая алая лента, по которой величаво переступали изумрудные, бирюзовые, охристые… утки.
-Посмотри, что здесь, - сказал Саша, войдя в небольшой проем и осветив фонариком еще одно, уже гораздо меньшее по размерам помещение.
Марина увидела высеченное из камня ложе, а над ним, на фреске, древнего мужа, восседавшего на троне. Седая борода, огромные миндалевидные глаза, волевые черты лица, гордая осанка – все это говорило о его высоком положении и как в подтверждение этому - золотой скипетр, который он держал в правой руке. Одет он был в красный, расшитый золотом, короткий плащ, а ноги его украшали туфли с загнутыми вверх носами.
Три другие стены камеры занимали изображения воинов. Лица мужественны, суровы, красивы; длинные волнистые темные волосы, а маслянисто-черные выразительные очи… ох, как же они притягивали!
Сашка перевел свет фонарика на потолок, и Марина уже в который раз за сегодняшний день ахнула. Красные, зеленые, желтые, белые квадраты рассыпались наверху в шахматном порядке, увлекая в другой мир - мир яркий, красочный, позитивный.
Марина не могла оторваться. Она переходила из меньшей камеры в большую, и все смотрела, смотрела, смотрела. Саша понимал ее и, ничего не говоря, терпеливо ждал, освещая то один участок стены, то другой, в третий, пятый, десятый раз столько, сколько хотелось Марине. А Марина, занимавшаяся профессионально дизайном, увлекавшаяся мастерами Возрождения, изучившая немало прекрасных произведений искусства, вдруг поняла, что все, что она видела до этого, было абсолютно другим.
Нет, картины Леонардо, Рафаэля, Боттичелли, Микеланджело, Тициана прекрасны, но теперь Марине они казалось немного показными, искусственными. Превосходная техника рисунка, прекрасное владение цветом, точность передачи характеров изображенных персонажей - все так, но душа мастера… ее не видно, она скрыта, завуалирована, припрятана. Живописцы той эпохи всегда оставляли место чему-то недосказанному, какой-то загадке, или более того, с помощью символов и знаков зашифровывали на полотне некие теории и тайные смыслы.
И фрески этрусков - абсолютно правдивые, искренние, по–детски непосредственные и чистые, с которых на зрителей обрушиваются яркие чувства их открытых нараспашку сердец.
Они, жившие более 2600 лет тому назад, видели мир именно таким. Они боялись страшного льва и леопарда, искренне восхищались и любили природу, видели фантастических сфинксов, были сильными и смелыми воинами. Они жили, любили, рождались и умирали в другом мире. В другом, потому что ощущали природу не как ее хозяева. Они любили ее, как любят самое-самое дорогое. Этруски видели в ней друга, который учит их понимать, думать, мыслить. В основном природа была для них благодетелем, одаривавшим всем необходимым, а иногда, и справедливым карателем. Этот древний народ жил миром трав, лесов, неба, солнца, птиц, животных, читая по нему, как теперь читают по книгам, ища в нем для себя добрые и злые знаки, предзнаменования, боясь ему навредить, любя его постоянно, каждое мгновение, во всех его проявлениях.
Марина еще и еще раз смотрела на фантастически-удивительные, яркие, живые росписи и думала, что мы, живущие сейчас, в XXI веке, полностью заслонившись техническим прогрессом, совсем не знаем того, что было на этой земле тысячи лет назад. И только благодаря вот такой гробнице мы можем увидеть пусть чуть-чуть, самый краешек, но все же заглянуть в их мир, мир, который так отличается от нашего.
А почему мы решили, что никогда не было ни сфинксов, ни коней, с удивительно длинными ногами и яркими крыльями? А, может быть, они все-таки были? Конечно же, с научной точки зрения это невозможно - никто пока не обнаружил скелет сфинкса или крылатого коня, но…, ведь в существование Трои тоже долго никто не верил.
Мы верим, что никогда не было ни Зевса, ни Афродиты, ни Аполлона, ни множества других богов, описанных абсолютно у всех древних народов, только под разными именами. Мы верим, что не было ни страшных циклопов, ни медузы-горгоны, не было кентавров, сирен, а еще, мы верим в то…. что человек произошел от обезьяны. Наверное, долго бы смеялись древние этруски, если бы им кто-нибудь сказал такое.
Наш мир и мир этрусков - это как два полюса. Это разрушающий прогресс и мудрость, материализм и искренность, пренебрежение законами природы и безоговорочная вера в них.
Марина все смотрела и смотрела и опять почувствовала, что ей уже знакомы эти образы, краски, она уже где-то видела чернооких смелых воинов и разноцветных уток, идущих по широкой полосе вдоль всей камеры. И при этом она точно знала, что не могла раньше этого видеть.
«Не могла в этой жизни, а, может быть, в прошлой?» - вдруг невольно промелькнуло в голове Марины.
Саша все-таки не выдержал. Даже его бескрайнему терпению пришел конец:
-Ну все, Маринка, пошли, а то скоро стемнеет, а мы тут уже больше часа торчим.
-Саша, а мы еще придем сюда? Здесь так красиво… А ты можешь подождать еще минут десять? - взмолилась Марина.
-Так, Марина, даю тебе еще пять минут, и все, к выходу.
Марина жадно всматривалась, стараясь запомнить, а ее подсознание говорило ей:
«Ты все это уже знаешь, это живет в тебе».
Пять минут пролетели как одно мгновение, и когда Сашка за руку потащил ее из гробницы, она чуть не заплакала. Марина не хотела отсюда уходить, она обрела здесь что-то очень значимое для себя, и боялась, что, выйдя наружу, потеряет это незримое, но очень важное.
Сначала ее глаза не могли привыкнуть к дневному свету, Марина их закрывала, и перед ней опять проходили ярко-синие, красные, леопардовые видения. Потом глаза привыкли, и она с удивлением стала смотреть на коричневую землю, на поблекшую траву, на нежно голубое небо и не могла понять, почему мир, нарисованный в гробнице, такой яркий, необычный, сильный. Ведь тысячи лет назад этруски видели то же небо, ту же землю, те же леса, или нет? Или, им представал совсем другой мир, а, может быть, это другое – яркое, великолепное, жило в них самих?
-Ну как тебе, а? – спросил Саша.
Марина долго молчала перед тем, как ответить:
-Саш, я и не знала, что бывает такая красота! Это какое-то волшебное зрелище. Мне даже сложно подобрать слова, чтобы выразить…. восхищение, удивление от фресок этрусков. Они переворачивают все мое представление о мире, о древнем искусстве, о живущих тогда людях.
-Да, Марина. Я же тебе говорил, что их произведения – это чудо, - довольно улыбнулся Саша.
Марина встрепенулась:
-Я никогда не видела такого раньше. Саша, но почему в эту гробницу не открыт доступ для всех? Почему люди не могут любоваться такими восхитительными росписями, такими красками?
-Ну, Маринка, ты даешь. Только представь, что бы здесь тогда началось. Куча туристов, любопытствующих и все такое. Вообще говоря, гробница, которую ты сейчас видела – огромная редкость. Ты сама должна понимать, что пока камера не раскрыта, краски не портятся из-за атмосферных осадков, да просто из-за воздействий воздуха. Потом, когда захоронение открывают, фрески постепенно начинают тускнеть, и через несколько десятков лет мы видим только какой-то блеклый рисунок.
Раскопки этрусских гробниц ведутся еще с XVII века, и поверь мне, самая меньшая часть археологических раскопок в Этрурии носит исследовательский характер. В основном на захоронения случайно натыкались, и тогда их просто вскрывали для того, чтобы забрать бесценные вазы, золотые украшения, изделия из бронзы, а потом гробницы закапывали. Конечно, проводились и систематизированные раскопки, делались зарисовки подземных камер, тщательно копировались росписи, и, кстати сказать, благодаря этому мы можем понять, как когда-то выглядела та или иная гробница. И только в единичных случаях фрески снимались со стены и перевозились в музей или частную коллекцию, и тогда их удавалось спасти. Прибавь к этому, что захоронениям этрусков без малого два с половиной тысячелетия, а это срок не маленький, и за такой промежуток времени происходило множество событий, начиная от постоянного осыпания земляных пород, вплоть до полного заболачивания огромных территорий. Именно это и случилось с большим и богатым портом этрусков - Спиной.
На самом деле, до сих пор открываются все новые и новые гробницы, например, после Второй мировой войны только в Тарквинии удалось открыть 2600 гробниц, из них 22 с росписями. Кстати, пропорции налицо, уцелевшие росписи в гробницах этрусков - это огромная редкость. А что касается посещения, то некоторые этрусские захоронения ты можешь посмотреть, например, в Тарквинии. Теперь тебе понятно, что камера, которую ты сейчас видела, это исключение из правил?
-Нет, Саша, я все понимаю. Но почему именно эту великолепную гробницу не огородили, почему здесь сейчас не работают археологи, искусствоведы, почему нельзя сюда попасть как туристу?
Сашка молчал. Марина внимательно посмотрела на него и поняла, что он не знает, что ответить. Через несколько секунд Саша нашелся:
-Конечно, в нее пока нельзя попасть. Понимаешь, сейчас зимний сезон, затишье, когда будет потеплее, сюда приедет куча народу, будут срисовывать росписи со стен, все фотографировать, вот после всего этого ее и откроют для широкой публики.
Марину этот ответ очень удивил. Она была знакома с Сашей несколько лет и знала, что врать он не умеет. Сейчас она поняла, что Сашка все придумал тут же, на ходу. «Странно все это», - подумала Марина про себя, но ничего не сказала. Вместо этого она опять стала вспоминать прекрасные фрески из сегодняшней гробницы.
Они шли по огромному холму, и Саша постоянно осматривался, как будто что-то выискивая. Пройдя около 15 минут, он остановился и достал из сумки какой-то прибор.
-Что это такое? – спросила Марина.
Сашка обрадовано стал объяснять:
-Это незаменимая в нашей работе вещь. Не можем же мы с тобой перекопать весь огромный холм лопатой, ведь так? И поэтому нам на выручку пришла техника. Ты сегодня была в гробнице и видела, где хоронили этруски?
-Ну, в камерах, - ответила Марина.
-Правильно, старушка. А наша задача найти эти самые камеры. Земля проводит электрический ток, но проводимость земли и пустой камеры разная. Вот для этого-то и служит этот приборчик. Сейчас мы его настроим и проверим, где в ближайшем месте есть гробницы.
-Да везде, - удивилась Марина, - мы на них стоим.
-Вот именно. С одной стороны – это хорошо, много гробниц, значит, есть вероятность отыскать что-то ценное. А с другой стороны – плохо, потому что захоронения повсюду.
Саша установил прибор, что-то долго настраивал, а потом стал смотреть на монитор, поворачивая прибор то в одну, то в другую сторону. После долгих раздумий, он произнес:
-Ну, давай попробуем вот туда, метров 20 на север.
-А мы теперь будем копать?
-Нет, копать мы не будем. Вернее, мы выкопаем небольшую яму, диаметром сантиметров 8 и опустим в гробницу видеокамеру, которая нам все покажет… Давай-ка ты, Марина, иди вон в ту сторону шагов тридцать, а я точно замерю расстояние. Я тебе помашу рукой, когда надо будет остановиться.
Пройдя сколько было положено, Марина повернулась к Саше. Он стал знаками указывать ей направление, куда перемещаться и Марина шагала по холму: пять шагов вправо, четыре прямо, остановиться. Потом она увидела, как Саша долго что-то изучал, склонившись над прибором, затем он собрал его и направился к ней.
-От тебя надо взять еще метр влево, - сообщил он, когда подошел.
Саша достал из сумки какой-то инструмент и стал с помощью него выкапывать глубокую яму небольшого диаметра.
-Это бур, - пояснил он.
Через некоторое время по звуку Марина поняла, что бур наткнулся на что-то твердое.
-О, камни пошли, значит, скоро попадем в гробницу, - сказал Саша.
Он поработал еще какое-то время и остановился, затем достал из сумки стеклянный цилиндр, положил в него небольшую камеру и опустил все вместе в проделанное отверстие. Потом стал настраивать уже другой прибор.
-Смотри, сейчас мы установим освещение и яркость, и видеокамера нам покажет наши сокровища, конечно, если они там есть.
Они вместе заворожено уставились в монитор. Сначала Марина увидела голую стену, потом Саша начал поворачивать камеру, и перед ними предстало довольно большое помещение, дальний конец которого был завален землей. Видеокамера, управляемая опытной Сашиной рукой, делала полный круг и опускалась ниже, демонстрируя отсыревшие от времени стены. Прошло немало времени, прежде чем Марина поняла, что гробница абсолютно пуста. Только на одной стене остался совсем небольшой фрагмент потускневших, блеклых фресок. А Саша продолжал работать. Он опускал камеру с каждым разом все ниже и очень внимательно вглядывался в монитор.
-Зачем ты смотришь дальше, ведь видно, что росписей в гробнице нет? - не выдержав, спросила Марина.
-Ты что, при чем тут росписи? - сначала даже не понял Саша. –Эх, Маринка, росписями сыт не будешь. В гробнице может не остаться фресок, но на полу могут стоять дорогущие вазы, а еще лучше, если лежит чей-то труп, вернее уже прах, и куча золотых украшений, тогда, считай, тебе действительно повезло. Не отвлекай, Марина.
И Саша опять стал изучать изображение в мониторе. Марина недоуменно посмотрела на него. Она ничего не понимала: странно, оказывается, росписи не самое главное?! И она, чуть обидевшись, начала разглядывать холм, на котором стояла. А Саша все не отрывал взгляда от прибора. Только спустя пятнадцать минут он произнес:
-Да, Марина, ты права. Там действительно ничего нет. Вернее, в дальнем углу, где завалено землей, стоит ваза, но только одна. Из-за одной вазы, поверь мне, заморачиваться не имеет смысла. Да, очень жаль.
Саша аккуратно вынул из ямы стеклянный цилиндр, достал оттуда видеокамеру, все очистил и убрал в сумку.
-Жаль, конечно, - повторил он. – Считай, день прошел впустую, ничего не нашли. Сегодня нам пора. Уже поздно искать другое место - не успеем проверить, потому что скоро начнет темнеть. А завтра, Марина, давай-ка в 9 утра уже выезжать, договорились?
-Хорошо, как скажешь. А ты завтра покажешь мне еще гробницы с росписями?
-Нет, не покажу. Потому что на этом холме я знаю пока одну гробницу с росписями, и именно ее ты сегодня видела. А вот если мы найдем с тобой что-то подобное, то это будет просто супер. Так что завтра выезжаем пораньше, и надо искать.
Они уже шли по направлению к дороге, туда, где стояла машина, когда Марина решилась задать мучивший ее вопрос:
-Саша, а почему ты сказал, что росписи не главное? Я не спорю, золотыми украшениями можно любоваться в музее, и это прекрасно, и вазы тоже очень красивы, но именно росписи передают характер этрусков. Только увидев фрески, подобные тем, что ты мне показал сегодня, современный человек сможет более полно понять этот древний народ, почувствовать их мир.
Но Саша почему-то разозлился:
-Опять ты со своими росписями! Слушай, Марина, у нас с тобой чисто деловое соглашение: мы вместе ищем гробницы, и все. Если тебя что-то не устраивает, ты можешь отказаться. Пожалуйста, иди ищи себе другую работу. И не задавай мне больше глупых вопросов!
У Марины на глазах от обиды выступили слезы, и она тут же отвернула голову, чтобы Сашка не заметил их.
«Они, наверное, сговорились, - думала про себя Марина. - Сначала Лучано меня обижает ни за что ни про что, а потом еще и Сашка. Конечно, он знает, что мне нужна работа, и делает мне больно, говоря такие вещи».
Марина засопела от негодования и еще больше отвернула голову. Так, молча, они дошли до машины. Когда Саша выехал на трассу, он все-таки сказал:
-Ладно, старушка, не дуйся. Мы же работаем вместе, просто я не люблю лишних вопросов.
Марина ничего не ответила. Молча они доехали до Рима и уже в Риме, паркуя свою машину, Саша предложил Марине:
-Давай вместе поужинаем, я плачу. Ты как насчет пиццы?
Но Марина еще не отошла:
-Нет, я пока не хочу есть. Во сколько мы завтра встречаемся?
-В 9 на вокзале.
-Хорошо, я буду к 9-ти. Пока.
Марина вышла из машины, накинула на одно плечо свой рюкзак и свернула в ближайшую маленькую улочку.
Время было 8 часов вечера. В хостел ей не хотелось возвращаться так рано - ее соседкой по комнате оказалась болтливая афроамериканка, постоянно ей что-то рассказывающая и расспрашивающая обо всем. Сейчас Марине не хотелось ни слушать ее болтовню, ни, тем более, отвечать на ее вопросы. Поэтому Марина сначала перекусила куском пиццы и кофе, а потом направилась в небольшое интернет - кафе, попутно отругав себя за то, что не взяла от Лучано свой ноутбук. Правда, ругала она себя не очень долго, так как теперь все ее мысли занимали этруски.
Из кафе Марина вышла уже в двенадцатом часу, после того, как прочитала несколько статей об истории тирренцев (в древности именно так называли этрусков), их жизни, обычаях, и посмотрела фотографии этрусских гробниц. Приехав в хостел, она приняла душ и сразу же легла спать.
И вот ночью с ней произошло что-то удивительное - Марине приснился сон. Но не обычный сон, какие снятся часто каждому из нас, а сон – реальность: во сне она жила, чувствовала, разговаривала. Она помнила каждую деталь своего сна, каждое сказанное слово, каждое свое ощущение и точно знала, что все это было с ней, было примерно… 2600 лет назад.
____________
Она проснулась с первыми, еще робкими лучами солнца. Лежа в постели с открытыми глазами, стала прислушиваться к звукам дома. Тишина - все еще спят. Спят родители в соседней комнате, спят братья и даже рабы. На потолке, сквозь рассеивающийся мрак, начинали проступать разноцветные квадраты: уже видны темно-зеленые, можно различить красные, но ее самые любимые солнечно-желтые, пока скрывает темнота. Прекрасные лошади, страшные медузы, диковинные драконы, расположенные на карнизе под потолком, отбрасывают причудливые тени на стены, на которые сейчас падают нежные блики колесницы богини утренней зари - Тезан.
Она тихонько, чтобы никого не разбудить, встает и берет зеркало. Сначала проводит рукой по шершавой поверхности бронзового диска и, как всегда, любуется тончайшими линиями рисунка - широкой гирляндой из цветов и веток, окаймляющей диск по кругу, и изображением прекрасной богини Уни, склонившей голову к правому плечу. Затем она переворачивает зеркало и разглядывает свое отражение. Ее зовут Акрисия Вибенна, ей 11 лет, у нее золотистые густые волосы, светлая кожа, светло-карие глаза и она …. другая.
«У отца, матери и братьев волосы и глаза черные как ночь, а у меня и кожа намного светлее и глаза другого цвета. Почему я не похожа на них?» - думает Акрисия.
Однажды она спросила об этом у матери, но та, мгновенно рассердившись, сказала:
-Не спрашивай этого никогда, - и вышла.
Акрисия испугалась. Она перестала кому бы то ни было, кроме себя, задавать этот вопрос, но он мучительно терзал ее всякий раз, как только она видела свое отражение.
Сейчас Акрисия расчесала свои густые волосы и быстро заплела их в две толстые косы. При этом она точно знала, что мама будет ругать ее:
«Прежде всего, после того, как ты проснулась, - как будто слышала она ее голос, - ты должна разбудить рабыню, которая расчешет твои волосы, сделает красивую прическу, затем подаст твою одежду».
«Ой, мама, мне так некогда! Если я буду ждать, когда рабыня проснется, причешет, заплетет, то я никуда не успею. Мне надо быстро», - мысленно возразила она маме, одевая длинную светлую льняную тунику, затем широкий, расшитый красной нитью плащ. На руку Акрисия надела свой любимый браслет, а на шею золотую буллу, указывающую на то, что она еще ребенок, и в последнюю очередь высокие туфли, из тонкой кожи, с загибающимися вверх носами – калцеи.
Она вышла из своей комнаты и оказалась в вестибюле, в который выходили двери трех соседних комнат. Снова прислушалась - из спальни родителей и из комнаты старших братьев не доносилось ни звука. Еще немного постояв, Акрисия быстро и очень тихо проскользнула в атриум.
Довольно большой атриум имел форму прямоугольника. В центре находился колодец для сбора дождевой воды, а в покрывающей атриум крыше, прямо над колодцем, имелось квадратное отверстие. В этом помещении отец и мать принимали посетителей, и скамьи, обшитые переливающейся огненно-желтой, дорогой тканью, великолепные статуи и бронзовые треножники, расставленные вдоль стен, предназначались для того, чтобы показать гостям богатство и процветание их семьи. Дверь из атриума вела на улицу.
Акрисия вышла, миновала два ряда колонн, украшающих их дом, спустилась по лестнице, расположенной в центре и оказалась на широкой улице. Повернув, она быстро зашагала по вымощенной камнем дороге.
«Этот дом принадлежит Ларсии и Авлу Танхвил, - думала Акрисия, проходя мимо ряда домов, - и на крыше их дома нарисованы белые кони. А на крыше моего дома изображена медуза - горгона с высунутым языком, а вот на следующем доме, в котором живет Сетр Велтур, - ужасно страшные змеи. Все эти знаки нужны для того, чтобы отпугивать злые силы, и видны только сверху. Какая у нас все-таки красивая улица! Наверное, самая красивая в Вейи, конечно, не считая той улицы, на которой стоит дворец моего деда – царя города. У него целых 20 комнат, расположенных на двух этажах, и огромный двор, где он принимает посетителей. Еще, у него множество рабов, намного больше, чем у нас… И все-таки хорошо, что на моих калцеях кожаные подошвы», - вдруг пришла ей в голову мысль, - «какой бы сейчас стоял грохот, если бы я одела свои деревянные сандалии! Так, сейчас мне надо свернуть направо и идти на север, по направлению к воротам, ведущим к дороге на город Цере.»
Акрисия вскоре вышла к высоким стенам, окружающим город, миновала ворота и оказалась на холме, покрытым нежно - зеленой травой. Она остановилась лишь на мгновение, с удовольствием всматриваясь в знакомую линию горизонта, туда, где темный лес сливался с розовеющем от встающего солнца небом. Потом Акрисия сняла калцеи, взяла их в одну руку, второй рукой подхватила длинный плащ и быстро, как бегают мальчишки, побежала босиком по направлению к высокому дубу.
Поднимающиеся к солнцу влажные бутоны цветов, утренняя свежесть, чистота, свет, только что проснувшегося светила, и аромат лета, травы, влажной земли - радость утра, которую Боги дарили ей. Бежать по росе было немного холодно, но как приятно! Акрисия быстро приближалась к огромному старому дубу, стоявшему на середине холма.
Того, кто ждал ее, сначала не было видно из-за ствола дерева, но она точно знала, что он там есть. Этого пожилого человека звали Лар Расна. Никто не знал, сколько ему было лет, так же, как никто не знал, откуда он родом. Несколько лет назад он пришел в Вейи и стал жить в пустом, заброшенном доме на окраине города. В его взгляде было столько мудрости и величия, что иногда Акрисии казалось, что он принадлежит к другому, более древнему миру. Но при этом Лар Расна всегда одевался в самую скромную, поношенную одежду, а на его плаще отсутствовали даже самые простые украшения. Лар никогда ни у кого ничего не просил, он не состоял ни в одном совете города, хотя его приглашали во все, более-менее значимые. Но каждый в Вейи знал, что если с ним что-то случится, то надо обратиться именно к Лару Расне, и он поможет.
Никогда не беря в дар серебра, украшений, вина, он соглашался принимать только еду, и жители города шли к нему чередой и несли молоко, яйца, или разнообразные плоды и орехи. Но советы Лар давал только действительно нуждающимся людям. Если он слышал праздные вопросы, то молча отворачивался в другую сторону и ждал до тех пор, пока любопытный не покидал стен его дома.
Несколько месяцев назад Акрисия вместе с братьями проходила мимо дома Лара. Он стоял возле открытой двери, всматриваясь в небо. Когда Акрисия, поприветствовав его, и уже прошла мимо, Расна вдруг окликнул ее:
-Как тебя зовут, девочка?
Она остановились:
-Меня зовут Акрисия Вибенна, - ответила она, украдкой поглядывая на братьев, боясь, что они уйдут без нее.
-Кто твои родители?
-Моя мать Хасти Вибенна, дочь царя Вейи, мой отец Ларис Вибенна.
Лар кивнул головой, о чем-то раздумывая.
-Ты знаешь, как гадать по полету птиц? – спросил он у нее.
Акрисия не знала. Ее братьев обучал жрец Тахо, который был гаруспиком*. Но она девочка, а девочкам важнее учиться вышивке и плетению, именно так считала мама, а самой Акрисии очень хотелось научиться этой науке.
Сильно смутившись, она ответила:
-Я очень плохо знаю.
Лар опять немного кивнул головой и сказал:
-Приходи завтра, как только Тезан начнет озарять лучами небо, к большому дубу, что на холме возле дороги на Цере, я научу тебя.
Акрисия очень удивилась, а потом спросила:
-А можно со мной придут мои братья?
Еле заметно улыбнувшись, Лар Расна утвердительно кивнул головой.
И вот уже два месяца, в те дни, когда не было дождя, Акрисия прибегала к дубу, и всегда там ждал ее старец Лар. Первые несколько раз и братья приходили вместе с ней, но потом им это наскучило. «Уж лучше мы будем спать дома», - сказали они Акрисии. А она с нетерпением ждала следующего утра, боялась проспать, и как только богиня Тезан начинала запрягать свою волшебную колесницу, отбрасывающую чуть розоватые лучи на землю и небо, Акрисия уже вскакивала с постели.
Лар Расна учил ее гадать по полету птиц, они много разговаривали, и для Акрисиии он стал мудрым учителем и другом.
-Приветствую тебя, Лар Расна. Пусть боги помогают тебе, - сказала она, немного запыхавшись, садясь рядом с ним на землю.
-Приветствую тебя, Акрисия.
Некоторое время они просидели молча.
-У тебя красивый браслет, - сказал Лар, обратив внимание, что Акрисия постоянно теребит его.
-Да. Лар, а скажи, какая богиня здесь изображена? - спросила она, протягивая ему снятый с руки браслет.
Лар взял его и стал рассматривать объемные золотые фигуры: два лебедя, прикасающиеся друг к другу кончиками носов, упирались выгнутыми шеями в верхнюю узкую полоску узора, окаймляющую весь браслет. Всю противоположную сторону браслета занимала большая золотая пластина, по краям которой мельчайшими золотыми капельками было выложено два маленьких голубя, а в центре прорезан смелыми глубокими линиями силуэт удивительно прекрасной нагой девушкой с распущенными длинными волосами.
-Кто это богиня? – переспросил Лар, попробовав браслет на вес, он оказался совсем легким. - Эту богиню римляне зовут Венерой, греки - Афродитой. Это богиня любви.
-А у нас ее как зовут? Это богиня Уни?
-Не совсем Уни. Уни покровительница рода, и плодородия земли, и царской власти, и женщин. Пока у нас нет имени для Богини любви. Сейчас для нас это Уни, позже это будет богиня, носящая другое имя.
-Какое, Лар?
-Называй свою богиню Туран, но только тихо, чтобы никто не слышал, пока у нее нет храмов.
-Туран. Хорошо.
- Ну как, ты чувствуешь в себе силы гадать по полету птиц?
-Можно я попробую?
-Ну что же, давай.
Акрисия долго всматривалась в голубое, покрытое слабыми розовыми бликами лучей небо, и сначала явно волнуясь, а затем все уверенней, стала рассказывать:
-Сейчас начало дня, и поэтому все, что поведают нам боги с помощью птиц, скажет нам о будущем нашего города. Стая птиц, черных воронов, парит в небе. Один ворон поднимается выше других и к тому же он больше остальных птиц, я думаю, это вожак стаи. Вслед за ним, высоко взлетает второй ворон, но вожак прогоняет его, и тот опускается обратно. Вороны кружатся в западной стороне неба, а с востока летит какая-то белая птица… похоже, это голубь. Ворон-вожак вместе с несколькими сородичами, начинает нападать на него. Бедный голубь! Он старается улететь от них, но вороны настигают его и начинают окружать. Лар, вы видите, еще одна птица поднимается с южной стороны и бросается наперерез… Дятел, это точно дятел. Он пытается преградить полет стае воронов, чтобы защитить голубя, и тот успевает немного отлететь в сторону, но ненадолго, его опять настигают. Ой, кажется, дятлу не справиться одному со всей стаей, неужели голубь погибнет? Но… Лар, этого не может быть! Орел! Большой орел летит с юга и вороны, испугавшись его, бросаются врассыпную. Смотрите, он разогнал их всех своими мощными крыльями! А дятел и голубь вместе летят вниз, на запад и дятел… он как будто охраняет голубя…
Лар Расна, раньше никогда мы не видели столько разных птиц в небе, я даже не знаю, как это все можно объяснить!
-Давай попробуем сначала.
-Вначале была стая воронов. Лар, кого обозначает ворон?
-Ворон очень мудрая птица.
-Воронов было много… Может быть это мы, жители Вейи?
Лар одобрительно кивнул головой, и Акрисия, ободренная, продолжала:
-Но стая вылетела с запада, а это плохой знак для города. Потом вожак стаи прогнал своего сородича, значит, какое-то важное лицо из Вейи будет плохо относиться к другому жителю города, или кого-то прогонит. А после появился голубь. Лар, а что обозначает голубь?
-Птица может обозначать не только целый народ, но и какого-то одного человека. Что ты можешь сказать о голубе?
-Белый голубь - это красивая птица, небольшая, грациозная, как молодая девушка. И удивительно то, что он белый. Я, кажется, поняла, он означает девушку. Значит, жители Вейи захотят прогнать какую-то девушку.
Лар чуть заметно утвердительно кивнул головой, а Акрисия спросила:
-Но вожак воронов стал нападать на голубя и погубил бы, если бы голубицу не спас дятел. А кого обозначает дятел?
-Иногда так бывает, правда очень редко, что у какого-то сильного человека есть своя птица. Тогда появление этой птицы - знак, что этот человек близко, или ищет встречи с тобой, - ответил Лар, по-прежнему не оборачиваясь и смотря в небо.
Акрисия молчала в недоумении, перебирая в уме разные варианты: «Дятел, дятел…где-то я слышала. Ах, точно, именно дятел помогал волчице выкормить двух близнецов Рома и Ромула».
-Дятел обозначает римлянина?
Лар повернулся в ее сторону и произнес:
-Да, Акрисия, ты правильно догадалась.
Акрисия чуть не подпрыгнула от радости, но потом задумалась, ей не давал покоя орел. Орел – птица бога Тина*, владыки неба и света. Его владение находятся на севере, и когда дует северный ветер, считается что это знак Тина. А сегодня орел прилетел с юга, что же это может означать? Почему орел разогнал стаю воронов? Спросить Акрисия боялась, но на этот раз сам Лар Расна, как будто услышал ее немой вопрос и пришел к ней на помощь:
-Ты знаешь о Танаквиль из Тарквинии?
-Да, конечно, это жена царя Рима.
-А ты знаешь, что именно она предсказала своему мужу царскую власть?
-Нет, я этого не знаю. Лар, расскажи, - Акрисия даже заерзала по траве, предвкушая удовольствие от интересного рассказа.
-Танаквиль родилась в богатом городе Тарквинии и была из древнего царского рода, - начал неторопливо Лар свой рассказ, - у нее было четыре брата и три старших сестры. А ты знаешь, что царскую власть наследует юноша царского рода, но лишь в том случае, если женится на царской дочери. Так как Танаквиль, по воле богов, очень хотелось царствовать, но была она лишь четвертой по старшинству дочерью в семье, то она понимала, что вряд ли сама или ее дети достигнут царской власти. Родня ее тем временем, прежде очень богатая, стала с каждым годом тратить все больше и больше серебра на пиры и драгоценности. И когда исполнилось Танаквиль 12 лет, и она достигла возраста, с которого начинают вступать в брак, несколько юношей, но не из царских родов, приходили к ее отцу с предложением заключить договор о браке. Но отец Танаквиль отвергал их, думая, что еще подождет до тех пор, когда придет к нему юноша более знатный. Прошел год, потом второй, но не приходили больше юноши и даже те, кто приходил сначала, нашли себе богатых невест. И тогда пришел к отцу Танаквиль с предложением заключить брачный договор молодой человек, мать которого была тирренка, а отец коринфянин Демарт, проживающий в Тарквинии. Хотел уже было отказать отец Танаквиль Луцию (именно так звали этого юношу), но узнал, что сын коринфянина, благодаря удачной торговле своего отца, очень богат. И, рассудив, что Танаквиль и так не увидит царской власти, но зато будет жить в богатстве и почете, да к тому же часть наследства Демарта может достаться и его, уже слишком разросшейся, семье, дал согласие на заключение брачного договора.
Но жители Тарквинии плохо относились к Луцию, потому что он не был их соотечественником. А мужа Танаквиль, человека доброго и очень деятельного, это сильно обижало. Луций хотел угодить и царской родне Танаквиль, и другим знатным людям Тарквинии, но те, в свою очередь, милостиво принимая подарки Луция, не только не приглашали его в советы города, но даже презирали, говоря, что он пришелец. Танаквиль устала от постоянных обид и, чувствуя себя утратившей уважение жителей города, предложила своему мужу: «Давай поедем в Рим. В этом городе родство не много значит, а имеет значение лишь храбрость и личная доблесть». С радостью согласился Луций на это предложение и, выехав из Тарквинии вместе со всем своим имуществом и рабами, они поехали в Рим.
Когда же добрались до Яникула, что находится рядом с Римом, по другую сторону Тибра, орел подлетел к Луцию, снял шапку с его головы, сделал с ней круг и вернул на голову мужа Танаквиль шапку обратно. Танаквиль же, хорошо знавшая науку гадания по полету птиц, с радостью объяснила мужу, что его ожидает в Риме царская власть, потому что прилетел орел с севера, со стороны бога Тина, облетел вокруг головы Луция и возложил на него шапку, указывая на божественную волю. Ты, я думаю, знаешь, что Луций, сын коринфянина Демарта, взял себе имя Тарквиний и вскоре стал царем Рима.
Акрисия восторженно слушала рассказ Лара Расны, но спустя некоторое время сказала:
-Я один раз слышала, как моя мама тихонько говорила отцу, что Анк Марций усыновил Тарквиния потому, что Танаквиль была его дочь от этрусской женщины, которая умерла, а дочь отдали на воспитание царю Тарквиний.
Акрисия заметила мелькнувшие огоньки в глазах Лара, который продолжал смотреть прямо перед собой.
Девочка внимательно всматривалась во множество мельчайших морщин, покрывающих лицо старика, и думала о том, что морщин у него гораздо больше, чем было у ее прапрадеда, который жил очень долго, и о котором говорили, что по его жизни измеряли век*. Но, в то же время, Лар Расна сохранил прямую спину, он никогда не болел и не жаловался на боли в ногах или спине. Почему-то в этот момент Акрисия подумала про себя, что Лар Расна, как сивиллы, которые могут жить очень долго, не старея. Интересно, а сколько лет Лару? Но Акрисия знала, что нельзя задавать этот вопрос, он все равно не будет на него отвечать. Поэтому она опять стала смотреть в небо, и снова увидела парящего орла, раскинувшего свои большие сильные крылья.
-А что означает орел, летящий с юга? – спросила она у Лара.
-Какой город расположен на юг от Вейи? – задал он вопрос в свою очередь.
Акрисия задумалась лишь на секунду:
-Рим, на юг от Вейи находится Рим… Значит, Римский царь придет в Вейи и разрушит наш город? – уже в испуге спросила Акрисия.
Лар Расна ничего не ответил, он продолжал смотреть вдаль, но взгляд его сделался очень серьезным, почти пугающим, и у Акрисии больно сжалось в груди от страха: «Неужели нас ждет война, война с римлянами? Только не это».
Хоть Акрисия и была мала, но она прекрасно знала, что каждый житель Вейи больше всего на свете боится войны. Акрисия в ужасе вертела головой: «Что же делать, бежать к матери и сказать, что будет война? Но войну я нагадала сама по полету птиц, и вряд ли кто-то из взрослых поверит моим словам, а тем более моему гаданию. А Лар Расна сидит совсем спокойно. Что же делать?»
А Лар, будто слыша ее мысли, спокойно сказал:
-То, что предвещают боги, люди изменить не в силах. И тем более ты, Акрисия, маленькая девочка, не в силах предотвратить войны.
Акрисия не успела удивиться тому, что Лар знает о чем она думает, как тут же обиделась на его слова:
«Ничего я уже не маленькая, мне меньше года осталось носить буллу, а через год я уже смогу выйти замуж, и может быть я, как Танаквиль, поеду с мужем в Рим, а мой муж будет царем, вот так!».
А сама вслух произнесла фразу, которую много раз слышала от деда:
-Даже если римляне нападут на нас, мы сильнее их. Мы расенны, самый древний народ и самый сильный. Мы входим в союз 12-ти тирренских городов, и они, конечно же, нам помогут.
Лар Расна быстро повернулся к ней, внимательно посмотрел ей в глаза, а потом отвернулся, и медленно произнес:
-Никогда не стоит повторять слова других людей, даже если это слова царя Вейи, и даже если их говорят все вокруг. Поверь мне, очень многие могут ошибаться.
И Лар опять замолчал. Акрисия недоуменно смотрела на мудрого старика, и в голове у нее проносились мысли: «Он считает, что римляне победят нас, этрусков. Мы же намного древнее их, мы самые сильные на море, мы …» и она не сдержалась, ведь она только училась терпению. С горящим взором и пылающими щеками она стала доказывать Лару:
-Римляне не могут нас победить, потому что мы намного древнее их. Когда на месте Рима было простое болото, у нас, расеннов, уже были большие богатые города. У нас есть огромные двухэтажные дворцы, состоящие из множества комнат. Никто не может соперничать с нами в Тирренском море, а все его побережье, так же как и остров Эльба – это наши владения. Вейи, Тарквинии, Цере - самые богатые города, а в нашей Фуфлуне* производят огромное количество изделий из бронзы и железа. А золотые украшения, браслеты, нагрудники и оружие, - кто еще, кроме наших мастеров, способен сотворить такую красоту? Мы заключили союз с Карфагеном и захватили Корсику. У нас самые древние боги и цари двенадцати этрусских городов собираются раз в год у бога Вольтумны, где избирается глава Этрурии. Рим же находится на земле, прежде принадлежавшей нам, и воспитатель Рома – Фавстул, был этруском. Это он научил первого царя римлян узнавать веления богов по полету птиц, объяснил ему учение о границах, и Рим основан как этрусский город. Да в Риме женщины не имеют право возлежать на пирах со своими мужьями, как у нас! У римлян нет столько рабов! Они не могут нас победить. И потом, ты сам сказал, что Тарквиний женат на этрусской женщине, а она не допустит, чтобы муж напал на Вейи.
Акрисия немного успокоилась, и теперь, вжав голову в плечи, ожидала, что Лар Расна отругает ее, или в худшем случае встанет и уйдет, но, к ее удивлению, он спокойно сидел на траве и, не отрываясь, смотрел прямо на линию горизонта. Прошло некоторое время, пока он, наконец, не произнес:
-Ты знаешь свой народ и гордишься им, это хорошо. Но именно потому, что у римлян мало рабов и мало золота и серебра, они победят нас. Десять лет назад, когда была война между Римом и Вейи, римским отрядом командовал не кто иной, как Тарквиний. И Танаквиль, поверь, безразлично, на кого будет нападать ее муж. Уже поздно, мне пора идти, - сказал Лар Расна, легко поднялся и пошел в сторону городских стен.
Акрисия же, сидя под раскидистым дубом, долго повторяла про себя один и тот же вопрос: «Неужели нас ждет война?»
Прадед когда-то рассказывал ей о войне с Римом. Жители Вейи тогда проиграли сражение, и он долго называл ей имена убитых и пленных, которых уводили римляне, и по его старым морщинистым щекам текли и текли слезы.
Акрисия вскочила на ноги. «Нет, надо срочно кому-нибудь рассказать о войне, может быть тогда взрослые успеют подготовиться?» - подумала она, а потом сразу же к ней пришла другая мысль: «Но про войну мне никто не говорил, я сама, Акрисия Вибенна, предсказала ее по полету птиц. А если я ошиблась?»
Акрисия пошла по направлению к высоким стенам, окружающим город. Сначала она думала о войне, а потом, как-то сами собой, плохие мысли покинули ее юную головку, и она с наслаждением наступала на мягкую шелковистую траву, приятно щекотавшую ноги, вдыхала аромат цветов и любовалась красным шаром солнца, которое уже довольно высоко забралось на небосвод.
Когда Акрисия вернулась домой, мама и отец куда-то ушли, а ее старшие братья находились на занятиях. Акрисия быстро перекусила, немного позанималась вышивкой, но ей стало скучно, и она решила подождать своих братьев рядом с домом жреца – там, где проходило их обучение.
Уже несколько раз она прошла туда и обратно по длинной улице, мимо большого дома с колоннами, но братья все не выходили. Потом она пересчитала все проехавшие повозки, допрыгала по булыжникам, которыми была уложена улица, почти до последнего дома, и уже принялась пересчитывать статуи, стоявшие на крышах домов, когда, наконец, увидела, как несколько мальчиков, шумя и толкая друг друга, выбежали из богато украшенного дома, стоявшего посередине улицы.
Сначала Акрисия бросилась бежать к своим братьям, но потом заметила рядом с ними незнакомца и решила про себя, что ей надо выглядеть постарше. Она остановилась и медленно пошла по направлению к дому жреца. Идти было очень непривычно, ей так хотелось попрыгать или добежать, но она изо всех сил сдерживала себя.
-Акрисия, - позвал ее старший брат Целий, - иди к нам.
И, конечно же, она тут же забыла, что хотела быть взрослой. Подхватив в руку тунику, она побежала, при беге еще и норовя перепрыгнуть по самым крупным камням. Она встала рядом со своими братьями: старшим Целием, средним Авлом и младшим Луцием.
-Это наш друг, Гай Туллий, - сказал Авл, показывая рукой на незнакомого мальчика, - Гай из Рима, он приехал специально обучаться у нас, расеннов.
Акрисия невольно нахмурила лоб, сразу же вспомнив сегодняшнее предсказание войны, а Гай широко улыбнулся и спросил:
-А тебя зовут Акрисия? Очень красивое имя.
И Акрисия тут же расплылась в улыбке, и гордо подняв голову, ответила:
-Я Акрисия Вибенна, дочь Хасти и Лариса Вибенны.
-А нас уже отпустили, - похвастался Целлий, - Гай, пойдем с нами, посмотришь наш дом.
-Да, а еще можно забраться на дерево во дворе. Знаешь, на крыше нашего и соседнего домов стоят такие красивые статуи! - хвастливо добавил Авл.
-А мне можно? Ваши отец и мать не будут против? – спросил Гай.
-Конечно, не будут, пошли, - наперебой стали приглашать Целлий, Авл и Луций, но Акрисия молчала.
Гай согласился на предложение братьев. Четверо мальчиков и Акрисия быстро направились на соседнюю улицу к дому Вибеннов. По дороге она всматривалась в римлянина. Оказывается, он уже не носил буллу, а значит, ему было больше четырнадцати лет. Он был высок ростом и широк в плечах, одет в простую тунику и плащ.
-А у нас в Риме не ставят статуи на крышах домов, - стал рассказывать Гай Туллий по дороге к дому, - и еще у нас не такие широкие улицы и мастера не умеют делать такие красивые украшения, как у тебя, Акрисия.
Только сейчас Акрисия заметила, что Гай с интересом разглядывает ее золотой браслет. Как же она хотела сказать, что ее браслет особенный, и что только у нее есть такой рисунок, но она не успела произнести ни слова, - ее перебил Целлий:
-Ты еще не видел доспехи наших воинов! Знаешь, наши мастера делают очень красивые и прочные щиты и мечи!
Теперь братьев и Гая было не остановить, а Акрисия терпеть не могла этих разговоров про войну, да к тому же ей было обидно, что не удалось похвастаться своим браслетом.
Незаметно они подошли к дому, и так как мамы и отца до сих пор не было, все сразу побежали во двор и дружно залезли на большое раскидистое дерево, росшее во дворе. А с дерева действительно открывалась захватывающая картина.
Дом Хасти и Лариса Вибенны располагался в том районе, где находились самые красивые и богатые дома города. Целлий, Авл, Луций, Акрисия и римлянин Туллий примостились на ветках и смотрели вперед - на яркие, разноцветные острова, перемежающиеся зелеными кронами деревьев. Черепица, которой были покрыты крыши, не повторялась ни на одном из домов. Квадратная и прямоугольная, плоская и выгнутая она была окрашена в самые разнообразные цвета: красный, желтый, белый, синий, и на ней были нарисованы огромные белые кони, пугающие змеи, красные аисты, стоящие на одной ноге, медузы-горгоны, которые высунули свои длинные языки. По бокам крыш стояли статуи, сделанные в рост взрослого человека, но, к сожалению, Гай мог видеть только их спины - длинные платья богинь и короткие, облегающие туники богов.
-Посмотри назад, - услышал потрясенный Гай голос Акрисии, - там еще интереснее. Видишь, посередине улицы стоит большое здание - это дворец царя Вейи, а рядом храм, посвященный Менвре, Аплу и Геркле*.
Гай повернул голову и с удивлением и восхищением стал разглядывать ярко окрашенные статуи на крыше храма. Он никак не мог поверить в то, что все это сделано из обожженной глины. Ему улыбался чарующе-загадочной улыбкой красавец Аполлон с длинными волосами. Могучий Геракл, в накинутой на широкие плечи волчьей шкуре, почти касался рукой Минервы, чьи волосы украшала сверкающая на солнце диадема. Расположенные по углам храма пары крылатых лошадей были совсем как настоящие. И у Гая невольно вырвалось:
-Они же как живые!
Кони, раздувающие ноздри и перебирающие ногами, были готовы сделать несколько быстрых шагов и взлететь на небо. Огромный Геракл, казалось, сейчас прыгнет с крыши и пойдет на охоту на кабана. А Минерва в богато украшенной тунике, откроет свой красиво очерченный рот и что-то скажет улыбающемуся Аполлону.
Гай посмотрел влево и отпрянул от страха: прямо на него глядел ужасный демон с длинным носом крючком, злыми глазами и молотом в руке. А рядом с ним находилось еще одно существо, даже более страшное, чем первое: у него был клюв хищной птицы, длинные уши, и из головы выползали страшные змеи.
Целлий, увидев страх Туллия, засмеялся:
-Не бойся, это Хару и Тухулха. Это демоны загробного мира, они изображены здесь для того, чтобы отпугивать злые силы.
