Глава 7
В Усть-Кут Фёдор Александрович прибыл семнадцатого мая. Над посвежевшим за время демократии городом – фабрика и два завода глухо стояли и не коптили небо всякой дрянью – гуляло высокое весеннее солнце позднего утра. Вдали бугрилась тайга, скрывая своей вечнозелёной синевой изгибы Лены. Станция была почти пуста и блестела образцовой железнодорожной чистотой.
Калабухов спрыгнул с подножки классного вагона на перрон старенького вокзала и не спеша направился в сторону привокзальной площади, намереваясь воспользоваться услугами городского общественного транспорта. Когда он достиг ближнего угла станционного здания, скорый тронулся и Фёдор Александрович невольно обернулся и замер, провожая взглядом свой вагон; за последние двадцать лет он так отвык от нормальных домашних тепла и уюта, что испытал мимолётную грусть расставания с симпатичным домиком на колёсах.
Фёдор Александрович расслабленно вздохнул, кинул затуманенный взор в сторону далёкого Полярного круга, и чуть было не прослезился, рисуя в воображении старинный родной сруб-пятистенок и старушку маму. Однако не успел, потому что из состояния лёгкой эйфории его вывел грубый и противный голос одновременно.
- Ну, чё раззявился?
Фёдор Александрович вздрогнул, слегка обернулся и увидел железнодорожного мента в современном прикиде и с новомодным дубьём под мышкой. Мент был невысоким, сухим, голодным и злым.
- Я – чё? Я – ничё…
Бывший зек непозволительно растерялся, а мент, душа собачья, моментально «пронюхал» состояние клиента: его глазки жадно блеснули, и он поехал дальше.
- Я те дам – ничё! А ну, покажь документы!
Фёдор Александрович похолодел. Он знал о новых порядках и беспределе на воле. Поэтому, оказавшись в непривычной среде, старался держаться так, чтобы не привлекать к себе внимания. Особенно милицейских. Но как тут не обратишь, когда всех сошедших на перрон пассажиров он один, да две совершенно подержанные бабки, воспользовавшиеся скорым на два перегона в виду отсутствия электропоездов и прочего гужевого транспорта. В общем, Калабухов сначала струхнул, потом взял себя в руки и оценивающе посмотрел на мента.
«Сейчас увидит справку об освобождении, позарится на мой богатый прикид, предложит прогуляться в отделение, там под любым предлогом начнут шмонать, найдут Арсеновские баки и – привет маме!»
Мысль пришла и ушла, а Фёдор Александрович остался стоять напротив плюгавого стража железнодорожной демократической законности.
- Документы? Пожалуйста, - процедил он и отдал менту бумажник, где лежали пять штук деревом и справка об освобождении.
- Та-эк, ага, вон оно, что, значитца, - загнусил мент, озлобляясь при виде не то справки, не то сотенных корешков ещё больше, - с возвращеньицем, то есть… Однако шикарно выглядишь.
«На чём и припух», - мысленно укорил себя бывший зек, а вслух возразил голосом поелико дружелюбным:
- Слышь, начальник, зря ты меня кантуешь. Еду я чисто, на неприятности не нарываюсь и даже ханку с чифирем не употребляю.
- Чисто, говоришь? – продолжил крыситься плюгавый. – А капусту где срубил?
Он ткнул пальцем в вожделенные купюры.
- Из общака взял, - объяснил Калабухов, и посмотрел на мента так, как смотрел на лагерных урок: холодная жуть через зловещий прищур многоопытных глаз. Однако нервы у мусора оказались не из хилых. Он сунул бумажник себе в карман и злорадно скомандовал:
- А ну, руки за спину и вперёд марш!
Калабухов даже не дёрнулся и спокойно сказал:
- У меня пресс – пять штук. Если начнёте бомбить всем отделением, а потом делить по званиям – тебе и сотни не достанется. Так что давай разойдёмся с глазу на глаз.
- Ну? – навострил уши младший демократический братан Путина и Гайдара.
- Бери полкуска и мы в разгоне.
- Чё-та ты больна щедрай, - по-базарному запел мент, - нет, точно кого-то обул в дороге…
- Ну, ты не борзей, ладно? – построжал Калабухов. – Дают – бери и отваливай. А я спешу: мне в аэропорт надо.
Столь сложный путь через Усть-Кут поездом, а не самолётом до Якутска, Фёдор Александрович выбрал не в силу каких-то специальных стратегических замыслов, а потому, что здесь жил ещё один его должник, землячок Тяма. По-граждански Тяму звали Хотямов