-У нас тоже есть перевозчик душ умерших в подземное царство – Харон, но он не такой отталкивающий, как ваши демоны, - ответил Гай.
-А чему ты хочешь у нас научиться? - спросила Акрисия у Гая.
-Я хочу научиться гадать по полету птиц, как гадал Ромул, и еще узнать, как возможно осушить болота, и военным наукам, - ответил Гай.
В этот момент Акрисия услышала голос матери, зовущей ее, и стала слезать с дерева. Вбежав в дом, Акрисия, к своему огорчению увидела, что мама не одна, вместе с ней была дочь царя Вейи Сетри, которая была на год старше Акрисии.
-Смотри Акрисия, Сетри пришла к нам в гости, а где твои братья? – спросила мама.
-Они за домом, играют, - ответила Акрисия.
-Сетри, иди с Акрисией, поиграйте все вместе. И смотрите, не обижайте дочь царя.
Акрисия крепко сжала губы, чтобы не сказать что-то неприятное, но промолчала. Избалованную, злую и заносчивую Сетри ни она, ни ее братья, не любили. Но было одно важное обстоятельство: лукумон* Вейи и ее дед почему-то менее всего приближал к себе семью своей старшей дочери - матери Акрисии. Может быть, из-за того, что мама называла себя всегда родовым именем своего мужа - Вибенна, а не царским именем. Дед был уже стар, и в скором времени на престол Вейи должен был взойти его старший внук - Велтур, сын умершей Танвили. Однако царская власть наследуется лишь через женитьбу на царской дочери, а у лукумона осталось только две дочери: мать Акрисии и юная Сетри - дочь царя от молодой жены.
Когда девочки уже обогнули дом, Сетри вдруг сказала:
-Подари мне свой браслет, Акрисия.
Эти слова не были произнесены с улыбкой, Сетри требовала, и Акрисия, смотря на нее и не веря своим ушам, от неожиданности даже не нашлась что ответить.
-Если ты мне не подаришь, - уже с угрозой продолжала Сетри, - я скажу своему отцу, и он велит отобрать у тебя браслет.
Конечно, если бы эта девчонка не была дочерью царя Вейи, то Акрисия высказала бы ей все про ее наглость, отвратительный характер и злые помышления и, скорее всего, еще приправила бы свои слова несколькими шлепками, но надо было сдерживаться.
-Даже твой отец, лукумон, не сможет отобрать у меня мой браслет, потому что его мне подарили боги, - стараясь говорить как можно спокойней, ответила Акрисия, и это было сущей правдой. Этот браслет Акрисия помнила всегда, с самого раннего детства. Еще ребенком она просовывала в него свою тоненькую ручку и поднимала браслет до самого плеча, и всегда она слышала слова мамы: «Это подарок тебе от богини».
Но злюка Сетри не могла с этим смириться:
-А ты знаешь, что уже через полгода я стану царицей Вейи. Вот так! Мне так сказал мой отец.
-Я знаю, что скоро состоится твой брак с Велтуром, -ответила Акрисия.
-Через три месяца, как только я сниму буллу. И отец сказал, что скоро откажется от власти, и тогда царем Вейи будет мой муж, Велтур. И если ты не отдашь мне браслет, я обещаю тебе и твоей семье тяжелые испытания.
Акрисия молчала, сжимала кулаки и чувствовала, как слезы обиды подступают к глазам. «Только ничего не отвечай», - говорила она сама себе. Но Сетри была старше Акрисии и отлично знала, как побольнее можно обидеть:
-Я скажу отцу, и тебя выдадут замуж за толстого и старого латина!
Вот этого Акрисия уже не могла стерпеть и, не сдержась, выпалила:
-Ничего лукумон не сделает, потому что скоро будет война Вейи с римлянами, и тебя и твоего отца захватят в плен!
-Откуда ты знаешь про войну? Кто тебе это сказал?
-Мне сказал об этом … один человек, ему так показали птицы.
-И кто же это?
-Я не скажу, - Акрисия вскинула свою голову и с мольбой посмотрела на дерево, под которым они уже стояли.
-Целлий, слезай. Прошу богами, слезь, тут к тебе пришла Сетри, - крикнула она. Но братья и римлянин Гай забрались высоко, к тому же они громко шумели и не слышали призывов Акрисии.
А Сетри, видя пошатнувшуюся стойкость Акрисии, решила, что настало время для решающего удара:
-Я знаю, кто этот человек, - зло сказала она. - Это Лар Расна. Я все расскажу отцу и он завтра же велит убить его.
Акрисия широко открытыми глазами смотрела на злую, жадную, капризную и ненавидящую всех девочку - будущую королеву города Вейи.
«Богиня Уни, ну как такое возможно?» - взмолилась она. – «Уни, ты жена бога Тинии, ты восседаешь на высоком троне и покровительствуешь царской власти. Богиня Уни, прошу тебя, кинь на наш город свой царственный взор. Большим и сильным городом Вейи должен править справедливый и мудрый лукумон, а его женой не может быть Сетри!»
Ненависть, боль, отвращение, обида волнами накатывали на Акрисию. Она не понимала, как боги могут разрешить царствовать этой девчонке, нарушающей все законы. Как можно быть такой бесчеловечной и жестокой?
Отвращение к Сетри сковали Акрисию. Как будто сквозь шум воды до ее сознания доходили обрывки фраз, которые злобно выплевывала в нее Сетри:
-Лар Расна умрет… Войну может предсказать только верховный жрец… Мой отец… Когда я буду женой лукумона… твоя семья…
«Это не он нагадал войну, это я. Это я во всем виновата», - четко пронеслась у Акрисии мысль.
Она молча сняла браслет, протянула его Сетри, а та, захлебнувшись очередным проклятием, тут же замолчала и удивленно взяла его. А Акрисия отвернулась и быстро побежала в дом.
Солнце кидало розовые блики на зеленые, желтые, красные квадраты на потолке ее комнаты, за стеной вкусно пахло мясом и иноземными приправами; уже ушел римлянин Гай и пришел царь Вейи Ларт Велх и его жена Рафнта. Царь вместе с супругой, а также родители Акрисии, Велтур, Сетри и Целлий возлегли вокруг стола, заставленного яствами. Рядом под чарующие звуки флейты танцевали самые красивые рабы и рабыни, менее красивые беспрестанно подавали еду и разливали самое лучшее вино в дорогие бронзовые кубки, а Акрисия лежала ничком на узком ложе в своей комнате.
Алые блики заходящего солнца падали на ее лицо, длинные густые ресницы вздрагивали, и из-под них, жемчужным потоком, не переставая, лились слезы, стекали по нежным белым щекам, по подбородку и тонули в огненных кудрях, разбросанных на постели.
____________
Марина проснулась ошеломленная и опустошенная от звона будильника. Несколько минут она оглядывала маленькую комнату хостела: грязные обои на стенах, дырки в полу, заклеенные скотчем, немытые окна и спящая на соседней кровати тучная соседка. Потом Марина решила все-таки удостовериться, что это она, достала зеркало из тумбочки и посмотрелась в него. Да, в отражение она, Марина, а не маленькая девочка Акрисия. Марина, с коротко остриженными волосами, крошечными морщинками в уголках глаз и… намокшими прядями волос у висков. Марина дотронулась до мокрых волос и поняла, что действительно плакала во сне. Она опять было погрузилась в раздумья, но будильник прозвонил уже во второй раз, времени оставалась в обрез и она начала лихорадочно собираться.
На вокзал Марина пришла вовремя, и там ее уже ждал Саша. У нее не было желания разговаривать, и Саша, видя ее настроение, решил молчать. Они сели в машину и молча доехали до того же самого места на холме, что и накануне.
В воздухе висела мельчайшая дождевая пыль, от которой не было никакой возможности укрыться под зонтом. Постепенно становилось мокрым все – волосы, лицо, одежда, но Марина даже не понимала, что на улице идет дождь. Поеживаясь и кутаясь в куртку, она шла неизвестно куда, не глядя по сторонам, не думая, не запоминая дорогу. Она молча шагала за Сашиной темной ветровкой, и в ее голове, так же, как капли в воздухе, висела масса вопросов:
«Неужели Акрисия – это я, только много-много лет назад? Разве можно во сне окунуться в свою прошлую жизнь? Разве можно видеть так четко, с мельчайшими подробностями то, что произошло 2600 лет назад? Откуда это во мне, ведь до знакомства с Сашей, я даже толком не знала, кто такие этруски? И зачем я отдала свой браслет этой противной девчонке Сетри? Может быть, рассказать все Саше?»
Марина сама не заметила, как они остановились, как Саша достал и настроил прибор. Она очнулась лишь в том момент, когда он попросил отойти ее на пятьдесят метров вперед. Она послушно пошла, отсчитав нужное количество шагов, и он стал показывать ей знаками, где встать. Потом Саша, так же, как и вчера, стал бурить землю и затем опустил камеру в проделанное отверстие. А дальше они уже вдвоем изучали изображение на мониторе.
Уже трижды Саша проделывал эту операцию, но ничего сколько-нибудь стоящего в погребальных камерах не обнаружил. Экран каждый раз показывал лишь разрушенные голые стены, обвалившиеся пласты земли и больше ничего. Пусто, абсолютно пусто. Скорее всего, эти гробницы были обворованы еще сотни лет назад.
Саша вздыхал, становился с каждой неудавшейся попыткой все мрачнее, а Марина молча погружалась в свои думы.
На четвертый раз, Марина немного встрепенулась и попросила Сашу разрешить ей самой выбрать гробницу. Он обреченно махнул рукой и не стал возражать. Она внимательно вглядываясь в небольшой экран прибора, и долгое время ничего не могла понять: множество пустот неправильной формы – это погребальные камеры, но какую выбрать? Устав долго смотреть на экран она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. И вдруг так же, как и сегодняшней ночью, к ней пришли видения: яркие фрески, украшающие стены камеры, на одной из стен развешены длинные мечи, а на полу стоят в ряд десяток прекраснейших ваз и, неожиданно, на смену пришел другой образ – темное, мрачное, заваленное землей пустое пространство. Марина в изумлении раскрыла глаза, но дальше она знала, как надо действовать.
Сначала она смотрела на экран, затем выбирала гробницу и, закрыв глаза, устремляла взор внутрь себя. И перед ней расплывчато, неярко, всплывали сводчатые потолки, блеклые фрески, обломки древних ваз. Лишь на шестой раз, когда Марина выбрала камеру, находящуюся как можно дальше, перед ее глазами предстала полуразрушенная стена, нескольких больших сосудов, упавшие воинские доспехи, засыпанное землей ложе… и там, в этой самой земле, слабо мерцало золото ожерелья и диадемы, отбрасывали причудливые отсветы широкий браслет и массивные серьги.
-Ну, скоро ты там? Нашла что-то подходящее? Давай лучше я попробую, - прервал ее размышления Саша.
-Нет, нет, я кажется, нашла. Саша, иди сюда, я тебе покажу на экране, где надо копать.
Саша подошел, и Марина стала ему показывать:
-Вот смотри, вот эта камера, самая верхняя и крайняя слева.
Саша настроил прибор и гробница, на которую указывала Марина, теперь оказалась в самом центре экрана в увеличенном масштабе.
-Марина, ты что? Смотри, видишь одна стена под углом, это значит, что стена сломалась и вся гробница засыпана. Такие камеры вскрывать бесполезно, поверь мне.
-Саша, но посмотри, только лишь одна стена наклонилась, камера большая, и даже если что-то завалено землей, то только у этой стены, а у других все должно быть целое.
-Нет, старушка, я это уже пробовал, пустая трата времени.
-Саша, давай так, - не желая сдаваться, уговаривала его Марина, - мы сегодня впустую вскрыли уже три гробницы. Ты их выбирал и мы ничего не обнаружили. Я тебя прошу, давай попробуем опустить видеокамеру в эту, одну единственную, которую выбрала я. Если в ней также ничего не будет, то завтра, поверь мне, я не стану тебя ни о чем просить. Договорились?
Саша, промокший и уставший, решил не спорить:
-Хорошо, давай посмотрим эту последнюю гробницу, да поедем домой, - буркнул он. - Ну, что стоишь, иди прямо, метров сто, не меньше, а потом забирай налево около пяти метров, я тебе помашу.
Обрадованная Марина быстро пошла по намокшей скользкой земле. Как и в предыдущие разы, сначала долго вымеряли, где следует бурить, а потом Саша взялся за дело, но на этот раз Марина помогала ему.
Камера уже опущена в гробницу и все внимание на экран. С замиранием сердца, Марина следит за изображением на мониторе: первый поворот - голая пустая стена, на которой чуть заметна краска облупившихся фресок, точно такая же вторая стена, вместо третьей - земля, а дальше пусто, совсем пусто.
«Неужели интуиция меня подвела?», - начала волноваться Марина. Камера делает следующий круг - земля, потом хорошо различимые обрывки фрески: выразительное лицо женщины с черными волосами, уложенными в красивую прическу и запрокинутая в танце рука; обрывок фиолетового платья, красная мужская туника, но лица не видно - оно стерто временем и чуть дальше… висящий на стене длинный меч. Саша даже вскрикнул. Еще немного ниже: опять земля и у дальней стены восхитительно-изящные вазы и сосуды, среди которых выделяется бронзовый кувшин с высоким горлом, сделанным в виде головы коня. Следующий поворот, и прямо перед камерой высокое ложе, покрытое землей, а в черных комьях лежит прекрасное ожерелье - золотое, украшенное крупными янтарными каплями, и рядом браслет, сделанный из множества выпуклых фигурок. Саша сделал увеличение:
-Это же львы! - воскликнула Марина. - Смотри, около десяти золотых львов и они как настоящие, с большими лбами, а хвосты у них загибаются к верху!
Но Саша молчит. Камера направляется дальше по кругу и упирается в золотую диадему и дальше Саша уже не вытерпел:
-Марина, ты чудо, - выкрикнул он. - Это же черт знает что! Ты даже не представляешь, как нам повезло!
Он бросился в пляс вокруг камеры. Исполнив под залихватские, но негромкие крики «ура» присядку и галоп, он вернулся к улыбающейся Марине, расцеловал ее, как Леонид Ильич Брежнев, трижды, смачно и не торопясь, в обе щеки, и потом стал смотреть опять сначала, но уже медленно, не упуская ни малейшей детали, разглядывая больше саму гробницу, для того, чтобы продумать, как в нее можно попасть. И все же Саша не мог с собой справиться и подолгу и с удовольствием любовался древними щитами, вазами, стоящими на полу, и не мог оторвать взгляд от золотых украшений, лежащих на ложе: браслета, диадемы, подвесок, больших серег.
-Нет, Марина, ты только посмотри, какая красота. Я бы сказал даже, красотища! Давно я не видел в одной гробнице столько ценных вещей! Маринка, ну ты даешь! Второй день работаешь и такой нюх! Я теперь с тобой, старушка, дружу до конца своих дней. Но нам надо туда попасть, а это задача. Скорее всего, надо пробовать пробраться через разрушенную стену, потому что там мы ничего не сможем повредить.
-Саша, наверное, нам надо сообщить в твою контору, чтобы специалисты приехали со своей аппаратурой,- удивилась Марина. - Как же мы можем вдвоем вскрыть гробницу? А вдруг мы что-то сломаем или испортим?
Саша немного помолчал, а потом, не отрывая взгляда от монитора, ответил:
-Скажем, скажем, Марина. Все будет о’кей. Но вскрывать нам придется самим, просто я знаю, другие сотрудники все на объектах и очень заняты, поэтому нам, как говорится, и карты в руки. А насчет аппаратуры что-нибудь придумаем. И ты права, главное, ничего не испортить. Смотри, а уже темнеет.
Действительно начало темнеть, а Марина, увлекшись найденными артефактами, которые пока можно было видеть только на маленьком экране монитора, ничего не замечала вокруг: ни надвигающегося мрака, ни дождя, который усилился и моросил теперь беспрерывно, противно и мерзко.
-Давай так, - продолжал Саша, - Ты собирай аппаратуру, а мне пока надо как-то отметить это место, чтобы завтра его быстро найти.
Саша достал из рюкзака очень подробную карту холма, встал и долго оглядывался вокруг, потом что-то вымерял и, наконец, нарисовал ручкой на карте круг.
-Так, а теперь нам надо как-то отметить эту замечательнейшую гробницу на местности, - сказал он и достал из рюкзака какой-то небольшой металлический стержень.
Он воткнул его не в центр холма, а сбоку, так, чтобы случайный прохожий не смог его видеть. Марина тем временем вынула из гробницы камеру и начала все упаковывать. Образовавшееся отверстие в земле Саша закрыл специальной маскировочной заглушкой, которая также нашлась в его чудо-рюкзаке.
Только сейчас Марина поняла, как она устала, проголодалась, да еще и промокла до нитки. Ее джинсы и куртка от постоянного дождя стали тяжелыми и неприятно липли к телу.
-Ты взяла с собой, во что можно переодеться? - посмотрев на нее, спросил Саша.
-Нет, только носки и еще одну рубашку.
-Марина, запоминай, всегда с собой берешь запасной комплект: штаны, куртку, кофту и носки. Сегодня тебе придется ехать в мокрых джинсах, хотя, если влезешь в мои запасные...
-Да нет, Саша, не надо. Конечно, спасибо, но я и в мокрых доеду.
Подгоняемые надвигающейся темнотой и желанием поскорее согреться, Марина и Саша почти бежали до машины. В машине Саша переоделся полностью, а Марине так и пришлось ехать обратно в прилипших к телу джинсах.
Уже в дороге Саша сказал:
-Ну, Маринка, у нас сегодня праздник. Выбирай, куда пойдем ужинать.
-Да не знаю я. Ты куда хочешь?
-Ладно, у меня есть на примете хороший ресторанчик. Сейчас я тебя быстро закину прямо до хостела, ты там переоденешься в сухое, и потом я заеду за тобой где-то через полчаса. Так пойдет?
-Да, хорошо, - согласилась Марина и подумала про себя: «Вчера Саша даже не предложил довезти меня до дома, а сегодня, нате, пожалуйста. Конечно, такие находки!».
И она опять стала вспоминать увиденные вазы, ожерелье и диадему. «Интересно, а как все это выглядят вживую, не на экране? Наверняка еще красивее? Как хочется потрогать львов на браслете, они такие красивые, большелобые, настоящие. Если все будет хорошо, может быть, завтра, мы уже откроем гробницу и тогда…». Марина улыбнулась счастливой улыбкой и опять стала вспоминать свой сон: девочка Акрисия, ее братья, браслет.
«А, может быть, все это было на самом деле? – думала она. - Было давно - давно? И мне сейчас дали возможность увидеть крошечный фрагмент из жизни этрусков? Увидеть и понять, какой она была, их жизнь. Как они любили, ненавидели, воевали, как думали…»
-Марина, ты заснула, что ли? Я тебе уже третий раз повторяю, вылезай, уже приехали, - прервал ее размышления Саша, и она быстро выскочила из машины.
-Я приеду за тобой через полчаса. Будь готова, я позвоню, - крикнул он ей в окно.
Дома Марина быстро переоделась, привела себя в порядок, и уже через час они вдвоем с Сашей сидели в небольшом уютном ресторане в центре Рима.
-Ты знаешь, Саш, я вот что думаю. Где-то я уже видела что-то похожее на медузу-горгону с высунутым языком, из сегодняшней этрусской гробницы. Точно видела, но никак не вспомню где именно.
-Ну, Марина, ты даешь. Микеланджело, припоминаешь? Этюд маски для капеллы Медичи во Флоренции. Все очень просто, Микеланджело взял и скопировал медузу у этрусков.
-Да, конечно же, я вспомнила. Но как он мог скопировать?
-Он видел их гробницы, Марина. Он же жил во Флоренции, а на северо-восток от нее находится древний этрусский город Фьезоле. Наверняка и в средние века местные жители натыкались на захоронения этрусков, кто-то случайно, а кто-то специально искал золотые украшения и древнее оружие. Но то, что Микеланджело видел их гробницы, это точно. И подтверждение этому не только маска, но и его Аид. Относительно недавно была раскопана гробница в Тарквиниях, где на фреске изображен Аид, у которого на голову накинута шкура волка. Так вот, Аид Микеланджело – это практически копия с той фрески. Я думаю, что не только он видел их гробница, но и Леонардо, и Боттичелли.
-А почему они?
-Леонардо да Винчи обладал слишком большими для обычного человека знаниями. А потом, не забывай языческий характер его картин, особенно написанных им в последние годы. Например, тот же Иоанн Креститель. Это не просто картина, это мировоззрение, и у этого мировоззрения явно очень древние корни. А Боттичелли, его «Рождение Венеры», какое он там изобразил море?
-Море? – переспросила Марина, а потом улыбнулась грустной улыбкой. - Детски наивные завитки… почти такие же, как на фресках этрусков. Наверное, ты прав, Саша.
И Марина замолчала, погрузившись в воспоминания о Лучано. Она вспомнила его рассказ о том, как он впервые увидел эту картину Боттичелли, и что это было чудо, его большое, первое, искреннее и чистое чудо детства.
«Как мне все-таки не хватает Лучано. И зачем он так поступил?», - подумала она.
Они выпили еще по одному бокалу вина, и Марина, бросив взгляд на часы, забеспокоилась:
-Уже поздно, мне пора идти, а то моя соседка меня не пустит.
-Если ты хочешь, ты можешь жить со мной, - вдруг сказал Саша. Сказал как-то очень буднично, немного деловито и, как показалось Марине, несколько хамовато. Марина отреагировала быстро и твердо, не давая надежды ни интонацией, ни голосом:
-Нет, я в хостел.
Она с нескрываемым удивлением посмотрела на Сашу и тут же, опустив глаза, быстро начала собираться. Этот Саша не был похож на того, старого Сашку, с которым она дружила в университете. Тот, всегда стеснительный с женским полом, обходительный и добрый Саша, никогда бы так не сказал. И от этого ей стало немного не по себе, неуютно и неприятно. Марина быстро попрощалась:
-Пока. Во сколько завтра встречаемся?
-У меня с утра кое-какие дела, давай в 11 утра, там же на вокзале, - без каких-либо эмоций, как ни в чем не бывало, сказал он.
-Хорошо. До завтра.
Холодная темная улица, моросящий мелкий дождь, неприятные личности, стоящие стайками у некоторых домов, и громко бьющееся от страха сердце, когда Марина обходила эти группы.
«Ничего, я справлюсь, я сильная, - говорила она себе, очень быстро шагая по пустынным пугающим лабиринтам улиц. – И потом, у меня нет другого выхода, или я работаю вместе с Сашей, или мне не на что жить. Да, я сейчас осталась без денег, у меня нет дома, но я такая же, такая же Марина, как и была. У меня есть гордость и еще сны…, мои сны.»
Ей снился запах, запах осени. Пахнет увядающей травой, сухими листьями, морозом и холодным солнцем. Она идет по тому же полю, по которому бегала летом, мимо большого дуба, ветки которого сейчас пригибает к земле сильный ветер. Но все по-другому. И дело не только в красках: смене сочно- зеленого цвета на коричнево – желтый. Нет, дело в ощущениях.
Чувство детской безмятежности, радости, ожидания чуда и удивления ушло. Вместо этого опустошенность, утрата, непонимание происходящего. И еще внутри нее большой острый камень вины и стыда, который делает больно и мешает дышать. Наконец, - хвала богине Уни - камень начал крошиться и выбираться наружу вместе с потоком слез.
Слезы текут по ее лицу, и тут же высыхают под сильными порывами ветра, и вновь слезы, ветер, слезы… Ей становится чуть-чуть легче.
Сквозь слезную пелену Акрисия видит идущих рядом родных, широкие плечи воинов, разноцветны плащи женщин, высокие шерстяные конусы шапок жрецов и там, далеко, где-то в самом начале многолюдной процессии, смутные очертания пары лошадей. Но то, что везут кони, она не может видеть, - она это знает. Лошади тянут по черной земле красиво разукрашенную повозку, на которой лежит совсем осунувшаяся, худая, одетая в самый дорогой наряд и самые лучшие украшения, но с каким-то несчастным выражениям лица, мертвая Сетри.
И в голове опять: «А вдруг, это я виновата? Вдруг именно из-за меня Сетри укусила змея? Зачем я тогда так ее возненавидела? Желала ей зла и просила богиню Вейю наказать за наглость и высокомерие? Нет, не надо было так себя вести. Даже из-за того, что пришлось отдать ей мой любимый браслет, все равно не надо».
Акрисия идет в конце процессии, ей тоскливо и грустно. Над головой, на холодном голубом небе ветер куда-то гонит облака. Облака превращаются в огромных серых лошадей, в мягкие дымчато-серые повозки, в воздушные темные корабли, распадаются на сотни замысловатых кругов и овалов, соединяются в длинные широкие ленты, и все куда-то бегут, бегут. Куда?
А внизу, над самой землей, все тот же неутомимый ветер бросает под ноги, кружит, подхватывает и уносит вдаль сотни разноцветных листьев, в ту сторону, где находится море.
«Интересно, а когда листья долетят до моря, они опустятся на воду и поплывут дальше? -думает Акрисия. - Красные, желтые, зеленые легкие кораблики будут плыть по морю, далеко, далеко на запад. И, быть может, тоже попадут в страну, где садится солнце и где находится царство мертвых. В эту же страну направится сегодня Сетри. Сначала ее встретит богиня Вант, которая откроет перед ней ворота в подземный мир и, освещая путь факелом, поведет Сетри все глубже и глубже вниз. Дальше ее будет ждать бог Турмс – проводник душ, который поможет ей попасть к владыке загробного мира Аиту и царице Ферсифай. А потом должно начаться перерождение души Сетри. И если жрецы правильно проведут все обряды, то богиня Менрва выведет душу Сетри из загробного мира, а богиня Уни вдохнет в нее любовь и поможет вознестись ее душе на небо».
Проплутав между множеством больших и маленьких холмов, внутри каждого из которых находился закрытый для живущих мир мертвых, процессия останавливается у свеженасыпанного кургана. Белые каменные ступени вонзаются в черную землю и ведут вниз, в глубину, в другой, подземный мир.
По ступеням, не церемонясь, с помощью хлыста и окриков, уводят упирающихся, предчувствующих недоброе, лошадей, потом спускают взятое на руки тело Сетри, затем, в темном проеме склепа исчезают друг за другом жрецы, воины, женщины, рабы.
Никто не входит в могилу с пустыми руками. Женщины несут золотые браслеты, серьги, фибулы, красивую одежду, ткани, зеркала, бронзовые сундучки с косметическими средствами и даже лопаточки для косметики, сделанные из слоновой кости. Мужчины держат в руках треножники, бронзовые сосуды, блюда, серебряные кубки. А рабы тащат еду, посуду и большие амфоры, до краев наполненные вином и водой.
В подземном доме Сетри должно быть все, что ей нужно.
Акрисия вслед за братом шагает на первую ступень и тут же отдергивает ногу:
-Ты иди, я чуть позже, - говорит она и остается наверху.
«Сейчас начнутся ритуальные жертвоприношения, - вспоминает она. - Жрецы должны будут принести в дар подземным богам кровь убитых коней. Нет, я не хочу на это смотреть, лучше спуститься позднее».
Довольно длительное ожидание (чтобы уж наверняка не видеть), и Акрисия начинает спускаться. Каменные ступени ведут все глубже, глубже, туда, где веет холодом и сыростью, как будто обволакивает дыханием бога Аита. Затем темный узкий коридор, надо перешагнуть через высокий порог, и свет множества факелов озаряет пространство. Свет как спасение от мрака и холода: пусть режущий глаза, но, главное, яркий, теплый и такой желанный.
Акрисия улыбается свету и начинает осматриваться по сторонам. В большом подземном помещении стоят несколько накрытых столов, за которыми уже сидят самые знатные семьи Вейи и лучшие воины города. На почетном месте, в царском кресле, восседает лукумон, одетый в короткую, до колен, пурпурную тогу, расшитую по краю золотой нитью. Он держит в правой руке скипетр.
Акрисия быстро усаживается рядом с братом и приступает, вслед за остальными, к трапезе. Рабы несут на столы еду, разливают напитки, гости переговариваются, вкушают кушанья и пьют. И Акрисия случайно, конечно же случайно, бросает взгляд на стену и смотрит, смотрит и, уже забыв об еде, не может оторвать глаз.
На стене живут лошади. Нет, не нарисованы, они на самом деле живут. Другие, не те, которых можно встретить в окрестностях Вейи, а лошади иного, подземного мира. У них очень высокие ноги и удивительная расцветка: передняя половина черная, красная или зеленая, а задняя половина пятнистая, как шкура леопарда. Лошадей окружают воины, лани, собаки, львы и сфинксы с изогнутыми крыльями и мужскими строгими лицами. Желтые, красные, оранжевые, сиреневые листья на гибких стеблях растений переплетаются между ног животных и людей.
А на другой стене танец! Изображен так, точно музыка, оборвавшись в самый разгар веселья, покинула праздник, а танцоры так и остались стоять в застывших позах с поднятыми над головой руками и ногами, отбивающими ритм.
И вдруг зазвучала музыка.
Сначала совсем негромко запела нежную мелодию маленькая флейта из слоновой кости, затем, сладко вторя флейте, вступила лира. Звуки стали набирать силу, зазвучали громче, дополняя друг друга, и вскоре послышался хриплый голос большой двойной флейты, четко отбивающий ритм. Звуки нарастали, становились сильнее, и начали заполнять все пространство большой залы. Они доходили до каждого отдаленного угла, скапливались под сводчатым потолком, забирались под ложе, под столы, за которыми сидели пирующие, обосновывались в узком пространстве между кувшинами с вином. Но затем звукам стало тесно, расти было уже некуда и тогда, один за другим, они начали ударяться о стены и, отскакивая кубарем, убыстряли темп мелодии. Звуки соприкасались с желтыми плитами потолка и становились радостными, веселыми; дотрагивались до темно-красных квадратов и начинали звучать низкими, грудными голосами. Переборы струн лиры были похожи на волны орнамента, украшающего дверной проем, а нижнему басу двойной флейты вторил низкий голос чересчур серьезных сфинксов. А затем, на самом пике, лишь на одно мгновение мелодия остановилась … и именно тогда, на стене ожил танец.
Юноша в накинутой на одно плечо светлой тунике, стал отбивать ногами ритм, постепенно ускоряясь в такт музыке. Молодая черноволосая девушка, запрокинув голову назад, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, закружилась вокруг молодого человека в танце, плавно опуская и поднимая руки. И под мелодию теплого ветра, утреннего щебетания птиц, ласкающих солнечных лучей, юноша и девушка подходили близко друг к другу, брались за руки, и вдруг, резко разорвав пожатие и отвернувшись, быстро удалялись в разные стороны. Ласковая мелодичная весна сменилась ураганом, и сразу же танец молодой пары стал резким и быстрым. Красавица кружится подобно вихрю: мелькают над головой ее оголенные руки, желтое с синим платье захлестывает ноги тяжелыми складками, черные кудри, выбившись из прически, то падают на лицо, то стремительно отбрасываются назад, еще одно мгновение и убыстряющийся водоворот звуков поглотит в себя танцоров…
-Куда ты смотришь, сестра? – дергает Акрисию за рукав плаща ее брат Авл. - Почему ты смотришь на стену? Лучше взгляни, как красиво танцуют рабыни царя.
-Какие рабыни? О чем ты, Авл? – не понимает она.
-Ты что? – наклонившись над ней, шепчет брат. – Ты разве не слышишь музыки? Посмотри, какие красивые девушки! – сказал он восторженным голосом, указав на центр зала.
Акрисия видит. Да, действительно три грациозные девушки-гречанки танцуют посередине залы, прямо перед столами. Поодаль от них трое юношей играют на флейтах и виоле, но… все не то. У них не такие плавные движения, как у танцоров на стене, они не так чувствуют музыку, да и сама музыка менее интересна и многообразна. И уже Акрисия дергает за рукав своего брата для того, чтобы он наклонился к ней:
-Авл, ты знаешь, я только что видела, как танцевали на стене юноша и девушка. У них так красиво получалось! Движения плавные и ритмичные, нежные и резкие, под стать музыке. А музыка такая… ну, как весна. Как цветение деревьев и страшный ураган, как…
-Акрисия, - с укоризной говорит брат, - вечно ты что-то придумываешь. На стене не могут танцевать. Вернее могут, но только когда мы все отсюда уйдем, двери замуруют наглухо, а Сетри уже спустится в нижний мир, вот тогда здесь все оживет.
-Ничего я не придумала, - упрямо возражает Акрисия.
А танец уже закончен, юные гречанки покинули залу, гости встают из-за столов и рабы тут же уносят столы в дальний угол.
В центр выходят двое мужей. Из одежды на них лишь узкие полоски набедренных повязок. Они примериваются друг к другу взглядом, упираются руками в плечи соперника и начинается борьба.
Их тут же окружают плотным кольцом мужчины города Вейи. Сильные ноги, кажется, врастают в земляной пол, руки с напряженными мускулами не выпускают противника. Никто не хочет уступать, никто не сдается, силы равны, и тем интереснее схватка и громче голоса зрителей. Глаза присутствующих загораются огнем азарта. Мгновенная слабость более молодого бойца дает его сопернику шанс. Следует быстрый, сильный натиск, и юноша вынужден сделать несколько шагов назад. Крики, улюлюканье, но неимоверным усилием воли молодой замирает и удерживает, удерживает мощь обрушившейся на него силы, словно могучий дуб. Он держит и не сдается: не поддаваться, терпеть, не поддаваться! И вот, молодой уже сам делает маленький шаг вперед. Силы уравнены! Возгласы победы перемешиваются со вздохами разочарования, борьба продолжается.
Но Акрисии это не интересно. Она отходит от группы мужчин и вслед за несколькими женщинами идет в небольшой темный проем, который едва заметен на дальней стене. Перешагнув через порог, она оказывается в зале, гораздо меньшем по размерам. Здесь пусто, только вдоль одной из стен стоит ложе, высеченное из камня. Прямо над ложем, на стене, освещенной тусклым светом двух факелов, изображен мужчина в царском одеянии, восседающий на троне. Его окружают воины. У мужа большие, черные, мудрые глаза, и в одной руке он держит скипетр.
«Почти как мой дед, - думает Акрисия. – Так похож… Ну конечно, как я сразу не догадалась?! Лукумон приказал готовить эту большую гробницу для себя. Поэтому в этой зале и нарисован правитель со всеми атрибутами власти, а большая соседняя зала, в которой сейчас лежит Сетри, специально была устроена для прощальной церемонии. Он же не мог предположить, что богиня судьбы Нортия распорядится так, что его самая младшая дочь умрет так рано».
Акрисия разглядывает стены малой залы и вдруг понимает, что женщины молчат:
«Когда я перешагивала через высокий порог вслед за ними, - вспоминает она, - я слышала, как они о чем-то говорили. А сейчас, увидев меня, тотчас смокли». Одна из них с преувеличенным интересом изучает стену, другая потолок, - они не обращают внимания на нее, но неловкое молчание висит, вот оно, до него, склизкого, надувающегося, можно дотронуться.
«Что они хотят утаить от меня?» - думает Акрисия, и еще раз бросив взгляд на изображение на стене, уходит.
Опять на Акрисию обрушивается свет множества зажженных факелов, освещающих большую залу, и шум полсотни голосов.
-Акрисия, ты видела, видела? - подбегает к ней с возгласом брат Авл. - Все-таки молодой победил!
Решив посмотреть, она пробирается сквозь толпу мужчин и женщин. Юный боец победоносно поставил ногу на грудь своему старшему сопернику. Он улыбается, но в этой улыбке так много грусти, сострадания и усталости, что для радости почти не осталось места. Еще слышны возгласы поздравлений, его похлопывают по плечу, а он стоит, отвернувшись к выходу, тяжело дышит, и пот широкими струями течет по его сильному обнаженному телу.
Борьба закончена, настало время рабов. Быстро и тихо передвигаются они по зале, расставляя по местам вещи: сосуды с вином и водой, вазы из других стран, блюда, треножники, изделия из бронзы. Рядом с ложем кладут принесенные ткани, золотые серьги, подвески, браслеты, фибулы.
Акрисия следит за мельканием рук, что-то раскладывающих, приносящих, приводящих в порядок, и вдруг… браслет. Ее браслет! Он лежит вместе с другими драгоценностями на столе рядом с ложем.
«Мои лебеди! Мне бы только проститься с ними, - молит Акрисия богиню Туран. – Прошу, разреши мне погладить их в последний раз. Богиня, ты же знаешь как часто ночью, когда мне было страшно, я на ощупь находила их гибкие шеи, гладила, и тогда… все оживало. Я слышала тугое хлопанье крыльев, я дотрагивалась до больших теплых шей, покрытых короткими жесткими перышками, до длинный крыльев, отливающих в темноте лунно-белым цветом, и как приятно и тепло было засыпать, а пахло… я даже не знаю, чем, скорее всего, морем!».
Акрисия невольно сделала шаг вперед, но почувствовала, что кто-то взял ее за руку.
-Не надо, Акрисия,- произнесла мама одними губами, а потом чуть громче сказала:
- Оставь.
И тут же брат Авл подхватил ее за другую руку, и они вместе с матерью увели ее подальше от разложенных на столе украшений.
«Ведь я ей почти простила! Все простила, но зачем ей мой браслет?» - с горечью думает Акрисия. – «Богиня Уни, если ты слышишь меня, скажи, зачем ей еще один браслет к множеству других? Сетри не имела ни в чем отказа на земле, у нее было все, но это все не сделало ее ни добрее, ни щедрее, не дало ей любви к людям и уважения».
И тут, словно услышав ее мысли, брат проговорил:
-Богиня Кулсу видит все деяния человека и зачитывает их перед богами подземного царства.
-Кулсу, - с выдохом повторяет Акрисия.
Ей становится немного легче.
В этот момент непонятное движение в центре зала привлекает ее внимание. Она видит, как молодой раб Сетри, у которого было странное для расеннов имя Ольг, в испуге осматривается вокруг себя, дрожа всем телом. Акрисия хорошо знает этого раба. Около года назад она, тайком от Сетри, учила его писать и читать на языке расеннов, потому что ей было его жалко, потому что у него добрые светлые глаза и волосы такого же золотого цвета, как у нее самой.
Раб, поймав на себе удивленный взгляд Акрисии, молит о помощи. Его глаза полны беспредельного ужаса и страха, он взывает, кричит, его губы хрипло повторяют: «Спаси».
Акрисия ничего не понимает и, оглядываясь по сторонам, видит спокойных, сытых, довольных людей. Вдруг на голову раба надевают мешок, к его правой руке зачем-то привязывают веревкой палку, и этой же веревкой обвязывают его левую руку.
-Авл, что здесь происходит? Зачем они это делают? – в испуге спрашивает у брата Акрисия.
-Ферсу, - говорит он коротко.
И в то же миг ее вместе с братом поток людей плотно прижимает к самой дальней стене большой залы. Вся зала пуста. Краем глаза Акрисия видит стоящее прямо у выхода царское кресло и восседающего на нем своего деда, и в то же мгновение раздается страшный, нечеловеческий вопль.
Огромный пес, непонятно откуда взявший в подземной комнате, набрасывается на беззащитного раба, который пытается обороняться лишь привязанной к его руке палкой. Обе руки раба связаны, его движения неумелы, неточны, бесполезны, и при этом другой конец веревки тянется от рук раба к шее этой огромной собаки. Акрисия видит, как пес сжимает свои мерзкие огромные челюсти на ноге у раба. В ее ушах стоит его вопль, ее грудь сжимает боль - она чувствует жуткую боль, испытываемую сейчас молодым рабом, и видит огромные окровавленные куски человеческого мяса. Раб лежит на полу весь в крови, а над ним страшный пес и крик, дикий, раздирающий крик...
Кричит уже не раб, это кричит она, Акрисия. Отвращение, разрывающий внутренности огонь ужаса в ее вопле, который не могут остановить ни мать, ни брат, затыкающие ей рот. Потом несколько мгновений полной темноты, она падает, падает в огромную пропасть, на дне которой множество страшных псов. Псы раскрывают свои красные пасти и ждут ее, ждут, чтобы разорвать. Она не хочет туда падать, ей страшно, она кричит что есть мочи и стремительно летит вниз, все ближе приближаясь к ужасным животным, уже чувствуя их зловонное дыхание, зажмуривает глаза...
Акрисия приходит в себя на улице. В испуге она оглядывается вокруг - нет, псов нет. Она идет очень быстро, вернее ее тащат под руки средний и младший брат, а вместо крика у нее из горла постоянно вырывается хриплый стон. Она дрожит всем телом, ее колотит.
Наконец они приближаются к высокой городской стене, и она видит, как из ворот выходит Гай. Странно, но римлянин зачем-то бежит к ним. Гай быстро оказывается рядом и что-то спрашивает у Авла. Акрисия слышит ответ брата:
-Ферсу. Она видела как пес растерзал раба, но он же раб.
Акрисия пытается что-то возразить, хочет сказать, но язык не слушается ее. И тут осознает, что утыкается в большую мягкую стену, но это не стена, это грудь Гая. Он крепко прижимает ее к себе. От Гая пахнет чем-то родным, теплым, он ей что-то говорит, но она не слышит его слов, лишь понимает интонацию - полную добра и любви. И тут, наконец, у нее появляются слезы. Акрисия плачет и плачет и никак не может остановиться. Слезы льются на теплую, большую грудь Гая, вымывая изнутри дикий страх и нечеловеческую боль, но жалость, сострадание к рабу и яростная, до темноты в глазах, злоба на людей, способных приносить в жертву человека, остаются в ней.
Немного придя в себя, Акрисии становится стыдно перед Гаем за свою слабость. Она чувствует, как ее кто-то гладит по голове, но не видит кто - брат или Гай. И через силу, заставляя себя это сделать, она отстраняется от надежной и теплой защиты. Акрисия поднимает на римлянина свое заплаканное лицо, хочет сказать какие-то извинения, начинает подбирать слова, но вместо этого, откуда-то изнутри вырывается:
-Благодарю тебя, Гай.
Римлянин берет ее под одну руку, Авл под другую, и они медленно входят в городские ворота. Уже подойдя к дому, Акрисия поворачивается сначала к брату, а потом к Гаю:
-Так нельзя, он же человек. Даже если он раб, он такой же человек, точно такой, как ты и я!
-Марина, Марина, - слышит она, переступая порог.
-Какая Марина? – не понимает Акрисия. – Я никогда не слышала этого…
-Марина, что с тобой? Проснись!
Марина широко распахнула испуганные глаза. Нет, слава Богу, не Ферсу, не окровавленные куски мяса и не страшные псы. Это просто соседка, которая, особо не церемонясь, сильно трясет ее за руку, при этом уже не только Марина качается из стороны в сторону, но и шатается под ней ее хлипкая кровать.
-Что случилось, почему ты меня трясешь?
-Ты так кричала только что во сне, я даже испугалась! И еще повторяла какое-то непонятное слово… Окри…, кажется, Окриси...
-Акрисия, - автоматически поправляет соседку Марина, но, видя ее неподдельный страх, начинает оправдываться. – Извини, Льюис, это что-то у меня нервы сдают.
Однако бдительность темнокожей Льюис обмануть не так-то просто:
-А ты, случайно, не наркоманка? – допытывается та, пристально вглядываясь в Марину. - Не увлекаешься травкой?
«Сейчас Льюис не пойми что навыдумывает себе, потом разболтает это всем, а если меня выгонят из этого хостела, будет совсем не просто найти такое же приемлемое по цене жилье», - быстро начинает соображать Марина.
-Нет, Льюис, ты что. Я не курю травку, честно, - говорит она как можно убедительней. - Просто нервы. А хочешь, я тебе вечером куплю тортик? Или еще что-то вкусненькое. Ты что любишь?
-Ой, ну я люблю чипсы и сладкое. Торт с фруктами, мороженное, - уже доброжелательно стала перечислять Льюис.
-Ну, вот и хорошо, - Марина облегченно вздохнула про себя. - Давай я тогда вечером все куплю, и еще бутылочку вина. О’кей?
-Ну, если ты так хочешь, - протянула Льюис. - Мне пора уходить. До вечера Марина.
-До вечера, - тихо ответила Марина уже закрывшейся двери.
«Отделалась легким испугом», - констатировала Марина, продолжая изучать дверь. – «Вот только вечером придется все купить, хоть денег в обрез, но что делать? Если такие сны будут продолжаться дальше, или я сойду с ума или… Ой, мне тоже скоро надо выходить, а я еще ничего не сделала!»
Как оказалось, торопиться не следовало. Уже когда Марина была на вокзале, позвонил Саша и сообщил, что сегодня у него не получится с ней встретиться, и запланированная работа отменяется.
Не получилось ни завтра, ни послезавтра. Правда, спустя три дня они все-таки пересеклись у метро, и Саша вручил ей деньги:
-Это ты, Маринка, честно заработала. Это тебе, так сказать, аванс за хорошую работу. Но, пока никак не получится отправиться на местность, видишь, заболел, - сказал Саша старательно хриплым голосом, указывая рукой на обмотанный на шее шарф.
Марина посмотрела на веселые глаза, совершенно здоровый румянец и на пресловутый шарф, которым Саша добросовестно обмотал шею ровно две минуты назад, проходя мимо бара, в котором она как раз пила кофе.
-Конечно, я понимаю, - кивнула она и пересчитала деньги. Оказалось 500 евро.
-Ну, ты позвони, когда сможешь, - угрюмо проговорила Марина. Конечно, правильнее было бы сказать «поправишься», но как-то не повернулся язык.
-Да, конечно, не грусти, старушка. У тебя зато теперь уйма времени и есть деньжата, - улыбаясь во весь рот, ободрил ее Саша, и тут же быстро ушел.
-Спасибо за деньги, - сказала Марина вслед черной куртке, быстро замелькавшей в людском потоке.
Времени у Марины действительно образовалось предостаточно. Ну что же, время можно потратить с толком. Первым делом этруски.
Как оказалось после изучения книг и статей, то, что она видела в своих снах, относилось ко времени правления Тарквиния Древнего (Приска). Этот царь этрусского происхождения управлял Римом с 616 по 578 год до н. эры, и его царствование пришлось на расцвет этрусков. В то время Рим был совсем небольшим, но очень воинственным городом, а этрусские города, в отличие от Рима, могущественны, богаты, с отлично развитой торговлей. Этруски побеждали в сражениях, захватывали новые территории, основывали поселения. Тирренцы успешно торговали с Грецией, Сардинией, Ассирией и другими значащими царствами, и, что особенно важно, почти полностью господствовали на море. Но величие Этрурии таило в себе зерно будущего разрушения. Главы двенадцати этрусских городов еще долго будут собираться раз в год на Совет, но единства между ними уже не будет. Каждый город захочет быть сильным и самостоятельным, а правители не очень то будут стремиться помогать друг другу. Для них станут намного важнее собственные торговые связи, богатство, количество рабов, нежели помощь другим в борьбе с растущим и могущественным Римом. И как же Марина надеялась, что она не увидит во сне, как сначала жители города Тарквинии в 358 году до н.э. принесут в жертву богам 307 (!) захваченных в плен римских воинов, а спустя семь лет, уже Римляне, в отместку безжалостно казнят 357 лучших этрусков. На ум приходят только слова Шекспира: о времена, о нравы.
Но не только о древнем народе тирренцев думала Марина.
Хмуря свои тонкие красивые брови, она вела невидимое другим, но очень упорное сражение. Марина разделилась на два непримиримых лагеря. Одна ее половина всем существом призывала проявить слабость, податливость. Ей так хотелось укрыться теплым одеялом непонимания. Ну как же там хорошо и уютно! Нет места жестокости, боли, предательству. Марина жаждала пусть мнимого, но спокойствия, пусть эфемерной надежности. Ведь это так легко: надо только закрыть глаза на очевидные факты и все. Всего лишь одеть розовые очки. Но другая ее половина была безжалостна. Она срывала это теплое ласкающее одеяло, заставляла ее мерзнуть, поворачивать лицо колючему, беспощадному ветру и смотреть прямо в глаза большим проблемам. Проблемам, которые не просто лишали ее работы, но и прямиком вели к криминальному будущему.
Виной всему послужило одно определение, прочитанное Мариной в Интернете: «черные археологи - грабители, цель которых найти и сбыть древние артефакты. Ведут раскопки бессистемно, не заботясь ни о методичности, ни о сохранении древних захоронений».
Все. А дальше кусочки мозаики выстраиваются в страшную картину. Именно поэтому Саша так тщательно осматривается и прячет свой автомобиль, когда приезжает на холм, где когда-то был город Вейи. Именно поэтому там не работают настоящие археологи, а ту гробницу с великолепными росписями, которую он ей показывал, никто не охраняет. И самое мерзкое то, что по этой же самой причине он сейчас сказался больным. Это же так просто - ведь ему надо вытащить из гробницы все: вазы, оружие, драгоценности. Из той гробницы, которую нашла она, Марина. Ему нужно эти артефакты перевезти в Рим, а потом как можно выгоднее продать. А там прекрасный браслет со львами, который, как Марина понимала, уже больше никогда не увидит; там диадема, ожерелье, роскошные бронзовые вазы, серьги, статуэтки, терракотовые сосуды. Она ему все это показала, а взамен получила целых 500 евро!
Только не надо себе врать, что так трудно найти работу. Да, трудно, но возможно. Пусть будет меньше зарплата, пусть не престижная работа, но она будет честная. Только не надо лить слезы - тебя совсем недавно выгнал любимый человек, ты осталась без жилья, без дома, тебе плохо и одиноко. Да, это так, но это никак не меняет твои отношения с полицией. Если ты продолжишь работать с Сашей и тебя схватят, вряд ли судебные инстанции смягчит твоя неудавшаяся личная жизнь. Только не надо обижаться на Всевышнего - столько неприятностей разом свалились на хрупкую беззащитную девушку. Выбор делаешь ты, и ты должна сделать свой выбор.
Саша позвонил спустя неделю после их встречи у метро.
-Ну, что, старушка, как насчет работы? Как обычно встречаемся завтра на вокзале в 9-00 утра?
-Да, хорошо. Завтра в девять, - быстро ответила Марина и положила трубку.
Она сделала свой выбор. У нее был один единственный аргумент в пользу этого решения - она знала, где лежит браслет. Ее браслет, тот самый, любимый, с двумя лебедями, грациозно изогнувшими свои длинные шеи, тот, который когда-то носила Акрисия. И она любыми способами должна достать его.
Но, все-таки, откуда-то изнутри, опять с болью: «Лучано, но почему ты так поступил?»
_____________
Лучано было плохо. Сначала он ходил на работу и даже старался работать. Но не получалось. Он не понимал, чего от него хотят, кому надо звонить, какие проблемы следует решать. В голове засела одна мысль:
«Я потерял ее, и разве теперь что-то еще имеет значение?»
Мысль эта сидела безотрывно, была с ним всегда - он с ней вставал, с ней работал, с ней ложился. Она не мешала, нет, она просто была. Она расположилась в его голове и не собиралась ее покидать. Лучано старательно отодвигал ее во время рабочего дня, но удавалось это довольно плохо.
В конце концов его вызвал к себе директор:
-Вы очень хороший сотрудник, Лучано. Я Вас давно знаю, но в последнее время вы стали допускать какие-то нелепые ошибки, некоторые задачи не так быстро, как обычно, решаются. Вы себя плохо чувствуете?
Лучано этот вопрос поставил в тупик. Если бы у вас отрезали половину руки, или ноги, а потом бы спросили: «Вы себя плохо чувствуете?».
«Да, знаете, как-то не совсем хорошо».
Лучано не стал пускаться в пространные объяснения, а ответил коротко:
-Вы правы, плохо.
-Может быть, вам стоит взять отпуск?
-Мне, отпуск? - почему-то удивился Лучано.
-Конечно, конечно, идите в отпуск. Вам обязательно надо хорошо отдохнуть. Поезжайте куда-нибудь в теплые края, на море…
На следующее утро ровно в 8-00 утра Лучано сидел в поезде, направляющейся на север, во Флоренцию.
В 10-00 утра он был уже в Галереи Уфицци, а в 10-05 стоял перед ней, своей Венерой…
Он вдыхал запах моря и сладких белых роз, любовался движением золотых прядей под дуновением теплого ветра и смотрел, смотрел. Смотрел на знакомый нежный овал, сияющий цвет лица, тонкие брови и грустные светло-карие глаза.
Здесь ему стало легче. Здесь была она, и он мог ее видеть.
Он приходил в музей каждое утро, к открытию, потом сидел примерно до обеда в одном и том же зале, перед одной и той же картиной. Затем быстро перекусывал и возвращался назад.
Лучано никого не замечал вокруг. Заметили его.
Худой, хорошо одетый старик первые три дня удивленно приподнимал седые брови, глядя на неотрывно сидящего перед картиной Лучано. Затем он начал здороваться с ним, и тот вежливо отвечал ему, но старик был уверен, что этот красивый молодой человек даже не видит его.
Прошла неделя, и пожилой мужчина решился подойти. Он сел рядом и тихо произнес:
«Она чиста, одежды белоснежны,
Хоть розы и цветы на них пестреют.
Ее чело смиренно-горделиво,
Окружено потоками златыми.
Кругом листва смеется прихотливо,
А очи светят безмятежным миром,
Но в них огонь, припрятанный Амуром».
Лучано встрепенулся:
-Вы сейчас сказали что-то красивое. Что это, стихи?
-Это стихи Полициано, разве Вы не знаете? - удивился старик.
-Нет. Прочтите, пожалуйста, еще раз.
Старик прочел.
-Это очень красивые стихи. Это о Марине?
-О какой Марине? Эти стихи посвящены Симонетте Веспуччи, которую Боттичелли изобразил в образе Венеры.
-Значит, когда-то ее звали Симонетта? Ах, да, я вспомнил. Раньше я много читал об этой картине. Действительно, Симонетта, и еще турнир.
-Турнир. Вы знаете, молодой человек, я Вас последнее время часто здесь вижу. Вы не согласились бы пообедать со мной?
-Пообедать? – Лучано забеспокоился: ему же придется расстаться с ней. Но старик его заинтересовал:
- Ну, что же, давайте, - согласился Лучано.
Он с сожалением еще раз взглянул на картину и пошел за незнакомцем. Тот повел его на другую сторону Арно. Они прошли мимо палаццо Питти, завернули на маленькую улочку и зашли в самую обыкновенную тратторию.
-Мне здесь нравится, - просто пояснил пожилой мужчина.
Здесь действительно было неплохо. Еду подавали на больших медных тарелках, на столе лежал теплый хлеб и закуски.
-Турнир, Вы сказали турнир. Это было в 1475 году, - стал рассказывать старик. - 29 января участники турнира проследовали по улицам Флоренции. Среди знатных рыцарей Республики, гарцующих на породистых лошадях и одетых по последней моде, самым красивым был, конечно, Джулиано Медичи. Оруженосец Джулиано вез перед своим господином штандарт, на котором Боттичелли в образе Минервы изобразил прекрасную Симонетту. Турнир выиграли Джулиано и Якопо Пацци, но благосклонность юной, по-детски веселой, ласковой и чарующей Симонетты досталась, конечно же, только Джулиано. Симонетта и Джулиано… Они были ровесники, причем она была замужем, но это ничего не меняло. Вся Флорентиийская республика принадлежала братьям Медичи, старший правил, а младший был молод, красив (в отличие от брата Лоренцо), и также богат. Да...
А спустя пятнадцать месяцев Симонетты не стало. Она умерла в ночь с 26 на 27 апреля 1476 года от болезни, ей было всего 23 года.
Через два года Джулиано Медичи встретится с племянником Якопо Пацци - Франческо, но не на турнире, а при совсем иных обстоятельствах. Один из них будет убийцей, а другой жертвой.
28 апреля 1478 года было пасхальным воскресеньем. Уже утром Джулиано решил не идти в собор на праздничную мессу, так как рана на его ноге, которую он получил на охоте, еще не зажила. Но за ним пришли. Франческо Пацци и Бернандо Бандини уговорили его пойти в церковь, и Джулиано, немного удивившись такой необычной любезности с их стороны, согласился. Он оделся, и все трое направились в собор.
По дороге Франческо и Бернандо рассказывали смешные истории и много шутили. В голубом безмятежном небе плыл купол Санта Мария дель Фьоре, сделанный Брунеллески, начиналась весна, просыпалась природа, белые голуби порхали перед собором, и Джулиано с радостью смотрел на первые ростки, раскрывающие навстречу теплу свои нежные листочки. Франческо дружески хлопал младшего Медичи по плечу и спине, но эти прикосновения не вызвали у него ни капли подозрительности.
Служба уже началась, Джулиано поднялся на хоры и встал рядом с Лоренцо. Вполуха слушая церковные гимны, он раздумывал о прекрасных дамах Флоренции, сравнивая свою нынешнюю возлюбленную с умершей Симонеттой. Служба подошла к концу. Братья Медичи сошли вниз и направились к выходу.
Джулиано идет на шаг впереди от Лоренцо, по его правую руку, как будто случайно, оказывается Франческо Пацци, по левую Бандини, и опять это не вызывает у него тревоги. Он поднимает голову, смотрит в большие строгие глаза Девы Марии, и с удивлением читая в них испуг, раздумывает про себя: «Ведь все хорошо. Правда?! Я молод, красив, моя возлюбленная ждет от меня ребенка, и по всем приметам должен родиться мальчик…» И тут блеск кинжала Бандини и острая боль в груди. Джулиано ничего не понимает, он делает несколько шагов, и, падая, чувствует следующий удар. Он успевает увидеть убийцу, это Франческо Пацци. «За что?», -последняя, оборвавшаяся мысль и жуткая боль во всем теле.
Джулиано умер после третьего удара. Он увидел свет и пошел вверх, к своей Симонетте, протягивающей к нему свои белые нежные руки. А там, внизу, разъяренный Франческо Пацци продолжал убивать его тело. Удар за ударом, с остервенением, яростью, жестокостью. Убийца вонзал кинжал, потом вынимал и снова вонзал уже в другое место мертвого тела младшего брата Лоренцо Медичи. Пять, десять, пятнадцать, двадцать ударов. Позже на теле насчитают двадцать одну рану...
А Лоренцо повезло. Он успел уклониться от кинжала, вместе с друзьями дал отпор нападавшим, и бросился к ризнице, успев укрыться от заговорщиков за ее крепкими стенами.
И все же, на этот раз всесильный Медичи просчитался.
-Почему Лоренцо просчитался? И потом, за что убили Джулиано? – спросил Лучано, сам не заметив, как рассказ старика увлек его.
-Об этом можно рассказывать долго, но все сводилось к противостоянию двух богатейших родов Флоренции: Пацци и Медичи. За Пацци стоял папа Римский Сикст IV, который просто мечтал господствовать над Флорентийской республикой, а Медичи обладали властью и сумели отобрать у Пацци некоторую часть их имущества, а также обвинить Франческо Пацци в измене. Но ошибка Лоренцо Медичи заключалась в том, что ему и в голову не пришло опасаться Пацци. У него даже не проскользнула эта мысль, потому как Пацци старинный флорентийский род с длинной и красивой историей и практически безупречной репутацией; потому что родная сестра Медичи замужем за Гильельмо Пацци, и к тому же дед Лоренцо - Козимо Медичи, всегда доверял Пацци. И Лоренцо ошибся.
Но даже эта большая ошибка Медичи ничего не значит с ошибкой, которую допустили сами Пацци, затеяв месть. И, в отличии от Джулиано Медичи, главу рода Пацци Якопо, одолевали нехорошие предчувствия. На кон было поставлено не то что слишком многое, на кон было поставлено все, абсолютно все.
Пацци … Свой герб - пять крестов и два дельфина, представитель этого рода получил в первом крестовом походе, когда Медичи еще не было во Флоренции. Пацци имел право на самый крупный факел еще с 1130 года (тогда был такой обычай - в день святой субботы в Соборе Сан Джованни благословляли святой огонь, который следовало разносить по всему городу, как это было в Иерусалиме). И конечно, Пацци обладали очень большим состоянием: достаточно сказать, что на средства Андреа Пацци Брунеллески построил капеллу Санта-Кроче. И тут заговор. Зачинщиком был Франческо Пацци, но без согласия своего дяди Якопо, он бы никогда не решился.
Сначала Якопо был против, но его удалось уговорить, надавив на то, что даже Сикст IV поддержал свержение власти Медичи, и это было сущей правдой. И он, старейшина рода Пацци, сделал этот шаг - он шагнул в пропасть, при этом прекрасно понимая, что он делает. Накануне дня расправы Якопо роздал все долги, усердно помогал бедным, под видом вкладов передал свое имущество в монастырь, завещал деньги на благотворительность и вернул товары, отданные ему на хранение.
Намеченный день наступил.
Надо сказать, что план убийства заговорщики меняли несколько раз: то Джулиано из-за больной ноги не смог присутствовать на пиру, то отказался убивать в церкви кондотьер де Монтесекко. И, наконец, уже утром 28 апреля 1478 в Соборе Санта Мария дель Фьоре заговорщики увидели, что Джулиано Медичи нет. Он остался дома.
Им бы остановиться, но нет, жажда мщения, тщеславие, непомерная злоба превысили разум. В ход пошла хитрость. У Франческо Пацци и Бернандо Бандини были очень крепкие нервы. Они не только беспрестанно смеялись по дороге, ведя Джулиано в собор, но и убедились в том, что на младшем брате Медичи нет кольчуги.
Прошло всего лишь четыре часа после того, как Джулиано Медичи вошел в собор, а его тело истекало кровью на полу главного храма Флоренции, жители разбегались из дверей Санта Мария дель Фьоре, как тараканы, а Лоренцо Медичи вместе с друзьями наглухо заперся в ризнице, где достать его было практически невозможно. Франческо Пацци с достаточно тяжелым ранением (он так яростно вымещал злость на убитом им Джулиано, что проткнул собственную ногу) отправился домой перевязывать раны, двух священников и по совместительству наемных убийц, пытавшихся убить Лоренцо Медичи в божьем храме, уже растерзала толпа, ну а Бернандо Бандини во весь опор мчался к границе Тосканы. А по всему городу раздавались крики: «Palle! Palle!».
-Почему «Palle!»?
-«Palle» - шары. Шары это круглые пилюли, таблетки - символ рода Медичи. А дальше была расправа, причем такая, которую, даже много повидавший на своем веку Якопо Пацци не мог себе представить. Франческо Пацци этим же вечером повесили на одном окне вместе с архиепископом. Всех друзей Пацци убивали без разбора, а потом эти трупы волокли по улицам Флоренции. Якопо Пацци пытался бежать, но его схватили и повесили через 4 дня. Спустя месяц его тело извлекли из семейного склепа и похоронили в знак презрения за городской стеной, но и оттуда выкопали, а затем тащили на веревке по улицам города, потом повесили на заборе и, наконец, бросили в Арно.
По всему городу был сбит герб Пацци: пять крестов и два дельфина. Девушкам из рода Пацци было запрещено выходить замуж, мужчины, оставшиеся в живых, томились в тюрьме. Больше всех повезло зятю Лоренцо Медичи – его лишь выслали в окрестности Флоренции, хотя он даже не знал о заговоре, но это тогда не имело никакого значения. Имя Пацци было проклято.
Умерла прекрасная Симонетта, Франческо Пацци убил молодого Джулиано Медичи, но пройдет всего лишь месяц после кровавой расправы, и у возлюбленной Джулиано родится сын. Этот мальчик будет воспитываться вместе с сыновьями Лоренцо Медичи, и впоследствии станет Папой Климентом VII.
А мы, далекие потомки, имеем возможность любоваться картинами и фресками современника тех событий - Боттичелли. Изобразил ли Сандро на своем полотне «Рождение Венеры» Симонетту Веспуччи, возлюбленную Джулиано? Вряд ли. Скорее всего, это образ, навеянный чертами прекрасной Симонетты. Но он нарисовал любовь: нежную, чистую, ласковую как спокойное море, прекрасную и юную, и, может быть, совсем не долговечную, как жизнь Симонетты. Любовь, которая как дар, дается каждому из нас, но, увы, не каждый способен понять, что это дар, и удержать его.
Старик замолк, немного глотнул из высокого бокала терпкого кьянти и стал смотреть куда-то сквозь Лучано, то ли вдаль, то ли в прошлые, далекие века, в которых жили Джулиано, Лоренцо, Симонетта…
Лучано сделал большой глоток вина и невольно удивился множеству морщин на лице незнакомца, темному цвету его глаз, а более всего его словам, одновременно очень простым и очень мудрым. И даже не заметил, что впервые за несколько недель, он не думает о Марине - боль потери ушла из его головы, он начал понимать слова, стал видеть окружающий мир.
-Молодой человек, Вы еще увидитесь со своей любимой, - медленно произнес старик, посмотрев прямо в глаза Лучано. - У Вас будет еще один шанс. Но смотрите, не упустите его.
Вопросы замелькали в голове Лучано: «Когда я с ней встречусь? Когда мне дадут этот шанс? Может быть, он знает, где сейчас Марина? И вообще, он так уверенно говорит о будущем, он что, его видит?». Вопросы, как первоклассники на уроке, поднимали руки: «Можно я? Задай мой вопрос!», но Лучано, устремив свой взор в темные глаза старика, лишь спросил:
-Я могу узнать, как Вас зовут?
-Мое имя ничего Вам не скажет, - удивленно пожал плечами старик. - Впрочем… У меня очень странное имя, такое имя когда-то носили этруски. Меня зовут Лар Расна.
Он встал, аккуратно задвинул стул на место и, вежливо улыбнувшись, сказал:
-Молодой человек, мне пора.
Лучано заворожено смотрел, как он надевает свое черное пальто, делает шаг к выходу.
«Неужели он ничего мне больше не скажет? Неужели он так и уйдет? Он же… он не сказал когда…»
Лар открыл дверь, шагнул на ступеньку, но все-таки обернулся:
-Лучано, главное верьте. Вы увидитесь с ней …
Дверь захлопнулась. Лучано прильнул к окну, надеясь увидеть человека, вселившего в него надежду, но на улице не было никого. Старик просто исчез, испарился в холодном воздухе Флоренции, пропал.
«Интересно, откуда он знает мое имя? - подумал Лучано, вставая. - Ведь я не представился… Откуда он знает все?»
Лучано расплатился, оделся и вышел на улицу.
Он вспомнил себя мальчиком, как они вместе с отцом когда-то шли по этому городу, как он держался за большую теплую руку, а в небо вонзалась белая стройная колокольня Джотто и парил большой, коричнево-красный купол Брунуллески.
Он вышел к палаццо Питти и посмотрел туда, через реку Арно. Ничего не изменилось: бескрайнее голубое, большое коричнево-красное, похожее на перевернутую чашу и стройное белое.
Так было двадцать лет назад, сто, двести. Так было еще при Лоренцо и Джулиано Медичи… и так будет.
______________
Марина теперь многое знала о Сашиной работе, но предпочитала молчать. Она не стала выяснять у него про ту камеру, которую сама же и нашла. А Саша, когда они вновь, после перерыва, приехали на холм древнего Вейи, отводя глаза в сторону, сказал:
-Марин, мы не пойдем в ту гробницу, которую видели в последний раз. Я показал ее археологам, они там проводят исследования.
-Понятно, - сухо отозвалась Марина.
Ну что же, исследования, так исследования.
Оба вели игру, но у обоих были разные цели. Саша надеялся на Маринину интуицию и намеревался вскрыть еще несколько богатейших камер, а Марина хотела лишь протянуть время и вынудить его принять свои условия. Для себя она решила, что больше ничего стоящего показывать ему не будет.
Обогнув длинной дугой место предыдущей гробницы, они устремились дальше на запад холма.
-Ну, что же, Марина, покажи свой класс, - с воодушевлением начал Саша, приглашая ее пройти к прибору.
Марина подошла и стала внимательно вглядываться в небольшое отверстие, а затем закрыла глаза. Она увидела все. Какая же восхитительная камера была совсем рядом от нее! Перед ее глазами промелькнули сохранившиеся росписи: море, в котором играют дельфины, плывущие лодки, лебеди под сводчатым потолком. На полу вазы, оружие и что-то золотое, выглядывавшее из земли. Марина открыла глаза и инстинктивно взмахнула рукой, приглашая Сашу, но тут же осеклась. Нет, Саша эту гробницу видеть не должен.
-Ну что, старушка, что-то увидела стоящее? – перехватив ее движение, тут же спросил Саша.
-Нет, нет, Саша. Пока ничего, просто шея затекла. Можно я еще посмотрю?
-Ну, конечно, смотри, смотри, - благодушно отозвался он.
А Марина быстро соображала. Во-первых, гробница не должна быть пустой - этим она сразу потеряет доверие. Во-вторых, там не должно быть много ценностей. Оптимальный вариант, когда гробница уже была кем-то разграблена, но что-то сохранилось, желательно не очень стоящее.
Нужную гробницу Марина нашла довольно быстро. В углу несколько ваз, на ложе вроде бы пусто, а на стене что-то висит.
-Саша, давай посмотрим вот эту, - позвала Марина.
Саша подошел, долго и внимательно смотрел в прибор:
-Ну, что же, стены целы, правда, гробница довольно маленькая, но в маленькой тоже может что-то найтись. Ну, Марина, шагай прямо, я тебе помашу.
Все было как в прошлый раз: Саша пробурил отверстие, а затем они вместе, почти касаясь друг друга щеками, прильнули к экрану.
Камера делает поворот за поворотом сверху вниз: пусто, пусто, потресканные голые стены, и вот, наконец, висящий на стене меч. Саша сделал увеличение:
-Марина, бронзовый, хорошо сохранившийся. Ты молодец.
И дальше следующий круг: древнее ложе, засыпанное землей и сухой штукатуркой со стен, но вдруг, что-то сверкнуло. Саша быстро нажимает на нужную кнопку - увеличить больше, больше. Марина и Саша с восхищением разглядывают удлиненный предмет, похожий на брошку. Множество крошечных уточек, как настоящие, идут, глядя друг другу в затылок. Каким мастерством должны были обладать мастера этого древнего народа, чтобы сделать такое!
-Это фибула, - пояснил Саша. - Ими раньше закалывали плащи богатенькие этрусские женщины. Золотая, да, неплохо, неплохо.
Экран поворачивается и упирается в несколько ваз, среди которых выделяется одна, сделанная в форме женской головы, с двумя длинными толстыми косами, свисающими вниз.
-Что это? – вырвалось у Марины.
-Это погребальная урна в виде женщины. Кстати, сразу можно определить возраст гробницы. Эта из ранних захоронений, примерно IV век до нашей эры.
Видеокамера делает последний круг, скользя по полу. С пола на Сашу и Марину смотрит круглое лицо со вздернутым носом, большими глазами и черными, высокими дугами бровей. Словно тугие вьющиеся локоны, в разные стороны торчат змеиные головы, но, при этом, ни капельки не страшно, потому что медуза–горгона… улыбается во весь свой большой рот, а три глубокие складки пролегли по ее щекам от носа до подбородка.
-Саша, ты посмотри, она же улыбается! - невольно воскликнула Марина и тоже заулыбалась в ответ.
Саша ничего не ответил, он раздумывал.
-Да, конечно, не сравнить с предыдущей гробницей, - после довольно продолжительного молчания сказал он. - Но мало - это лучше, чем ничего. Марина, надо копать. Ты, давай-ка, отойди, мне надо еще раз внимательно посмотреть одному, чтобы найти место, где будем делать вход.
А потом, вплоть до самой темноты, они с Сашей копали. Для нее тоже нашлась лопата, и они вместе старательно углублялись в землю, делая узкий, но глубокий проход, который вел к каменной стене древней гробницы.
Уставшая, грязная, с болью в руках и ладонях, но довольная, вернулась она в хостел. Прошло время напрасного ожидания, она опять работает. Она опять может видеть то удивительное, непостижимое, первобытно-красивое и полностью отличное от настоящего, созданное великим древним народом. Она имеет возможность прикоснуться к вещам, которыми пользовались и восхищались более 2600 лет назад древние этруски, жившие рядом с Римом.
И еще Марина ждала снов. Снов, которые она не видела с того самого дня, когда в последний раз была на холме Вейи. Марина скучала по Акрисии, беспокоилась за нее: «Как она там? Оправилась ли она от увиденного? Как там Гай и братья? Какие испытания ждут ее снова?»
И сон пришел. Сразу же, как только Марина положила тяжелую голову на подушку и закрыла глаза, к ней пришел сон из прошлой жизни.
_____________
Колени упираются в грудь. С силой. Акрисия прижимает их ближе и ближе, до тех пор, пока можно терпеть. Подбородок в колени, взгляд вниз, в никуда, а внутри сидит боль.
Когда-то она видела, как делают мечи: большая печь, в которую кладут бесформенные куски металла. Металл раскаляется так, что становиться красным, а затем удары один за другим со всей силы превращают его в клинок. Вот такой клинок: нестерпимо горячий, острый вонзается ей внутрь. Он состоит из унижения, стыда и страха.
Этот клинок разрезал надвое этот год и ее жизнь. В одно мгновение яркое солнце сменилось тьмой. Жаркий металл превратил в тлеющие угли ее будущее, ее радость и надежду, оставив лишь муки.
«Так не должно было быть! – в который раз повторяет про себя Акрисия. - Я так ждала этого года! После того, как в храме Норции* забили гвоздь нового года, я начала ждать. Я только-только сняла буллу, и мне казалось, что впереди меня обязательно ждет что-то новое, радостное, хорошее. Прошел Velcit, Capr, Anpile, уже начался Acale*. Тепло ласкового солнца, утренние восходы в просыпающемся небе, еще не голубом, а пепельно-сером, мокрая от росы трава и зелень огромного дуба, разговоры с Ларом, а затем назад, к высоким городским стенам, щуря глаза на уже яркий желтый диск, с наслаждением вдыхая запах травы и цветов, рассматривая белые, желтые, красные, синие бутоны и слушая мелодичное пение птиц, наблюдая за их полетом в небе и попытки угадать, предвидеть…
Я же видела! Я видела много черных птиц, летящих с юга, видела черные ягоды, а это плохие знаки, и даже Лар Расна мне говорил: «Акрисия, будь осторожна». Но мне казалось, что боги предвещают что-то плохое нашему городу, но не мне. Ведь это было мое время. Мое. Высокое, невозможно голубое небо, ослепительное солнце, приятный, пьянящий запах и… Гай, так часто приезжающий к нам.
Все оборвалось в один миг, как умелый охотник одним ударом убивает быструю лань, так и меня. Но нет, одним ударом не получилось, сделав глубокую рану, меня зачем-то оставили мучиться, бояться, страдать. Сколько? Сколько мне еще так?
Тогда был яркий, солнечный день, который я так ждала. За некоторое время до этого дочери Авла Танхвил пригласили меня поехать с ними к морю.
Море. Синее, а может быть черное, серое или изумрудное, бескрайнее, маленькое, грозное или спокойное, какое оно? Я никогда не видела моря. Тирренское море.
Тиррен и Лид, сыновья Атиса, потомка верховного бога Тина, жили в Меонии. Они вместе царствовали несколько лет, но потом в их стране случилась страшная засуха. Прошел один год, за ним другой, третий, а земля все не приносила плоды, людям стало нечего есть, начался мор. Тогда братья решили прибегнуть к жребию. Все жители тянули жребий, одним он предсказывал остаться в родной земле, а другим сесть на корабль и плыть далеко - далеко, в неведомые края. Тиррену выпала доля уезжать, и вместе с ним на корабль вошла половина населения страны, которую впоследствии стали называть Лидией. Он приплыл в нашу землю, где правил Сатурн. В его честь море и назвали Тирренским, а из народа, который прибыл вместе с Тирреном на кораблях, выросло множество смелых, удачливых и отважных мореплавателей. Говорят, что однажды эти смелые мореходы захватили в одном из своих походов в плен красивого юношу и спящего принесли его на корабль. А когда юноша проснулся, оказалось, что это бог Дионис, и он в отместку превратил всех моряков в дельфинов.
Мне так хотелось увидеть дельфинов! Но…
То утро... Я долго собиралась в то утро: мне не нравилось, как рабыня заплела косы, и я заставила переплетать, а потом надо было выбрать самое нарядную тунику. И, наконец, за мной пришли две сестры - Хасти и Ларза Танхвил. Мы сели в повозку, которой правил раб, и поехали. Нас сопровождали мои братья и брат Хасти и Ларзы. Лицо согревали солнечные лучи, а внутри было щекотно и холодно от предчувствия удивительного и нового. Радостное ожидание, и ни одной плохой мысли. Ни одной.
Мы проехали довольно долго, и вот оно - море. Какое же оно огромное! А цвет!? Цвет сине-бирюзовый, яркий-яркий, а вдали они сливаются: море и небо. Небо как отражение моря. Повозка нырнула вниз с крутого холма, и море пропало. И опять напряженное ожидание: когда же снова, когда оно появится?
Неожиданно нас нагнали всадники из Вейи. Они приказали моим братьям возвращаться в город - их незамедлительно желал видеть главный жрец.
-Конечно, скачите назад, я посмотрю за ними, - заверил братьев Тит Танхвил. И братья повернули назад, а я… я даже не посмотрела им вслед! Богиня Уни, ну как я могла быть такой глупой?
Вот снова показалось море: непостижимо-огромное, сливающееся с горизонтом, оно было уже близко, и я уже почувствовала его запах - соленый запах могучей стихии… но, повозка неожиданно остановилась. Тит сказал, что расшаталось колесо и его следует закрепить, а мы пока должны пойти вперед. И я пошла. Пошла и даже не посмотрела назад. Я не видела ничего, кроме моря. Оно притягивало... Оказалось, что я шла в пропасть. Шаг, еще один, еще…
Я оглянулась лишь тогда, когда услышала совсем близко громкий стук копыт. Рядом не было никого: ни Хасти, ни Ларзы, ни Тита. Только тогда я заметила, что повозка повернула и быстро возвращается обратно. Я бросилась за ней, но было поздно. Ко мне стремительно приближался незнакомый всадник: некрасивое грубое лицо, противная мерзкая ухмылка, злые, водянистые глаза.
А дальше все происходило как в ужасном вихре: мгновение острой боли, и моя голова свисает вниз, раскачиваясь из стороны в сторону в такт быстрому лошадиному галопу. Прямо перед лицом мелькают коричневые ноги коня, в глаза летят комья земли, и страх. Сковывающий, всепоглощающий страх. Оцепенение. Оно вскоре прошло, и пришла ярость. Я что-то пыталась, я кусалась, царапалась, но тотчас такая резкая боль, от которой почернело в глазах. Это чудовище со всей силы схватило мои волосы, моя голова задрана вверх, и я ничего не могу. Ничего!!! Полная беспомощность, невозможная боль и унижение. Я слышу его смех. Я до сих пор слышу этот смех, и до сих пор мне становится так противно, будто меня с ног до головы обливают помоями: мерзкими, вонючими, тухлыми. Смех скота: громкий, отрывистый, липкий, отталкивающий, ненавидимый до дрожи всем моим существом. Лучше смерть, лучше …все что угодно, но только не это.
Топот копыт стал громче, смех захлебнувшись, смолк, и вдруг земля резко повернулась. Я сижу, сижу на лошади и уже нет боли! Надо вырываться: я бью, бью кулаками как можно сильнее, не глядя в лицо, надо прыгать, надо…
-Акрисия, Акрисия, это же я, Гай. Успокойся, ты со мной, все хорошо.
-Гай?
И только тогда я подняла голову. Это, правда, был Гай.
-Но где, где этот…?
-Ускакал, - не сказал, а проскрежетал зубами Гай. Никогда я не видела его таким, его лицо превратилось в застывшую маску ярости.
-Я найду его. Я обещаю тебе, что найду и убью.
Мы приехали быстро. Гай и я больше не сказали друг другу ни слова. Что можно говорить? Что он вытащил меня из пропасти, подхватив почти у самого дна? Но я уже успела выпить полную чашу унижения и позора. Горькую чашу, отравившую меня.
Прежней Акрисии больше не было. Есть существо, в котором что-то сломали, надломили. Гай спас, но он спас уже другого человека. Изнутри что-то вышло, что-то главное - вера в людей, вера в добро. Оказалось, что обмануть, предать может любой, даже собственный дед.
Сколько человек во всем этом было замешено? Авл Танхвил - брат молодой жены моего деда, две его дочери и сын Тит, еще жрец, ведь именно он вызвал моих братьев. Кто еще принимал в этом участие?
Как я смогу теперь выйти на улицу? Мне даже страшно поднять голову вверх из-за этого позора, не говоря уже о том, что никто в Вейях не захочет взять меня в жены. Как мне смотреть людям в глаза? А если кто-то опять решит погубить меня? Кому я могу верить? Маме, Гаю, братьям, отцу? А вдруг, и они отвернутся от меня? Лучше бы меня сразу убили».
-Акрисия, ну сколько ты еще будешь так сидеть? С того дня, как ты здесь заперлась, лукумон уже два раза выходил*. Акрисия, так нельзя.
«Мама пришла, что-то говорит. Ну как она не понимает?»
-Опять молчишь. Акрисия, к тебе пришли.
«Я не хочу никого видеть. Сейчас мне не надо никого видеть».
Она так и продолжала сидеть не шевелясь - колени в грудь, а взгляд вниз, в пол.
«Скоро этот кто-то должен уйти, - думала она. - Я просто не буду ни разговаривать, ни смотреть.»
-Акрисия, посмотри на меня, прошу тебя.
Она узнала голос сразу же, низкий хриплый голос принадлежал Лару.
«Ну что же, это ничего не меняет. Я не хочу ни с кем говорить. Я даже Гаю, который приходил несколько раз и сообщил, что того ужасного человека больше нет в живых, ничего не сказала. От его слов боль внутри стала меньше, но она не прошла. Пройдет ли она когда–нибудь?»
-Акрисия, посмотри на меня, - повторил Лар.
Она не хотела, но он взял ее за руку, и Акрисия лишь на короткое мгновение подняла глаза вверх и скользнула взглядом по лицу Лара Расны… Этого было достаточно.
Ее глаза окунулись в его: в два темно-карих, почти черных, огромных озера. Она нырнула в эти озера, в которых был разлит покой, уверенность, спокойствие и мужество. Первородное чувство собственной значимости проникло внутрь. Акрисия почувствовала, как огонь боли погас, рана стала затягиваться, заживать. «Ты ни в чем не виновата! - говорили глаза Лара. - Тебе не в чем раскаиваться, не нужно себя ругать. Виновны другие. Ты должна найти в себе силы для борьбы».
-Пойдем, - сказал Лар.
Акрисия встала и пошла, впервые с того страшного дня она покинула свою комнату.
Солнце ослепило ее, звук проезжающей мимо повозки оглушил, но более всего поразило другое – небо. Оно было такое же - нежно-голубое, высокое, светлое. Так же ярко светило солнце, пели птицы, куда-то шли люди, мир вокруг не изменился. Ее собственный мир рухнул, сломался, но вокруг ничего не поменялось…
«Ведь это невозможно!», - думала она.
Лар шел впереди, и Акрисия, будто привязанная невидимой веревкой, следовала за ним. Чуть-чуть не доходя до дома Танхвил, она стала замедлять шаг, и тогда Лар обернулся.
«Ты должна быть сильной. Это они сделали зло, а не ты», - сказали его глаза и эхом им вторил спокойный уверенный голос внутри нее.
Пройдя лишь несколько шагов, она увидела Хасти Танхвил. Акрисия опустила голову, норовя быстро пройти мимо, но вселенное в нее Ларом лекарство начало действовать. Сама не заметив как, она посмотрела на Хасти. Прямо, открыто, не отводя взгляда, она глядела в глаза предавшего ее человека, и Хасти тут же потупив взор, отвернулась и побежала в дом, торопясь спрятаться.
«Значит, ей есть, что скрывать», - подумала Акрисия.
Они вышли за городские стены и прошли по большому лугу к дубу.
Ветви дуба - большие и маленькие, прямые и искривленные, толстые, темные, шершавые, образовывали зеленый шатер. Они изгибались, переплетались, завоевывали пространство вокруг, служили убежищем для птиц и давали блаженную тень; а листья, шелестя, что-то шептали, умиротворяли, усыпляли.
Акрисия и Лар зашли внутрь этого живого дома и сели, прислонившись спинами к могучему стволу.
-Я должен был сказать тебе это раньше, - начал Лар. – Понимаешь, ты не дочь своих родителей.
Акрисия никогда еще в своей жизни не испытывала такого удивления. Она уже пережила страх, боль, унижение, и теперь, смотря на Лара огромными глазами, даже не могла открыть рот.
-Вернее, не их родная дочь. Когда тебе был примерно месяц от рождения, тебя подкинули на порог их дома. Однажды утром твоя мать обнаружила у двери своего дома крошечное дитя. При тебе была золотая булла, очень красивый браслет и украшения. Внимательно все это изучив, твоя мама поняла, что это дар богини - на каждой из вещей было написано или ее имя, или изображение. У твоей матери совсем недавно умерла единственная дочь, и она с огромной радостью взяла тебя в семью. Для Хасти и Лариса Вибенна ты стала родной и любимой дочерью, и они никому не говорили, что ты не их ребенок.
-Вот почему я другая, я так не похожа на своих родителей и братьев, - тихо сказала Акрисия.
Но Лар, как будто не слыша ее слова, продолжал:
-Только то, что было так понятно для твоих родителей, не было таким очевидным для других жителей города Вейи. После смерти Сетри ты стала единственной незамужней женщиной в семье лукумона Вейи. В соответствии с традициями расеннов и, чтобы власть оставалась в одной семье, внук лукумона Вейи должен жениться на тебе. Но нынешний царь - твой дед, его жена Рафнта и старший внук - Велтур, против этого союза. У каждого из них свои причины: лукумон не хочет, чтобы его внук брал в жены девочку, которую подбросили. Рафнта мечтала продвинуть свою младшую сестру, и тем упрочить свое положение (ведь ее муж уже стар, да к тому же она ждет ребенка и надеется, что это будет мальчик, который сможет потом наследовать трон). Ну, а Велтура другой брак устраивает больше, поскольку сулит большую выгоду.
-Значит, это они все подстроили против меня?
-Да, это они втроем организовали это нападение, и если бы не Гай… Послушай Акрисия, никому безнаказанно не позволено нарушать законы расеннов, они еще поплатятся за это.
Акрисия непонимающе смотрела на Лара: «Что такое говорит Лар? Они еще поплатятся. Кто поплатится? Лукумон Вейи? Да он сначала истребит всю мою семью: и меня, и отца, и братьев, может быть, только маму пожалеет, все же она его дочь. Что мне делать? Куда бежать? Как спасать своих родных?»
-Акрисия, успокойся. Бежать никуда не надо, - опять Лар как будто прочитал ее мысли. - Все уже решено, но… тебе сейчас потребуется все твое мужество. Пойми, это черное время в твоей жизни, но потом должно наступить светлое.
-Лар, что решено? Кто решил за меня?
-Ты узнаешь это сегодня. Прошу тебя богами, Акрисия, будь сильной.
-Лар, я имею право знать, - не осознавая этого, уже кричала Акрисия. - Лар! Кто мои настоящие родители?
Ей не удалось достучаться до Лара. Он посмотрел на нее, как ей показалось, с жалостью, встал и ушел. Просто поднялся и быстро зашагал по лугу. А она осталась одна вместе с ворохом огромных, страшных, нерешаемых вопросов.
«Что мне делать? Я всего лишь маленькая девочка. Как я могу бороться с лукумоном большого города? Как мне защитить своих родных? Как жить дальше?»
Ей ничего не оставалось, как подняться и идти обратно в город. Акрисия почти забыла о пережитом ею унижении, теперь все ее мысли занимала семья.
Когда она вошла домой, ей стало трудно дышать, – ее дом, дом в котором всегда звучал смех, где так часто улыбались и радовались, стал другим: молчаливым, грустным, скорбным. Акрисия поняла сердцем, что здесь, в родных любимых стенах, поселилась беда.
«Мама. Ну почему я даже не смотрела на нее, когда она приходила ко мне? Мне было больно. А ей? Каково было ей?»
Черные густые мамины волосы стали белыми. Большие карие глаза потухли, а лоб, ее красивый высокий лоб, избороздили глубокие морщины.
-Мама, прости меня, - только и смогла сказать Акрисия. Мама подняла на нее свои грустные глаза, потом села и заплакала. Акрисия обняла ее, прижалась.
Они плакали долго, изливая страдания, внутреннюю боль, отчаяние.
-Отец совсем болен, - тихо сказала мама, немного успокоившись.
Акрисия пошла в его комнату. Он лежал на ложе очень исхудавший, прямой, и смотрел в потолок.
-Отец, папа, - звала Акрисия.
Он даже не повернул головы. Акрисия видела высокие скулы, обтянутые желтоватой кожей, большой подбородок, устремленный верх, и темные, глубоко утопленные, горящие глаза.
-Теперь он всегда так лежит, даже не смотрит ни на кого, - сказала мама, подошедшая сзади.
Акрисия посмотрела на блюда с нетронутой едой и целые кубки с вином, стоящие рядом с постелью.
-Давно это с ним?
-С того самого дня, - шепотом ответила мама.
«Бог Тин, что ты с нами со всеми делаешь? Я сидела в своей комнате и даже не поднимала глаз на маму, когда она приходила ко мне. Отец лежал здесь, а мама, бедная мама разрывалась между нами!»
-А братья? – уже со страхом, спросила Акрисия.
-Целлий приехал, - ответила мама, чуть улыбнувшись. - У него там все хорошо, он в Вульчи уже командует войском.
Целлий, старший брат Акрисии, около года назад уехал в Вульчи, женившись на второй дочери лукумона этого города.
-А как Авл и Луций?
Мама нахмурилась:
-Они очень переживали за тебя. Хотели даже мстить жрецу и… моему отцу. Хорошо, что здесь Целлий, и он остановил их, иначе дети могли бы погибнуть. Акрисия, у нас сейчас очень сложные времена, - мама запнулась, как будто подыскивая слова, - надо чем-то жертвовать, чтобы сохранить семью.
-О чем ты, мама?
Мама отвела глаза:
-Целлий, он все тебе объяснит вечером, - быстро сказала она и вышла.
«Почти те же слова, что сегодня мне сказал Лар», - подумала Акрисия.
Целлий вместе с Авлом и Луцием пришли домой поздно, когда уже садилось солнце. Акрисия радостно бросилась к старшему брату, которого не видела почти год. Но Целлий… Он обрадовался, Акрисия это видела, но почему-то ни разу не посмотрел на нее прямо. Он все время отводил взгляд.
После того, как все быстро поели, старший брат сказал:
-Акрисия, пойдем к тебе, нам надо поговорить.
Он опять не хотел смотреть ей в глаза, а Акрисия, ничего не понимая, не узнавала в нем своего открытого, веселого, старшего брата. Но когда он начал говорить, все стало ясным. Ему было стыдно, стыдно собственных слов.
-Акрисия, ты скоро должна будешь выйти замуж. Он латин из Корникула и принадлежит к древнему богатому роду. У него недавно умерла жена, не оставив детей. Несколько месяцев назад он приезжал к лукумону с дарами, и ты ему понравилась. Он видел тебя.
-Он стар?
-Еще не совсем стар, но уже давно не молод.
«Я скажу отцу, и тебя выдадут замуж за толстого, старого латина!» - в ушах Акрисии опять зазвучали слова, сказанные год назад Сетри.
«Значит, она была права, Сетри была права. А я должна жертвовать?!»
-Целлий, посмотри на меня. Молю богом Тином, посмотри! - не выдержав, закричала Акрисия. Она кричала так же, как сегодня днем она кричала Лару.
Целлий перестал отводить взгляд, но в его темных очах Акрисия прочла лишь жалость.
-Но почему именно этот латин? Только не ври мне, Целлий.
Он посмотрел в сторону, но пересилил себя:
-Потому, что так решил лукумон Вейи, - со злостью выпалил он. - И это нельзя изменить. Или он преследует тебя и братьев, или ты выйдешь замуж за этого старика. Прости, Акрисия.
Это был конец. Ее растоптали, по ее мечтам проехали тяжелой нагруженной телегой, давя, уничтожая, унижая. Акрисия, в один момент сгорбившись, сидела на постели, опустив голову.
Что она может? Будь добра, прими следующий удар. Прими покорно, тихо, ничего не спрашивая. «Ты должна жертвовать». Ее, словно овцу, уже во второй раз приносят в жертву.
Но Акрисия была сильной, и она задала свой вопрос, вопрос, который мучил ее:
-А Гай? Гай не хотел взять меня в жены?
-Хотел, - будто выплюнул это слово, сказал Целлий и отвернулся.
Акрисию это удивило. Разве они с Гаем не были друзьями, почему же так все изменилось?
-Но, Целлий? Отчего тогда за латина? – взмолилась она.
Старший брат явно был раздосадован и зол. Акрисия видела, как он борется с собой, и наконец, борьба вылилась в крик:
-Разве ты хочешь быть рабыней?
-Почему рабыней?
-Потому что у них такие законы. Согласно законам, у римлян отец имеет полную власть над сыном. Он может заключить его в темницу, держать в оковах, бить его, превратить в раба. Он может все, и никто, ни один самый знатный человек не в силах ему в этом помешать. Отец Гая не хочет, чтобы его сын взял себе в жены девушку из расеннов. Для него уже приготовлена невеста знатного римского рода.
-Откуда ты знаешь? – ее последняя, тонкая ниточка надежды безжалостно обрывалась.
-Я ездил к его отцу и разговаривал с ним, - Целлий даже не скрывал свою злость, - так вот, он сказал, что сделает из вас с Гаем рабов. И если своего раба хозяин может продать один раз, то своего сына отец вправе продавать до трех раз. У них варварские законы в отношении собственных детей, Акрисия!
Брат встал.
-Сестра, тебе надлежит готовиться к браку. Это решение нашей семьи, - сказал Целлий как господин, который отдает приказ подданным.
Он уже стоял в дверях, когда Акрисия окликнула его:
-Целлий, подожди.
Он повернулся.
-Целлий, я хочу… я очень хочу быть рабой Гая! – проговорила она и тут же услышала проклятие. Брат, сильно хлопнув дверью, вышел.
Акрисия вскочила и побежала из комнаты следом за ним. В вестибюле, который уже успел покинуть Целлий, она остановилась и закричала так громко, насколько могла, чтобы слышали все - мама, отец, братья, рабы:
-Я хочу быть рабой у римлянина Гая.
Ей не ответил никто. Двое рабов тихо прошмыгнули в атриум, а Акрисия стояла одна, среди пустых стен, в доме, полным людей. Затем она опустилась на колени и заплакала.
_____________
Лучано бродил по Флоренции. По улочкам, площадям, проспектам города, разделенного рекой Арно, города с гербом лилии, города под покровительством Сан Джованни*. Он всматривался в невероятно красивые храмы, в благородные дома, он заходил в церкви и старался понять истоки рождения гениальности.
Флоренция в конце XIII-го века походила на лес, состоящий из высоких башен. Каждый состоятельный гражданин города считал своим долгом обогнать соседа и возвести более высокий, крепкий и неприступный собственный дом-крепость. Та Флоренция была ареной непримиримой вражды между гвельфами и гибеллинами*, где гибли люди, торжествовала жестокость, где никто не знал, будет ли он жив завтра. И вот, в этом городе, на фоне распрей, крови и постоянных войн начал распускаться волшебный бутон искусства.
Что послужило толчком? Кто наполнил воздух Флоренции флюидами, запахами, думами, которые помогали творить, чувствовать и стремиться к совершенной красоте? Кто поменял развитие города так, что параллельно с противостоянием партий начала зарождаться будущая череда творений самого лучшего и прекрасного, что было в Италии? Какие силы способствовали тому, что эта удивительная лилия-город на протяжении нескольких веков рождала гениев, привлекала таланты и лепила великих, не имеющих себе равных?
Имя одного человека Лучано знал точно. Этот сын Флоренции в 1302 году в возрасте тридцати семи лет был приговорен к сожжению. Он был вынужден покинуть родной город и до конца своих дней находился в изгнании. Он умер в Равенне, но до самой смерти не мог забыть свой Сан Джованни, Санта - Кроче и прекрасную Беатриче. Этот человек в совершенстве владел не кистью или тайнами сотворения скульптуры и архитектуры, он владел благородной силой слова. Его слова меняли чувства людей, направляя их к гармонии, рождали трепетные мечтания, нежную задумчивость, страсть, страх, гнев, милосердие, дружбу и, конечно же, любовь. Данте Алигьери. Он помог сокрушить посредственность и глупость, поднять флорентинцев на новую высоту духовности, помог рождению божественных замыслов, которые и были воплощены скульпторами, художниками, архитекторами и поэтами.
А дальше захватывает дух от перечисления имен людей, творивших для Флоренции: Чимабуэ, Джотто, Андреа Пизано, Орканья, Петрарка, Боккаччо, Брунеллески, Меколоццо, Мазаччо, Гиберти, Донателло, Лука дела Роббиа, Антонио ди Поллайоло, Андреа Верроккьо, Филиппо Липпи, Андреа дель Кастанье, Паоло Учелло, Беато Анджелико, Беноццо Гоццоли, Доменико Гирландайо, Филипинно Липпи, Сандро Боттичелли. Каждый из них отдал этому городу частичку своей души, долю своей амбициозности, теплоты, любви, сделал самое лучшее и неповторимое. Кажется, искусство Флоренции наполнилось до краев: разве можно создать что-то еще, более прекрасное? Оказывается, что да, возможно – за ними явились Леонардо да Винчи, Микеланджело, Бенвенуто Челлини.
Флоренция всегда жила конфликтами и спорами, но мечтала о мире и спокойствии. Ее жители умели много зарабатывать и с умом тратить деньги, но больше всего ценили независимость и свободу. А все, кто по каким-то причинам покидал Флоренцию, навсегда сохраняли ее в своем сердце и даже на чужбине не могли забыть белоснежную, благоухающую, бесподобно прекрасную, но бывающую такой жестокой лилию.
Вторая половина XV века для Флоренции была временем Лоренцо Великолепного, временем просвещения, Платоновской академии, совершенных творений, преклонения перед мудростью и искусством.
Со смертью Лоренцо это время ушло. Умирая, Лоренцо понимал, что оставляет свой город в трудный период времени, но осознавал ли он, кому он передает его? Знал ли он так хорошо своих сыновей, для которых понятие власть было намного важнее и выше понятий республики, интересов народа и свободы?
Пьеро, старшему сыну Лоренцо, удалось совсем немного насладиться правлением, в 1494 году его изгнали из родного города. Посредственный полководец, плохой дипломат, не чувствующий и не понимающий политической обстановки, надменный и грубый, он бесславно закончил свою жизнь.
За ним пришло время Савонаролы. Чистейший цветок лилии с божественным ароматом упал наземь, в грязь, его растоптали. «Покайтесь!» и в огонь полетели картины Липпи, Боттичелли, ценнейшие книги, в том числе и любимый Великолепным Платон.
Что-то нарушилось в хрупком равновесии Флоренции. Народ хотел восстановления республики и свободы, а отпрыски Лоренцо стремились любыми путями к власти. Флорентийцы изгоняли из города Медичи, а те с невиданным упорством возвращались. Второй сын Лоренцо Великолепного Джованни Медичи был избран Папой под именем Льва X.
30 ноября 1515 года первому Папе из рода Медичи был устроен торжественный въезд в родной город. К приезду его святейшества Флоренцию украшали Пьеро ди Козимо, Андреа ди Козимо, Андреа дель Сорто, Якопо Понтормо, Россо Фьорентино, Баччо Бондинелли. Для Папы отвели специальные апартаменты в монастыре Санта Мария Новелла, но простым жителям за всеми этими приготовлениями виделось лицемерие, ложь и предательство.
Как можно забыть, что именно Джованни Медичи три года назад, будучи кардиналом, вступил в их родной город в сопровождении отряда испанских войск, которые помогли ему восстановить власть Медичи после 18 лет республиканского правления?
Флорентийской республики не стало в 1512 году. Просуществовав более четырех веков, она пала (будет еще один, но очень краткий миг свободы - с 1527 года по 1530). Из-за чрезмерного стремления к господству, жажды власти и роскоши потомков Лоренцо, народ Флоренции потерял свободу. Республики больше не было, Медичи получили то, за что они так долго боролись - неограниченную власть. Однако такая долгожданная победа обернулась для них все-таки поражением: у них не осталось законных наследников. Последней законной Медичи была Екатерина, рожденная в 1519 году дочь герцога Урбинского (сына Пьеро), которой предстояло стать королевой Франции.
Ну что же, нет законных наследников, есть незаконнорожденные.
В 1530 году, после беспощадного разгрома республики испанскими войсками, на престол Флоренции… нет, не взошел, а был поставлен Папой Римским Климентом VII (опять таки незаконнорожденным сыном убитого Джулиано Медичи) его собственный и тоже незаконнорожденный сын от служанки - Алессандро Медичи.
Как ни старался походить Алессандро на своих просвещенных предков, но ни привлеченные им живописцы, ни скульпторы не могли скрыть яд, сидевший в нем и убивающий жителей некогда свободного города. Чистота, юность, красота, скромность были попраны этим бездушным мавром, помешанным на женщинах, и убежденным в своей полной безнаказанности. Извращенный, жестокий тиран Алессандро Медичи, не считаясь ни с какими нормами морали, наводил ужас на жителей Флоренции. И все-таки, наказание свершилось: его убил 6 января 1537 года его же родственник – Лоренцино де Медичи.
Прямых потомков Лоренцо Великолепного по мужской линии больше не существовало.
Uno avulso non deficit alter* (Когда одна ветвь сломана, другая не погибает, Энеида VI, 143). С 1537 года Флоренцией правил наследник боковой ветви Медичи - Козимо I, ведущей свое основание от Козимо Старшего (деда Лоренцо Великолепного). Герцог Флоренции, а затем герцог Тосканы, Козимо был ставленником испанского императора Карл V, он был женат на испанке и даже своим детям дал испанские имена.
Надо отдать должное этому Медичи новой династии, Козимо искренне поддерживал и любил искусство, подобно Лоренцо Великолепному. Он украшал город, благоволил талантам, принес во Флоренцию мир и процветание. В период его правления город-лилия вновь расцвела: Бенвенутто Челлини сделал своего Персея, Аньоло Бронзино, ученик Якопо Понтормо, писал бесподобные портреты и расписывал стены часовни в апартаментах Элеоноры Толедcкой (жены Козимо I), и конечно же, везде, где только возможно, оставил свой след Джорджо Вазари. Но и оборотная сторона медали присутствовала в правление герцога Тосканского. Прощать он не умел, да и не хотел, и в этом был настоящим испанцем. С помощью своей разветвленной агентурной сети он собирал сведения обо всех, кто поддерживал в свое время Республику и был в числе изгнавших когда-то Медичи. И, невзирая на прошедшие года, а зачастую даже десятилетия, старался расправиться не только с ними, но и с их родственниками (именно из-за этого обстоятельства Микеланджело и был вынужден отказать от возвращения в любимый город).
В 1547 году исполнилось 10 лет правления Козимо I. У него родилось уже семеро детей и злой рок пока (интересно, чувствовал ли он его скрытое присутствие?) не посещал его семью.
В этот самый год, в холодном снежном январе месяце, в далеком и таинственно-строгом городе Прага у брата императора Карла V Фердинанда, родилась дочь. Через два дня после ее рождения скончалась мать малютки, а ее саму крестили под именем Иоанна. Спустя 17 лет Иоанна навсегда покинет Прагу и отправится во Флоренцию.
Что юная девушка знала о семье, в которую ей предстояло вступить и прожить до самой смерти?
Ей рассказали, что ее будущий свекор герцог Тосканский потерял жену Элеонору и старшую дочь Марию. Что сыновья герцога - Гарсио и Джованни, один за другим скончались 3 года назад от лихорадки, его дочь Лукреция была удавлена собственным мужем, уличившем ее в измене. Иоанна знала, что старший сын Козимо I Франческо, за которого ей предстояло выйти замуж, был старше ее на шесть лет, но она даже не подозревала, что ее будущий муж без ума влюблен в другую женщину.
Венецианка. Такая, как на картине Тициана. Совершенное белое тело, вьющиеся рыжие волосы, миндалевидный разрез глаз, правильные черты лица, нежные розовые губы - красавица, но того, кто смотрит на эту красоту, не покидает… даже не ощущение, нет, скорее чуть горчащий привкус порока.
Бьянка Капелло родилась в Венеции в семье богатого купца. Это юное прекрасное создание имело все, что пожелает, и не знало ни в чем отказа. В 15 лет она влюбилась в красивого молодого юношу Пьетро Бонавентури и бежала с ним, прихватив из дома отца все драгоценности, которые только смогла достать. Жизнь ей представлялась сказочным захватывающим приключением: красавец муж, с которым они обвенчались в первой же гостинице; дорога, полная опасностей; пылкая любовь и страсть, и, конечно же, счастливый финал – их молодая семья в богатом доме, полном прислуги.
На деле все оказалось совершенно иначе.
Так как не только юная Бьянка прихватила драгоценности, но и Пьетро, работавший во флорентийском представительстве банка, обокрал своих покровителей - Сальвиати, беглецы были объявлены в Венеции как преступники. За их поимку было назначено вознаграждение в 1000 дукатов, а Пьетро, в случае его возвращения, ожидала казнь.
Путь в уютный родительский дом для Бьянки и тем более для ее новоиспеченного мужа был отрезан.
А во Флоренции молодую жену ждал очень неприятный сюрприз. Как оказалось, муж был не то чтобы не богат, а скорее беден, проживал в маленьком доме, имел мать, которая не могла передвигаться, и совсем скоро в их семье осталась одна единственная прислуга – сама Бьянка. В довершении всего, зная о воровстве младшего Бонавентури, никто не хотел брать его на работу.
С маленьким ребенком на руках, постоянно моющая, чистящая, готовящая, ненавидящая не только родителей своего мужа, но и его самого, мечтающая об отцовском роскошном доме (ладно о доме - просто о деньгах), с опухшими от воды руками, постоянным страхом в душе и злобой в сердце, Бьянка пока оставалась привлекательной. Но она прекрасно понимала, что если не воспользуется этим последним в ее беспросветной жизни козырем, то вскоре превратится в издерганную тощую старуху, одетую в одно единственное заштопанное платье.
И тут ей выпал шанс, причем какой!
Что двигало старшим сыном Козимо I, когда, проезжая мимо невзрачного дома, он заглянул в окно на втором этаже? Неизвестно. Но то, что он там увидел, никак не выходило из его головы - прекрасная юная женщина, запрокинув за голову белые руки, поправляла свои переливающиеся золотом на солнце волосы и улыбалась ему.
Угрюмый Франческо был ослеплен и поражен в самое сердце. А Бьянка, забыв о грязной посуде, кастрюлях и кричащем ребенке, бросилась отстирывать единственное уцелевшее нарядное платье.
На следующий день Бьянка заняла исходную позицию у окна. Через неделю у нее уже был свой дом, целый штат прислуги, и она никогда, никогда до самой своей смерти больше не вымоет ни одной тарелки.
Иоанна Австрийская зимой 1565 года подъезжала к Флоренции в свадебной процессии. Дочери императора – меланхоличной, худой, с узким вытянутым лицом и белой, такой же, как снег в ее родной Праге, кожей, прекрасно знавшей латынь, французский, испанский, итальянский, венгерский и немецкий языки, предстояло скоро встретиться с дочерью купца - веселой, полной жизненной силы, продумывающей каждый свой шаг с тем, чтобы угодить и подарить больше наслаждений своему Франческо, Бьянкой.
Иоанна Австрийская и Бьянка Капелло. Кто победит в этом сражении за фактического правителя Тосканы? Иоанна, которая никогда не знала мужского внимания, мечтающая о любви, чистая, скромная, застенчивая, или порочная Бьянка, понимающая, что она будет сражаться до конца, будет грызть зубами, выцарапывать когтями наследника престола из рук его жены, не из-за любви, нет, любовь ее уже мало интересовала, а из-за своего будущего, потому что в противном случае ее ждет нищета?
Исход битвы был предсказуем. Бьянка победила еще до начала сражения.
Иоанна, ставшая вскоре Джованной, почти не пыталась бороться. С удивлением и огромной болью приняла она свое поражение, а из Флоренции в разные концы огромной испанской империи полетели письма в адрес ее брата – императора Максимилиана II, которые он с усмешкой прочитывал, разрывал и тут же забывал о них. Действительно, а что еще хотела сестра? Так было принято. По крайней мере, ее не отравили, как бедную Изабеллу, дочь Козимо I.
Иоанна, ну сделай хотя бы шаг навстречу Флоренции! Попробуй оставить свою испанскую надменность, посмотри на совершенные творения этого города, улыбнись солнцу, заставь себя по крайней мере быть интересной, ведь ты столько всего знаешь! Нет, она закрылась в своем внутреннем мире, наедине с обидой. Она продолжала жить с мыслью об утраченной, так и не испытанной ею любви, с болью предательства и обмана.
История знает множество примеров несчастной любви. Иоанна могла бы воспользоваться опытом Екатерины Медичи, флорентийки, приехавшей во Францию 33 года назад. Екатерина, оставшаяся без приданного в чужой стране, купчиха среди аристократов, с мужем, не отрывающим взгляда от Дианы де Пуатье, долго не имевшая детей, смогла собрать все свое мужество, упорство, терпение и на протяжении многих лет изо всех сил старалась быть полезной и нужной. Она победила свою соперницу спустя 26 лет - в день смерти собственного супруга. Но она боролось. Боролась всегда, каждый день, каждую минуту и секунду, не переставая. Стискивая зубы, любя Генриха, ненавидя его вечно молодую любовницу, и при этом не смея поставить ее на место из-за боязни гнева Его Величества, она училась, читала, вникала, разбиралась, приобретала друзей и смогла добиться уважения не только короля и французского двора, но, самое главное, своего народа.
Иоанна отвергла этот путь. Ей не хотелось ждать 26 лет. Уж лучше так, в одиночестве, гордо, не пачкая свою голубую кровь низким соперничеством.
Иоанна уверовала в то, что мир ополчился на нее - враждебно настроенные против ее династии флорентинцы, рождение дочерей, муж, влюбленный... ну, можно было бы еще понять, - в особу благородных кровей, так нет, просто в шлюху. Но самое тяжелое испытание ждало ее впереди.
В 1574 году скончался Козимо I, и Франческо официально становится герцогом Тосканским. Пока бедная Джованна старательно рожала девочек, Бьянка Капелло развлекала угрюмого Франческо и обдумывала в голове план.
Венецианка забеспокоилась: годы бегут, она не столь красива и молода, как прежде, а у Франческо уже четыре дочери. Конечно, пока герцог просто обожает ее, свою Бьянку: задаривает платьями, драгоценностями, домами, но ее положению обязательно нужна опора. Было ясно как белый день, что именно ей, его любимой Бьянке, надо родить первенца для правителя Тосканы, тем более что она теперь свободна (муж был убит два года назад). Но вот беда, как раз это рождение и было самым большим препятствием к ее будущему, ничем не омраченному счастью, потому как забеременеть ей никак не удавалось.
Почти полгода Бьянка размышляла, и вот, план созрел в ее милой головке: гениальный с ее точки зрения, простой и продуктивный. Три беременные женщины из народа были взяты в огромный дом на виа Моджоре, и первой из них, у кого родится мальчик, было назначено очень хорошее вознаграждение. Ну, а Бьянка тем временем, старательно разыгрывала беременность - просторные платья, недомогание, выпяченный вперед животик.
Наконец долгожданный миг настал: в конце душного августа 1576 года Бьянка возлежала в огромной кровати на измятых, и кое-где даже окровавленных простынях, вся красная и потная, а принесенный получасом ранее из нижней комнаты мальчик мирно спал на руках только что прибывшего Великого герцога Тосканского.
Бьянка была счастлива - что может быть краше Франческо, любовно склоненного над их общим первенцем? И ее ни капли не смущало, что отец мальчика неизвестный нищий простолюдин, не умеющий ни читать, ни писать, а его мать бедная прачка.
Пройдет совсем немного времени, и о рождении у собственного мужа сына узнает Джованна. До этого она думала, что жизнь невероятно жестока к ней, но только сейчас поняла, что беда, черная, страшная пришла к ней в образе Бьянки и ее мальчика.
Надежду неделю спустя принес доктор. Он был опытным врачом, много раз принимавшим роды, и прекрасно мог отличить рожавшую женщину от нерожавшей.
Иоанна так распахнула свои большие светлые глаза, столько в них было тоски, боли, надежды на хотя бы каплю справедливости, что доктору на миг показалось, что он утонет в них, погрузится в снежный ужасающий холод посреди жаркого флорентийского лета.
-И что, доктор, Вы сказали об этом Франческо?
-Да, я рассказал ему.
-А герцог? Что сказал мой муж?
-Он ничего не сказал.
-Ничего?
-Да, он промолчал.
Джованна опустила голову, по ее лицу текли слезы. В душе был мрак.
Выход? Наложить на себя руки и… оставить своих дочерей на отца, которому они не нужны вовсе. А Бьянка? Как же она будет рада, когда ее не станет.
Джованна смогла переселить себя. В который раз она прибегла к своему излюбленному средству: письму к брату с жалобой. На удивление, в этот раз Максимилиан забеспокоился - ведь если что-то случится с его болезненной сестрой, престол герцога Тосканского достанется неизвестному бастарду. Но беспокойство длилось не долго, и Джованна опять осталась в одиночестве, нелюбимая, с маленькими дочерьми и всепоглощающей душевной болью.
Теперь она всегда ощущала холод: светило ли яркое солнце, стояла ли нестерпимая жара, распускались ли первые весенние цветы, ей было все равно – внутри была такая холодная темнота, от которой становилось страшно. Она даже не сразу поняла, что что-то изменилось. Очередная, уже седьмая по счету беременность протекала сложно. Муж, как всегда, пропадал или на соседней виа Маджоре, или в своей лаборатории, но вдруг… как же это было неожиданно и в то же время желанно! Мальчик! Ее сын, крохотный, настоящий, законный наследник!
Впервые за последние одиннадцать лет Джованна вновь начала улыбаться, она вглядывалась в темные глаза своего первенца, вдыхала теплый младенческий запах, и она, наконец, была счастлива. Джованна смотрела на мир глазами сына, и все ей казалось новым и на удивление (как будто это был другой, не виданный ею ранее мир) прекрасным, и в первый раз за долгие- долгие годы у нее появилось чувство любви к этому миру.
А потом новая беременность, которая была похожа на предыдущую.
«Неужели опять мальчик? У меня будет два сына! – думала она. - И пусть мой муж до сих пор любит эту располневшую рыжую Бьянку, все равно. Главное, мои мальчики. Мой первенец Филипп и второй, крошечный, пока живущий во мне, которому скоро предстоит войти в этот мир. Они должны быть счастливы, счастливы, вопреки всем моим страданиям».
Боль была такой силы, что Джованна сразу же потеряла сознание. И даже вопрос «Подстроено ли ее падение с лестницы специально Бьянкой, или это все-таки несчастный случай?» уже не возник в ее голове. Иоанна Австрийская родила своего последнего ребенка 10 апреля 1578 года и умерла. Мальчик, родившийся раньше срока, скончался на следующий день.
После смерти законной жены Франческо I наступил звездный час Бьянки Капелло. Через три месяца после похорон состоялась свадьба. Теперь дочь купца, некогда обокравшая собственного отца, носила титул «дочь Святого Марка», а 12 октября 1578 года состоялась ее официальная коронация.
Все мечты Бьянки осуществлены - она, а не какая-то там болезненная Иоанна, теперь великая герцогиня Тосканская, и не важно, что народ называет ее не иначе, как «колдунья», не важно, что ее уже подросший сын своими грубыми чертами не то что не похож, но даже не напоминает Медичи. Главное для нее - богатство и положение, а у нее теперь есть и то и другое, и ей точно не стоит опасаться постыдного мытья грязной посуды.
В 1581 году Франческо I распорядился увенчать колонну на площади Санта-Тринита, некогда воздвигнутую по приказу его отца, статуей Справедливости, изваянной из порфиры Тадды. Статуя была поставлена в честь победы флорентинцев в битве при Монтемурло, но невольно каждый житель Флоренции, проходивший мимо, задумывался над, казалось, очень простым вопросом: что же такое справедливость?
Почему то, что является справедливым для одного человека, для другого есть обман, ложь и коварство судьбы?
Что было справедливым для бедной Джованны, которая мечтала, но так и не получила ни любви, ни внимания собственного мужа, которая похоронила двух своих маленьких девочек, не успела насладиться любовью к сыну и умерла внезапно, так и не узнав, было ли подстроено ее трагичное падение с лестницы? Однако уход Джованны казался справедливым для герцога Франческо, которого теперь не беспокоили вечные упреки нелюбимой жены, и он мог законно и постоянно наслаждаться обществом своей обожаемой пышнотелой Бьянки. А судьба маленького сына Джованны - Филиппа, который так рано остался без мамы и умер, когда ему было всего 5 лет? Ну, а Бьянка же, в свою очередь, считала точно несправедливым то, что ее за что-то возненавидели жители Флоренции, которые называли ее не иначе, как «змеей», и даже подбросили ей в карету мертвую кошку.
Но был еще один очень важный игрок в этом семейном спектакле герцога Тосканского – его родной брат. Он хоть и носил духовный сан – кардинал Фердинандо, но никак не собирался отказываться от мирской власти, причем в пользу какого-то бастарда - сына от якобы Бьянки Капелло, но уж точно не от Франческо Медичи.
Осень 1587 была прекрасна. Холодный прозрачный воздух, осеннее золото падающих листьев, изящество полукружий двух лестниц, убегающих вверх на вилле Поджо-а-Кайано близ Флоренции, пение птиц, таинство сада и ярко-алые закаты, похожие на разлившуюся в небе кровь.
Бьянка Капелло обожала эту виллу, много времени проводила здесь. Этой осенью она вместе с мужем, Великим герцогом Тосканским, гуляла, любовалась природой, наслаждалась вкусными обильными обедами, прекрасным вином и даже решила испечь затейливые пирожные собственными руками, тем более что повод для этого был подходящий – приезд кардинала Фердинандо, приглашенного поучаствовать в совместной охоте.
Итак, декорации последнего акта расставлены: вилла Поджо-а-Кайано, Франческо I Медичи, его любимая жена Бьянка, нелюбимый родной брат, и их совместный ужин после охоты в узком семейном кругу. Далее точно известно, чем окончился ужин: резкие, скрючивающие живот боли у Бьянки и Франческо, и смерть, наступившая через несколько дней, сначала герцога, а на следующий день и его жены. Историкам удалось даже установить точную причину смерти: мышьяк. Неизвестно лишь, в чьих руках яд стал инструментом возмездия.
Есть две версии происходящих событий. По первой, отраву положила сама Бьянка и очень настойчиво пыталась заставить кардинала Фердинандо отведать несколько пирожных, но тот еще более настойчиво отказывался. В конце концов не выдержал герцог Франческо:
-Дорогой брат, неужели Вы думаете, что в этих пирожных яд? Моя жена их делала своими руками, - правитель Тосканы улыбнулся жене и положил две штучки себе в рот. Бьянке ничего не оставалось, как отведать собственный кулинарный шедевр.
По другой версии яд добавил кардинал Фердинандо.
Как бы то ни было, фортуна, сопутствовавшая Бьянке на протяжении двадцати трех лет, отвернулась от нее в один миг. Не помогли ни крики о помощи, ни деньги, ни связи, ни положение Великой герцогини Тосканской. Фердинанд никого не допустил в комнату к герцогу и его жене.
Спустя неделю Франческо I был похоронен с почестями, а Бьянка была погребена как порочная женщина. Во всех официальных документах ее имя заменено на «la pessima Bianca» (порочная Бьянка).
На престол великого герцогства Тосканского взошел Фердинанд I.
_____________
Темно-синие напротив светло-карих. Одни до краев наполнены злостью и яростью, в других пляшут озорные чертенята смеха. Одни прищурены, другие широко распахнуты; одни не видят ничего, кроме глаз напротив, другие с удовольствием и интересом рассматривают разномастную утреннюю публику, еще только просыпающуюся и уже открытую новому дню, улыбающуюся и хмурую, обменивающуюся немногими словами приветствия, перекусывающую на ходу и неизменно куда-то спешащую.
Марина вдыхает запах, как же она обожает этот запах кофе! И смотрит на Сашу. Сказать, что Саша зол, это не сказать ничего. Марина видит, с каким трудом он пытается натянуть на себя улыбку вежливости, не выходит - губы кривятся в горькой усмешке, глаза мечут молнии, брови нахмурены, а вежливостью даже не пахнет. Но Марину сейчас это заботит меньше всего, - она движется, она близка к своей цели, более того, она почти достигла ее, еще один маленький шаг, который она должна сделать сегодня, и...
После последней более-менее удачной гробницы, в которой оказалось несколько пустых погребальных урн и прекрасная золотая фибула, быстро исчезнувшая в Сашиных руках, Марина показала ему еще две гробницы, на этот раз совершенно никчемные. Саша тогда кричал, что они потеряли впустую уже больше двух недель, говорил, что она бестолковая дура и показывает ему совсем не те, что требуется; топал ногами, не разговаривал с ней несколько дней, однако те две гробницы, которые он сам позже нашел, оказались еще хуже. Он не брал ее с собой на холм последние пять дней, но вчера вечером Саша позвонил и предложил встретиться утром.
Они сидели друг напротив друга. Марине было смешно, Сашу колотило от злости. Марина понимала, что он не сделает ей ничего, а он в свою очередь знал, что без нее ему снова придется по два месяца – и это в лучшем случае - искать своего счастливого случая.
Саша был уверен, что она обладает интуицией, он чувствовал это своей подкоркой. Марина умела как-то видеть напичканные сокровищами древние камеры, показала ему ту прекрасную гробницу, которую он сам бы не смог найти никогда. У нее определенно, был нюх, но в последнее время она почему-то не хотела на него работать, и это его очень сильно раздражало.
«Взять бы эту девчонку и заставить делать то, что нужно мне, - думал он. – Но как я могу ей что-то приказать, ведь она даже не понимает всех граней нашей работы? Какие-то дурацкие сюсюканья про университет, про фрески и археологов. А если, все-таки, уже знает? Что тогда? Тогда я у нее в руках, и она в любой момент может пойти в полицию, а мне придется или быстро убираться из Италии, или сидеть в тюрьме. Что делать?»
-Ну как прошли поиски? Нашел что-то стоящее? – спросила Марина. В голос побольше интереса и наивности. То, что Саша ничего не нашел, было написано у него на лбу крупными буквами.
-Нет, - буркнул он раздраженно.
Марина пожала своими красивыми плечиками.
-Марина, слушай, давай поговорим начистоту. Что ты хочешь? Я видел, что ты хорошо разобралась в нашей работе, ты умеешь находить гробницы. Но почему ты не хочешь сейчас этого делать? В чем причина? Кажется, я понял. Деньги? Наверное, я мало тебе заплатил, тогда вот тебе еще 300 евро, - Саша вынул из кармана и протянул ей сложенные купюры, она медленно взяла.
-Так как, Марина? Ты будешь работать как раньше?
Марина посмотрела ему прямо в глаза и ответила:
-Мне нужна моя доля.
«Значит, уже знает, и может сообщить в полицию, - уныло подумал Саша, - И 300 евро для нее ничто. Ну я и вляпался… С другой стороны, пока я на свободе. И сейчас она, наверняка, начнет меня шантажировать».
-Я не понимаю, о чем ты, - теперь наивности в голосе старался добавить Саша.
Марине надоело играть в эту игру:
-Прекрасно понимаешь, о чем. Прекрасно понимаешь, куда (она сделала ударение на это слово) я могу пойти и рассказать много интересного.
Саша усмехнувшись, перебил:
-Тогда ты сообщишь и на себя. Ты этого хочешь?
-Нет, не хочу. Поэтому я тебе и сказала, что мне нужна доля.
-Сколько?
-Не бойся, не много. Мне нужно будет всего несколько вещей, которые я выберу сама. Но они останутся у меня. Ты согласен?
Саша заметно обрадовался:
-Да, хорошо.
-И еще, Саш, я покажу тебе только одну хорошую гробницу, а потом я уйду. Я не хочу быть во всем этом замешанной.
Саша молчал. С самого начала, когда он пригласил ее работать, он боялся этого разговора. Да, надо было все делать одному, но одному сложно, а у Марины так хорошо получалось. Однако, вопрос теперь стоял о другом - о последствиях:
-Мне нужны какие-то гарантии, что ты будешь молчать, - наконец сказал он.
-Какие гарантии я могу тебе дать? Гарантии ты можешь получить только в случае моей смерти, - сказала Марина, и спустя секунду округлила глаза. Она же сама только что указала ему путь.
А вдруг, правда? На что способен ее бывший друг? Раньше она могла бы дать руку на отсечение, что Саша никогда никого не убьет. А сейчас? Он очень изменился: постоянно лжет, стал груб и циничен, он, который с таким пиететом относился к археологии, теперь растаскивает драгоценнейшие гробницы, и что еще он может сделать?
Марина сильно испугалась, очень сильно, но потом откуда-то изнутри на нее накатила усталость. С того самого дня, как она поругалась с Лучано, все это копилась в ней, и вот теперь вырвалась наружу. Она устала постоянно думать о том, на какие деньги сегодня есть, о том, где жить, о своей незаконной работе, о предательстве Саши, об обиде Лучано. Надоело. «Живите как птицы, не думайте о завтрашнем дне», - сказано в Евангелии.
«У меня есть сегодня, у меня есть солнце за окном, у меня есть запах кофе. А что будет завтра, мне не дано этого знать. И хватит бояться», - сказала она сама себе.
-Саша, я могу дать тебе только честное слово, что никуда не пойду и не буду рассказывать о твоей работе. Но я не знаю, веришь ли ты теперь честному слову?
Саша уже давно никому и ничему не верил. Но убить девушку, в которую когда-то был влюблен, он точно не мог. Так низко он не упал. Да, на его совести много плохого, но убить человека – нет, никогда.
Саша отвернулся и смотрел в окно. Марина ждала. Она понимала, что ответ прочтет в его глазах. Сказать он мог все что угодно, но глаза пока не научились врать.
Когда он посмотрел на нее… Это был взгляд загнанного зверя – безразличие, тоска и тяжесть. Тяжесть огромная, давящая, не покидающая ни на секунду. Так давит груз ненароком, по глупости, взваленный на плечи, от которого нет никакой возможности избавиться, и который с каждым прожитым днем все больше и больше гнет к земле, мучит, изматывает.
«Сашка, зачем ты во все это вляпался?» - захотелось ей крикнуть ему. – «Что тебя, такого умного и чистого когда-то, побудило заниматься этой грязью? Ведь еще не поздно все бросить и быть прежним!» Марина уже открыла рот, но вместе с мукой в его глазах она прочла отчужденность, что-то вроде невидимой стены, и она, промолчав, откинулась обратно на спинку стула.
-Марина, я надеюсь, ты сдержишь свое слово и никуда не пойдешь докладывать о нашей работе, - сказал он тихо. - Ты мне обещала показать еще одну гробницу. Значит, завтра приступаем к работе. Как обычно, ровно в 9 встречаемся на вокзале.
Он встал, нашарил в кармане 5 евро, положил их на стол и вышел.
Марина смотрела вслед его мгновенно ссутулившейся спине и поняла, что ей жалко его. Очень жалко.
А Саша шел, куда глаза глядят, и ему так хотелось заплакать. Ради этой девчонки он когда-то стал черным археологом. Ради нее он выбрал этот путь, потому что мечтал поразить ее своим богатством. Он хотел жить с ней, любить ее, и как же поздно понял, что она не любила его и не полюбит никогда.
Он шел, не разбирая дороги, и думал о том, что обречен. Он не сможет вновь стать свободным, не сможет покинуть эту работу, потому что его, в отличие от этой глупой, смешной своими мелкими проблемами, наивной и в то же время сильной девушки, не пожалеет никто.
На следующий день, глубокой ночью, Марина, только что приняв душ, лежала в постели, но заснуть ей никак не удавалось. Она до сих пор не могла поверить в то, что изображение, которое ей показал крошечный монитор видеокамеры пятью часами ранее, было наяву, а не являлось плодом ее фантазии.
Так не бывает, как заведенная твердила она самой себе: невозможно сны сделать явью, невозможно ключом к разгадке сделать фреску, увиденную во сне, просто потому, что трудно даже представить, сколько прошло времени.
2600 лет это слишком много. Уже давно нет богатого и сильного города Вейи, нет окружавших его густых лесов и старого дуба, остались лишь бесконечные вереницы холмов, да спрятанные в них гробницы. Сколько поколений людей рождалось на этой земле? Сколько из них проживали здесь свою жизнь, хоронили своих близких в соседних холмах, умирали, а затем сами были погребены рядом? Эти невидимые миллионы ходили по тому самому холму, внутрь которого сегодня днем Саша опустил видеокамеру, и вместе они увидели совершенно нетронутую, напичканную теми же браслетами, фибулами, вазами, ожерельями, блюдами и треножниками из ее сна, могилу внучки царя Вейи - Сетри.
С самого начала это был блеф ее подсознания, но Марина, вопреки разуму, пошла у него на поводу. Ее логика говорила: «Этого не может быть. Не может приснившаяся подземная камера с изображением царя, соответствовать существующей наяву, и что самое невероятное, сохранившейся до настоящего времени этрусской гробнице». Подсознание твердило – проверь. Разум упирался и отбрыкивался, придумывал тысячу и одну причину: похожие фрески, великое множество охотников за артефактами, разорявших гробницы на протяжении двух с половиной тысячелетий, наконец, сама природа с ее оползнями, движением пород и оседанием грунта.
Правым оказалось подсознание, и именно в эту победу нелогичного, сиюминутного, сверхчувственного над разумом никак не могла поверить Марина. Увидев во сне захоронение Сетри, она лишь предположила, что за стеной той гробницы, которую показал ей Саша, с великолепными фресками, может быть еще одна погребальная камера. Это ее предположение на 98% состояло из желаний. Марине так хотелось дотянуться, дотронуться до себя той, до золотоволосой девочки Акрисии из своих снов. Она мечтала взять в руки ее любимый браслет, удостовериться, что Акрисия действительно когда-то жила здесь, в Вейи.
И сегодня экран видеокамеры показал ей настоящую, существующую в действительности могилу внучки царя древнего этрусского города.
Если бы Марина видела это одна, она бы не поверила, списав все на плод своего воображения. Но рядом был Саша, который сидел с вытаращенными глазами и абсолютно идиотской улыбкой, смотря на блеск золота, мерцание изумрудов, матовую поверхность шкатулок из кости, глубокие темные блики бронзы, гладкие бока краснофигурных греческих ваз и шероховатость этрусской терракоты. Удивительным было еще то, что никакого слоя земли, как в предыдущих гробницах, на всем этом великолепии не было.
Но сейчас Марина уже не разделяла его восторг. Радость куда-то ушла. Она видела то, на что он, материалист до мозга костей, так и не обратил внимания - черный силуэт праха, вокруг которого и были расставлены все эти сокровища. Что-то не давало ей покоя. Подобно невидимому бесшумному рою, присутствие которого ощущалось лишь по внезапным движениям воздуха, она постоянно натыкалась в себе на какие-то неясные предчувствия и страхи.
Что таит в себе этот ящик Пандоры? Какой сюрприз еще могла приготовить для нее безжалостная Сетри? Кто ведет ее по этой неведомой дороге: сначала гробница с росписями, показанная Сашей в самый первый день ее работы на холме Вейи, потом фреска с изображение царя во сне и, наконец, разгадка за стеной погребальной камеры. И главный вопрос – куда приведет эта дорога? Что ждет ее, Марину?
-Я только возьму свой браслет и туда больше ни ногой. Никогда-никогда, - пообещала себе Марина. - Хорошо, что Сашка решил не портить ту, старую гробницу с сохранившимися фресками, а сделать новый вход с поверхности земли. Значит, завтра я увижу браслет Акрисии, - это будет менее чем через 12 часов. Мои золотые лебеди, я заберу Вас! А сейчас спать.
_____________
Звезды мерцали на темном небе – далекие, близкие, неподвластные пониманию, собирающиеся в маленькие созвездия и одиноко сияющие вдали. Какие–то из них выставляли напоказ свой холодный блеск, другие прятали волшебство света, будто стесняясь его, кто-то тщеславно лез вперед, иные мудро оставались далеко позади и старались казаться невидимыми, но их редкие бесподобные блики выдавали настоящее, не показное сокровище.
Акрисия сидела на скамье в большом темном саду и смотрела на звезды. Она часто проводила так несколько часов ночи и всегда знала, что есть этот укромный уголок, где можно спрятаться со своими мыслями, остаться с ними наедине, что здесь ее не увидит никто. Они были друзьями: она и этот сад.
Постепенно она привыкла видеть в темноте и каждый раз с удовольствием рассматривала узловатые шершавые ветки деревьев, огромные стволы с искривленными, длинными, гигантами-руками, которые ночью напоминали злых духов и огромных змей, пугая всех, кроме нее. Она любила сад, посмеивалась про себя над его магическим преображением, и знала, что это напускное, отпугивающее чужаков свойство меняться по ночам, нужно деревьям для отдыха, одиночества и восстановления сил.
Сад пропускал ее, он считал ее своей. Это пришло не сразу, но когда Акрисия поняла и приняла его дружбу, она стала часто пользоваться новой возможностью проводить здесь несколько часов ночи. Они вместе - она и сад отдыхали, думали каждый о своем, потаенном, и вспоминали прошлое.
Она бежит. Золотые волосы выбились из косы и развеваются на ветру. Подошвы ног не чувствуют ни боли попавшихся мелких камней, ни уколов травы, главное - убежать. Все равно куда, только бы не видеть оплывшего жиром, ненавидимого каждой, даже самой крошечной жилкой, лица мужа, его сальные мелкие глазки, и самое ужасное - волосатые руки, которые прикасаются к ней каждую ночь.
Не вспоминать! А то станет опять плохо, опять начнет тошнить и она не успеет сделать то, что задумала. Сейчас к реке, там взять большой камень и все, освободится от него навсегда!
И не видеть этот мир, который ты так любишь? Небо, солнце, розовеющую колесницу богини Тезан?
А как по-другому? По-другому нельзя, не получится! Идти некуда, никто не примет замужнюю женщину, покинувшую собственного мужа.
Не думать! Надо взять что-то тяжелое, сделать веревку из туники и все.
Прохлада воды! Богиня Уни, как же хорошо! Вода чистая, холодная. Смыть с себя всю эту грязь его отвратительных прикосновений. Сейчас есть еще немного времени, надо окунуться, очиститься, а после попрощаться с миром и найти нужный камень.
Время летит незаметно, Акрисия с испугом вглядывается в сторону Корникула - пока никого не видно, но она знает - надо торопиться. Как только проснется муж и поймет, что ее нет, он соберет своих рабов и отправиться искать ее, поэтому надо успеть все сделать сейчас.
Акрисия вышла из воды очищенная, успокоенная, в голове предельно ясно. Последний взгляд на небо: «Какой красивый сегодня восход! Но солнце, куда же ты торопишься на своей колеснице? Подожди, подожди, мне надо успеть».
Камень. Где-то на берегу лежали большие камни, надо туда. Вот, вроде бы подходящий. Прохладные струи воды стекают с туники и густых волос, мешая смотреть. Она торопливо отбрасывает волосы назад и слышит стук копыт: «Только не это, бог Тиния!»
Мгновение оцепенения. Как наваждение сразу же воспоминание того похищения близ Вейи, потом жуткий страх - вдруг это всадники мужа или он сам, но, пересилив себя, она смотрит. Бежать все равно некуда. Одинокий всадник приближается, скача вдоль берега реки. Волосы не черные, это хорошо, значит не муж и его родня, глаза …голубые? Гай? Не может быть, это Гай!
Голубые глаза сверкают на загорелом лице, волосы выцвели от солнца и стали почти белыми, и он улыбается той далекой, родной до боли, ласковой, открытой, только его улыбкой!
У Акрисии подкашиваются ноги, она падает на колени и выпускает камень из рук. Гай, почти не замедляя галопа коня, оказывается рядом, подхватывает ее сильными руками и усаживает перед собой. Они летят куда-то вместе. Она чувствует своей холодной кожей его горячие прикосновения, вдыхает с наслаждением его запах, и не отрываясь, смотрит, смотрит, смотрит в его глаза, мужественное лицо, разглядывая мельчайшие морщинки, огрубевшую кожу, шрам на щеке, которого раньше не было.
Гай прижимает ее к себе сильно–сильно, так, что ей больно и хорошо, очень хорошо. Он зарывается лицом в ее мокрые волосы, целует ее голову, лоб. Сколько она не видела его? Год? Примерно столько. Тогда маме удалось дотянуть до того времени, как ей исполнится 14 лет, и только после этого состоялось ее несчастное замужество. И уже несколько месяцев она живет здесь, в ненавидимом всем существом Корникуле с мужем –латином, но только не о нем, и главное - не сейчас. Потому что рядом Гай.
Акрисия не успела заметить, как они уже въехали в лес, и Гай вынужден разжать объятья – ему надо управлять лошадью. Конь обходит деревья, в лесу еще темно, прохладно, он пока не пробудился ото сна. Туллий направляет коня в непроходимые заросли и верный друг, слушаясь и полностью подчиняясь, пробирается сквозь кусты и ветви, которые Гай заботливо отодвигает от лица Акрисии. Он опускает ее голову ниже и они, нырнув под толстую ветку, оказываются на крошечной поляне с удивительно изумрудной травой. Сквозь деревья на поляну падают солнечные лучи, окрашивая этот спрятанный в чаще островок янтарным, медовым, золотым светом.
Гай останавливает коня, спрыгивает с него и берет Акрисию на руки. Он проносит ее всего несколько метров и ставит рядом, близко-близко. Ее мокрая туника касается его одежды, ее колени упираются в его ноги, а голова в большую, сильную и такую желанную его, Гая, грудь. Не говоря ни слова, он берет ее лицо своими теплыми руками и смотрит, проникая внутрь ее мыслей, читая ее боли, унижения, обиды, желания, и в том числе желание смерти. Он с силой обнимает ее, прижимая к себе, и все вокруг останавливается. Есть только он – мужчина и господин ее жизни, и она – его любовь.
Гай снимает ее мокрую тунику и отстраняется. Она стоит пред ним обнаженная, невозможно прекрасная в своей юной, грациозной красоте - золотые тяжелые волосы оттеняют белую мраморность кожи, опускаются на тонкую талию, на округлые бедра. Гай смотрит на высокую упругую грудь с розовыми сосками и падает… вниз, в любовь, к ней.
Сознания больше нет, но чувства… как же их много! Прикосновения его горячей кожи к ее прохладной, загорелой к белоснежной, сухой и грубой к нежной и бархатистой. Щемящее чувство счастья и океан наслаждений. Тела переплетаются - большое, сильное и легкое, тонкое, изящное. Он стремится проникнуть внутрь ее, утвердить там свое мужское превосходство. Он прижимает ее так сильно, насколько это возможно - слиться телами, из двух стать одним, невесомым, улететь, вверх, в небо. Белые тонкие пальцы в его волосах, она обнимает его, он чувствует поцелуи на своей огрубевшей за походы коже. Он ищет ее губы своими губами и соединяется с ними. Они срываются с края пропасти, падая вниз, и тут же устремляются вверх - воспарить, взлететь, выше, к солнцу на огромном потоке любви, обжигающим, проникающим в каждую клеточку беспредельным желанием и счастьем, наполняющим все пространство светящимся, нежным, сильным до взрыва в голове, чувством друг к другу. Их больше нет порознь, есть одно тело, одна душа, одни мысли и одно чувство. Есть любовь.
После они лежат опустошенные.
Он прижимает ее к себе, касаясь губами золотых волос. С самого своего рождения ни он, ни она не могли представить себе, что бывает такое огромное, наполняющее полностью, без остатка, заслоняющее целый мир с его унижениями, бедами, ненавистью, чувство любви.
Акрисия смотрит вверх, там, в высоком голубом небе парят две птицы: голубь и дятел. Она уже забыла ту науку, которой ее когда-то обучал Лар Расна - давно никаких гаданий. Но птицы этого не знают. В голубой выси они приближаются к друг другу, немного отстраняются и опять вместе, близко, крылом касаясь крыла.
Акрисия повернулась к Гаю. Она забыла все. Ее жизнь началась сегодня, несколько мгновений назад. До этого не было ничего, пустота. А он обнимает ее, не в силах оторваться, любуется и улыбается ей. Но внезапным ударом молнии в ее голове вспыхивает вопрос: а что дальше? И ужас в глазах. Гай видит этот ужас:
- Акрисия, все будет хорошо. Все изменится. Прости, пока я не могу забрать тебя к себе. Но я заберу, я обещаю.
Он обнимает ее, гладит мигом похолодевшее тело. И они снова окунаются в страсть и наслаждение. Но на этот раз к любви и счастью примешивается тоска. Он прощается с ней, - Акрисия это понимает. И с какой болью она прижимается к нему: не отпускать, не дать отстраниться, любить каждым прикосновением, чувствовать его мужскую силу, ласкающие руки, и не в силах сдержать желание, наслаждение… Ах!
Гай не выпускает ее из своих объятий, нежно дотрагивается, целует ее пальцы, ладони, плечи… И только сейчас она вспоминает, что хотела спросить его:
-У тебя есть жена?
-Да. Прости меня.
Он зарывается лицом в ее волосы.
-Твоя жена красива?
-Ты самая красивая на свете.
-Она хорошая женщина?
-Не знаю. Я люблю одну женщину, тебя.
-Как ее зовут?
-Не помню. Когда рядом ты, я ничего не помню.
Гай крепко прижимает ее к себе.
-Пора, - говорит он тихо.
Встает сам, поднимает ее, и, как ребенка, одевает в немного просохшую тунику.
-Пошли, - говорит он, беря ее за руку.
Они пробираются сквозь ветви и кусты, перелезают через поваленные деревья, и за ними идет умный конь.
Останавливаются над невысоким обрывом.
-Сейчас ты спустишься вниз, к реке, - говорит ей Гай. - Река здесь делает поворот. Ты скажешь, что у тебя отстегнулось ожерелье, и ты пошла за ним по течению реки. На, держи.
Он достает из кармана ее же ожерелье, которое она потеряла два месяца назад.
-Откуда оно у тебя?
-Попросил твою рабыню украсть. Я ей заплатил.
-А ты? Они не схватят тебя?
-Нет. Я хорошо знаю эти места. Я часто ждал тебя здесь.
-Ты ждал меня?
-Да.
Он с силой прижимает Акрисию к себе. Каждый старается впитать прикосновения, запах, дорогие черты, абсолютно все от другого. Нужно навсегда оставить в голове это мгновение, чтобы потом память ясно возвратила все, вплоть до последней черточки.
Гай нагнулся и шепнул ей в самое ухо:
-Ты скажешь своему мужу, что ждешь сына, и чтобы он не смел к тебе прикасаться, иначе потеряет ребенка. Ты сильная, Акрисия.
Он отпустил ее, а потом нагнал, схватил в объятья, сжал:
-Я люблю тебя. Как же сильно я тебя люблю! Иди.
Он отвернулся и пошел первым, и она даже не успела сказать, как она любит его. Посмотрев ему вслед, Акрисия начала спускаться к реке.
Идя против течения реки, она держала в руках ожерелье. Завернув за выступ леса, увидела мужа и его рабов верхом на лошадях. Они уже разыскивали ее. Муж был зол, но ему пришлось поверить - никого, кроме нее самой, его люди вокруг найти не смогли.
Ему также пришлось поверить в то, что она ждет ребенка, что у него будет сын, единственный и долгожданный. И больше он действительно не прикасался к ней, хотя попытки делал, но Акрисия была непреклонна:
- Твой еще не рожденный сын тогда погибнет, - говорила она ему, - а на весь Ваш род падет кара, я это видела по полету птиц. Ты же знаешь, мы, расенны, умеем предсказывать будущее.
Спустя несколько недель она поняла, что внутри нее зарождается новая жизнь, и почувствовала душой - мальчик. И еще Акрисия точно знала, что отец ее ребенка Гай.
Сейчас, сидя на скамье в саду, она смотрела на звезды и вспоминала то время.
Как же она тогда молилась! Она молилась всем богам, которых знала, молилась днем, утром, вечером, ночью, чтобы они избавили ее от ненавистного мужа. И избавление пришло.
Нежданное - не об этом она молила богов.
Яростное, стремительное, жестокое, чужое римское войско ворвалось в маленький Корникул. Муж был убит в первую же минуту. Ее, объятую страхом, упирающуюся, бледную, прощающуюся с жизнью, приволокли за волосы в центр латинского города и бросили в плачущую, кричащую, сбитую страхом и грязными окриками, живую женскую массу. Потные, чувствующие себя всемогущими, беспощадные к слабости победители, мерзко ухмыляясь, выдергивали из их сбившейся кучи красивых девушек и куда-то уносили. Как долго после этого она слышала нечеловеческий, душераздирающий вопль! Акрисия, зажмуривая глаза, выпячивала вперед свой уже довольно большой живот. Это ее и спасло. Ее, впрочем, как и большинство женщин, разделил между десятком воинов подоспевший начальник.
Страх так проник внутрь, что она даже не осмелилась взглянуть в лицо своему хозяину. Опустив голову, как беспомощная жертва, она протянула вперед свои руки и позволила их связать. И глядя только под ноги, на пыльную грязную дорогу, Акрисия пошла следом за чужой повозкой.
Избавившись от плена своего мужа, она обрела рабство.
Если бы кто-то сказал ей три года назад, что она будет рабыней в Риме, она, родившаяся свободной внучка царя города Вейи, Акрисия подумала бы, что ее жизнь кончена - лучше смерть, чем позор рабства. Сейчас, спустя годы, она поняла, что быть рабыней для нее меньшее унижение, чем замужество с нелюбимым человеком.
Ее хозяин, пожилой седой римлянин, всегда относился к ней хорошо. Маленький сын Сервий, похожий на Гая, постоянно был рядом. Вот только родовое имя отца он носить не мог, - он раб, рожденный рабыней.
Акрисия научилась работать и разучилась мечтать. Сидя по ночам в темноте сада, она лишь плыла по реке своих воспоминаний. У нее больше не было желаний. Иногда она молилась богам, но уже другим, потому что у свободных и рабов разные боги. Она просила их дать здоровья сыну и сберечь Гая.
Так прошли два года, и если бы не ее сын, то каждый день из этих прожитых лет, как две капли воды, походил бы на предыдущий. Ее река времени текла плавно и спокойно, пусть в очень узких берегах, из которых она никогда не выходила, так же, как сама Акрисия никогда не покидала стен этого дома, но зато без бурных порогов и резких поворотов. Так было до вчерашнего дня.
Вчера утром хозяин позвал ее:
-Акрисия.
-Да, господин.
-Я не говорил тебе раньше, но более года назад тебя хотел купить вместе с сыном один знатный римлянин. Мне не хотелось лишаться хорошей рабыни и я назначил ему очень высокую цену. Он больше не показывался, и я почти забыл о нем, но сегодня он пришел в мой дом и отдал все деньги сразу. Я не могу отказать ему, потому что это повлечет вражду. Поэтому я продал тебя и твоего сына этому человеку. Ты молчишь, Акрисия?
-Я могу узнать, кто он, господин?
-Он просил не называть тебе своего имени. Завтра после обеденного отдыха за тобой придут. Ты должна быть готова.
-Хорошо, господин.
-Я сделал для тебя и твоего сына все, что мог.
-Я знаю. Пусть великий Зевс и Янус всегда помогают Вам, мой господин. Мне и моему сыну было очень хорошо в Вашем доме.
Завтра ее ожидает еще один важный шаг. Хорошее или плохое? Неизвестно. Страшно ли ей? Нет. Она уже была свободной, несчастной, и, наконец, рабой. Что будет завтра?
_____________
Марина встала рано, со звоном будильника. Сегодня, все решится уже сегодня.
Она быстро собралась и выбежала.
С Сашей они встретились даже раньше назначенного времени и по дороге не проронили ни слова - оба были максимально сосредоточены. На холме сразу же взялись за работу. Вход в камеру дался нелегко: копали долго и, только когда уже начало темнеть, они смогли проникнуть внутрь гробницы.
Впервые Марина так боялась. До дрожи в коленях, до стука зубов, она опасалась мертвой Сетри. Ей все мерещилось ее присутствие, ее дух. Ухватив Сашу за рукав, она шла за ним по коридору, не решаясь даже выглянуть из-за его, не такой уж и значительной, спины.
И вот, большая зала. Та самая, из ее сна.
Множество золотых украшений, блюда, шкатулки, зеркала, треножники, статуэтки, вазы, маски стоят на полу и лежат, нагроможденные друг на друга. Как сокровища царя Соломона! А фрески совсем не сохранились. Удивительно. Саша рассказывал, что в соседней камере, наоборот, он не обнаружил ничего, кроме обломков, но зато какие фрески!
У Саши разбегаются глаза, а Марину трясет от страха. Пока он все разглядывает, берет в руки, подсвечивая фонариком, каждую вещь, она даже не может заставить себя посмотреть в сторону ложа. Взгляд в облупленную стену, главное, не смотреть туда, не видеть черный силуэт человеческого тела.
-Маринка, здесь столько всего! – Саша не в силах сдержать свои эмоции. - Я никогда такого не видел. Марина, ну посмотри!
Она боязливо поворачивается, и… выдох - на этот раз она очень благодарна отсутствию у Саши хоть какого–то уважения к древностям. Слава богу! Чернеющей холодной пустоты уже нет и в помине – ее друг бестактно переставил все предметы, даже не заметив чей-то далекий прах. Можно приниматься за поиски.
«Мой браслет. Где мой браслет?» - повторяет про себя Марина, как заклинание.
Ожерелья, золотые пояса, нагрудники, фибулы, сережки и браслеты, но другие. Ее браслета, где два прекрасных золотых лебедя, где голуби выложены мельчайшими крупинками, а в центре изображена прекрасная богиня, нет. Нет нигде.
«Это невозможно! Это точно та гробница: во сне знатная женщина несла именно эту шкатулку, а вот эти роскошные серьги положила тогда мама. Но браслет?!»
-Саша, ты ничего себе не брал?
-Маринка, отстань. Здесь столько всего. Давай выбирай, что ты хочешь взять, я пока только смотрю.
-Саша, ты не видел браслет, такой - там два лебедя?
-Какие лебеди? Маринка, здесь столько золота! Вот, бери сережки, ожерелье, на фибулу. Смотри, какие классные львята, целых 12 штук.
Львята действительно были классные, объемные. Большой, чуть поменьше, вплоть до крошечного, с золотыми мельчайшими капельками на лбу и кончике хвоста умещались на броши 8 сантиметров длиной. Но браслета не было!
Марина осмотрела пол, заглянула, и более того, перевернула каждую вазу (а вдруг упало туда?) - ничего.
Ее надежда разбилась на мелкие кусочки, так же, как никчемная сделка с совестью: «Я только возьму свой браслет и все». А брать-то оказалось нечего.
Саша что-то безостановочно говорил, смеялся, радовался, пихал ей в руки какие-то драгоценные вещи, на которые Марина непонимающе смотрела и протягивала ему обратно, но Сашу было не остановить. Он стал что-то класть в карман ее куртки, в ее сумку. Потом принялся набивать свой рюкзак всем подряд, а она никак не могла придти в себя:
«Значит, все зря. Напрасно я показала ему эту гробницу, надеялась, что можно протянуть руку к Акрисии и дотронуться до себя той, прежней…».
Через час, когда уже стало совсем темно, они выехали с холма. Через 20 минут их остановила дорожная служба полиции, а еще через 30 минут они были препровождены в тюрьму. Улик хватило бы с избытком человек на десять.
Эту ночь она провела в тюремной камере, измученная многочасовым допросом, на жесткой кровати, рядом с незнакомыми ей женщинами и никаких снов.
Марина находилась в тюрьме. Беседы со следователем, попытки что-то объяснить приставленному адвокату, тесная маленькая камера – это все было днем, а ночью сны - изматывающие, вынимающие всю душу.
Ей снился дом, в который привели Акрисию и ее сына. Небольшой, всего три комнаты, крошечный атриум и красивый сад. Дом, который казался Акрисии темным, удручающим, отпугивающим своей неизвестностью, в один миг озарился ярким солнечным светом. Всего два предмета, которые раньше ее сильно смешили, потом долгие два года казались такими желанными, теперь принадлежали ей. Простая войлочная шапка и ничего более, но в Риме раб никогда не имел право ее носить, ее мог одевать только вольный. Одна большая и другая маленькая лежали рядом. Акрисия подняла глаза на пожилую женщину, сопровождавшую ее.
-Да, это твое и твоего сына. Вы свободны.
Какое слово! Ждать два года и не сметь поверить. Надеяться, обманываться, мучаться, когда видишь маленького собственного сына – раба.
Теперь можно благодарить бога Сельве за освобождение и называть своего сына не римским именем – Сервий*, а родным Мастарна, которое она про себя дала ему сразу же, еще при рождении.
А дальше опять ожидание, но уже не свободы, она ждала его - Гая. Хотя имя хозяина дома никто не называл, все было понятно без слов. Кто еще будет выкупать ее вместе с сыном? Но к ожиданию примешивался страх неизвестности. Вдруг богиня судьбы опять за что-то обидится на нее и отберет у нее отца ее ребенка?
Акрисия занимала свои дни воспитанием маленького сына и всеми своими силами старалась не думать о своем завтра - слишком сильной была бы боль при ошибке.
Гай приехал спустя целых три месяца. Самый обыкновенный день, вот только дятел несколько раз пролетала мимо окна. Акрисия, вышивающая в своей комнате какой-то бесконечный узор, услышала страшный грохот и выбежала в атриум вместе с ребенком.
Он стоял, занимая собой почти все небольшое пространство, снимал с себя доспехи и бросал их тут же, на пол, уложенный камнями. И все же Акрисия смотрела с подозрением - Гай ли это? Одинаково-толстый слой коричневой пыли покрывал все – волосы, лицо, тунику, руки, оставив лишь три не коричневых пятна: сверкающий ряд белых зубов, да сияющие глаза.
А он, большой и сильный, освободившийся от дорогих доспехов, сделал шаг к ней, но нехотя отступил - подоспевшая с водой рабыня предложила ему помыться. Гай, ну конечно же он, отплевывался, брызгался, пачкал все вокруг, и почти вышел победителем из неравного сражения с грязью, отмыв волосы, но лицо и руки, уже без пыли, так и остались цвета желтой глины.
И наконец, его один большой стремительный шаг. Гай лишь бросил взгляд на своего сына, схватил ее в охапку, и, не говоря ни слова, отнес в комнату.
Закрылась дверь. Мир остался с той стороны двери, а с другой… рождалась любовь.
Почти каждую ночь Марине так ярко, вплоть до ощущения вкуса соли, песка на губах, снился Гай. Его теплые большие огрубевшие ладони, необузданная сила, безудержное желание. Он прижимал ее к себе и не мог насытиться, любил и не мог остановиться. Гай старался вместить всего в несколько часов их ежедневных встреч полностью, без остатка все то, что было упущено ими за два с половиной года разлуки. Не упустить ни одного прикосновения, ни одного поцелуя. Несказанные друг другу слова обратить в ослепительную страсть, тоску вылить в наслаждение, разрывающее тела на множество ярких всполохов, и любовь – долгую, щемящую, постоянную, не покидающую каждого из них ни на секунду, сейчас, в этот момент, отдать всю без остатка, полностью, захлебнуться в ней.
А Марина просыпалась в ночи. Запах сырости, низкие давящие потолки, решетки, чужие люди - тюрьма. Ей надо было свою душу, согретую любовью, лаской, обожанием, вмиг закрыть на железный засов – приучить ее не видеть насмешек, не слышать грубых слов. Она парила в снах и разбивалась о жесткую землю при пробуждении. Силилась заставить себя перестроиться, но не могла - разнеженное ночами сердце разрывалось днем от ледяного холода. Каждую ночь она просыпалась и больше не могла уснуть. Страдала, худела, не высыпалась. Лежа в темноте с открытыми глазами, чувствовала, как слезы текут и текут по ее щекам. Здесь, в камере, она научилась страдать бесшумно.
Прошла уже неделя ее пребывания в тюрьме. Она больше не видела Сашу, и, как поняла, он был отпущен под залог. За нее же залог, пусть даже не большой, платить было некому. Женщины и девушки, ее соседки, постоянно менялись, но к концу второй недели почти все покинули камеру:
-Что, их всех отпустили? – спросила она у последней оставшейся немолодой женщины.
-Ты что, дура? Через день Рождество! Кого отпустили под залог, у кого закрыли дело. Кто хочет встречать Рождество в тюрьме? Меня завтра отпустят, ну а ты сиди, сиди.
Да, она дура. Дура, потому что втянулась в эти поиски древних этрусских захоронений. Дура, потому что не бросила все, когда поняла, что это преступно (из-за какого-то дурацкого браслета, которого нет и в помине). Дура, так как показывала Саше гробницы и согласилась на его жалкие крохи – сейчас ей просто нечем заплатить залог и не на что нанять хорошего адвоката. И на вопрос следователя: «Причина, побудившая Вас искать древние захоронения этрусков?» - у нее нет ответа. Что было причиной: деньги, которых нет? Приснившийся во сне браслет? Она трижды дура - она даже забыла, что скоро Рождество…
А ночью сон.
____________
Акрисия одна с маленьким сыном. Гай, пробыв всего два месяца, уехал в поход. Опять целые дни, наполненные тоской и ожиданием. Гай покинул ее, но оставил маленькую жизнь, которая росла пока в ее животе, толкалась, барахталась и была уже любима как самой Акрисией, так и Сервием. Как ей хотелось девочку с голубыми, такими же, как у Гая, глазами. Родилась действительно дочка - слабенькая, маленькая. Прожив всего три нундины, это крохотное существо, обожаемое, долгожданное, теплое, светлоголовое, с ясными, как небо, сияющими глазками, покинуло этот мир. Акрисия плакала и не могла найти утешения. Она обращалась к богам - своим тирренским, и к римским.
Она шла к алтарю богини Венеры, когда рабыня, сопровождающая ее, низко поклонилась богато одетой римлянке, идущей навстречу, а незнакомая Акрисии женщина, на удивление, не стала проходить мимо, а остановилась и с явным интересом принялась разглядывать ее.
-Кто эта римлянка? - спросила Акрисия у рабыни, когда они отошли на значительное расстояние.
Рабыня молчала. Ее пожилая спутница, с которой она никогда не обращалась как с рабой, а скорее как со старшей подругой, была чем-то очень сильно напугана.
-Что с тобой? И кто эта женщина, с которой ты только что поздоровалась?
-Хозяин мне этого никогда не простит, - заплакала она.
-Что он тебе не простит? – не могла понять Акрисия.
Но та лишь плакала, не отвечала на вопросы и постоянно причитала. Акрисия, кажется, догадалась: «Это жена Гая. Кто же еще?»
Утром следующего дня рядом с ее домом остановились четыре раба, несшие носилки. Из носилок вышла та самая, встреченная ею вчера, женщина. Горделиво вскинув голову, она сразу прошла в атриум, где ее ожидала Акрисия.
-Меня зовут Эмилия Туллия. Я жена Гая, - вместо приветствия сказала она.
-Я Акрисия Вибенна, - ответила Акрисия, а про себя добавила: «И ничья жена».
Они молча разглядывали друг друга.
Густые черные волосы уложены в красивую прическу, правильные черты лица, белая, не знающая загара кожа, на которой уже заметны тонкие морщины, туника из дорогой заморской ткани, красивые золотые украшения и гордый взгляд темных глаз – само воплощение знатности и богатства. А в глазах цвета влажной земли ни капли добра, или хотя бы интереса, лишь глубокие омуты враждебности и превосходства.
Акрисия, измотанная недавней смертью дочери, бледная, с черными кругами под глазами, одетая в самую простую тунику, но … невозможно было оторвать взгляд от золотых волос, белой светящейся кожи, нежного овала удивительно открытого лица и больших светло-карих глаз, переполненных болью, печалью, ожиданием.
Жена Гая с огромной, плохо скрываемой яростью пришла к выводу, что избранница ее мужа красива. Акрисия подумала, что в этой женщине слишком много гордыни или высокомерия, а скорее всего и того и другого вместе. И тут вбежал маленький Сервий и ухватился за мамину ногу. Римлянка внимательно осмотрела мальчика с ног до головы, и Акрисия увидела, как она поморщилась.
-Беги в комнату, малыш, - отослала она сына.
-Оставь в покое моего мужа, - наконец с гневом выплюнула в нее слова Эмилия.
Акрисия молчала. Ей нечего было сказать. Кто ей Гай? Ее первая, единственная и преступная любовь. Эту женщину вряд ли интересовала сама любовь, для нее намного важнее ее положение и богатство.
-Слушай, - с яростью продолжала она, - не помню, как тебя зовут. Уезжай из Рима, или… или я сделаю так, что твой сын умрет.
Акрисия испугалась. Она знала, что нельзя бояться, что эта чужая женщина угрожает ей нарочно. Но если бы она хотела убить саму ее, ей было бы все равно. Но маленький, ни в чем не виноватый Сервий! И Гая нет рядом, помочь некому. «О богиня Уни, подскажи мне, что делать», - взмолилась про себя Акрисия.
-Я уеду, - она не хотела говорить этих слов, нет. Они вырвались сами собой. – Я уеду, только не трогайте моего сына.
-Я буду ждать ровно одну нундину, - медленно и гневно, стараясь придать словам больший вес, промолвила жена Гая и, вскинув голову (казалось, выше уже невозможно, но…), вышла из дома.
«Я не могу допустить, чтобы мой сын погиб», - твердила сама себе Акрисия, и как же ей было противно. Она ненавидела собственную слабость, понимала, что предает не только Гая, но и любовь, которую они берегли, хранили долгие годы разлуки, согревали своими сердцами, проносили через его длинные походы и ранения, ее ужасное замужество и рабство. А тут просто слова, слова пустые, ничего не значащие. Или все-таки эта чужая женщина способна осуществить свою угрозу?
«А как же Гай? Он вернется из похода и не застанет никого? О, Уни, как я могла такое сказать? Но мой мальчик. Я не могу, ни за что не могу его потерять! У меня кроме него нет никого. Даже мой Гай принадлежит той, другой - злой, богатой, жестокой. Я сделаю все, только не забирай у меня моего сына. Я осталась без дочери, но сын… Уни, молю тебя, я не могу его отдать!»
Акрисия знала, что ей нужно делать. Она тотчас попросила рабыню проводить ее до холма Палатина.
Они спустились вниз, к Форуму, и Акрисия невольно остановилась, застыв от удивления. Она смотрела и не могла поверить своим глазам. Еще пятнадцать нундин назад здесь хоронили умерших, пасли овец и коз, а ручьи окрестных холмов, которые во время больших дождей разливались и устремлялись вниз, неся с собой нечистоты и смрад, постоянно превращали Форум в грязное болото.
Сейчас она видела перед собой большое, светлое, чистое, сухое пространство. Неспокойные воды были убраны в каменные короба, а ужасный запах, черные земляные водовороты, гниль - все это исчезло. Акрисия направилась дальше, с удовольствием ступая по ровным камням, которыми была вымощена вся площадка. Вокруг нее работали рабы, сооружая большие просторные лавки, где греки, тирренцы, финикийцы, латины в скором времени будут продавать свой товар.
Акрисия шла и вслушивалась в родную речь, звучащую здесь повсюду, и гордость за свой народ переполняла ее: без опыта тирренцев, их мастерства и умения, преображение города, задуманное царем, было бы невозможно. Тарквиний привлекал расеннов из всех этрусских поселений, умело используя их знания и опыт. Сейчас неподалеку от Форума шло строительство огромного подземного сооружения. Эта подземная клоака предназначалась для того, чтобы избавить город не только от стоячих вод, но и от вредных насекомых, зловонных испарений, а самое главное, от болезней, уносивших в царство Аида многих жителей Рима. Руководили этими работами этруски, они проектировали и следили за тем, чтобы рабы все сделали правильно, римляне же привлекали на строительство рабов и приносили жертвы богам, вознося молитвы о скором завершении строительства.
Акрисия оставила позади храм Януса, двери которого были открыты - шла война, и свернула на виа Тускус. Улица этрусков начиналась на Форуме, спускалась по Палатину и вела к circus*.
Шесть месяцев назад, в день открытия нового circus, был устроен большой праздник. Тарквиний приказал застелить дорогу, ведущую к огромному круглому зданию, великолепным полотнищем, и знатные римляне, простые воины и даже рабы ступали по дорогой материи, и чувство благоговения и торжественности переполняло их. Перед переполненными трибунами предстало тогда яркое, захватывающее зрелище - жонглеров сменяли фокусники и акробаты, за ними на арену вышли дрессировщики со своими питомцами: леопардами, львами, дикими пантерами. Жители Рима, большинство из которых видело подобное представление впервые, были так поражены, что еще несколько нундин повсюду не смолкали разговоры о новом circus, сам же circus был назван «величайшим». И с этого момента положили отмечать день его открытия каждый год.
Акрисия не была в римском circus, но сейчас, любуясь на высокие белые стены, она вспоминала свой circus в Вейях. Как тогда, много лет назад, мама, папа, она и три брата шли на представление, предвкушая необыкновенное, интересное, азартное действо, и никто не обманывался. Кулачные бои с незабываемым, страстным соперничеством и мужской мощью; физическая красота, гибкость и изящество юношеских тел акробатов; бесстрашие и ловкость жонглеров, подкидывающих вверх горящие булавы; и огромные рычащие львы, беспрекословно подчиняющиеся командам таких, как казалось ей сверху, крошечных людей. Как же давно это было, и как они были тогда счастливы... и еще были живы мама и отец.
Акрисия тяжело вздохнула и направилась дальше по виа Тускус. На этой улице селились только тирренцы. В основном здесь жили те, кто был занят на строительстве города, но несколько домов принадлежали и торговым людям. Путь Акрисии лежал в последний дом по виа Тускус, хозяином которого был Аррунс.
Аррунс - бывший раб их семьи. Еще до замужества Акрисии Целлий сделал его вольным, и, будучи свободным, Аррунс продолжал служить Вибеннам. Он жил то в Риме, то в Вульчи, постоянно возя товары из одного города в другой.
Когда несколько месяцев назад Гай вернулся из своего похода, он приводил Акрисию в дом Аррунса, и она, ничего тогда не знавшая о своих родных, расспрашивала тирренца обо всем. В тот вечер он рассказал ей, что ее мать и отец перешли в царство мертвых, а два ее брата покинули Вейи и перебрались к старшему брату Целлию в Вульчи, где тот возглавлял войско.
Акрисии повезло, она застала Аррунса дома.
-Когда ты едешь в Вульчи? – спросила она с порога, к своему стыду, забыв даже поприветствовать его.
-Аррунс, пусть лары этого дома помогают тебе во всем, - спохватилась она.
-Да будет к тебе благосклонна богиня Уни, Акрисия. А где твой муж? – задал он ей вопрос в свою очередь.
Ну конечно, нельзя посещать чужой дом без мужа:
-Мой муж в походе.
Он удовлетворенно кивнул головой:
-Я еду через три дня.
-А ты можешь взять с собой меня и моего сына?
-Могу, конечно, но разрешит ли знатный римлянин Гай, твой муж?
«Увы, он мне совсем не муж».
-Он точно разрешит. Он сейчас уехал воевать и сказал, что мне надо навестить моих братьев, - она старалась говорить убедительно и, хвала богу Тину, кажется, Аррунс поверил.
-Тогда через три дня, на рассвете, приходи сюда с сыном и возьми вещи в дорогу, только не много. Нас поедет пять повозок, повезем товар в Вульчи. Для тебя найдется место.
-Хорошо, я приду. Я обязательно приду, - обрадовалась Акрисия.
-Не опаздывай. Ждать не будем.
Всю обратную дорогу домой пожилая Секста не давала ей покоя:
-Госпожа, куда ты собралась?
-Сколько раз я тебе говорила, что я не госпожа. Мне надо съездить к братьям.
-А ты вернешься к возвращению хозяина?
-Не знаю.
-Акрисия, молю тебя всевышним Янусом, не уезжай. Хозяин не простит мне этого, он убьет меня.
-Не бойся, не убьет. Я… я напишу ему.
-Ты умеешь писать?
-Да, нас обучали и Гая тоже. Не бойся, он не будет на тебя гневаться.
Акрисия уже знала, о чем будет писать. Не о его жене, нет, ему с ней жить. Зачем вредить их семье? Надо написать, что больше так нельзя, что им лучше расстаться….
Но, богиня Туран, как же тяжело! Быть рабыней было гораздо легче.
_____________
Марина проснулась и поняла - она уже одна. Впервые тюремная камера показалась ей не таким уж плохим местом, и впервые за много дней она, наконец, выспалась. Марина была благодарна тишине и одиночеству и радовалась, как ребенок, отсутствию любопытных вопросов: «За что тебя посадили? Какое преступление ты совершила?». Нет у нее ответов на эти вопросы. Нет, и все.
Сегодняшней ночью наступит Рождество. Сегодня никаких допросов, адвокатов, просто день. Праздничный день.
В домах сейчас накрывают столы, ставят свечи, украшают комнаты, готовят вкусный ужин, достают подарки. А она в тюрьме, запертая в четырех стенах, и нет ничего: ни свечей, ни ужина, ни тем более подарков. Там готовятся к празднику и ждут чуда, а она?
Марина посмотрела в окно. Уже наступал вечер, и в темном небе, одна за другой, начинали загораться звезды.
-У меня есть звезды, - чуть-чуть улыбнулась она. - Они… как свечи на небе, а большой темный небосвод – это накрытый рождественский стол. Получается, что я сижу за самым огромным столом вселенной.
Как это было, тогда, очень давно?
Молодая красивая женщина шла по дороге. Большой живот давил на поясницу, уставшие ноги отекли, но надо было идти вперед. Они с мужем не были богаты. Для них не нашлось места в придорожной гостинице, и хозяин предложил им ночевать в хлеву. Конечно, имея нужное количеством кесарей, можно было бы купить повозку, заплатить владельцу гостиницы, и тогда, наверняка, он смог бы подыскать для них комнату, но это было не главное ни для нее – Марии, ни для ее мужа – Иосифа. Главное – рождение ребенка.
И вот, в хлеву, рядом с овцой и коровой, родился сын. А когда он родился, произошло чудо – на небе взошла большая, яркая звезда.
Пастухи пошли на ее свет, волхвы, взяв подарки, направились преклонить колени перед юной матерью и ее сыном. А звезда сияла в небе, и ее свет - яркий, чистый, ясный, горел и горел, вплоть до того момента, пока не взошло солнце. В ту минуту рождения все изменилось - в мир пришел он, мессия.
Ему предстоит многое: учить, любить, лечить, воскрешать мертвых, творить чудеса, а потом страдать, погибнуть за нас и воскреснуть. Но это будет после. А пока свет звезды. Негаснущий. Свет, который дается при рождении каждому из нас.
Да, да, внутри каждого есть этот свет. Вот только мы не знаем, что с ним делать. Вернее, нет, не так - мы не можем его продать. Вот если бы его можно было продавать: «Посмотрите, посмотрите, мой свет ярче! Я хочу за него в два раза больше. Ну и что, а мой чище, я хочу в три».
Но, слава Богу, светом торговать нельзя. Он живет в нас, а мы его не замечаем. Совсем. Лишь иногда, в яркий солнечный день, что-то внутри окрыляет нас, хочется летать, творить добро, верить, любить. Но это так редко, а потом, опять-таки, это не приносит никакой выгоды, и поэтому об этом следует срочно забыть и в дела, дела, дела. А некоторые специально отодвигают его - свет мешает. Он делает людей честными, правдивыми, искренними - зачем нужны эти сантименты? Задвинуть в самый дальний угол, забыть, растоптать.
Но есть такие, правда их очень мало, которые идут за светом.
Марине рассказала эту историю ее бабушка, в такой же рождественский день, 10 лет назад.
Это было в конце XIX –го века. В одной, ничем не примечательной еврейской семье, родился мальчик – первенец. И, конечно же, ну очень предсказуемо, его нарекли - Моисей. Семья была самая что ни на есть простая - отец таскал тяжелые бочки с селедкой, мать занималась детьми, которых у нее вскоре стало восемь, ну, а мальчик ничем бы не отличался от других детей, если бы не одно обстоятельство – внутри него, пока совсем тихо, сиял свет.
Эта семья жила не в Москве, не в Петербурге, не в Варшаве, они жили в маленьком городке - Витебске. Что видел этот сын еврейского народа? Синагоги, церкви, холмы, мутную речку, покосившиеся заборы, старые крыши и звезды – то же, что и все. Некоторые могли видеть больше: горы, моря, роскошные дворцы, картины, мраморные статуи, замки. У него не было этой возможности. Пока. Он даже не имел понятия, что все это есть на свете.
Мальчик долго не знал, кем он будет. Ему хотелось стать то певцом, то танцовщиком, а иногда поэтом и скрипачом. Но внутри него сиял свет, и он пошел за ним. В одиннадцать лет он узнал слово – художник и решил: «Я буду художником!». Один из его дядей перестал с ним разговаривать (запрещено евреям делать изображения того, что на небе, на земле и на воде), но ему было все равно, он шел за светом.
А после были годы учебы, отъезд в Санкт - Петербург, бесконечные съемные углы, половина (вдумайтесь в это слово!) постели, постоянный голод, и тюрьма показалось ему райским местом: там тепло, кормят и оттуда не могут выгнать из-за отсутствия вида на жительство. Голодными ночами к нему приходили видения: парящий ангел, синева, трепет крыльев...
А потом он уехал в Париж.
Роскошный, блестящий, яркий, незабываемый, богатый Париж.
Его окружали друзья, такие же как и он, бедные, наполненные до краев поисками себя, выбором будущего пути, общением, спорами, влюбленные в жизнь, в Лувр, в Люксембургский сад, в Эйфелеву башню, в солнце, в Монмартр.
Через три года он покинул этот красивый, магически-притягательный город. Как и все, он полюбил его, но, в отличие от всех остальных, повторявших: «Париж, я люблю тебя!», он сказал другое: «Париж, ты мой второй Витебск!».
Это было сущей правдой, потому что именно Витебск помог сберечь, сохранить свет, данный ему от рождения. Свет, который жил в нем, рос вместе с ним, не иссякал, а указывал путь, освещая дорогу, согревал его и сиял.
Когда к нему пришла его возлюбленная и муза – Белла, свет, наполнявший его всегда, стал отражаться в любви и выливаться в его картины.
Яркий и приглушенный, он наполнял осла, летящую по небу корову, красного петуха, скрипача. Свет поднимал в небо его картин его самого и его жену, и они парили, приближались друг к другу и плыли, облитые светом.
Этот бедный юноша с пышными кудрями долгое время жил только светом и любовью.
Потом был Петроград, Ленин, перевернувший мир, ненавистная работа с бумажками, он даже стал начальником, но все это мешало свету, а значит, мешало ему.
Только через восемь лет ему все-таки удалось, уже вместе с семьей, вернуться в Париж, обратно. Он улыбался этому городу всем своим нутром и светом, а Париж, в ответ, принял его.
Его жизнь была трудной: за Лениным явился Гитлер и счел, что его главные враги - евреи. Убийства, преследования, кровь, смерть. Приходилось бежать, спасаться, и еще он сострадал, помогал, любил и дарил людям свет своих картин.
Добрые ангелы, темная синева ночного Парижа, возлюбленные, парящие в небесах, гуляющие, тоскующие друг по другу, и спящая синяя река.
У него есть картина - «Любовники в сирени». Огромный букет стоит в реке. Туман, мост, круглая луна плавает в воде, а они на верху, возлежат на прекрасном букете весны. Вокруг одурманивающий аромат теплых листьев, соцветий, и эти двое, упоенные счастьем, запахом, щемящим покоем, не видят ничего, кроме друг друга. У них есть небо, сирень и чувство, охватывающее весь мир и сужающееся до глаз напротив, чувство, отражающее в себе всю жизнь на земле от Адама до этого момента безмятежного счастья… - чувство любви.
В его картинах огни парижских фонарей окунулись в осенние листья, там парящие над Сеной мосты, раввин с торой, скрипач на крыше, добрые химеры Нотр-Дама и убаюканные потоки медленной реки, с вереницей летающих ангелов. Сказки в ночном небе - ходящие коровы и петухи, теплый поток сновидений и мы там, в снах его картин. Только мы другие! Искренние, настоящие, без наносной лжи, лицемерия, страданий и страхов, без обид и зависти, такие, какими нас создал всевышний, не испорченные чужими мнениями, требованиями, амбициями. А рядом прекрасные цветы, живые козы и лошади, родные церкви, лунные серпы, скрипки и скрипачи, дома, и еще его цвета: тепло-красный, сонно-синий, любяще-желтый, серебристо-белый. И мы распахиваем наши сердца и наполняем их его светом, нашим светом, тем светом, о котором, увы, забыли, но он есть, он должен быть, и говорим: Марк Шагал, мы любим тебя!
Марина успокоилась. Впервые с того момента, когда их остановил на дороге патруль, к ней пришло спокойствие. Можно отнять любимого человека, работу, деньги, привязанности, дом, но отнять свет, который внутри каждого из нас, который дан нам в момент рождения, не властен никто из людей. И этот свет, подаренный им, Вышним, должен помочь ей, Марине, как он помог многим другим на земле.
_____________
Лучано обходил конную статую Фердинанда I, когда увидел знакомое пальто. Он вгляделся: седые волосы, рост совпадает, да и походка похожа. Значит, Лар Расна – его таинственный собеседник. И Лучано рванул. Расстояние, отделявшее его от старика, сокращалось не так быстро, как ему хотелось бы. Приложив все силы, уже почти бегом, он все еще не мог догнать пожилого мужчину. Но цепкость взгляда не подвела. Заметив, как Лар свернул в третью дверь после перекрестка, Лучано изрядно запыхавшись, влетел следом в эту же дверь спустя полминуты.
Обескуражено крутя головой, Лучано стоял у входа и не мог поверить своим глазам – Лара там не было.
-Что Вам угодно, молодой человек? – спросила миловидная женщина.
Антикварный магазин - узкий и вытянутый, вмещал в себя лишь три витрины и с удовольствием выплеснул весь остальной товар на стены. Вслед за медными тарелками непонятного происхождения шли турецкие кофейники, затем старые книги на полках, темные картины, бронзовые статуэтки, инкрустированные мечи, и заканчивалось все серией турецких ковров. Лучано показалось, что здесь была развешана куча старого хлама.
Что ему угодно? Ничего, абсолютно ничего.
Он сделал шаг к выходу, уже взялся за ручку входной двери, но как раз в эту минуту открылась какая-то потайная коморка, из которой собственной персоной вышел Лар.
Лучано заулыбался и начал радостно кивать:
-Здравствуйте, Лар, - поздоровался он.
И опять работница магазина:
-Вы что-то перепутали, молодой человек, нашего продавца зовут Лука Синьорелли.
Лучано вытаращил глаза и уставился на своего знакомого. Тот, невозмутимый и спокойный, не глядя в его сторону, что-то раскладывая в витрине. Ну, что же, Лука так Лука. И Лучано опять собрался уходить, сделал шаг, но все же решил оглянуться, и на этот раз темно- карие, добрые глаза подмигнули ему.
-Синьор, не хотели бы Вы посмотреть вот на этот браслет? – сказал бывший Расна, и нынешний Синьорелли.
-Браслет, зачем? – удивился Лучано.
Но старик уже достал что-то из витрины и протягивал ему:
-Посмотрите, этот браслет сделан в стиле этрусков. Это очень хорошая имитация их стиля, такие же капельки золота. Конечно, это не могут быть этруски, иначе ему просто не было бы цены.
Лучано взял в руку протянутый ему браслет. Действительно, вещь была чудесной. На одной стороне прекрасные фигуры двух лебедей - плавные изгибы длинных шей, удивительно изящные линии крыльев, а на другой - пластина, внизу которой тончайшей золотой зернью были выложены два голубя, а в середине смелыми, глубокими линиями прочерчена юная обнаженная девушка… Марина! Лучано несколько раз подносил браслет ближе к свету, взял предложенную ему лупу и в который раз внимательно осмотрел фигуру: рассыпавшиеся волосы, линии тела, черты лица – точно Марина. Но даже не это главное. Непонятное, необъяснимое тепло исходило от браслета и стало разливаться магической волной по его телу. Ему показалось, что он слышит запах Марины, ее нежное дыхание и вдруг видение: его златовласая Марина, одетая в странный наряд – очень длинную светлую рубашку, поверх которой надет широкий темный плащ, стоит на большом зеленом холме и смотрит вдаль: на голубое небо, огромный дуб, раскинувший свои ветви, темные волны далекого леса, на белые пуховые облака и парящих птиц…
Видение ушло, Лучано с трудом перевел дыхание:
-Сколько он стоит?
Лука назвал цифру, она была огромной. Непомерно огромной для него. Он округлил глаза, не в силах выдавить из себя ни слова.
-Молодой человек, поймите, это чистейшее золото, объемные фигуры. И потом, мы можем предоставить Вам скидку.
-Сколько?
-30 процентов. Поверьте, это очень много.
Женщина назвала новую цену, очень большую, но уже обозримую. Лучано понял - браслет надо покупать в любом случае.
-Понимаете, у меня нет столько денег с собой. Возможно ли отложить эту вещь до завтрашнего вечера? Мне надо съездить в Рим за деньгами, - попросил он старика.
-Синьор, Вы что, забыли, завтра Рождество?
-Рождество? Точно, забыл.
-Мы завтра работаем до 15-00. Постарайтесь успеть к этому времени. Браслет будет ждать Вас, - наконец улыбнулся Лар, или как его там теперь зовут.
Лучано поблагодарил и вышел из узкого помещения.
«Что это? Какие- то видения, очень дорогой браслет. Зачем он мне?»- спрашивал он сам себя. Но то ли упрямство, то ли увиденное не давало покоя:
«Браслет надо покупать. Это как частица Марины, как будто ее бывшая и очень любимая вещь. Она будет рада, когда я подарю его ей… конечно, если все-таки увижу. Значит так, отель у меня оплачен до завтра. Тогда прямо с утра, с вещами надо ехать в Рим, снять деньги с карт и сразу же назад, сюда, за браслетом. Я должен успеть», - подумал Лучано и с тревогой посмотрел на часы…
Он успел.
По дороге решил, что не будет встречать Рождество в Риме, потому что в пустом доме, где не было Марины, он находиться не мог, а идти в шумную компанию не хотелось. Поэтому Лучано заказал во Флоренции отель еще на три дня, собрал деньги, вернулся и выкупил браслет.
В Рождественский вечер улицы Флоренции опустели и он, почти один, бродил по городу. Мимо старинных высоких домов, мимо комнат, где за большими, накрытыми скатертью столами, сидели дружные семьи и влюбленные пары, где огни свечей отражались в бокалах с вином, а на тарелках были разложены угощения. Он проходил вдоль украшенных витрин, огибал церкви и площади Флоренции, плутал по улицам, чтобы потом, стоя на пьяцца Микеланджело, любоваться на город, залитый огнями, на маслянисто-темные воды Арно, текущие внизу, и на подсвеченный огромный купол Санта Мария дель Фьоре.
Он смотрел вниз, на Флоренцию, окунувшуюся в праздник и - на удивление - не чувствовал своего одиночества. Было другое – восхищение. Как же красив этот город, расположенный в долине реки Арно! Скольких великих людей он должен помнить. Художники, скульпторы, поэты, мыслители, мудрецы, правители всех эпох и всех возрастов - какие же умы, какие таланты ступали по этим улицам, смотрели на воды, видели свой любимый город и так же любовались им!
Наглядевшись на раскинувшиеся перед ним огни улиц и площадей, насытившись видами праздничной, спокойной, отдыхающей, прекрасной Флоренции, Лучано пошел назад. Следуя по левому берегу реки от площади Микеланджело, он не встретил ни единой души. Из раскрытых окон слышался смех, звон бокалов, музыка. Свет выливался на темные улицы – в домах царил праздник. И уже проходя мимо палаццо Питти, Лучано вдруг заметил рядом с дворцом темные силуэты.
«Неужели еще кто-то гуляет в Рождественскую ночь?» – подумал он.
Когда подошел ближе, даже не поверил свои глазам - это были цыганки. Три женщины, одетые в длинные, почти касающиеся мостовой, юбки и широкие кофты, стояли тесной группой и переговаривались на своем, непонятном языке. Их черные волосы были спрятаны под платками, на плечи накинуты теплые шали, а тонкие руки украшало множество браслетов, ежесекундно издававших негромкое бренчание. Сначала Лучано подумал, что это артистки, ушедшие с какого-то спектакля, потом ему показалось, что он очутился в средневековом городе… сейчас, посередине площади запылает костер и цыганки, скинув с плеч шали, станцуют свой зажигательный танец.
-Эй, касатик, давай погадаю? - услышал он слова, которые не слышал много-много лет. Лучано подошел к цыганке, которая позвала его, и протянул свою правую руку, как и положено - ладонью вверх.
Под светом фонаря гадалка смотрела на его ладонь, а он разглядывал ее. Молоденькая черноокая красавица, с яркими губами, подвижная и хрупкая, мило хмурила свои темные, как уголь, брови:
-Эй, красавец, много денег потеряешь, но кого ищешь, найдешь, - произнесла она.
Лучано даже не понял смысл сказанных слов. Он достал из кармана кошелек и положил в тонкую ладонь купюру в 50 евро.
-Не сори деньгами, красавец, они тебе пригодятся, - проговорила цыганка строгим голосом, потом улыбнулась, быстро взяла деньги и направилась на другую сторону площади. Подруги догнали ее и моментально три молодых женщины исчезли, скрылись в темноте.
Лучано сделал несколько шагов - туда, за притягивающим чувственным голосом, за белой хрупкой шеей, за поворотом восхитительной маленькой головки, за черными кудрями густых волос, за тайной…
«Марина», - послышалось внутри него и он остановился. Усмехнулся сам себе, своему порыву, вспомнил слова гадалки и задумался:
«Она сказала: потеряешь много денег. И еще сказала, что я найду того, кого ищу. Значит, найду Марину! А вдруг лжет? – и тут же возразил сам себе. - Нет, цыганки никогда не врут. Они часто не говорят всей правды, но знают все, абсолютно все.»
Интересно, известно ли этим красавицам, что веками их мамы, бабушки, прабабушки занимались тем, что творили историю? Да, да, это они, гадалки, управляли судьбами, свергали троны, изменяли границы государств, вели тысячные войска к заслуженной победе, а затем подталкивали их же к поражению. Нашептывали, подбадривали и предсказывали им, своим клиентам – знатным и простолюдинам, бедным и купающимся в роскоши, тщеславным, хитрым, рвущимся к власти. Они ставили перед ними такие цели, о которых те никогда не задумывались, а если их буйная фантазия и натыкалась на столь величественные планы, то сразу же - падением в пропасть - приговор: «Это невозможно!». Но когда эти же потаенные мысли произнесены черноволосой красавицей, или седой старухой в лохмотьях (это уже не имеет значения), но гадалкой, - меняется все. Из воздуха силуэтом, контуром проступает цель и ударяет в сердце. За целью - внутренний толчок, другими становятся поступки, характер, действия и неожиданно взлет, поворот судьбы. Более того, окружение направляет к новой ступени и, совершенно непонятно отчего, обернувшись назад, осознаешь, что история пошла по другой траектории. Из-за чего? Из-за нескольких сказанных слов…?!
Гадалка из Сиены была поставлена высшей силой перед юной дочерью Джованны Австрийской и Франческо Медичи - Марией. Произнесены роковые слова: «Тебе суждено стать королевой», и в одну секунду изменились ее мысли, чаяния, надежды.
Мария, играющая в детстве с чистейшими бриллиантами, жемчугом, рубинами, носящая тяжелые, шитые золотом платья, ступающая по драгоценному паркету, не знала того, что имели с рождения почти все, даже самые бедные дети - любви. Потерявшая в пять лет мать, в десять младшего брата, в одиннадцать старшую сестру, в 15 лет отца, она, подражая девушкам, болеющим любовью, кинулась с головой… нет, не в чувства, она кинулась в мечту, предсказанную цыганкой.
Когда многие ее сверстницы повторяли ежесекундно имя любимого, Мария с такой же частотой твердила про себя: «Я буду королевой».
Настойчивость стала ее вторым я, благоразумие отодвинуто на задний план, рассудок больше не нужен. С той самой минуты, когда она услышала заветную фразу и ее смысл проник в нее одурманивающим ядом, Мария вся открылась, распахнулась навстречу сладкой отраве, и начала жить предвкушением будущего.
Дочери Франческо Медичи долго пришлось ждать своего короля. Напрасно Великий герцог Тосканский Фердинанд I - дядя Марии, который воспитывал ее после смерти отца, подыскивал для племянницы одну партию за другой. Она отказывалась. Напрасно жена Фердинанда – Кристина Лотарингская, любимая внучка Екатерины Медичи, сватала ей принца де Водемона. Мария и слышать не хотела об этом предложении.
Ей было уже 27 лет, когда… ну просто не может быть - король, тот самый король, нагаданный и долгожданный! И не просто король, а король Франции!
Генрих IV развелся с Маргаритой Валуа, по уши завяз в бесконечных любовных связях и очень нуждался в деньгах.
За Марию предложили рекордное по тем временам приданое – 600 000 экю, 250 000 из которых пойдут в уплату долга, а 350 000 наличными и Генрих IV, в отличии от Генриха II, мужа Екатерины Медичи, получит все. Мария становится женой зятя Екатерины.
История повторяется: вторая Медичи на троне Франции. Опять Флоренция – Париж, опять Тосканская герцогиня, ставшая Французской королевой. Но Мария - эта удивительная королева, она почему-то все перевернула вверх дном...
Для того, чтобы дождаться своего короля, от второй Медичи потребовались сила воли, целеустремленность и упрямство. Благодаря этим качествам она достигла замужества с Генрихом IV, смогла переубедить своего дядю и выиграла – она стала королевой Франции.
В дальнейшем Мария отбросит силу воли, отодвинет в сторону целеустремленность, а вот упрямство… Упрямство станет главным и основополагающим двигателем ее поступков. Даже когда обстоятельства будут кричать ей: «Отступи», когда разум будет подсказывать: «Прекрати, ты получишь большее», Мария, согласно одной ведомой ей логике, будет следовать им, своим желаниям. Не видя ни окружающих фактов, не слыша правильных советов, она будет делать все для их осуществления.
Первое и самое большое ее желание - это желание властвовать.
Сразу по приезде во Францию она благоразумно его прячет - пока Мария играет роль любящей жены, и главной ее задачей становится рождение наследника престола.
Это вопрос не только ее и мужа, это вопрос всего королевства. На протяжении последних почти пятидесяти лет у королей Валуа не рождались мальчики! Ни у кого из сыновей Екатерины Медичи, монархов: Франциска II, Карла IX, Генриха III законнорожденных сыновей не было. Лишь у Карла IX был незаконнорожденный сын от Мари Туше.
Род Валуа угас, на смену пришел Генрих IV Бурбон, который от своей бывшей жены - Маргариты Валуа, также детей не имел.
Вся Франция с нетерпением ждет рождения наследника.
Первенец Марии Медичи и Генриха IV – Людовик, родился 27 сентября 1601 года. Король счастлив. Но, проходит лишь месяц и… у короля рождается еще один сын - на этот раз от любовницы Анриетты д’ Антраг.
Анриетта не просто юная веселая обольстительница, завладевшая сердцем короля-повесы. Ее мать - Мари Туше, да, да, та самая любовница Карла IX. Ее сводный брат - граф д’ Оверь, незаконнорожденный Валуа. И Анриетта обладает очень ценным документом - обещанием короля жениться на ней в том случае, если она родит ему через шесть месяцев сына, причем бумага сия заверена министрами. (Всему виной слабость Генриха IV перед прекрасным полом, которой Франсуа д’ Антраг, отец возлюбленной короля, воспользовался с большой выгодой для себя).
Итак, козырная карта на руках у Анриетты д’ Антраг (пусть она родила позже срока, указанного в документе, но сын рожден) и, конечно же, она выкладывает ее перед ошеломленной Медичи. А для своей полной победы фаворитка, уже представляющая себя в образе королевы Франции (она уверена, и небезосновательно, что исключительно из-за денег Генрих женился на Медичи), везде и всюду твердит о том, что брак итальянки с Генрихом не законен, а наследник престола – Людовик, бастард.
Мария Медичи в ужасе.
Нет, еще возможно стерпеть издевательства и насмешки юной девицы, можно научиться прятать ненависть к Анриетте, можно снести увлечение короля, но страх! Как перенести ежесекундную боязнь потерять все: трон королевы, положение, деньги и самое главное, набирающее силу, крепнущее с каждым днем желание властвовать!?
И, как в детстве, на Марию опускается жуткое, липкое, замораживающее оцепенение. Приходят воспоминания: обида и печаль, постоянно лежащие в больших голубых глазах матери - Иоанны Австрийской. Холод отстраненности, который она, будучи ребенком, все время чувствовала, когда мать и отец были вместе. Ненависть к Бьянке Капелло, разлитая повсюду: в разговорах прислуги, в перешептываниях гостей, в воздухе дворца Питти, и в то же время такая сильная, безраздельная любовь и обожание к ней отца, что чувство обиды за маму, не оставлявшее Марию ни на секунду, застыло внутри так никогда и не вырвавшимся криком: «Папа, Бьянка чужая, дурно воспитанная женщина! Зачем ты любишь ее? Прогони, она не достойна тебя!».
Прошло много лет, но стереть из памяти, забыть этого, дочь Франческо Медичи и Иоанны Австрийской не в силах. Чувства, желания, надежды Марии уже не протестуют, они вопят что есть мочи: «Все, что угодно, но только не повторение судьбы матери!». Она не хочет быть молчаливой, грустной, покинутой всеми Джованной! Она готова бороться, сражаться без устали и она будет сражаться, но с кем?
Не задумываясь ни на секунду, всеми средствами, силами, упрямо, беспрестанно Медичи начинает изводить… короля Франции.
Не за Генриха выходила замуж флорентийка, она выходила замуж за трон. Трон Франции прекрасен. Муж, приведший ее к этому трону, имел слишком много недостатков (одни любовницы чего стоят!). И Мария, увы, не думает. Повинуясь своим чувствам, она обрушивает на Генриха IV свой нескончаемый поток обид.
Конечно, понимала. Понимала где-то внутри, что постоянные сцены ревности, крики, выплеснутые на короля, вредят ей самой, но ничего, абсолютно ничего с этим поделать не могла - это в крови, это след, оставленный ее детством. От одной стычки с Анриеттой ненависть королевы раскалялась подобно лаве и, соединяясь со страхом потери трона, эта адская смесь, горячая, приправленная болью флорентийского Питти, выплескивалась на короля.
Постепенно, неделя за неделей Мария Медичи занимается тем, что превращает жизнь собственного мужа в ад.
А Генриху IV, спасителю своего государства, прекратившему кровопролитные Религиозные войны, подписавшему Нантский эдикт, сделавшему Францию большой, сильной и мощной державой, так хотелось простой женской любви, ласки, шутки, внимания, которые он, ну никак не мог получить от собственной жены. И король ищет этого в любовных связях.
Спустя годы Анриетте д’ Антраг станет тесно в роли фаворитки, и она примет участие в заговоре собственного отца с целью водворения на трон своего сына от Генриха IV, которого бы провозгласил на царствование последний представитель дома Валуа, и поддержали бы Испания, герцог Савойский и принц де Буйон. Однако, даже после того, как заговор будет раскрыт, король простит Анриетту (только представьте злость Марии Медичи!).
Помимо Анриетты Генрих в разное время увлекался Шарлотой Дезэссар, Жаклин де Бюэйль, Шарлотой де Монморанси (четырнадцатилетней девочкой) и еще несколькими юными представительницами прекрасного пола, мимо которых он был пройти не в состоянии.
Король, несмотря на свой возраст (а он старше жены на 20 лет), не устает волочиться, влюбляться и любить, а королева, так и не научившись прощать, постепенно превращается в злопамятную и истеричную особу.
Если в начале супружества Генрих намеревался примирить жену и любовницу, создать свое семейное идеальное королевство, то позже, испытывая на себе бесконечные сцены ревности и злобы, он неуклонно склоняется к мысли отослать Марию обратно во Флоренцию. Король готов осуществить эту угрозу, однако Сюлли с большим трудом отговаривает Генриха не делать этого.
После десяти лет совместной жизни у супругов пятеро детей - два мальчика и три девочки (был еще один сын, который умер в младенчестве), их брак трещит по швам, и Медичи, наперекор плохим предчувствиям короля, настаивает на своей коронации. Как ни странно, король, ранее неоднократно отказывающий просьбам жены, соглашается, и назначает церемонию на 13 мая 1610 года.
Торжество проходит в Сен-Дени, а на следующий день Генрих IV погибает от руки Равальяка.
Королева Мария Медичи одела траур и … восторжествовала. Она смогла стать единоличной регентшей при короле Людовике XIII, своем сыне, которому еще не исполнилось девяти лет. Теперь она может править. Первое ее желание - властвовать, осуществилось.
Второе желание королевы, вернее даже страсть - драгоценности.
Опять же из детства. Она уже не играет, а покупает жемчуг, рубины и, в особенности, бриллианты. Это подобно затяжной болезни, не ведающей перерыва и безжалостной к расходам, как самой Марии, так и всего двора. Когда королева видит роскошный переливающийся камень, изнутри вспыхивает такое безудержное стремление завладеть им, что невольно, из уст вырывается лишь одно: «хочу». Пускай драгоценность надета на ком-то другом, пускай она стоит безумных денег, для Медичи это не имеет значения. «А разве не для этого становятся королевами?»
Не удивительно, что одно из первых дел, которое она делает после того, как становится регентшей – увеличение собственного бюджета, установленного для нее Генрихом IV. За два года регентства бюджет королевы возрастет в два раза. Не хватает и этого. На помощь приходит ее верная, еще с флорентийского детства, подруга - Леонора Галигаи. Эта ближайшая наперсница Марии, которая оказывает на нее огромное влияние, умеет делать деньги из всего: будь то новая должность, желание переместиться по карьерной лестнице, угроза суда - решаемо все. Необходимо просто заплатить Леоноре, и проблемы исчезают по мановению волшебства. Под стать Леоноре и ее муж, тоже итальянец, приехавший во Францию в свите Марии - Кончино Кончини.
Если при Генрихе IV Кончино держался в тени, стараясь не раздражать государя, то сразу же после его смерти он становится маркизом д’Анкром, вскоре, главнокомандующим и губернатором Амьена. На эту головокружительную карьеру ему понадобилось меньше года. Теперь он равен принцам, входит в совет по финансам и фактически управляет страной.
Мария - регентша. Она правит Францией, стараясь продолжать политику Генриха IV. Заключает два испанских брака: Людовик XIII и Анна Австрийская; Елизавета (ее старшая дочь) и старший сын короля Испании, будущий король Филипп IV. Медичи избегает войн и всеми силами сохраняет мир в стране. Но главной проблемой ее регентства становятся принцы и неумение королевы сказать «нет».
Конде, Конти, Суассон, д’Эпернон, Гиз, Буйон постоянно и с удовольствием растаскивают денежное покрывало Франции каждый на себя. Кто-то шантажирует королеву, усомнившись в законности регентства, кто-то просит денежного поощрения, кто-то вымогает поместья, а Мария, в свою очередь, старается изо всех сил заглушить их просьбы и требования щедрыми подачками. Большие денежные вливания, почему-то, всегда быстро заканчиваются, их хочется еще и еще. Начинаются заговоры, которые она так же пытается гасить с помощью армии и золота.
Страсть Медичи к драгоценностям, неумные амбиции Кончини, постоянные подарки жаждущим все время большего принцам - все это приводит к тому, что в 1616 году Франция разорена. Народ бедствует, двор ропщет, и вся страна открыто ненавидит всесильного мужа Леоноры Галигаи.
В сентябре 1616 года десятитысячная толпа грабит, а затем разрушает до основания особняк Кончини на улице Турнон. Какие шаги предпринимает королева Франции? Да никаких, она продолжает осыпать итальянца своими милостями.
Что это: недальновидность, нежелание видеть очевидных фактов, отсутствие страха и уважения к народу и королю?
Верно третье. Мария никогда не любила своего старшего сына. Она считает Людовика XIII глупым, никчемным ребенком, который неотступно маячит между нею и властью. Поэтому Мария продолжает делать ставку на того, кто всегда, хоть и не безвозмездно, помогал ей – на Кончини. Королева стягивает к Парижу военные силы и готовится к войне против мятежных принцев. Народ недоволен, а маршал д’ Анкр…
Семнадцать лет назад этого молодого человека, без единого су в кармане и с огромным количеством долгов, который уже успел побывать в тюрьме и в ссылке, еле-еле уговорили взять в свиту будущей королевы лишь с одним условием - он обязуется погасить все долги.
В начале 1617 года маршал приказал поставить в Париже 50 виселиц для устрашения народа и дает распоряжение… следить за Людовиком XIII. Кончини не в силах отказаться от власти, денег, и от своих непомерных желаний. Он служит им как раб - беспрекословно, слепо, пускаясь во все грехи, лишь бы не отказать себе ни в чем. Им уже потеряно осознание своего места, положения в обществе, он не понимает окружающую действительность, не чувствует опасности. Кончини идет напролом - наперекор народу, двору, королю.
Кем видит себя фаворит Медичи, неужели властелином Франции? Итальянец против Французского королевства, задыхающегося от ненависти к нему!?
Уже не осознавая полного абсурда своих намерений, слепой слуга своего эго, Кончино ставит себя выше короля и не оказывает должного почтения сыну Генриха IV Бурбона. Но Людовик уже не мальчик, он способен принимать решения и – правда - колеблясь, отдает приказ на арест фаворита.
24 апреля 1617 года при задержании, Кончини убит.
Тремя выстрелами закончились семь лет регентства Марии Медичи.
Людовику XIII шестнадцать лет и он король. Теперь уже настоящий король. Он объезжает ликующий, с радостью приветствующий его Париж и начинает править своей страной.
Леонора Галигаи препровождена в Бастилию, в дальнейшем ее ждет эшафот. Мария Медичи в Лувре, фактически под домашним арестом: ни ее детям, ни Анне Австрийской не позволено видеть королеву – мать, уже не регентшу. Мария тщетно нажимает на все свои рычаги, но король, ее сын, отказывается принять ее.
Ей остается только лить слезы в одиночестве, ругать алчность четы Кончини, свою страсть к драгоценностям, потакание принцам, но своей главной ошибки, увы, она даже не понимает.
Той самой каплей, которая долгие годы подтачивала ее трон и в конце-концов свалила его, стала крохотная, по ее меркам деталь – нелюбовь к собственному сыну. Королева-мать равнодушна к своим детям (лишь младший сын Гастон заслуживает ее любви). Причем она не считает это равнодушие недостатком - так всегда поступал с ней и ее сестрой родной отец, для которого Бьянка Капелло была всем: «Право, какие дети?».
24 апреля 1617 года Людовик XIII года сделал ответный ход королеве, своей матери. Это был ответ на плеть, которой та частенько приказывала воспитывать его, на нелюбовь, на отстранение от ведения государственных дел, на презрение, и на «глупца» тоже.
3 мая Мария Медичи покидает Париж и направляется в Блуа. Ей не дозволено взять с собой двоих незамужних дочерей – Кристину и Генриетту, ее сопровождает свита, среди которых главную роль играет епископ Люсонский герцог де Решилье. Людовик XIII не жесток. Марии Медичи сохранены все доходы, у нее такой же бюджет, какой был при ее регентстве, а она, в свою очередь, продолжает покупать драгоценности, одаривать посетителей и …плести интриги. Не забывайте - желание властвовать.
Замок Блуа. Там, где Екатерина Медичи мирно умирала, унося в мир иной свои помыслы, воспоминания, заботы; Мария, пыхтя и задыхаясь, вылезала из окна, спасаясь бегством (поверьте, это было очень нелегко, учитывая ее большую тучность).
23 февраля 1619 года королева все-таки сумела покинуть ставший для нее тюрьмой замок. Недолгое противостояние короля и матери, вступившей в заговор с бывшим миньоном Генриха III – герцогом д’ Эперноном, закончилось для мятежников более чем удачно – подписан Ангулемский мир. Людовик оплачивает долги королевы матери в сумме 1 800 000 ливров, а герцог прощен.
Спустя год происходит вторая война матери и сына. После ее окончания, в ходе переговоров на сцену выдвигается епископ Люсонский Ришелье. Он принадлежит к свите королевы, дает ей очень дельные советы, умеет отстаивать свою линию в беседах с королем, и вскоре Мария понимает, что если кто и способен помочь ей вернуться к управлению страной, то именно этот человек, обладающий умом, хитростью, чутьем, напором. Медичи делает ставку на Ришелье. Спустя полтора года король позволяет своей матери бывать на некоторых государственных советах. Для Медичи это ничто, однако Ришелье советует набраться терпения и он прав. Вскоре Мария все активней участвует в управлении государством и протаскивает в Государственный совет своего протеже - кардинала, проявившего себя с лучшей стороны.
Ну что же, опять Мария Медичи упивается этим сказочно-сладким вкусом власти. Она строит Люксембургский дворец (который начала еще во время регентства) и приглашает одного из лучших художников того времени Рубенса, для его украшения.
11 мая 1625 года состоялось свадебная церемония между Карлом I - королем Англии, и Генриеттой Французской, младшей дочерью Марии, а 16 мая открытие большой галереи дворца.
Это триумф Медичи. У нее самый красивый дворец не только в Париже, но и почти во всей Европе; она мать короля Франции, теща короля Испании, короля Англии и герцога Савойского, и ей удается добиться близости короля (в основном благодаря неосмотрительному поведению Анны Австрийской). Марии Медичи 52 года, и ее величие в зените. Она принимает участие во всех государственных делах, и более того, в дальнейшем, все чаще именно в ее спальне в Люксембургском дворце будут происходить совещания великой тройки: она, король Франции и кардинал Ришелье, и… до дня одураченных остается пять лет.
Медичи пока не знает, что ее планета начала свой неумолимый путь к темноте забвения, и повернуть ее вспять не властен никто. Она не обратила внимания на восхождение маленькой звезды, выросшей из ниоткуда, пропихнутой наверх ею самой, ею обласканной, которая так предательски затмит ее сияние. Когда Мария прозреет, будет слишком поздно: крепкий альянс Людовик – Ришелье уже окончательно сформировался, а она - мать короля - оказалась никому не нужной, отодвинутой на задворки.
Но ее ошибка была не в том, что она своими руками выдвинула Ришелье, не в том, что она поставила вопрос перед королем ребром: «или я, или кардинал», и не смогла предугадать, что Людовик XIII встанет на сторону Ришелье. Она сделала единственную ошибку, так и не поняв этого: она не ушла со сцены вовремя. Самолично, вряд ли осознанно, отреклась она от спокойной старости в своем любимом детище - Люксембургском дворце.
10 ноября 1630 года, в день, который позже войдет в историю как день одураченных, у Медичи возникнет ее третье, и самое сильное желание - отомстить ненавистному кардиналу. Движимая только одним - надеждой опрокинуть, растоптать, унизить Ришелье, Мария превратит свое желание в наваждение, в страсть. Это будет преследовать ее до конца дней, она будет жить с этой мыслью и с ней же и умрет - месть.
Все дальнейшее было грустно.
В погоне за интригами Мария Медичи покинет Францию, как ей тогда казалось, ненадолго, но на самом деле навсегда. Она заложит свои драгоценности ради поддержки любимого младшего сына в борьбе против Ришелье и Людовика, но сын предаст свою мать. Она обратится к своим зятьям за поддержкой. Испанский король будет выплачивать ей содержание, которого Марии будет катастрофически не хватать. (Она так и не научилась смирять свои желания: ей надо выкупить из-под залога свои самые любимые драгоценности, покупать новые, платить жалованье прислуге. А сколько средств забирают ее безостановочные интриги! Надо содержать несколько секретарей для составления писем, а также гонцов для их рассылки во все уголки Европы.)
Долги королевы-матери вскоре достигнут астрономической суммы в 4 миллиона. Она требует от Филиппа IV увеличения содержания, но и для него это становится слишком обременительно, тогда Мария направится к своему второму зятю – королю Англии Карлу I. Но английский король, сам испытывающий дефицит средств, вскоре перестанет что-либо выплачивать Марии Медичи. На помощь придет Франция, и не кто иной, как кардинал Ришелье, ее злейший враг. Он пообещает покрытие долгов, выплаты единовременно крупной суммы, хорошее ежемесячное жалованье, но только с одним условием - Мария должна уехать назад во Флоренцию, во Франции кардинал ее видеть не хочет.
Мария Медичи не может растоптать свою гордость.
В 1600 году она вышла замуж за Генриха IV и покинула Флоренцию. Спустя 40 лет ее старший сын отказывается принимать ее в стране, которой она правила; ее зятья не могут оплатить ее содержание, ее интриги ни к чему не привели и опять Ришелье, тот самый ненавистный Ришелье, диктует ей свои условия?!
Она уезжает в Кельн, не имея уже поддержки ни от своих дочерей, ни от одного из королей. И все равно Мария не опускает руки. Она интригует и ждет, ждет смерти Ришелье.
Мария Медичи умерла 3 июля 1642 года, в чужом доме, всеми покинутая, с огромным количеством долгов, почти в нищете. Она не дождалась всего 5 месяцев: кардинал скончался 4 декабря того же года.
Мария не любила, когда ее сравнивали с Екатериной Медичи - она не запачкала свою душу страшной резней, не хоронила одного за другим своих сыновей. Да, она ошиблась, не уйдя вовремя со сцены истории. Но Мария Медичи не могла этого сделать! Это был бы отказ от борьбы, от интриг, от мести кардиналу, в этом случае она выбрала бы путь своей матери, Иоанны Австрийской, но «Все, что угодно, но только не это!».
Увы, Мария так и не поняла, что тихая старость это не так уж и плохо. Она сражалась всегда, до последнего вздоха, вот только победить историю невозможно.
Но, ох уж эти гадалки! Почему они не говорят всей, полной правды? Зачем умалчивают о последующем и главном шаге?
Стал бы Макбет безостановочно убивать для достижения высшей власти, зная, что в скором времени его ждет смерть? А Мария Медичи? Захотелось бы ей ждать своего короля до 27 лет, если бы ей поведали, что она закончит свою жизнь всеми отвергнутая, почти без средств, в Кельне?
И еще один, самый важный вопрос: кто расставляет этих безымянных предвестников судьбы на пути их будущих вершителей?
_____________
Марина в тюрьме. Та же камера, те же лица вокруг, тот же следователь и адвокат, но сны... Сны другие.
Акрисия в страхе зажмуривает глаза:
«Все это было со мной раньше, - твердит она себе, не в силах поверить в происходящее. - Я помню этот запах крови и смерти, черную пелену страха, подкашивающий ноги ужас, и лица римских воинов, искривленные криком. Надо проснуться, пробудиться, сбросить оцепенение сна, но… Это не сон. О боги, это не сновидение! Это явь, в которую я шагнула сама, и выбраться нельзя. Вспять повернуть невозможно!»
Так же, как девять лет назад, жуткий страх за сына, так же, как тогда, ее тащат за волосы. Только город другой - не Корникул, а ее родной Вейи.
Визг хлыста. Молния обжигающей боли, алый след на руке и ее крик. Кричать было нельзя. Стиснуть зубы до скрипа, но промолчать. Проглотить боль, но не издать не звука. Крик вырвался, и тут же она приказала себе: «Я буду молчать, что бы не случилось».
Удар был направлен на то, чтобы она согнулась, распласталась по земле, ползала на коленях, умоляла, боялась.
Акрисия все сделала иначе. Этот удар пробудил в ней спрятанную где-то внутри пружину:
«Нельзя издеваться над другими людьми. Никому нельзя унижать, мучить других. Даже рабов. Нельзя терпеть ферсу, когда собаки терзают живого человека. Мы сильные. Пусть меня ждет смерть, но унижать… не позволю», - с каждым новым сказанным про себя словом пружина в ней распрямлялась, крепла, и вместе с ней Акрисия выпрямлялась во весь рост и смотрела, не отводя взгляда, на своего обидчика.
Она узнала воина, который ударил ее. Этих людей создал какой-то другой бог, и, к сожалению, ей доводилось с ними встречаться. Они умели делать всего две вещи: унижать и пресмыкаться. Они с удовольствием делали больно слабым и тут же преклоняли головы перед сильными, лебезя и заискивая. Акрисия ненавидела их до исступления.
А заплывший жиром победитель, который десятью минутами ранее прятался за спины других при атаке, и оказался, впрочем, как и всегда, в первых рядах при дележе награбленного, ждал самого любимого им момента: жертва ползает в ногах и умоляет, плачет, просит помиловать, а он, великодушный, делает всего несколько ударов плетью. Слезы, боль, и пленный уже согласен на все, лишь бы выжить. Но сейчас, впервые, что-то не заладилось. Молодая женщина почему-то его, властного и сильного, не испугалась. Вместо того чтобы упасть и закрыться от хлыста рукой, она выпрямилась, и ее сын поступил не так как другие дети, не спрятался за юбку, а заслонил мать своей не такой уж и маленькой грудью.
«Ну ничего. Несколько ударов поставят ее на место, - успокоил он себя, - Жаль, что в прошлый раз хлыст немного не дотянул, лишь задел девчонку. А она даже не отстранилась, так и осталась стоять, только голову подняла еще выше».
Он замахнулся, но конь, его собственный конь, впервые ослушался его. Гнедой жеребец никак не реагировал на команды хозяина и, вместо того чтобы скакать вперед, лишь прижимал уши и пятился задом.
И тогда римский муж, убивавший, грабивший, унижавший других без счета, забеспокоился. Он поднял глаза и… уперся в ее взгляд. И этот взгляд ему не понравился вовсе. Где обычный страх? Где желание спастись? Откуда столько злости, ненависти, мужества и какой-то невиданной им ранее ни у кого, силы? Дикой силы.
И в первый раз за свою не такую уж и маленькую жизнь этот воин не знал, что делать. Он не умел принимать решения. Он часто делал больно, еще чаще преклонял голову пред более знатными и богатыми, но решения не принимал никогда.
Обернувшись, он заметил, что вокруг него образуется полукольцо – победители, уставшие, потные, со следами крови на доспехах и одежде подтягивались после битвы и становились, зачем–то, рядом. А напротив, в каких-то десяти шагах от него, стояла она. Золотые волосы выбились из заплетенной косы и развевались на ветру, огненный взгляд карих глаз – уничтожающий, смелый, был направлен на него в упор; распахнутый темный плащ открыл белоснежную, какую-то светящуюся кожу нежной шеи. И сколько же в ней было женской хрупкости, красоты и …мужества. А рядом сын - крепкий мальчик, защищающий свою мать.
И тогда этот огромный кусок жира с заплывшими глазами почувствовал (уж не впервые ли в жизни?), что если сейчас он все-таки сдвинет своего коня с места, и если его хлыст коснется этой молодой женщины, то следующие удары обрушатся уже не на нее, а на него самого. Он ощущал на себе не только взгляд ее ненависти, но и брезгливые усмешки воинов. Видел, пусть краем глаза, но видел, как десятки мужских глаз смотрят с уважением, казалось бы, на кого? На добычу?!
-Кто ты? - услышал он голос и со злостью подумал: «Кто имеет право что-то спрашивать у моей рабыни?». Хорошо, что он обернулся - этот человек имел право на все. Рядом с ним в сверкающих доспехах сидел на вороном коне царь Рима Тарквиний.
Акрисия не смогла сразу отвести свой яростный взгляд от огромного красного круга лица с двумя крошечными черными дырками глаз. Она промолчала, но знатный римлянин задал вопрос снова:
-Кто ты, красивая женщина?
«Кто я? - с горечью усмехнулась про себя Акрисия. - Я внучка лукумона Вейи, которая должна была стать женой царя этого города, но так и не стала. Девушка, которая должна была выйти замуж за любимого человека, но так и не вышла. Я жена, ненавидящая собственного мужа и родившая сына от другого. Когда-то, я была рабыней из Корникула. Четыре дня назад я еще была сестрой военачальника Вульчи и жила у своих братьев в спокойствии и достатке. Кто я сейчас?»
-Я рабыня, - тихо ответила Акрисия, а потом уже громче, так, чтобы было слышно всем. – Я рабыня из Корникула, но даже Вам, римским воинам, не подобает унижать рабыню и ее сына.
Царь внимательно всматривался в красивое лицо, в одежду - не богатую, но из хорошей ткани, и в мелькнувший золотом браслет на руке – таких браслетов рабыни не носят.
-Не сметь обижать женщин и детей, - крикнул царь так, чтобы было слышно всем. - Добычу делить честно между теми, кто принимал участие в сражении, а ты, - сказал он, уже обращаясь к Акрисии, - ты пойдешь вместе со своим сыном за мной.
Отъехав несколько шагов, Тарквиний обернулся - его раб вел новую рабыню за веревку, которой были связаны руки ее и сына.
-Не связывать их, - отдал распоряжение царь, - пусть следуют за мной в повозке.
А потом Луций Тарквиний вспомнил, что хотел сделать что-то еще. Он направил лошадь немного назад, встряхнул свой хлыст и сделал удар: сильной, долгой, жгучей боли,… и получил огромное удовольствие.
Акрисия оглянулась на свистящий звук хлыста. Жирное месиво, громко вопя от боли, упало с лошади и начало барахтаться на земле, колотя по ней тонкими короткими ножками, визгливо моля о прощении. И Акрисия удовлетворенно улыбнулась.
«Ну что же, а меня опять ждет рабство, - подумала она. – Я почти семь лет была свободной, достаточно».
Она осмотрелась по сторонам, ей вдруг так захотелось увидеть Гая. «Может быть, он где-то рядом?»
Гая рядом не было. В это самое время он был в Риме, сидел у постели умирающего отца и пытался отыскать в себе теплоту.
Он знал, что любит своего родителя. Ему было очень жаль его, но сердце молчало. Гай ковырялся внутри себя, стараясь разбередить, найти старые привязанности, детские воспоминания, любовь, и в который раз понимал, что думает лишь головой, не прикладывая к этому ни частицы души.
Раньше, семь лет назад, он все воспринимал сердцем. Он плакал как ребенок над кончиной друга, летел в самую гущу сражения для того, чтобы помочь, подставить свою спину товарищу, ему было жаль убитых, он не уставал отстаивать справедливость, защищать пленных и никогда не добивал раненных, стараясь дать им возможность выжить. Его сердце сострадало побежденным, любило друзей, ненавидело насилие до спазмов, плакало от обид и поражений, и единственное, что Гай научился принимать, не раня его - это боль телесную.
Раньше он знал, что с больным, кровоточащим, в незаживающих рубцах сердцем, он загонит пару лошадей, соберет на себя всю придорожную пыль и примчится к ней. Он зароется лицом в золотые волосы, а его сердце умоется чистейшей родниковой водой, раны затянутся, боль уйдет, память сотрет все плохое.
Тогда он летел к ней сломя голову. Он жаждал ее больше, чем путник, не пивший в жару несколько дней. Он мечтал о ней и приехал в пустой дом. Гай уткнулся в голые стены, ступил в темную дыру отчаяния. Он почувствовал, в последний раз почувствовал, как внутри него что-то разбилось на куски. Эти осколки и поныне болтаются в нем, но не способны сострадать, любить, мечтать, даже ненавидеть, и то не могут.
Тогда он просидел всю ночь, уронив голову на руки, стараясь вспомнить ее запах, движения, любимые черты, но и воспоминания стали потухшими, безжизненными.
Утром он покинул этот дом навсегда, чужим, надломленным, отстраненным.
Дальше опять сражения, в которых Гай неизменно был впереди. Другие воспринимали это как храбрость и безрассудство, но правда состояла в том, что Гай подчинился своему новому спутнику – безразличию. Никакого страха и сострадания, минимум защиты, только необходимая помощь, и полное отсутствие любви.
И так год за годом: сражения, ранения, рядом чужая женщина, вот только дети немного… нет, не отогревали, а лишь иногда расцвечивали его однотонно-серую жизнь красками.
-Гай.
-Да, отец.
-Ты знаешь, кто такой Тулл Гостилий?
-Конечно, знаю, отец. Это царь Рима, который правил после Нумы Помпилия и до Анка Марция.
-Ты помнишь, как он умер?
-Вроде бы его дом был сожжен молнией из-за гнева богов, и он погиб вместе со всей своей семьей.
-Это неправда. Его дом не был сожжен, его поджог Анк Марций.
-Но откуда Вы знаете, отец?
-Потому что я был там.
-Как? Подождите, как Вы могли быть там?
-Я был тогда совсем ребенком, но я помню этот страшный пожар. Дом тогда загорелся сразу с нескольких сторон, мой отец бросился нас спасать, но люди Марция ворвались и убили его. Я не говорил тебе раньше, Гай. Тебе пора узнать, что моим отцом был Тулл Гостилий. Мне тогда было около пяти лет, и я успел спрятаться в глубокую яму в земле рядом с домом, туда, где мы хранили кувшины с вином. Было холодно, сыро и очень страшно, эта сырость и спасла меня. Я просидел там долго. Когда кончился пожар и стих шум, я смог вылезти на улицу и побежал к дому друга моего отца. Он и воспитал меня, дав родовое имя Туллий. Гостилий мне было носить опасно.
-Отец, почему Вы никогда раньше не говорили об этом?
-Сначала я пытался что-то изменить сам, потом надеялся на старшего сына. Ты знаешь, как получилось.
Гай знал. Старший сын не оправдал надежд отца – был мягок и падок на удовольствия, предпочитая возлежать на пирах, а не заседать в сенате.
-Сын, сейчас я прошу у тебя одного: сделай все, чтобы помешать Марциям стать царями Рима.
-Отец…
«Вы требуете невозможного. Вы не видели, каким взглядом они провожают спину Тарквиния - мне кажется, что они считают нундины до конца царствования нынешнего рекса и уже мнят себя наверху власти Рима. Марции всегда рвутся быть первыми и в строю и в сенате. Их трое братьев, и они держатся друг за друга, всегда подставляют другому плечо и никогда не ссорятся, и еще… они ни за что не уступят трон Рима». Гай, сказав все это про себя, посмотрел на худого, изможденного болезнью родителя и, опустив голову, произнес:
-Хорошо, отец. Я сделаю все, что смогу.
-Ты должен поклясться мне богом Марсом в том, что всегда будешь помнить о своем обещании.
-Я клянусь, отец.
-Теперь иди, сын, я хочу побыть один.
-Позвольте остаться мне с Вами.
-Нет, нет. Иди и помни. И не забудь принести жертвы Марсу.
-Хорошо. Завтра утром я буду у Вас.
Отец только кивнул и закрыл глаза, а Гай тихо вышел из комнаты.
«Значит, я внук легендарного Тулла Гостилия – воинственного римского царя. Но как я могу противостоять Марциям? У них есть имя, богатство, рабы, земли. И что могу я, Туллий? Или все-таки что-то могу? Если припомнить последние походы,… а ведь у костра Марциев почти никогда не собираются воины, потому что недолюбливают братьев за их гневливость и высокомерие. А у моего костра в любом походе всегда много людей. Мы вспоминаем старые сражения, разговариваем, смеемся, готовимся к битве, и никто не чувствует себя оскорбленным или обиженным. Я в строю более десяти лет, почти с того возраста, как снял буллу. У меня много товарищей, мы поддерживаем друг друга, как можем, ведь походы стали моим домом. Да и Тарквиний ко мне более благоприятен, чем к ним - он не глупец и прекрасно понимает, кто хочет занять его место. Да, мне теперь есть над чем поразмыслить».
Гай шел по улицам Рима, и вопросы беспрестанно крутились в его голове:
«Зачем я позволил себя во все это втянуть? Как я один могу помешать Марциям? Откуда мне взять силы, людей, ассы, чтобы не дать им занять трон?»
И все же, для Гая Туллия было понятно, что теперь слова отца будут жить в нем, и всегда: на поле сражения, в Риме, в походе у костра, он будет помнить о Марциях и Тарквинии.
Солнце опускалось за Палатин. Гай прошел по Форуму и стал подниматься к своему дому. Но не успел войти в большой, богато обустроенный атриум, как к нему подбежал раб, который явно дожидался прихода хозяина.
-Господин, прости меня, рабыня Секста умирает. Она просила позвать Вас к ней.
-Хорошо, я иду, - кивнул Гай и пошел следом за рабом.
«Ну и день сегодня, от постели умирающего отца - к умирающей рабыне», - подумал Гай.
Эту рабыню он помнил еще с того времени, когда был ребенком. Именно она была с Акрисией и помогала ей во время его походов, а после того, как Акрисия покинула его, он забрал Сексту обратно в свой дом.
Гай прошел в небольшое помещение, где жили рабы.
Разница между ложем отца и постелью рабыни была значительной. В крохотной каморке, куда, сквозь узкую щель в стене проникало лишь несколько лучей света, стояли друг за другом несколько узких постелей, которые Гай самолично помогал делать. Его жена долго настаивала, чтобы рабы спали прямо на земляном полу: «Ну можно же подложить подстилки из сухой травы», - говорила она.
На последней постели лежала старая Секста - ссохшаяся, с болезненно-желтым цветом незаметно постаревшего лица, такого родного и близкого для Гая.
Когда-то она растила его самого и его братьев, а в последние годы помогала растить уже его детей.
-Как ты себя чувствуешь, Секста? – спросил Гай, присев у ее ног.
Он взял ее руку - тонкая и легкая рука, с обвисшей морщинистой кожей, переходила в тяжелую натруженную кисть, изрезанную сеткой выпуклых синих жил, с шершавыми, согнутыми временем, пальцами.
-Меня скоро боги заберут в другой мир, - хрипло ответила Секста. – Мне надо сказать тебе, господин.
-Говори, Секста.
-Помнишь, когда я жила в другом доме вместе с Акрисией и ее сыном. Ты тогда уехал в поход и оставил ее. У нее потом родилась дочь, которая прожила совсем немного и умерла через несколько нундин.
Гай весь обратился в слух – он не знал этого. Его уже не отвлекал ни клокочущий хрип умирающей Сексты, ни большие перерывы между словами, которые были необходимы ей для отдыха. Гай понимал, что с каждым произнесенным словом силы покидают старую рабыню, и молил Юпитера о том, чтобы она успела рассказать ему все.
-После того, как Акрисия похоронила дочь, - продолжала Секста, - к ней в дом приходила госпожа Эмилия.
«Как моя жена узнала об этом доме? Что ей понадобилось от Акрисии?» - Гай захотел крикнуть, но сдержал себя и не стал задавать вопросы – испугался, что Секста отвлечется на них и не успеет досказать главное.
-Я слышала их разговор. Госпожа Эмилия сказала, что убьет маленького Сервия, если Акрисия не уедет.
Гай сжал руку старой рабыни. Не слыша ее громкий хрип, не обращая внимания на округлившиеся от боли глаза, он весь подался к ней:
-Почему ты молчала?
-Господин, больно, - с трудом смогла произнести рабыня.
-Прости, Секста, - опомнился Гай, и отпустил руку. - Но почему?
-Госпожа приказала мне молчать. Она сказала, что убьет меня.
Больше Гай слушать не стал.
Он вскочил с постели умирающей, даже не взглянув на бедную Сексту, и чуть не снеся вместе с дверью всю хлипкую каморку рабов, помчался в дом. Ворвавшись в комнату к жене, застал ее сидящей перед зеркалом в нарядной одежде. Две рабыни укладывали густые с проседью волосы в замысловатую прическу.
-Вон, - крикнул Гай, не церемонясь.
Рабыни мгновенно испарились, а жена, вскочив со стула, тут же в страхе отпрянула от него.
Злость была настолько сильной, слова, загнанные яростью вглубь, никак не хотели вылезать, и Гай, схватив жену за плечи, молча тряс ее изо всех сил.
-…Кто? – наконец, смог он говорить. - Кто дал тебе право желать зла моему сыну?.. Как ты посмела выгнать Акрисию?
-Пусти, мне больно, - кричала Эмилия уже в десятый раз, пытаясь вырваться из его железной хватки.
-На помощь, – заголосила она как можно громче, позабыв о неукоснительно соблюдаемых ею правилах.
Голова раба, пытающегося помочь своей госпоже, просунулась в дверную щель, но Гай так сверкнул глазами в его сторону, что тот предпочел ждать развязки подальше и не подвергать свою жизнь опасности, - дверь тут же захлопнулась.
Гай все же услышал мольбы жены и разжал тиски.
Эмилия, цепенея от страха, пыталась заглушить дикую боль в руках и собрать все свое мужество и гордость. С трудом подыскивая слова, она даже не замечала слез, которые сами собой текли из ее глаз.
«Не уронить себя», - промелькнула мысль.
-Я…я хотела спасти нашу семью и детей.
-И убить моего сына? - взревел Гай.
-Муж, ты позабыл, что у тебя есть четверо наших сыновей.
-Это ты забыла свое место. Зачем ты пошла к Акрисии? Зачем пугала ее? Ты убила бы моего Сервия? – кричал Гай.
Он никогда не любил своей жены, но в эту минуту, как озарение, в голове лишь одно – «ненавижу». С отвращением он всматривался в ее темные глаза и ждал правды. Он хотел докопаться до истины: осуществила бы она свою угрозу? Действительно смогла бы убить ни в чем не повинного ребенка, его сына?
-Это плохая женщина, Гай, - сказала Эмилия.
Он поморщился:
-Ты не имеешь право судить ее. Я хочу знать, ты действительно убила бы его?
Эмилия боялась говорить ответ. Для себя она все решила давно, в тот самый момент, когда покинула дом этой девчонки. Да, убила бы. Не задумываясь, потому что для нее намного важнее были ее собственные дети и положение. Ей не хотелось слушать за спиной разговоры о другой любви ее мужа. Она не желала, чтобы муж, как тогда, каждый день покидал дом на несколько часов, а после возвращался со столь счастливым выражением лица, таким ярким светом в голубых глазах, от которого озарялись стены, смеялись дети, улыбались рабы, а она, Эмилия, даже не могла поднять на него взгляда. Она отстранялась, боялась этого света, обжигалась им, потому что ей он никогда так не улыбался. С дикой головной болью запиралась она в своей комнате, лишенная внимания, поддержки и уважения. Она не могла этого больше переносить!
Когда та тирренка уехала, то поступила правильно. Спустя нундину она самолично приходила в ее дом и, более того, уже подыскала молчаливого раба для осуществления своего замысла.
-Я не могла стерпеть, что ты любишь ее, - сказала Эмилия.
-Эмилия, я спросил тебя о другом. Ты действительно убила бы маленького Сервия?
-Да, - вырвалось у нее. - Какой-то сын рабыни тебе дороже собственных детей?
Гай пошатнулся. Огромный, сильный, он качнулся на своих ногах так же, как если бы в сражении мощный удар противника достиг своей цели. Мгновенно голубые глаза превратились в темные.
-Я больше никогда не переступлю порог этого дома, - сказал Гай медленно. - Я не хочу тебя видеть, Эмилия. Ты больше не моя жена. Ты свободна.
Гай вышел. Он не взял ничего, не посмотрел ни в сторону детей, ни на раба, который подбежал к нему сообщить о смерти Сексты. Гай вышел и закрыл ворота собственного дома навсегда.
______________
Больное, израненное уходом Марины сердце Лучано, постепенно заживало. Поездка во Флоренцию помогла зарубцевать раны - опустошение, боль потери и отчаяние, владевшие им, прошли. Теперь Лучано стремился лечить его – он ловил лучи солнца и протягивал их в свое сердце, согревал и взращивал нежные, слабые, хрупкие ростки надежды. Он взлелеял в себе мысль, что Марина не уехала из Италии, а где-то здесь, рядом. Он уверовал в это и начал разыскивать ее.
В Интернете, в газетах, где только возможно, он оставлял сообщения о поисках Марины, живя теперь не потерей и болью утраты, а надеждой на встречу. И жизнь откликнулась на его просьбы. Прошло совсем немного времени, чуть около трех недель после его возвращения из Флоренции, когда поздно вечером в его квартире раздался телефонный звонок. Звонил дальний родственник его матери, Пьетро:
-Послушай, Лучано. У меня есть друг, он работает полицейским. Кажется, он знает, где находится твоя подружка.
-Где? Где Марина?
-Давай встретимся завтра вечером, в баре неподалеку от Termini. Да, и прихвати с собой ее фотографию.
Они договорились о месте встречи, и Лучано повесил трубку.
Его сердце билось как бешеное и хотело выскочить из груди, но он заставил его успокоиться: «Надо ждать. Пока ничего не известно, все узнаем завтра».
Весь следующий день он только и думал, что о предстоящей встрече. Он мечтал увидеть Марину и боялся поверить в то, что это возможно. И как бесконечно долго не тянулся этот день, как сам Лучано не замедлял течение времени, постоянно смотря на стрелки часов, вечер, в конце концов, настал.
Лучано летел в бар, ощущая на груди фотографию Марины, спрятанную во внутренний карман пиджака, и примчался, конечно же, на полчаса раньше, когда ни Петро, ни его приятеля еще не было - они должны были подойти к условленному времени. Ну что же, ему пришлось убивать время пустыми разговорами с барменом.
Наконец вошел Пьетро и представил своего спутника - большого, похожего на шкаф с квадратным подбородком, Марио.
-Ну, где она? Где Марина? – выпалил Лучано.
-Подожди, парень, ты что? Сначала надо заказать пиво, еду, а потом разговоры вести, - оскорбился Пьетро.
Лучано, скрепя сердцем, сдержался. Сели, заказали, выпили, закусили.
-Ну, показывай фотографию своей девчонки, - скомандовал Пьетро.
Лучано выложил фото на стол.
-Красивая, - прокомментировал Пьетро.
-Похожа, - вяло сказал Марио.
-На кого похожа? - подпрыгнул на стуле Лучано.
Марио не торопясь, вынул из джинсов измятую фотографию и положил перед ним.
С фотографии на него смотрела девушка с изможденным лицом, короткой стрижкой волос, тонкими бровями и испуганными, печальными, большими, карими, ее, Мариниными, глазами.
Лучано смотрел. Смотрел на знакомый овал лица, на высокий красивый лоб, ввалившиеся скулы, на уставшие глаза, и не мог поверить.
В ушах звучали слова Марио:
-Она сейчас в тюрьме. Сидит там за кражу очень древних предметов. Она вместе с каким-то парнем растаскивала гробницы этрусков. Уносили все: золото, браслеты, броши, вазы…
Дальше сознание Лучано выпадало, он не слышал. Вернее не хотел слышать, успокаивая себя:
«Скорее всего, это какая-то нелепая ошибка. Это не может она. Марина никогда не брала чужого, она не может ничего растаскивать…».
И голос Марио:
-Только не думай, что твоя подружка ни при чем. Они точно грабили, их поймали с поличным. При них была куча ценного барахла, которое продать они, видимо, еще не успели.
Лучано не мог этого слушать и опять отключался, незаметно для себя.
-Лучано, Лучано, - тряс его за рукав Марио.
-Да, что тебе?
-Послушай, ты подумай еще раз и реши для себя, так ли нужна тебе эта девчонка? Стоит ли тебе во все это ввязываться?
Лучано не мог произнести ни слова.
День за днем, неделя за неделей вот уже несколько месяцев подряд он жил только предстоящей встречей. Ему часто казалось, будто он карабкается на огромную гору. Он отчаивался так, что болело все внутри; уставал до изнеможения; растил в себе надежду, берег ее, потом сгорал от нетерпения. Он жил мыслью о том, что там, на незнакомой вершине этой высоченной горы, его ждет встреча с любимой. И, не зная, когда произойдет это свидание, и произойдет ли вообще, вопреки всему, он упрямо шел, полз вперед. И вот, когда он вплотную подошел к заветной цели, осталось лишь протянуть руку, перед ним непонятно откуда, как непроходимый лес, встали вопросы: Действительно ли ему так необходимо увидеть ее? Что осталось от прошлой Марины в Марине нынешней? Где она была все это время и, главное, с кем?
И еще то, о чем раньше он и предположить не мог: А готов ли он жить с преступницей, помогать, защищать ее? Способен ли он, зная, что Марина воровка, продолжать любить ее?
Голос Марио:
-Парень, брось ты ее. Не знаешь где она и все. Забудь. Как будто ее и не было. Найдешь себе другую, кому нужны такие проблемы?
-Я не брошу. Мне нужна Марина.
Злость. Сейчас Лучано чувствовал яркую, раздирающую злость. Он сжал под столом кулаки, намереваясь ударить по квадратному подбородку ни в чем не виноватого Марио, но именно в этот миг в его сердце все встало на свои места:
-Послушай, Марио, пусть она совершила преступление, мне все равно. Мне нужно ее видеть. Говори, где она сейчас. Давай адрес.
-Лучано, ты не понимаешь, сколько это хлопот и денег. Она даже не может оплатить адвоката, а ее дружка, кстати, отпустили под залог в триста тысяч евро. Ты что, можешь найти триста тысяч?
Лучано было уже плевать:
-Хоть миллион, - отчеканил он. - Марио, мне нужен от тебя адрес и фамилия адвоката, решать мне, - скрипя зубами, уже почти кричал Лучано.
-Ладно, ладно, что ты так кипятишься? Уже весь красный. На, здесь написан и адрес и фамилия адвоката, - он вынул из кармана уже заготовленный листок. - Адвокат приходит к ней не каждый день. В следующий раз, как я узнал, будет через три дня.
-Спасибо. Сколько я тебе должен?
-Нисколько, - Марио посмотрел на него, как на идиота.
Лучано было наплевать. Он оставил на столе деньги за всех, сказал «прощай» и выскочил из бара вон.
Только когда пришел домой и немного остыл, он понял, что разозлился не столько на Марио, сколько на самого себя. Раньше он постоянно твердил, что любит Марину, но сегодня, узнав о том, что она в тюрьме, был настолько ошарашен, испуган и раздавлен, что к своему стыду, на какой-то миг подумал отказаться от нее. После он долго казнил себя за такие мысли, но и это вскоре осталось позади - все вытеснили проблемы Марины, решение которых Лучано незамедлительно взял на себя.
Он нанял для нее хорошо адвоката и вместе они стали разбираться в ее делах. К их удивлению, они постоянно натыкались на какой-то абсурд: у Марины изъяли очень дорогие древние украшения, но денег у нее не было вообще, при этом за ее приятеля Сашу кто-то очень быстро заплатил крупную сумму залога. Сама Марина на все вопросы предпочитала отмалчиваться и постоянно замыкалась в себе. Своему адвокату же Лучано дал четкие указания - его подзащитная не должна знать, кто находится за его спиной.
Теперь для Лучано главной проблемой стало собирание залога. То, о чем в баре говорил Марио, предстало перед ним во всей своей ужасающей правде. Слава Богу, залог был не миллион, и не триста тысяч евро (адвокату удалось уменьшить сумму), но деньги были большими, и их надо было найти. Он стал продавать. Машины, участок земли, драгоценности, даже некоторая мебель были проданы, но и этого не хватило. Остаток пришлось занимать у друзей и взять кредит.
Залог был собран. Лучано, наконец, спустя долгие мучительные месяцы, мог увидеть ее… И в тот самый день, когда все было сделано, в его голове, из ниоткуда, возникла мысль: «А вдруг Марина больше не любит меня»?
Когда он собирал деньги, продавал имущество, встречался с адвокатом, всегда думал о Марине как о своей родной и бесконечно любимой женщине. Он был уверен, что она продолжает любить его. Но сейчас… и Лучано стало страшно, очень страшно. Этот внезапный, не понятно откуда взявшийся вопрос, от которого холодело под ложечкой и становилось трудно дышать…, но отступать было некуда - завтра ее выпускают из тюрьмы, и он, конечно же, будет встречать ее.
_____________
Марину с каждым днем засасывало вязкое болото. Отсутствие дел, мыслей, цели; обыденность, застрявшая в зубах; беспросветность - все это тянуло ко дну. Ее движения тонули, увязали в воздухе камеры, и с каждым прожитым днем становились все более медленными, плавными, тягучими. Продуманные было фразы разбегались, оставляя постоянное чувство тоски, которое вскоре вытеснило все ее размышления. Что-то случилось со зрением. Марина не могла понять почему, но теперь она видела вместо лиц сокамерниц лишь блеклые пятна с неясными, смутными очертаниями. И голоса окружающих ее женщин казались ей почти одинаковыми - неприятными, низкими, грубыми. С каждым днем лишенная опоры Марина, уже не осознавая сама, утопала, погружаясь в липкую тюремную будничность - без эмоций, чувств, мыслей, и, самое страшное - без надежд.
Лишь единственный раз ей захотелось встряхнуться – спустя несколько дней, после того, как ей заменили адвоката. Что-то теплое, участливое было в нем самом, в его вопросах, в отношении к ней. Капелька солнца пряталась в его глазах и всегда, глядя в них внимательно, она почему-то видела лицо Лучано, но:
«Нет, нельзя, - говорила она себе, отстраняясь, прячась даже от крошечной возможности позволить вселить в себя надежду. - Мне нельзя никому верить, мне неоткуда ждать помощи, и негде взять денег. У меня не осталось друзей. Я одна».
День за днем Марина ждала. Он ждала точку, от которой можно было бы начать обратный отсчет. Она ждала день суда, приговора, тот день, в который зачитают ее наказание. И тогда, с этого момента, она сможет оттолкнуться и пойти вспять. Появится возможность начать долгий и очень трудный путь назад, к прежней жизни. Только сейчас Марина поняла, как легко потерять все, и как сложно обрести самую малость - надежду на будущее.
Но сны, ее сны, не покидали Марину.
И там, во сне, она видела солнце. Не далекий холодный диск, нехотя заглядывающий за решетку камеры, а огромное, жаркое, палящее светило в зените. Этим солнцем можно было захлебнуться. Его свет бил через край, обжигал дома, раскалял камни, иссушал землю и гнал, гнал всех вон с улиц, с открытых мест Рима в дом, в прохладу атриума, в тень деревьев, ближе к желанным источникам влаги.
В другой день опустели бы улицы Рима, попрятались бы жители в домах, и лишь некоторые рабы, исполняя неотложные поручения своих хозяев, пробирались бы вдоль стен под кронами деревьев, ища недолгого спасения от беспощадного жара. Но сегодня, наперекор ему - вышнему, жаркому, окаймленному голубым, вся виа Сакра пестрела разноцветными туниками. Люди заполнили пространство между белоснежным мрамором храма Весты и серым камнем стен святилища Януса, теснились под небольшим портиком храма Сатурна, почтительно огибали статуи Марсия, сабинского царя Тита Тация, бронзового льва (на том месте, где погребен пастух Фаустул, воспитавший Ромула и Рема) и Марса. Любимцы богов, те, кто предусмотрительно послал рабов еще до рассвета занять места под сенью Руминальской смоковницы и священной оливы рядом с источником нимфы Ютурны, никогда не радовались прохладе так, как в этот знойный день.
Людей было множество. Ближе к Комицию стояли, обмахиваемые рабами, тридцать римских курионов. За ними, большими группами, стараясь придерживаться своего рода, заняли место патриции Рима. В первом, ближайшем к виа Сакра ряду, сидели в креслах paters families (отцы семейств), за спинами которых, изнемогая от жары, стояли члены родов: сначала братья со своими семьями, затем жены и замыкали, уже вперемешку, дети всего рода. Рабы сновали между хозяевами, поднося напитки, обмахивая мокрыми полотенцами, подставляли стулья и сооружали из ткани навесы.
Солнце палило.
Не выдержав, женщины, взяв на руки затихших, разморенных детей, покидали тонкими струйками Форум, однако, основная масса жителей Рима продолжала ожидать, терпя раскаленные лучи. Разговоры смолкли. Над склоненными от жары головами черными тенями поплыли воспоминания: убитые в битвах товарищи, братья, сыновья; триумфальные победы, горестные поражения. Слишком труден и долог был путь к сегодняшнему дню. Слишком много женщин потеряло мужей и сыновей за годы войны, слишком велико число разоренных домов.
И вот, послышались торжественные звуки и все собравшиеся в этот день на виа Сакра вздрогнули, выпрямились, подняли головы, оттолкнули видения и обратились в слух.
Авгуры, возглавляющие процессию, вошли на центральную и самую большую улицу Рима. Следом за ними на значительном расстоянии шли представители самых знатных тирренских родов.
Первый муж на вытянутых руках держал золотой венец. Отражение небесного светила плавало сияющим пятном в его ладонях, ослепляя стоявших вдоль улицы, а он медленно, величественно, благородно нес его в дар царю Рима. Далее шествовали четверо мужчин, поднявшие высоко над головами белоснежное резное кресло из слоновой кости. Следующий тирренец держал в руках скипетр, на верху которого расправил свои крылья орел. Потом пронесли пурпурный, отделанный золотом хитон; за ним, пурпурный же плащ, украшенный разноцветными узорами. Далее, на виа Сакра вышла группа из двенадцати человек - шесть рядов по два человека в каждом. Все они держали по пучку фасций, с воткнутыми в них топориками – знаки власти от каждого города этрусского союза двенадцатиградья.
Возгласы взметнулись над Форумом.
Уже не ощущая жгущих лучей, не чувствуя утомления от долгого пребывания на солнце, римляне, ликуя, приветствовали преподносимые им в дар символы подчинения тирренских городов. Это были доказательства победы воинов Рима, знаки их мощи и величия. Война, длившаяся девять лет, закончилась.
Акрисия, стоявшая в ряду своих соотечественников, слышала крики счастья, громом шедшие спереди, и видела слезы расеннов. Слезы текли по морщинистым щекам стариков - их никто не стыдился в этот день. Она видела мужчин, сжимающих кулаки и опускающих плечи - они, сражавшиеся девять лет, оказались слабее. Тирренцы, которые ранее удивляли всех своей силой, в этот день преклонили колени перед царем Тарквинием. Они покорились Риму.
Не желала Акрисия идти сюда. Не нравилось ей смотреть на унижение своего народа, но один вопрос, пронзивший ее девять лет назад незаживающей раной - сидящий в ней до сих пор, ноющий, мучающий, не дающий покоя, она желала задать человеку, которого надеялась увидеть сегодня среди процессии расеннов.
«Почему?.. Почему девять лет назад Лар Расна направил ее вместе с сыном в Вейи? Он, который видел будущее, угадывал мысли других людей, не мог не знать, что они окажутся в плену у римлян. Почему он лишил ее и Сервия спокойствия, свободы, внимания братьев? Почему он своими словами толкнул ее прямо в пекло войны, отдал в рабы? Как он мог так поступить, зная, что она верила ему, доверяла почти как богу?»
Тогда Лар Расна велел ей и сыну покинуть Вульчи, где она жила у своих братьев, и ненадолго приехать в Вейи. И Целлий и Авл уговаривали ее не делать этого, но она, на свою беду, не слушала их. Целлий предупреждал ее, что со дня на день начнется война с Римом, но Акрисия верила Лару и ни одна капля сомнений не зародилась в ее голове.
«Если Лар сказал приехать, значит, надо», - упрямо твердила она в ответ на все уговоры братьев остаться.
Она поехала, поехала наперекор разуму. Два дня заняла у нее дорога до Вейи, один день она вместе с сыном провела в родном городе и … уже девять лет она раба…
Торжественное шествие подходило к концу. Прошли все тирренцы с дарами, за ними, замыкая процессию, проследовали два римских авгура, но Акрисия так и не увидела Лара.
«Я не собираюсь уходить, я будет ждать, - думала она. - Мне очень нужно спросить. Сложно жить с раной, мешающей и постоянно напоминающей о себе».
Она упрямо стояла, вглядываясь в лица толпы любопытствующих, надеясь высмотреть, надеясь на то, что богиня Уни услышит ее мольбы. И вдруг… нет, не увидела, сначала почувствовала, как сильно сжалось в груди и поняла: где-то здесь, рядом, должен быть! Она впилась глазами в толпу: да, он, Лар Расна! Не медля ни секунды, быстро прошмыгнув между мужчинами и женщинами, Акрисия выросла перед своим учителем.
Он остановился.
Лар Расна и Акрисия стояли друг напротив друг, не сводя глаз, и… воспоминания сильным потоком нахлынули, понесли вдаль от Римской виа Сакра, назад, вспять, в могущественный Вейи, еще не разрушенный войной. Старый дуб, гадания по полету птиц, ее детская непосредственность, мудрые слова Лара, его забота, помощь, сострадание …
-Но почему?
Молчание.
-Лар Расна, почему?
-Я не должен тебе этого говорить.
-Что не должен говорить? Говорить, почему ты предал меня и моего сына?
Он не отводил взгляда, не прятался. В спокойную глубину карих глаз вглядывалась Акрисия, не находя ни стыда, ни раскаяния, ни злобы. Этого ничего не было. Была умиротворяющая темная зыбь, видящая вечность.
-Твой сын будет царем, - проговорил он.
«Какие смешные слова, - вскинула Акрисия голову. - Так стар и мудр, а говорит такие глупости!»
Ответила твердо:
-Этого не может быть.
-Это будет, Акрисия.
-Лар, мой сын рожден, когда я была рабыней. Он сын рабыни. Хоть сейчас он и живет в царском доме, он никогда не сможет стать царем, пусть даже самого маленького города.
-Твой сын будет царем Рима.
-Ты говоришь глупости.
-Это правда.
В ответ она рассмеялась, зажмурившись на солнце. Открыв глаза, Акрисия уткнулась в пустоту - Лара не было. Не было нигде.
Она вертела головой во все стороны, надеясь увидеть его, затем выбежала на высокое место для того, чтобы отыскать среди уходящих с Форума... Напрасно. Лара как - будто в одно мгновение выжгло жаркими лучами.
«Что это? Видение? На самом деле, был Лар и говорил, что Сервий будет царем, или мне все почудилось из-за горячего дыхания бога Каве, который правит на небе колесницей, запряженной тройкой белоснежных лошадей?» - засомневалась Акрисия.
Она так и не получила ответа на свой вопрос. То, что сказал Лар Расна, просто не могло быть правдой, это она знает точно. Но, к удивлению, вопрос сидевший в ней и мучивший, досаждавший, делавший больно уже много лет, вдруг оставил ее.
Акрисия медленно шла с Форума, направляясь к Палатину. На этом холме некогда Ромул основал город по обычаям рассенов, а нынешний римский царь – Тарквиний, построил свой дворец.
Девять лет она живет в роскошном дворце, в комнате, обставленной золотом, мрамором, бронзой. Девять лет ее сын почти постоянно вместе с сыном самого царя и девять лет, как она ломает, гнет себя, но… не может, не получается, не выходит.
Не может с такой же любовью, как когда-то на Гая, смотреть на Тарквиния, который… приходит к ней, а иногда и остается ночевать. Не получается того света, тепла, ласки во взгляде, внутри так не рвется, как рвалось навстречу Гаю, хотя нет к нему и той ненависти, какая была к мужу, есть большое уважение, но любви…
Никогда не сможет она ждать царя из походов так, как когда-то ожидала Гая. Не в силах заставить себя поднять глаза на его жену Танаквиль - краска стыда по-прежнему заливает щеки. И почти каждую ночь, во сне, к ней приходит Гай Туллий.
Тяжелее всего было в начале. Чуяла своим сердцем Акрисия присутствие Гая. Много раз предлагал ей Тарквиний принять участие в пирах, на которых был и Туллий, но она всегда отказывалась, знала - не выдержит. Не сумеет остаться хладнокровной, выдаст светом в глазах, взглядом, порывом рук свою любовь. И, ссылаясь больной, закрывалась в своей комнате.
Тихими волнами доносились до нее отголоски смеха, песен, музыки - там было веселье, танцы, там рекой текло вино, там был ее любимый, которого она не видела очень давно… Но нет, даже видеть его ей нельзя!
А Сервий привык к Риму очень быстро. Почти сразу, по желанию царя, Сервий вместе с единственным сыном Тарквиния, который был младше его на три года, стал обучаться наукам у грека Дионисия. Потом, надев буллу, он начал принимать участие в военных походах, а год назад возглавил войско, выставленное латинами в борьбе против тирренцев, и одержал победу.
Ее сын победил народ, к которому сам принадлежал по крови матери. Акрисии оставалось лишь возносить дары Марсу, чтобы город Вульчи, в котором жили ее братья, не вступил в войну с Римом. Целлий, Авл и Луций, несмотря на расстояния, так и остались для ее нее и сына родной семьей, помогающей, любящей, близкой.
Пыталась Акрисия, старалась долгие годы, но так и не смогла переломить себя. Роскошным, богатым, но чужим, не милым сердцу был для нее дворец Тарквиния. Она чувствовала себя в нем неуютно, не по себе, как будто надела слишком дорогую, вычурную тунику, в которой невольно ежилась под чужими взглядами, думая только о том, как поскорее скинуть и переодеться в свою простую, любимую одежду. А необходимость скрывать свои мысли, притворяться, лгать стали для нее невыносимой мукой. Но отбросить эту обязательную, постоянную - пусть небольшую, но - неправду, которая требовалась для выживания прежде всего сыну, а потом ей, Акрисия не могла. Но все потаенное, умышленно скрываемое и замалчиваемое, имеет свойство когда-то прорываться наружу.
Это случилось несколько месяцев назад, когда Сервий спросил ее:
-Мама, в походах я очень сдружился с Гаем Туллием. Он самый лучший воин среди римлян и всегда помогает мне. Гай часто расспрашивает меня о тебе. Ты знаешь его?
Правда прорвалась сама, помимо ее воли, словами:
-Я знаю его давно. Он твой отец.
И тут же Акрисия поняла - нельзя было этого говорить. Измена мужу карается в Риме смертью. Она должна была промолчать во что бы то ни стало, но… Переполнившее желание «не лгать» стало настолько больше страха, настолько сильнее ее самой, что сдержаться не было сил.
Смотрела Акрисия в огромные от боли глаза сына и понимала, что сама себя, этими тремя выроненными словами, бросила в глубокий обрыв на больно ранящие, острые камни. Понимала, что сын отстранится от нее. Сумеет ли простить? Кто знает.
Шесть нундин не разговаривал с ней ее сын. Сначала не замечал, а она плакала, и плакало ее сердце. Потом он уехал в поход, но после, когда вернулся, подошел сам. Опустив голову, словно молодой бычок, произнес:
-Мама, ты ни в чем не виновата. Гай Туллий… он мне все рассказал. Прости меня.
И Сервий, прежний, большой, сильный, так похожий на своего отца, обнял ее.
-Только не говори никому, - попросила она его и улыбнулась. Сын простил ее. Сервий все понял.
Сейчас Акрисия шла к дворцу Тарквиния, к своему дому.
Два дня назад Сервий ушел в поход, на этот раз воевать с сабинами, а она опять осталась одна. Одна в царском дворце, не жена, не госпожа, не рабыня… не свободна (по обращению и по одежде, скорее госпожа, но вот только уйти к братьям в Вульчи, увы, не имеет право).
«Сколько мне еще так? Сколько жить в чужом доме, вместе с чужим мужем и не иметь право покинуть его?- часто спрашивала Акрисия богиню судьбы Норцию. - И будет ли когда-нибудь конец моим мукам или лишь в день, когда уйду в царство Аида?»
Богиня молчала.
Ответ все же прозвучал. Прозвучал отдаленным эхом в сознании просыпающейся Марины:
«Еще столько же. Еще девять лет».
_____________
Утро в тюрьме было самое обыкновенное - хмурое, февральское, не предвещающее собой ничего. Та же темнота и сырость, те же замедленные движения, вокруг чужие лица, пустота в голове и безнадежность в сознании. Для Марины начался еще один день.
Спустя примерно час после завтрака в камеру зашел охранник:
-Марина Федина, на выход, - без каких- либо эмоций выкрикнул он.
«Еще одна встреча с адвокатом», - подумала Марина, встала и неторопливо пошла за ним. Повели, почему-то, в другом направлении, по незнакомым ей коридорам. Марина попыталась поразмыслить: «Что бы это значило? Куда меня ведут?». И тут же бросила.
Внутренне обессиленная, раздавленная безысходностью, готовая со смирением принять почти все, она сказала себе: «Значит так надо».
Коридоры закончились. Охранник открыл тяжелую дверь, и что было странно, пропустил ее вперед.
Первое, что Марина увидела, был свет. Света было настолько много, непохожего на свет ее камеры, бьющего сильным потоком, живого, льющегося, трепещущего, завораживающего, что Марина тут же поддалась его магии. Она с восторгом стала наблюдать за плавающими в потоке лучей мельчайшими частицами, за притаившимися в углах солнечными зайчиками, за желтыми бликами на стенах…
-Поздравляю Вас, Марина. Залог за Вас уже заплачен.
Слова обращались к ней. Марина увидела адвоката, даже поздоровалась с ним, но сказанных слов не поняла:
-Какой залог? За меня некому заплатить залог, я Вам уже говорила, - недоуменно возразила она, - у меня нет денег.
-Нет, Марина, Вы меня не так поняли. За Вас уже заплатили залог, - с улыбкой ответил адвокат, подчеркнув слово «уже». - Есть решение суда, по которому Вас разрешено выпустить под залог. Вы можете идти, вот только подпишите эту бумагу…
-Нет, Вы что-то не то говорите. Никто не может заплатить за меня…
И тут она увидела Лучано.
Лучано из ее прошлой, спокойной, счастливой жизни. Он, осунувшийся, напряженный, стоял у противоположной стены.
«Неужели была когда-то другая жизнь? - промелькнуло удивление в голове Марины. - Неужели было время, состоящее из любви, книг, из походов по кафе дивными вечерами? Разве я когда-то не сидела в тюрьме, и у меня был свой дом, своя постель?»
А ее Лучано, любимый, ласковый, по которому она скучала, стоял здесь, и Марина в бессознательном порыве сделала большой шаг ему навстречу и… тут же остановилась:
«Нет, я же преступница. Он не захочет жить с воровкой, которая украла драгоценные вещи. Это позор на его семью, мне нельзя к нему».
Она собралась отпрянуть, отступить, но Лучано увидел ее первый шаг и бросился к ней. В одну секунду он прижал к груди ее коротко остриженную голову и крепко обнял Марину - похудевшую, бледную, несчастную. Свою Марину. Он стал целовать ее волосы, которые, увы, уже не пахли морем, а Марина не выдержав, заплакала.
Вся боль, накопленная, выстраданная, загнанная глубоко, намного глубже чем следовало бы, все несправедливости, обиды, унижения, выливались слезами. Их было много, очень много. Слезы текли и текли ручьями. Марина вздрагивала, всхлипывала под большими теплыми руками Лучано, и никак не могла придти в себя. Она видела, что Лучано успокаивает ее и старается помочь, заставляла себя прекратить рыдать, но ничего не получалось.
Лучано понял раньше ее - пока все пережитое Мариной за эти четыре месяца без него не обратится в слезы; пока не выльется очищающей, облегчающей, обновляющей соленой влагой, она не сможет перестать плакать. И тогда он, крепко держа ее за плечи, подвел к адвокату и показал место, где следует расписаться. Марина с трудом, на секунду уняв дрожь в руке, послушно поставила роспись. И сразу же, торопясь, Лучано стал выводить ее из здания тюрьмы. Охранник вслед протягивал вещи (Маринины, какие-то давно забытые), адвокат пытался что-то сказать, но Лучано лишь отмахнулся:
-Все потом.
Он быстро вывел ее наружу и закрыл за собой дверь.
Марина шагнула в свободу.
В дальнейшем она будет часто вспоминать эти первые мгновения на воле. Будет стараться восстановить в памяти, каким был первый запах улицы, какого цвета было небо, светило ли солнце, но так и не сможет ничего вспомнить. В этот миг она не видела ничего – слезы застилали ей глаза.
А Лучано, не сделав и два шага, поднял Марину на руки и отнес в машину. И уже в дороге, когда они ехали домой, он умудрялся не отпускать ее от себя ни на секунду: одной рукой ведя автомобиль, а второй прижимая ее к себе.
У них все еще впереди. Нескончаемые разговоры, жаркие поцелуи, слезы, прощение, любовь. Каждое мгновение теперь они будут отдавать друг другу, ценить каждый прожитый день, превозносить его как подарок судьбы и …ждать. Наказание висит над Мариной неотвратимо занесенным мечом, ей от него не укрыться. Ход времени приближает ее к часу суда, к часу расплаты.
____________
Лишь несколько мгновений назад белые, мягкие, пушистые облака убегали и догоняли друг друга, сливались в замысловатые фигуры на бесконечно высоком, чистом, нежно – голубом. Ясная тишина и легкость наполняли воздух. Но, стоило непонятно откуда появиться едва заметной серой дымке, как духота начала растекаться и давить, порывы ветра уже не играли с облаками, а уносили их, толкали, гнали безжалостно и сильно. И все это ясное, спокойное, светлое… исчезло. Не было уже ни белых облаков, ни чистого неба, вместо это сплошные черные тучи. Оставалось ждать. Ждать прихода грозы, а в том, что она придет и грянет - страшная, сильная, затяжная, не сомневался никто.
Гай Туллий ждал. Он жил с этим ощущением: «Скоро что-то должно произойти, вот только когда?».
С того дня, как внезапно скончался единственный сын Тарквиния, прошел год. Молодой, крепкий, здоровый, он ушел в царство Аида всего лишь за четыре дня. Не помогли ни лучшие лекари и авгуры, ни настойки на редчайших травах, ни растворы из золота, гадания и многочисленные жертвы богам. Молодой муж умер, оставив двоих своих сыновей. Танаквиль оплакала уход в нижнее царство своего единственного сына, но… надо жить, надо приносить жертвы богам, надо уповать на их милость, растить внуков, а она сильная и мудрая женщина и спустя всего несколько нундин она подтолкнула царя дать согласие на брак своей дочери и Сервия.
Прошел свадебный пир, щедрый и роскошный, о котором долго вспоминали потом знатные жители Рима. Прошел следующий день, когда невеста проследовала в дом мужа под звуки флейты, в сопровождении мальчика, несшего факел из прутьев терновника. И звучали вокруг песни, и не смолкали озорные шутки, а родственники невесты большой и нарядной толпой, веселясь и танцуя, шли за ней. Затем смазала невеста двери своего нового дома жиром кабана, развесила в проем яркие ленты, Сервий перенес свою красавицу жену через порог, обрызгал ее водой из домашнего колодца, подал факел, зажженный от очага предков. После, пронуба* подвела молодую к супружескому ложу, где та молилась ларам, прося даровать ей потомство и здоровье. И новобрачные остались вдвоем, вместе вкушать свои самые сладкие, первые дни брака, вместе делить постель, наполняться радостью, нежностью, любовью….
А Гай в одиночестве стал ждать. Ждать наступления решающего часа – того самого, когда грянет гром, и понимал он, всем нутром, всем своим опытом и знанием жизни, что грозы, страшной и беспощадной, не миновать.
Тучи росли, заполняя собой небо Рима, чернели и заволакивали. Марции уже давно перестали скрывать неимоверно возросшую за последний год жажду царского трона. Тарквиний… как же он постарел после смерти сына! И видел Гай, все чаще видел эти взгляды, полные грусти и жалости, украдкой бросаемые римлянами на своего царя. И еще он постоянно натыкался на стену тревожного выжидания и беспокойства, выросшую в последнее время вокруг рекса. Члены Сената, близкие, окружение Тарквиния не знали что делать, кому лучше выказать свою преданность, кому льстить, на кого ставить в этой игре, ценой которой будет, в лучшем случае, спокойное будущее, в худшем - жизнь. Кто он, будущий властитель Рима? Кого осчастливят боги? Кого выберет сенат?
Многих мучили эти вопросы, но никто не знал ответа на них. Гай тоже не знал, так же, как не знал сейчас того, что делается в Риме.
Три месяца назад, по приказу царя, он приехал в Спину* - богатейший порт тирренцев, раскинувшийся в устье реки Пад. Сюда с разных концов света, один за другим, причаливали корабли, груженные пряностями, маслами, греческими пифосами, вином, изделиями из бронзы. А из гавани выходили суда, наполненные зерном, золотом, серебром, вазами и янтарем, который доставлялся в Спину по суше через горные перевалы, а затем на кораблях отправлялся в далекие страны. Многие корабли, прибывшие в порт из Афин, Коринфа, Смирны, с Родоса, Наксоса, Итаки, не разгружались в Спине, а проходили дальше по руслу реки Пад для того, чтобы доставить свои товары вниз, в долину, а возможно и в Рим.
Богат порт Спина. Привыкли его жители, строившие свои дома на высоких сваях, к роскоши. И Гай, подобно всем, поддался. Чувствовал, как капля за каплей, сперва незаметно, а потом все сильнее и сильнее, оно, превозносимое в молитвах, желаемое всеми без исключения трепетно, жадно, постоянно; то о чем мечтают, держат вцепившись руками и ни за что не хотят отдавать, оно - чрезмерное богатство, своим разъедающим излишеством стало подтачивать и его, приученные за многие годы походов к лишениям и скудости, твердыни. Слишком обильными стали обеды в его доме, слишком много вина лилось за трапезами с товарищами по вечерам, слишком длинен был дневной сон и рабов, зачем-то, у него стало в два раза больше. Гай окунулся в эту изнеженную жизнь, уговаривая себя тем, что и ему, наконец-то, спустя 32 года боев, следует отдохнуть.
Уже не столь обремененный службой, как раньше, он любил наблюдать в порту за рабами, которые тащили на корабли тяжелые слитки золота и глыбы серебра; за тем, как укладывали они в большие и маленькие ящики резные зеркала из слоновой кости, золотые фибулы, браслеты, ожерелья; как бережно, обхватив руками, переносили красивейшие греческие и тирренские вазы. И каждый раз, глядя на роспись, удивлялся Туллий: как возможно с помощью линий и краски передать силу мускулов и гибкость женского тела, радость, боль, удивление, страх? Как можно вдохнуть в рисунок жизнь, заставить его рассказывать о величии богов, об их доброте, ревности, любви и коварстве?
Дни Гая Туллия проходили теперь размеренно и спокойно, но все же, несмотря на кажущуюся безмятежность, некоторые шаги он уже предпринял. Молился Гай богине Фортуне, преподносил ей на алтарь дары, но, повинуясь своему опыту, все же решил уложить дорогу, по которой ей предстояло пройти, ровными камнями, чтобы легким, быстрым и, главное, верным был бы ее путь. Были уже оставлены им в десяти важнейших городах свои люди, уже получали они вознаграждение, правда, пока лишь за молчание, но знали - в том случае, если что-то произойдет, должны будут они доставить эту весть до Гая как можно быстрее. А в том, что скоро что-то должно случиться, Гай Туллий был уверен.
Сколько раз темной ночью, когда не шел сон, он пытался предугадать, как будут действовать Марции. Как будут пытаться отобрать власть у старого Тарквиния и что предпримет царь? Мало завладеть царским троном, надо еще заручиться поддержкой войска, Сената и большинства жителей Рима.
Гай боялся за сына.
«Сервий уважаемый воин, победитель, но для них, стремящихся к власти, он всего лишь преграда на пути, - рассуждал Туллий, - Сын рабыни. Но он и муж царской дочери, - возражал он сам себе. - Как поведут себя Марции? Захотят отстранить? Неужели осмелятся убить? О, могучий Юпитер, только бы успеть! Слишком далек порт Спина от Рима. Послушав плохого совета, отправил меня Тарквиний стеречь границу с галлами.»
Много думал Гай, просчитывал, перебирал в уме, но весть пришла неожиданно. В самый темный час ночи, когда, казалось, только сомкнул уставшие от бесконечных раздумий веки Туллий, раб боязливо разбудил его:
-Господин, один человек срочно хочет видеть Вас.
Сон слетел тут же:
-Быстро зови, - скомандовал Гай, моментально одев тунику.
Муж пыльный, грязный, с волосами, торчащими во все стороны, с красными воспаленными глазами вошел, шатаясь, в комнату.
С трудом, но узнал Гай под чернеющими на лице разводами знакомые черты:
- Здравствуй, Публий, - приветствовал он его и протянул кувшин с водой.
Публий вырвал из рук Гая кувшин, и огромными глотками, жадно, стал пить воду. И только, когда он опустошил его весь, до последней капли, поставил на стол и отдышался, Гай задал ему свой вопрос:
-С чем приехал ты?
-Марк Камилл с войском напал на Вульчи. Тирренцы сражались, но римлян было намного больше, и расенны отступили. Марк окружил их войско. Целлий Вибенна, командир расеннов, и его брат Авл взяты в плен. Их заключили под стражу и вчера направили под охраной в Рим. Луций, их младший брат, убит.
Гай вскочил:
«Вот значит как, одним ударом убирают всех – убили Луция, в Рим отправляют Целлия и Авла, и, зная, что Сервий пойдет ради них на все, подстроят так, чтобы убрать и его».
И не успел Публий повернуть голову, как Гай молнией пронесся мимо него по комнате. Тотчас настежь открылись двери, дом проснулся, и команды стрелами полетели во все стороны:
-Срочно соберите все для похода, оружие, одежду, запас еды, - приказывал Гай свои рабоам, -разбудите двадцать воинов, выступаем сегодня, как только взойдет солнце.
Рабы бежали поднимать, готовить обмундирование, снаряжать коней, укладывать соленое мясо, лепешки и воду.
Гай вернулся:
-Иди спать, - обратился он к Публию, - ты сделал все, как мы договаривались. Ты получишь хорошее вознаграждение.
-Да хранят тебя Боги, - ответил тот и вышел из комнаты.
Гай остался один. Быстрыми шагами мерил он комнату из угла в угол и все никак не мог успокоиться. В своих рабах он был уверен, знал, что все приказы исполнят в точности, но внутри все бурлило от коварных замыслов Марциев, от необходимости сдерживаться, чтобы сейчас же не выбежать из дома, не сесть на коня и не поскакать одному, быстрее, быстрее в Рим…
«Нельзя, надо ждать свой отряд», - твердо сказал себе Гай и вышел из комнаты в большой атриум с двумя рядами мраморных колонн, который своей самой длинной стороной был обращен к морю.
Море раскинулось от края до края - бескрайнее, огромное, темное, похожее на гигантского спящего зверя, улегшегося у его ног, от которого веяло сонной темнотой, спокойствием и могучей силой. Его гладкая блестящая шкура, в которой белыми пятнами плавали звезды и затухали вдали, отливала темным агатом, негромкий рокот сонных вздохов усыплял, и Туллий, дыша морским воздухом, вдыхал вместе с ним … покой. Водная гладь, рожденная многие многие тысячи лет назад, мирно плескалась в такт его дыханию и он погружался в темную, огромную, сильную, незыблемую вечность. Он увидел в далеком пространстве сверкающую крупинку собственной жизни, такой маленькой, хрупкой, беззащитной, с болью потерь, усталостью от борьбы и одиночества. И могучий Посейдон незаметно завладел его мыслями и легкими приятными дуновениями избавил Гая от беспокойства за судьбу сына, от переживаний, от стремления немедленно кинуться в дорогу.
«Неужели способен один человек, единственная капля в бескрайнем мире, что-то изменить? – думал Туллий. - Неужели в его силах поменять ход того, что предопределено богами, как бы он ни старался, куда бы ни скакал, с кем бы ни сражался? Все – равно, все будет так, как должно быть».
Ненужность, бесполезность каких-либо действий, борьбы, помощи - всего, кроме созерцания этого бескрайнего моря, – вот что завладело Гаем.
А там, далеко-далеко, где сливаются две глади, вдруг кто-то бросил россыпь камней. Заиграли красными всполохами рубины, аметисты вторили им нежным светом, переливы изумрудов, топазов, смешивались со сверканием бриллиантов и тонули в темной дали. Красный диск стал лениво высовывать из воды свой бок и огромный зверь, нехотя, начал просыпаться. Он заворочался, перевернулся, показал серую шкуру и обнажил все увеличивающийся кровавый след оставленный богом солнца, и усыпанный им же, в надежде на прощение за кровоточащие раны, пригоршнями янтаря, золота, кораллов.
-Господин, все готово, - доложил раб, вошедший в атриум.
Гай не шелохнулся. Ему не хотелось ни оборачиваться, ни отрывать свой взгляд от слишком прекрасного, горделивого, могучего - он уже был в плену у бескрайней стихии. Слиться, погрузиться в водную гладь и найти, наконец, свой долгожданный покой - вот о чем мечтал сейчас Гай. Он сделал шаг в сторону моря, но сердце, забившись тревожно, спасло его:
«Сын, Сервий, сын…», - застучало, забеспокоилось с болью, с надрывом и Гай, стряхнув с себя оцепенение, притяжение воды, затягивание вечности, резко повернулся к рабу:
-Едем, - сказал он громко и, боясь даже оглянуться на море, раскинувшееся у его ног, выбежал из атриума.
Уже на ходу одел Гай боевые доспехи, заботливо протянутые ему рабом. Он прошел между колоннами под большим портиком, спустился по лестнице и оказался на улице перед домом, где уже собрались воины.
Почти все они были на конях, готовые ринуться в любые испытания, и улыбки на их загорелых лицах говорили: «Ну, наконец-то, сражения! Как же надоело сидеть на одном месте!»
Лишь трое из двадцати еще увязывали тюки на лошадях и Гай, проходя мимо, недовольно подумал: «собираются как женщины».
Проверив своего коня, убедившись, что все в порядке, он повернулся к рабу и сказал тихо:
-Передай, если меня будут спрашивать, пусть отвечают, что царь Тарквиний срочно вызвал меня с отрядом в Рим.
-Слушаюсь, господин.
Гай вскочил на лошадь:
-Всем по коням, - раздалась команда, - Мы едем в Рим и должны прибыть туда как можно раньше. Тех, кто отстанет в пути, ждать не будем. Из города выезжаем тихо, стараясь никого не разбудить. Да сопутствует нам всесильный Янус.
Отряд проехал по городу медленной трусцой, почти бесшумно, но только стоило воинам оказаться за городской стеной, как кони полетели галопом:
-Теперь вперед, в Рим, - прокричал Гай.
Отдохнувшие, выхоленные лошади не нуждались в понукании и рвались со всей силой вперед. Воины с удовольствием подставляли лица прохладному ветру, розовые блики, бросаемые небесной колесницей Гелиоса, оставляли следы на траве, деревьях, лошадях. Свежесть утра пленяла подобно свежести молоденькой девушки и дорога, казалось, благоприятствует отряду Гая, но…как же боги бывают коварны.
За свою жизнь прошел, проехал, проскакал Туллий множество дорог – больших и маленьких, прямых, уложенных камнем, и узких троп на краю отвесных обрывов. Какие-то дороги вели прямо к цели, какие-то сворачивали в самый неподходящий момент. Иногда, казалось, что именно от этой дороги зависит все, и тогда Гай летел, загоняя коня, глотая пересохшую слюну, смотря сквозь сощуренные веки перед собой, привставая на потном крупе - только вперед, с напором, стойкостью, выносливостью. Но самая главная дорога его жизни, дорога, от которой зависело все - и судьба его собственного сына и исполнение наказа умирающего отца, выпала ему сегодня, на закате лет.
Прошло несколько часов пути. Позади остался и нежный ветерок, и радостные блики утра. Беспощадное жаркое солнце жгло, иссушало, изматывало и раскаленные лучи спалили даже воспоминания об освежающей утренней прохладе. Гай облизывал пересохшие губы, старался не замечать соленого пота, смешанного с пылью, превозмогал ломоту в ногах и боль в спине.
Не скупясь, щедрыми пригоршнями, отсыпал бы он сейчас серебро тому, кто смог бы унять боль в его суставах, сделать тело молодым (моложе хотя бы на десяток лет!), легким и сильным, вот только не было такого лекаря. И глядя на клубящуюся пыль, стискивая зубы, уже почти не видя дороги от усталости и соленой влаги, твердил про себя:
-Я должен успеть. Ради сына, ради отца, я должен.
Оставил он своего любимого коня под Мантовой и пересел на другую лошадь – спесивого, норовистого жеребца.
Вскоре палящее солнце сменилось дождем. Казалось, пришло избавление. Вздохнули полной грудью воздух воины отряда, набрали свежести и прохлады в легкие, улыбки появились на умытых лицах и дальше, дальше несли их кони, пока не уперлись в стену воды.
-Обождем здесь, - кричали воины.
-Гай, не иди, только потеряешь время.
Он не слушал. Упрямо вперед, в черную водяную толщу, где не было видно не только дороги, но и собственной вытянутой руки. Сильный ветер бил, сбрасывал с коня. Жеребец по колено увязал в глинистой жиже. Яростно, одна за другой, страшными всплесками вспыхивали рядом молнии, конь испугался - прижал уши и встал, как вкопанный. Соскочил тогда Гай с лошади, потащил за поводья вперед, по грязи и …упал. Лицом вниз, в черно-глинистую кашу, полностью, с головой, чуть не захлебнувшись грязевыми потоками. Кто-то из воинов пытался перекричать разрывавшееся всполохами небо, Гай не слышал. Он встал, утер рукавом лицо, сплюнул грязь, и сквозь зубы процедил лишь одно слово:
-Вперед.
И дальше, падая и поднимаясь, таща за собой пугливое животное, не обращая внимания на гнев богов, решивших расколоть небо на множество частей, на Юпитера, неустанно мечущего молнии, уже не ведая ни страха, ни боли, Гай твердил как заклинание:
-Вперед.
Он оглянулся один раз, когда ночь уже уходила, а круглая луна блекла на светлеющем небе. Стоя на холме Яникуле, Гай с трудом оторвал свой взгляд от представшего перед ним в утренней серой дымке великого города, к которому он так стремился. Он посмотрела на своих воинов – уставших, грязных, в разорванных мокрых одеждах, с осунувшимися суровыми лицами, на которых не было ни тени свежести наступающего дня, лишь следы трудного долгого пути, усталость и опустошение.
«Всего шесть человек. Вместе со мной - семь», - пересчитал Гай про себя.
Вслух сказал:
-Меньше, чем я думал. Марк, останься пока здесь и направляй отставших в мой дом. Все остальные за мной.
И уже в Риме, в довершение трудного долгого пути, рабы, его собственные рабы не узнали своего хозяина и отказались пускать в дом. Ну, ничего, не узнали в лицо, узнают по голосу.
Забегали, засуетились, забеспокоились после нескольких окриков. Принесли кувшины для питья и воду для умывания, чистую одежду, еду, вино, мягкие простыни.
-Постель для Вас готова, господин, - не зная, как угодить, как загладить собственную глупость, бегали вокруг Гая рабы.
-Я не буду спать, - буркнул он в ответ, и обратился к своим воинам:
-Вам два часа на сон.
А сам, уставший, с воспаленными красными глазами вышел из дома. Переговорив со своим человеком из охраны царя, Гай еще раз убедился, что нужно торопиться - Марции ждать не собирались. Все было уже подготовлено для главного стремительного удара - казнь Целлия и Авла Вибеннов должна была состояться этим утром. Гай Туллий чувствовал как время, стоившее в этот день больше, чем все добытое им за долгие годы боев богатство, убегало сквозь пальцы, отсчитывая последние мгновения. Теперь все зависело от расположения богов, и… как же он хотел в это верить - хотя бы капельку, от него самого.
И Туллий кинулся: искать людей, с которыми когда-то служил; просить, договариваться, платить, но время, как его мало!
И опять в дом - разбудить своих воинов, только-только уронивших усталые головы на постели и увидевших первые сны, раздать последние команды и уже вместе с отрядом из десяти человек, на Палатин, ко дворцу Тарквиния.
Но и там его ждала преграда:
-Никого пускать не положено, - твердил молодой муж из охраны царя, не пропуская Гая в ворота.
-Ты понимаешь, с кем разговариваешь? - кричал Гай. - Ты понимаешь, что перед тобой командующий войском? Как ты смеешь не пускать меня, когда Рим в опасности? У меня срочное донесение к царю.
-Бывший командующий, - тихо поправил его охранник.
-Зови своего начальника, - взревел Туллий.
На его счастье с начальником охраны они служили вместе последний десяток лет, но и тот не захотел открыть ворота:
-Прости, Гай, но приказ никого не впускать. Под угрозой смерти, - извиняясь, опуская глаза, ответил старый вояка Тит, заслоняя своей спиной ворота.
-Если ты меня не впустишь, Рим окажется под угрозой смерти, - как можно настойчивее возразил Гай.
-Гай Туллий, я не могу тебя сейчас впустить. Приходи, когда солнце будет в зените.
Это был конец.
Туллий понимал, что приказ отдали сыновья Анка Марция, что уже через час Целлий и Авл Вибенна будут казнены, и будет ли еще жив Сервий?
Гай смотрел на закрытые ворота, а надежды на спасение сына таяли, испарялись у него на глазах подобно долгожданным каплям воды в знойный день… и горькие слова вырвались сами собой:
-Тит, когда я нес тебя на спине с поля боя, я не слушал команды начальника войска, а ведь тогда он кричал «вперед». Я же пошел назад и отнес тебя в безопасное место. Я перевязал твои раны, потому что хотел, чтобы ты выжил. Сейчас ты делаешь все для того, чтобы я умер.
Гай повернулся для того, чтобы уйти ни с чем.
-Туллий, - позвал Тит, - ты можешь пройти. Но твои люди должны остаться здесь.
-Мне нужно хотя бы три человека, - попросил Гай.
-Только два, больше не могу разрешить.
-Пусть всегда помогают тебе боги, - поблагодарил Гай и прошел в приоткрытые ворота.
-Если что, я тебя не пускал, ты сам проник сюда.
-Конечно, Тит.
Здесь, за высокой стеной, обнесенной вокруг царского дворца, уже командовала его память. Каждое дерево, куст, выступ были знакомы Гаю, и он моментально принял решение, где следует укрыться самому, а где воинам.
Не успел он устроиться за большим кустом терновника, как на открытую площадку стали выходить члены сената, курионы, близкие царя. Туллий видел бледного, как снег, своего сына Сервия, который шел с опущенной головой и сжатыми кулаками; он видел горделиво прошествовавших Марциев, даже не пытающихся скрывать свое победоносное торжество; наблюдал как ликторы* провели униженных, со связанными руками и следами крови на лицах Целлия и Авла; и, наконец, с огромной жалостью проводил взглядом переступающего с заметным трудом, больного, осунувшегося старика, в котором лишь богатая туника напоминала о былом царском величии.
Тарквиний опустился в белоснежное кресло, все же остальные встали полукругом вокруг него.
Старший сын Анка Марция начал произносить обвинения.
Слова, слова, слова, которые не имели никакого значения. Уже все было предрешено и все это понимали. Беспокоил лишь один вопрос: что последует дальше за этой казнью? И только двое, не считая пленных, думали о другом. Сервий о возможности, пусть даже ценой собственной жизни, освободить братьев Вибеннов, а Туллий о Тарквинии: понимал ли царь сейчас, что происходит? Слышал ли он произносимые слова? Чувствовал ли наступление решающего часа?
Марций закончил свою речь, и вокруг установилась тишина. Авгуры принялись совершать обряды - готовить животное для жертвоприношения богам, а Гай….он не сводил глаз с сына. Побелевшими от напряжения пальцами Сервий сжимал свой короткий меч, по его лицу текли слезы. Отчаяние, боль, ярость, ненависть к Марциям читались в его глазах, и …решимость сейчас, сию секунду, не думая, кинуться спасать близких, пусть вопреки разуму и прямиком к собственной гибели…
Туллий все понял сердцем отца. Позабыв об осторожности, он оставил свое укрытие и встал вдалеке, напротив сына:
«Сервий, посмотри, - молил он про себя, - Только подними глаза, взгляни, заклинаю Янусом…»
Сын что-то почувствовал. Он беспокойно поднял глаза и с изумлением встретился взглядом с отцом, а Гай замотал головой и пытался показать мимикой, жестами, руками: «Нет, нельзя, убери оружие!».
«Неужели сын не понимает, что это провокация? – беспокойно вертелось в голове Гая, – неужели не осознает, что любое его неосторожное движение будет подано как выпад против царя?».
Сервий все понимал. Он догадался о том, что хотел сказать отец, но… «Молча, ничего не предпринимая, смотреть как убивают самых дорогих людей? Нет!»
И все же он выпустил из рук свой меч:
«Еще не время, - сказал он сам себе. - Я все сделаю позже».
Гай не мог слышать его слов. Он увидел свободные руки сына и выдохнул с облегчением.
Авгуры начали оглашать предсказания богов, как вдруг, неожиданно, подобно сильному грому разорвавшему воздух, страшные удары в ворота разрезали тихие медленные слова. Бум, бум, ба-бам... Громче, громче, нескольких десятков кулаков били, барабанили в тяжелую бронзу, а к ним присоединялись еще и еще. Все услышали, как охрана пытается перекричать чьи-то возгласы, кого-то разогнать, но удары не прекращались.
-Что происходит? – заволновались курионы. Испуганные глаза присутствующих, повернутые головы, перешептывания, руки ликторов, хватающие оружие, но грохот и не думал стихать. Бум, бум, трах, бум…
-Что там? – спросил царь у подбежавшего охранника.
-Царь, какие-то пастухи желают, чтобы ты рассудил их и никак не хотят уходить.
Тарквиний поднялся с царского кресла и довольно бодро направился к воротам.
Старший сын Марция преградил ему путь:
-Великий Тарквиний. Давайте покончим с казнью, ведь уже все готово.
-Нет, казнь может подождать, - возразил царь Рима и, как будто помолодев, почти легким шагом, быстро устремился за угол дворца, а оттуда к высокой стене.
«Значит, чувствует, - подумал Гай, - понимает царь всю лживость, подстроенность казни. Он не желает в ней участвовать, но и как прекратить не знает. Обвинения слишком серьезны».
Не успел Тарквиний подойти ближе, как огромные ворота распахнулись.
Пастухи в козьих шкурах с топорами в руках, чернь в нечищеной, ободранной одежде, бедные римляне и рабы бесцеремонно вывалилась прямо перед царем. Весь этот сброд, которому нравилось участвовать во всякого рода спорах, кричал, галдел, стараясь переорать друг друга и Гай, впрочем как и остальные, оторопело смотрел на непонятную грязную толпу, заполнившую красивый двор лучшего дворца в Риме.
-Царь, рассуди нас, это он воровал моих коз, - кричал огромный пастух, похожий на коренастый дуб.
-Не лги, это ты увел моих овец, - еще громче возражал ему другой муж, худой и длинный, как цапля.
Гай, ничего не понимал: откуда эти люди? Что им здесь понадобилось? Почему именно в этот час и почему именно царь должен был их рассудить?
Он вертел головой по сторонам, пытаясь увидеть хотя бы одно знакомое лицо, и вдруг, совсем рядом, услышал знакомый тихий голос Марка:
-Туллий, эти пастухи - люди Марциев. Им приказали придти сюда и устроить галдеж, но сделать это они должны были, когда солнце будет в зените. Наши воины уговорили их начать пораньше.
«Так, это же, - Гай не сразу поверил в значение сказанных слов, - это же первая большая удача за последние дни! Богиня Фортуна, благодарю тебя!»
И усталость, напряжение долгого пути, бесконечные страхи за сына отпустили. Крепко сжал он руку Марка и, не имея возможности поблагодарить его так, как тот заслуживает, лишь сказал:
-Ты молодец, ты спас все дело!
Гай, как в юности, почувствовал прилив сил.
Вокруг все кричали, что-то доказывая, споря, перебивая друг друга, он же кинулся назад, к сыну.
Там, на опустевшей площадке стояли пленные, четверо ликторов, охраняющих их и Сервий. И сын более не собирался откладывать свое нападение. Он был похож на натянутую до предела тетиву лука: рука сжимала меч, в глазах ярость, отвага и… безрассудство (пусть один на четверых, прыжок в заведомую обреченность, но, главное, не ждать, пытаться спасти, действовать). Охрана видела его намерение: двое из них уже загораживали спинами пленных, а двое приготовились к бою. Промедли Гай еще минуту, непонятно, чем бы все могло кончиться, но он успел.
На бегу поравнявшись с сыном, услышав как бьется его сердце, на едином вдохе, бок о бок, вперед, бросились они на ликторов. Тут же подоспели воины Гая, оставившие свое укрытие. Силы уравнены - четверо на четверых. Схватка не была долгой: опыт и сила Туллия и его людей взяли вверх. Через несколько минут два ликтора лежали без чувств, двое были уже мертвы, а Сервий разрезал веревки на руках пленных.
Следовало бы помочь сыну отвести пленников в безопасное место, но Гай услышал крик Марка. Тот звал его, пытаясь перекричать гомон толпы, и Туллий помчался назад, к воротам.
Расталкивая людей руками, пробивая себе дорогу грудью, Гай бежал и с ужасом видел, как тяжелый топор взметнулся вверх и стал опускаться на седую старческую голову вниз, неотвратимо,… безжалостно. Великий Тарквиний, сделавший Рим могучим и сильным, заставивший другие народы подчиняться себе, приказавший строить мосты, храмы и дворцы для того, чтобы преобразить Великий город, он, достойный и мудрый правитель, беспомощно вскрикнув,… упал под ноги грязному пастуху.
-Люди Марция убивают царя. Хватайте их. Не давайте уйти, - закричал Гай.
И тут же раздался чей-то плач:
-Царь убит. Тарквиний умер.
Туллий был рядом. Упав на колени перед распростертым телом, с почтением, болью, с надеждой на чудо, Гай дотронулся губами до лба… но нет, чуда не произошло, лоб был уже холодный. Комок боли застрял в горле и слезы, сами собой потекли по его щекам….
Тридцать восемь лет Тарквиний правил Римом. Тридцать восемь лет он находился на царском троне на благо своего народа. Тридцать восемь лет побед и величия, а сейчас, хрупкое старческое тело лежало на земле, окруженное чужими кричащими людьми.
Гай поднял на руки, оказавшееся таким легким, тело царя, и понес его во дворец.
-Царь умер, Тарквиний ушел в другой мир, - кричали вокруг. Сжалось сердце Гая, и в этот миг к нему вернулось хладнокровие. Он ничем не мог помочь Тарквинию, но для своего сына еще что-то мог сделать, и Туллий сказал громко и уверенно:
-Царь жив, только ранен. Царь жив.
Он нес на руках уже похолодевшее тело, а люди с разных сторон с надеждой подхватывали его слова:
- Тарквиний только ранен. Царь не умер.
Подходя ко дворцу, Гай нашел глазами своего человека и, подозвав к себе, на ходу тихо отдал команды:
-Зачинщиков схватить. Всех посторонних и Марциев постарайтесь вывести. Ворота закрывайте.
Шаг, второй, третий - вверх по мраморным белоснежным ступеням и рабы распахивают перед Гаем двери дворца.
Он принес царя в его собственный дом, чтобы здесь, среди близких, закончил Тарквиний свой земной путь. Теперь ему предстояла дорога в другой мир.
За высокими дверьми своего мужа ждала растерянная, испуганная Танаквиль. Еще два шага …
Как же сейчас тяжела стала ноша Гая! Горе жены, преданной, любящей, давило ему на руки неизмеримым грузом утраты самого близкого и дорогого в жизни. Туллий не смог выдержать. Он опустил тело царя на руки подоспевшим рабам, и Танаквиль заплакала в голос.
В атриум вошли Сервий, царские дочери, внуки и боль страшной потери опустилась на родных. Гай не стал мешать горю семьи. Он вышел, закрыл за собой двери, сел на высокие ступени и стал вспоминать.
Тридцать восемь лет правил Тарквиний, тридцать два из них они были рядом. Когда-то давно, юным и неопытным, он, Туллий, смотрел на царя как на бога. Он учился понимать его с полуслова, удивлялся умению строить битву, побеждать, править разумно и справедливо и еще, постоянному желанию сделать Рим лучше, богаче красивее. В походах Гай часто находился рядом с Тарквинием и видел, что царь не прятался за спины других. Всегда впереди, всегда во главе войска, стойко и безропотно через все лишения он шел вместе с воинами Рима. Туллий и Тарквиний были дружны, Гай мог бы стать его правой рукой, если бы не… Акрисия. Он сам тогда принял решение находиться подальше от трона. Гай отдалялся, показывая это своими поступками, увы, иногда черствостью и равнодушием. Он не мог объяснить царю, что причина всему ревность - сильная, разъедающая, порождающая злость и обиду. Тарквинию было сложно понять мотивы Туллия и, уязвленный, он стал отсылать его за пределы Рима. Но, несмотря ни на что, уважение к царю у Гая оставалось всегда...
-Гай Туллий, госпожа Танаквиль желает видеть Вас, - позвал раб.
Вставая, Гай посмотрел на небо. Солнце уже перешло зенит и плавно опускалось по скучающему чистому небосводу.
«Скоро закат», - удивился он про себя и вслед за рабом вошел в опустевший атриум.
Здесь уже не было ни членов царский семьи, ни тела царя, и раб, миновав атриум, повел его дальше, в комнату Танаквиль. Пожилая женщина с седыми, как снег, волосами приветствовала его стоя. Покрасневшие от слез глаза смотрели в упор, а во взгляде - страдание и сила. И не понятно, чего больше – боли, от сегодняшней огромной утраты или выработанного годами мужества, приучившего Танаквиль даже в тяжелые испытания вступать гордо, с высоко поднятой головой.
-Приветствую тебя, Гай, ты помог нам, - голос сорвался: нет больше рядом мужа, вокруг пустота, одиночество, старость… И, все же, она быстро успокоилась и продолжила:
-В столь тяжелый для нас день.
-Пусть боги хорошо примут Тарквиния в нижнем мире, - поклонился Гай.
Она помолчала немного, затем произнесла:
-Сервий твой сын.
«Значит, знает», - подумал Гай. - «Откуда?» - и тут же сам себе отрезал, - «Не в сей час об этом спрашивать».
Опустив глаза, ответил кратко:
-Да.
-Гай, я не могу доверять Марциям, они убьют моих внуков. Мое желание, чтобы престол занял Сервий Туллий. Сейчас надо сделать так, чтобы люди привыкли к Сервию как к новому правителю.
-Ты мудрая и сильная женщина.
Теперь пришло время Танаквиль коротко ответить:
-Да… Я объявлю римлянам, что Тарквиний ранен, а Сервий пока будет править за него на время болезни. Гай Туллий, помоги схватить людей, которые убили моего мужа.
- Они будут схвачены, Танаквиль. Я об этом позабочусь.
- Хорошо… Туллий, как ты считаешь, войско и римляне изберут Сервия как царя?
- Я в этом уверен.
-Да хранят тебя боги. Иди, Гай, ты, наверное, устал.
Туллий кивнул головой, поклонился и вышел.
Да, он устал. Он не спал два дня, больше суток был в дороге и последний раз ел на рассвете. Но пока рано отдыхать.
Уверенности отца в своем сыне слишком мало для того, чтобы Сервия избрали царем. Гай понимал это и знал, что действовать нужно уже не оружием, а словом. Сказанные в разговоре убедительно и твердо, нашептанные за углом; оброненные случайно слова, способны превратиться в могучую силу, но лишь в том случае, если они совпадают с желаниями других людей, если они ими пережиты, выстраданы, выношены внутри.
А войско и народ устали от угнетения патрициев. Большинство жителей Рима хотят, чтобы высокомерные богачи не унижали тех, кто беден. Чтобы людей, не сумевших заплатить свои долги, не лишали свободы и не превращали в рабов, не заставляли отдавать в рабство собственных детей. И еще Туллий не сомневался в том, что почти каждый житель Рима мечтает о справедливости.
Сервий - сын рабыни. Он был рабом, на себе испытал унижение и бедность, он понимает, как трудно неимущему достичь самый малости – просто прокормить своих детей, когда подати и налоги отбирают почти все. Сервий способен помочь многим людям, но только если его изберут царем.
И Гай, уже не чувствуя ног от усталости, пошел отдавать распоряжения и просить своих воинов обойти дома Рима и говорить, говорить, говорить с народом, с каждой семьей.
Была уже поздняя ночь, когда Гай, наконец, вернулся в собственный дом. Поев теплой похлебки, он разделся и упал на кровать. В голове промелькнула мысль: «обязательно надо завтра принести жертвы на алтарь богине Фортуне, чтобы она выбрала моего сына», и тут же заснул. И в первый раз за последний год, сон Гая Туллия был спокоен.
_____________
Марина и Лучано. Они притягивались друг к другу как разнополюсные частицы, стремились к встрече, верили, надеялись, ждали и не сдавались. Они встретились, но время все поворачивает вспять. Период слияния, погружение друг в друга, когда из двух людей возникает единый организм, когда слышишь каждое несказанное слово, чувствуешь движение, понимаешь мысли и смотришь, смотришь, смотришь, чтобы насытиться, восхищаться, любить безостановочно, когда постоянная близость не надоедает, а разлука, даже минимальная, страшна, этот период в отношениях Марины и Лучано остался позади.
Настал следующий этап. Теперь притяжение для них сменилось отталкиванием.
Марина погружалась в себя. Все чаще она как будто отсутствовала при разговорах, даже не слыша, что обращаются к ней. Куда-то исчезли ее нежность, ласка, внимание. Она грустила, молчала и хмурилась, а Лучано все реже видел ее красивую улыбку.
-Марина, что с тобой? – спрашивал он.
-Нет,… ничего.
Но вчера, на тот же, задаваемый уже неделю вопрос, все-таки прорвалось:
-Лучано, отпусти меня. Можно, я уйду? - и в светло-карих глазах разлито море мольбы. - Ну зачем тебе все эти испытания? Ведь это только моя вина. Это я совершила преступление.
-Марина, что ты такое говоришь?!
-Я не могу больше тебя мучить. Забудь меня.
-Ты ни в чем не виновата! Ты не поняла, во что тебя вовлекает этот Саша, поэтому и согласилась.
-Нет, Лучано, я знала, на что иду. Я догадалась, что он грабит древние гробницы.
-Но зачем же ты тогда участвовала в этом? Потому что тебе так были нужны деньги, да?
-Нет, не деньги. Я… из-за одной вещи, я хотела ее там найти.
-Какую вещь, Марина?
-Я… я не могу сказать. Лучано, на самом деле это не важно. Просто отпусти меня.
-Не говори глупости Марина. Куда ты пойдешь?
-Какая разница. Главное, что ты будешь свободен и у тебя не будет из-за меня проблем. Лучано, я понимаю, что доставила тебе множество хлопот. Ты собирал деньги на залог, еще адвокат… Я потом постараюсь вернуть, хотя бы часть. Скоро суд, я не могу больше тебя мучить.
-Марина, ну как ты можешь так говорить? Я же… Я не могу без тебя.
Он смотрел на Марину, а в сердце такая тоска и боль …
Когда он был ребенком, бывало, мама ругала за какой-то проступок, который он не совершал вовсе. И тогда обида стремительно превращалась в огромный жалящий ком, который неизменно застревал в груди, мешая дышать, делая нестерпимо больно. И больнее всего было не из-за горьких слов, нет, а из-за того, что ТАК не справедливо. «Как мама, самый близкий и добрый человек, не понимает самого простого - я этого не делал?» - думал он тогда. И от неожиданности и беспомощности, не в силах ничего ей объяснить, лишь плакал, но внутри… как же сжималось внутри!
Лучано давно вырос, у него уже не было слез, но сейчас так же как в детстве, боль нестерпимо разрывала грудь.
Марина подняла на него молящие глаза и, видимо, прочла его боль. Она тут же быстро выдохнула:
-Лучано, прости меня, - и прильнула, прижалась к нему так, что золото волос оказалось под губами Лучано. И стала собой – нежной, доброй Мариной.
Примирение состоялось, но желание уйти, уйти для того, чтобы не причинять ему больше неприятностей, осталось в ней. Лучано это чувствовал
«Неужели Марина не понимает, - думал он утром, - что если она действительно снова уйдет, мои страдания будут неизмеримо больше и…смогу ли я их выдержать вновь?»
Вопрос этот мучил его. Желание Марины уйти - жгло.
Рабочий день закончился, часы пролетели, но, в первый раз за два последних месяца Лучано не стал торопиться домой. Раньше он буквально летел с работы, спеша увидеть, поцеловать, прижать к себе. Сегодня, придумывая самому себе неотложные дела, он пытался оттянуть момент встречи, уменьшить предстоящий вечер.
«Какое настроение будет у Марины? Опять она будет молчать все время и даже не поднимет на меня глаза? А вдруг снова - эти беспощадно-жестокие слова об уходе?»
Когда, уже довольно поздно он вошел в квартиру, Марина, раньше всегда выходившая к нему навстречу, почему-то не появилась. Лучано снял ботинки и позвал… Тишина. И тогда он испугался. Очень испугался. Память о том страшном дне, когда он в пустой квартире ищет ее, а потом вдруг понимает, что она ушла насовсем, всплыла в его голове. Он буквально вбежал в дальнюю комнату… и, хвала Господу, она была там:
-Марина, как хорошо что ты здесь!
Первая секунда небывалого облегчения, радости, пока он не увидел, что она плачет. Слезы текли по щекам, капали на стол, на руки и на старинный браслет, который она крепко сжимала.
-Марина, что случилось?
Она подняла на него мокрое лицо:
-Откуда? Откуда он у тебя? – спросила она, указывая на браслет.
-Я купил его во Флоренции, - Лучано так обрадовался, что она здесь, дома… и тут же пустился в пространные объяснения. Ему казалось, если он все ей расскажет, она успокоится и перестанет плакать.
-Представляешь, такая интересная штука, я его искал, когда собирал деньги на залог. Хотел продать, но никак не мог найти. Облазил абсолютно все, уже думал, что потерял, может быть, где-то его оставил. А сегодня, пожалуйста, ты его нашла.
Но Марина не разделяла его удивления. Она смотрела на браслет как на что-то совершенно необыкновенное. Поглубже вдохнув, чтобы хоть как-то успокоить дыхание, произнесла:
-Лучано, расскажи, где ты его купил.
-Помнишь, я тебя говорил, что взял тогда отпуск и уехал во Флоренцию, - начал Лучано, - там я все ходил в галерею Уфицци и смотрел на «Рождение Венеры» Боттичелли. Так вот, в галерее ко мне подошел незнакомый старик, такой очень занятный. Он пригласил меня пообедать с ним и во время обеда рассказывал много интересного о Лоренцо Медичи, а потом, когда собрался уходить, вдруг сказал: «молодой человек, Вы встретите свою возлюбленную. Вам дадут еще один шанс». Представляешь, так и сказал.
-Хорошо, Лучано. А браслет? Я же спрашиваю про браслет.
-Ну вот, он тогда так сказал и пропал, как будто испарился. А спустя несколько дней я увидел его на улице Флоренции и пошел следом. Он зашел в антикварную лавочку и я за ним. Представь же мое удивление, когда в лавке его не оказалось! Но вскоре открылась боковая дверь и он вышел, уже как продавец и представился совсем другим именем, чем при знакомстве. Вот именно он мне и посоветовал купить этот браслет. Я, правда, сначала не хотел приобретать его – все же вещь слишком дорогая, но он уговорил. И еще, мне почему-то показалось, что он тебе обязательно должен понравиться, что это твое… Как же зовут этого старика? Дай вспомнить… В последний раз он представился совсем простым именем, кажется Синьорелли, а вот в первый, как–то коротко, но совсем непонятно. Дар, то ли Касна, нет, как-то по-другому...
-Лар Расна, - размышляя, произнесла Марина очень тихо, но Лучано услышал.
-Как ты сказала только что? Повтори.
-Лар Расна, - сказала она громче.
-Точно, Марина! Именно так. Старика звали Лар Расна.
У Марины слезы высохли мгновенно, глаза округлились и стали похожи на два огромных блюдца. Раздался грохот: браслет выпал из рук Марины и, покатавшись по полу, остановился прямо у ног Лучано.
-Марина, что с тобой? – испугался он.
Лучано поднял браслет и обнял Марину за плечи:
-Ты знаешь этого старика?
-Лар Расна. Этого просто не может быть! - говорила она сама с собой.
-Почему не может быть, Марин? Его так зовут. Я вспомнил, он еще говорил, что так когда-то звали этрусков.
-Подожди, а как он выглядел? - с надеждой в голосе, как будто опомнившись, спросила она.
-Пожилой мужчина, совершенно седые волосы, такой худощавый. Роста не высокого. Лицо… лицо все в морщинах, но самое примечательное у него это глаза. Большие, темно-карие и, когда смотришь, кажется, что в них… вечность. Как будто он знает все, абсолютно все. Так бывает, Марин?
Марина смотрела оторопело на Лучано и молчала.
-Марин, ты чего?
-Лучано, я даже не знаю, как это сказать. Но этот Лар Расна жил около 2600 лет назад. Я его видела…во сне. И видела этот браслет. Это из-за него я решила продолжать сотрудничать с Сашей, потому что хотела найти браслет в гробнице. Когда-то давно он принадлежал мне.
-Тебе все это снилось?
-Да. И так четко, ярко… как будто это на самом деле происходило со мной.
-А ты мне расскажешь свои сны, Марин?
-Лучано, ты… не будешь смеяться?
-Нет, ты что. Ты только не уходи, Марина. Пожалуйста, не оставляй меня.
-Прости, Лучано… Я не уйду. Правда…
Суд состоялся через три месяца. И только во время судебного процесса Марина поняла то, о чем Лучано знал давно: она слишком наивна и напрасно обвиняет себя.
Помимо Саши в преступную группировку входило еще четыре человека. На протяжении трех последних лет они грабили, растаскивали, разоряли гробницы этрусков, а потом распродавали все найденное. Золотые украшения ценились выше всего, следом за ними шло оружие, предметы из бронзы и слоновой кости, затем вазы и прочее. Дело было очень хорошо налажено, существовали свои каналы сбыта, а распродавать ухитрялись почти все, вплоть до черепков – на это тоже находились свои покупатели. И самым странным, непонятным для Марины было то, что никого из них не интересовала историческая ценность фресок – их же нельзя продать!
Руководителем группы являлся гражданин Австрии - пожилой, лысый, плотный мужчина с льстивым взглядом злых глаз. Во время суда он старательно от всего открещивался. Но, как выяснилось, именно он организовал группу, управлял ею, разрабатывал схемы продажи краденого и сделал на этрусских гробницах очень значительное состояние.
А Саша на процессе ни разу не посмотрел в сторону Марины. Он ее просто не замечал и все. Но именно благодаря ему Марина вздохнула свободно, потому что он говорил правду.
Худой, осунувшийся, загнанный в угол Саша смотрел в пол и упорно стоял на своем:
- Я рассказывал Марине, что работаю археологом, а ее работа будет заключаться в том, чтобы помогать производить археологические раскопки. Больше никаких подробностей я ей не сообщал.
Слова давались тяжело. Марина видела взгляды его сотоварищей, способные испепелить даже камень, а не только измотанного процессом Сашу. И он держался:
-Она не знала, что грабит гробницы. Она думала, что помогает археологическим раскопкам.
Он спасал ее, и Марина, тут же забыв, что именно он и погубил ее когда-то, стала просить Лучано:
-Лучано, а можно мой адвокат поможет Саше? Пожалуйста.
Лучано только хмыкал в ответ, но все же договорился и адвокат, вытаскивающий Марину, теперь тянул из пропасти и Сашу.
Процесс был долгий.
Беспринципность, желание получить деньги любым путем ужасали Марину, вот только кто она, чтобы судить? Она же была вместе с ними, копала рядом и… поплатилась за свою собственную глупость.
Профессиональный адвокат сумел доказать, что Марина виновна в самой меньшей степени. Сама же Марина дала слово сотрудничать со следствием и благодаря этому получила незначительный срок - еще три месяца к тому, что уже отбыла в тюрьме.
На этот раз все было легче, она видела конец. Сосчитала - девяносто два дня, день за днем, а там…
Там голубое небо, горячее солнце, там пленительный запах пиний, холмы Рима (их все же не семь, их больше!) и, самое главное, такой же родной, любящий и любимый Лучано.
Дни пролетели, нет, не быстро, и все-таки девяносто два дня остались позади.
А на свободе, в потоке света, ее ждал родной Лучано, с огромным букетом …ромашек. И Марина уткнулась… В теплую любимую щеку, в яркие блики солнца, в белоснежно-нежные лепестки, в весенний упоительный воздух, в запах счастья... Она прижалась к любви – бескрайней и верной, и небо Рима улыбалось им.
А сон? Сон из прошлой жизни приснился ей только один раз.
Тонкие пальцы проводят по глубоким линиям, врезанным в бронзу. Неторопливо следуя плавным изгибам касаются заостренных кончиков листьев, окружностей цветочных лепестков, переходят к нежному овалу девичьего лица богини, дотрагиваются до волны ниспадающих локонов. Затем опускаются вниз, берутся за ручку зеркала, немного поворачивают и …быстро кладут на прежнее место.
-Нет, - говорит Акрисия вслух.
Отражение… слишком беспощадно.
Почему зеркало не показывает того, что она чувствует внутри, своим сердцем: золота волос, светлой нежной кожи, красивого разреза светло-карих глаз. Где все это? Кто забрал ее красоту?
Почему уже несколько последних лет смотрит на нее с гладкой поверхности бронзового диска почти старуха, с седыми волосами, лицом, изрезанным тонкими морщинами и потухшими глазами? Но это не может быть она! Это не Акрисия Вибенна!
Неуклюже запрокинув за голову руки, Акрисия начинает заплетать свои волосы в простую косу. Окончив прическу, так и не взглянув на то, как получилась, не желая видеть чужого, другого, не своего лица, она одевает поверх туники простой темный плащ и выходит на улицу.
Это Вейи. Ее родной Вейи.
Она вернулась в свой город. Поселилась на самой окраине, в маленьком доме, где живет одна, без рабыни (сама когда-то была ею) и без близких, которые остались там, в другой, пышной жизни.
Она стремилась сюда давно, к простоте и спокойствию. Ей так хотелось убежать от блеска и роскоши Рима. Это было внутри нее, как голос богини Вейи, призывающей вернуться к своим корням, и как сложно оказалось все объяснить собственному сыну.
-Я царь Рима, - недоуменно сказал Сервий, когда она попросила у него разрешения уехать. - Мама, что ты хочешь? Давай я распоряжусь, и специально для тебя построят хороший дом. Здесь, в Риме, у тебя будет все.
-Сервий, я хочу уехать в родной город. Прошу, просто отпусти меня.
-Ты вольна делать все, что захочешь.
-Тогда я поеду. Я все равно больше ничего не смогу дать тебе.
-Мама, может быть, останешься, для того, чтобы… быть рядом.
-Нет, сын. Жизнь в Риме слишком на виду, слишком хлопотна, слишком богата для меня… Я хочу в Вейи, я скучаю по родному городу.
Сервий отпустил. Конечно же, дал сопровождение и драгоценности, обменяв которые, можно было приобрести очень многое, но… ни то, ни другое Акрисии не было нужно - драгоценности оставила жене сына, охрану отправила в Рим.
Она обрела большее - то, о чем никогда не говорила сыну, но думала постоянно - свободу. Теперь она вправе выбирать где ей жить, в каком доме, как обставить свой дом. Она стала хозяйкой собственной жизни.
Вот только того Вейи - города, который она покинула много лет назад, уже нет. Все другое.
Акрисия выходит из дома и погружается в полумрак. Пока еще спит Тезан – богиня утренней зари, которая только-только собирается запрячь свою божественную колесницу, но жители в соседних домах уже проснулись. Мужчины уже отправились за глиной, чтобы делать из нее черепицу для крыши, большие амфоры и изящные тонкие вазы; обжигать все это в огромных печах, расписывать и продавать тут же, в своих лавках. А женщины принялись за свою домашнюю работу: готовить, мыть, кормить детей.
Акрисия проходит свою улицу, минует вторую, третью и погружается в тишину – здесь пока еще все спят. Дома большие, высокие, украшенные карнизами и статуями, постепенно стряхивают с себя темноту ночи. Из серой дымки показываются сначала ярко расписанные крыши, потом фигуры богов и ларов, а затем выпуклый рельеф узоров. Она вглядывается, пытается узнать, вспомнить, но …
Нет, она помнит тот дом с портиком из пяти колонн, который стоял здесь и раньше, помнит знакомую царственную статую Менвры на угловом доме, и так же с высоты храма ей улыбается Аплу. Но в том, старом, далеком Вейи, где она девочкой, не ведающей горечи обид, наполненная любовью родителей и братьев бежала по этим улицам, все казалось другим. Она выплескивала свою радость вокруг - улыбалась высоким строгим деревьям, небу – светлому и чистому, понимала красоту мира, который окружал ее, чувствовала его любовь, открытость, доброту. Ей казалось, что так легко, солнечно, просто, будет всегда….
Золотисто-розовые отсветы падают на улицы, дома, мостовые Вейи. Акрисия смотрит и понимает, что это красиво, и наступление нового дня радует глаза, но не сердце. Сердце холодно. Оно окаменело от боли разлук, от потерь, от необходимости отворачиваться от любимого человека. Слишком много было унижений...
Сейчас прежней золотоволосой девочки Акрисии больше нет. Она уже старуха. А ее подруги? Даже если вдруг, она встретит сейчас кого-нибудь из прошлого Вейи, как она узнает этого человека? Как разглядеть темные кудряшки в седых волосах пожилых женщин? Как увидеть ямочки на щечках и нежный детский румянец, который она помнила, в теперешних морщинах? А стройную, юную фигуру в спине, согнувшейся под грузом боли и потерь?
Акрисия миновала центральную часть города, ту, где стоял когда-то их дом, но подходить не стала - испугалась. Не смогла пересилить себя и… уговорила: «потом посмотрю, после, когда немного отогреется внутри». Она прошла до конца города и вышла к северным воротам.
Здесь, за высокой городской стеной раскинулся огромный холм.
Он, уходящий уступами, возвышенностями, впадинами, переливами изумрудной травы в бесконечную даль, превращающийся где-то там, далеко, в узкую полоску темно- зеленого леса, растворяющуюся в розовеющем небе, звал ее к себе, тянул назад, сюда, в Вейи. Он снился ей много лет подряд и вот - она здесь. Она вернулась.
Теплая волна любви к этому месту проходит через нее, оживает светом воспоминаний, радости, надежд. Этот холм, посередине которого главенствует высокий дуб, большой, старый, раскинувший огромные ветви… Как же много это место значит для нее!
Она идет вниз по нежной траве туда, к дубу. Дыхание, отчего-то, не слушается - сбивается, спешит, а ноги устали и не хотят идти быстрее, и, задыхаясь (никогда такого раньше не было, да и путь не казался ей таким долгим), она подходит к дереву. Несколько шагов в прохладном полумраке и можно дотронуться до темно-коричневого, живого, большого ствола.
Пальцы опускаются в разрезы, изломы коры. Акрисия чувствуют шероховатость, трогает, гладит, прижимает ладони, слушает дерево. Интересно, помнит ли дуб ее?
Она садится на траву, прислоняется спиной к старому большому стволу и … вспоминает. События ее жизни льются речным потоком – то плавным, тягучим, то быстрым и стремительным; спокойные заводи сменяются бурлящими водоворотами: годы, лица, города пролетают в памяти…
Она просидела так довольно долго. Когда встала, солнце уже было в зените и назад пришлось идти по жаре. Уставшая от долгого пути, от палящего солнца, мечтающая лишь о том, как придет в свой дом, ляжет и отдохнет в прохладе, Акрисия повернула на свою улицу и увидела незнакомого мальчика, который стоял рядом с ее домом.
«Может быть, не ко мне?» - подумалось с надеждой, но нет:
-Акрисия Вибенна? - бойко подскочил мальчик, увидев, как она подходит к дому.
-Да, это я.
-Лукумон Вейи желает видеть Вас, - веселым голосом сообщил он. - Пойдемте, он ждет.
Акрисия беспомощно посмотрела на дверь - прохлада, отдых оставались там...
«Зачем идти? Неужели узнали, что я мать Сервия?» – пронеслось в голове. И все-таки пошла - царю отказать нельзя.
Шла совсем медленно, постоянно теряя из вида мальчика, который от нетерпения убегал вперед, и всю дорогу думала:
«Если царь узнал, что я мать Сервия, сейчас начнутся чьи-то льстивые речи, пустые, совершенно не нужные просьбы. Как же не хочется все это выслушивать!»
Она повернула на знакомую улицу, где раньше стоял дворец ее деда. Теперь на ней было много чужих, красивых, новых домов. Прошла три дома и, наконец, перед ней новый длинный портик дворца с колоннами, посередине которого ступени, отделанные белым мрамором. Акрисия поднялась, миновала темную комнату и оказалась в большом внутреннем дворе.
В два ряда (на первом и втором этажах), с четырех сторон на нее наступали колонны. Наверху, на крыше, множество статуй богов и царей города парили в голубом небе. Посередине же большого двора стоял трон, на котором восседал царь Вейи.
-Ты Акрисия Вибенна?- услышала она низкий мужской голос.
-Приветствую тебя, лукумон. Это я, - низко поклонилась Акрисия и выпрямилась.
Они разглядывают друг друга с нескрываемым интересом: царь, много слышавший об этой женщине, и Акрисия, которой по рождению суждено было занять место рядом с этим троном.
«Даже годы не властны над кровью, - удивлялся про себя Лукумон, - Мне рассказывали, что раньше она была самой красивой в Вейи, теперь же почти старуха, но до сих пор гордая царственная осанка, смелый взгляд, не ведающий лести и лжи. Даже рабство, через которое ей пришлось пройти, не смогли отобрать у нее достоинство.»
Акрисия пыталась разглядеть в лукумоне, который приходится младшим сыном ее деда, черты своего рода. Не увидела ничего: ни больших глаз деда, ни тугой волны черных, как вороново крыло, волос, которые были у всех мужчин в ее семье, ни высокого роста и царственного поворота головы. Все чужое – другое тело, другие глаза, мелкие черты лица, лишь разворот широких плеч выдает силу, а в глазах… хвала богам, нет ненависти, которую она помнила в глазах его матери.
-Зачем ты звал меня, лукумон? – спросила она.
Приближенные зашушукались, зашептались, а царь опять удивился про себя:
«Раньше никто не задавал мне вопрос первым!? Все льстиво ждали, когда начну я. Почему ни у кого, кто меня окружает, нет смелости. Только желание подчиняться и угождать, как у рабов?»
-Акрисия Вибенна, - начал он торжественно и громко, - один знатный римлянин хочет взять тебя в жены. Поскольку, твои родители находятся в царстве мертвых, я даю согласие за тебя. Его зовут Гай Туллий.
От удивления и неожиданности Акрисия не услышала имени, она увидела…
Гай вышел из-за чужих людей и шагнул вперед, прямо к ней. Ее Гай, сильный, высокий, у которого теперь были белые как снег, волосы, а улыбка… прежняя, самая родная, самая лучшая, ласковая и любимая. И Акрисия… полетела. Даже не она, теперешняя, а та, золотоволосая юная девочка, которая так мечтала стать его женой. Она так хотела любить его, ждать его из походов, рожать ему детей – мальчиков и девочек, и, главное, всегда, всегда быть рядом… Но кто-то разбил ее мечту, растоптал, заставил плакать сердце, страдать, из-за чего? Из-за того, что он римлянин, а она из рассенов …
Акрисия не поняла как, но губы сами сказали:
-Я согласна.
Гай подошел и теплой, большой ладонью накрыл тонкие пальцы ее руки.
-Я даю согласие на этот брак, - произнес царь, но ни Акрисия, ни Гай, уже не слышали его слов. Они, держась за руки, повернулись спиной к трону и пошли со двора.
«Так не принято, - подумал царь, - Они ушли, даже не дослушав меня…». И все- же, вопреки их уходу, чувство радости наполнило его. Царь Вейи, улыбнувшись, смотрел вслед двум пожилым людям: крепкому широкоплечему старику и хрупкой седовласой женщине, которые уходили с царского двора, держась за руки…
-Гай, я такая старая. Зачем тебе такая жена? – пройдя уже несколько улиц, опомнившись, спросила Акрисия.
-Я тоже не молод, - улыбнулся Гай, - и, потом, знаешь, Акрисия, я так сильно люблю тебя.
Акрисия прижалась головой к крепкому плечу.
-Я тоже люблю тебя, Гай…. Сколько же лет мы потеряли.
-Теперь мы будем вместе, - сказал он и… как раньше, сильно прижал ее голову к своей груди - большой, теплой, родной. А Акрисии показалось, что все поменялось вокруг. Мир … он стал другим, таким как в детстве, любящим, светлым, добрым. Она стала моложе и былая красота, пусть чуть-чуть, но вернулась к ней…
-Акрисия, это подарок тебе.
Гай держал в руке золотой браслет, на котором два лебедя прикасались друг к другу кончиками носов. Вырезанная глубокими линиями на золотой пластине богиня Туран пленяла необыкновенной красотой, а маленькие голуби у ее ног были выложены мельчайшими золотыми капельками.
-Ведь это же мой браслет. Тот, который я отдала тогда Сетри… Гай, откуда он у тебя?
-Акрисия, не спрашивай откуда. Я дарю его тебе. Он твой.
-Спасибо.
Они шли по Вейи. Он, бывший командир войска Рима, проведший всю жизнь в сражениях и она, бывшая рабыня, женщина, любившая его всегда. Они так хотели быть вместе, и боги, сжалившись, услышали их молитвы. Пусть у них впереди не так много лет, но эти годы они смогут быть рядом.
А там, в Риме, остался их взрослый сын – царь Сервий Туллий, которым они гордились.
Сервий Туллий.
Шестой царь Рима, правил с 578 по 534 гг. до н.э. Красивая версия, изложенная древними историками, такова: Сервий был сыном знатной женщины Окрсиии* из Корникула и латина Туллия, убитого в бою с римлянами. Окрисия попала в плен к царю Тарквинию, который отдал ее в дар своей жене Танаквиль. Уже в плену у Окрисии рождается сын, получивший имя Сервий (servus - раб). Однажды Сервий уснул днем, а проходившая мимо Танаквиль, увидела вокруг головы мальчика пламя, которое погасло только после того, как к нему подошла его мать. Танаквиль расценила это как знак могущества Сервия, и с тех пор мальчик стал обучаться вместе с царским сыном.
В юности Сервий Туллий проявил себя в боях с тирренцами и сабинами, потом был назначен командиром войска и после того, как был убит царь Рима Тарквиний, его избирают царем Рима.
Так древние историки переплели вымысел и действительность, и мы бы скорее всего поверили в эту сказочную историю, если бы не одно но. В 1851 году в этрусской гробнице под Вульчи была найдена интересная фреска. На ней изображено сражение, где некто, под именем Мастарна, освобождает своего друга Целлия Вибенну. По древним преданиям Мастарна есть ни кто иной, как Сервий Туллий. Император Клавдий заявлял, что Мастарна был самым верным другом Целлия Вибенны, что он захватил римский холм и назвал его в честь друга - Целлием, и, приняв имя Сервия Туллия, стал править как царь Рима.
Что из этого является вымыслом, а что правдой, как мог сын латина быть изображенным на этрусской фреске, и как произошла передачи власти от Тарквиния Древнего к Сервию, мы, скорее всего, так и не узнаем.
Но доподлинно известно, что Сервий Туллий был самым любимым народом царем. Плебеи считали его своим и очень долго чтили его память. Он дал права равные для всех. Сын рабыни сделал очень многое для облегчения жизни бедных. Он отдал собственные средства за малоимущих граждан Рима (тех, кто был не в состоянии рассчитаться с долгами), чтобы они смогли заплатить всю задолженность и не продавать своих детей в рабство. При Сервии Туллии те из римлян, кто обладали средним и малым достатком, и коих было большинство, воевали в меньшем количестве походов и вносили самый малый налог, а те, кто обладал минимальным имуществом, были полностью освобождены от налога.
Именно он, шестой царь Рима, заложил будущую славу этого города и построил основу для его процветания. Введенная им система цензов сделала римское войско мобильным, хорошо вооруженным, способным выигрывать любые битвы, что в будущем и привело к завоеванию Римом огромных территорий.
По приказу Туллия раз в пять лет осуществлялась перепись граждан Рима и их имущества (ценз), и уже в зависимости от него производилось налогообложение и набор войска.
Всего им было введено пять разрядов. Самым богатым жителям Рима (их имущество оценивалось не менее чем в 100 мин*), которых было меньшинство, выпало воевать в большинстве походов (так как они были разделены на 80 центурий) и вносить большее количество налогов. Далее, шел второй разряд – (цена имущества до 10000 драхм*) и они были распределены в 20 центурий, третий разряд (ценз до 7500 драхм) составлял 20 центурий, четвертый (до 25 мин) также составлял 20 центурий, а пятый (имущество от 12.5 мин до 25 мин) Туллий распределил в 30 центурий. В шестой входили те, кто имел имущества менее 12.5 мин, и они были самыми многочисленными - их Сервий освободил от военной службы и от необходимости платить налоги.
Каждому разряду полагалось свое вооружение - лучше всего были вооружены воины первого разряда.
Также было еще четыре центурии, не имеющие никакого вооружения: оружейники, плотники, трубачи, горнисты, и еще 18 центурий всадников, набранных из тех, кто знатен по рождению.
Такое деление, введенное Сервием Туллием, позволило объединить в одном войске патрициев, с прежде бесправными плебеями, быстро собирать большое войско и держать его в постоянной готовности. Во главе каждой центурии стоял центурион.
Всякий раз, когда надо было принять то или иное решение, Туллий собирал народное собрание по центуриям (каждая центурия имела свой голос).
Сервий присоединил к городу два холма и поделил эту территорию среди бездомных римлян, чтобы они могли построить там свои жилища. Он велел разделить весь город на 4 трибы по территориальному признаку (ранее было 3 трибы по племенному признаку). Теперь трибы носили названия холмов, на которых жили римляне: Палатинская, Субуранская, Коллинская и Эсквилинская. Именно при Сервии вокруг семи холмов началось сооружение городской стены. Туллий разрешил отпущенным на волю рабам, по их желанию, приобщиться к правам в Риме наравне с его гражданами.
Царь, любимый и боготворимый народом, правил Римом 44 года и был убит… собственной дочерью.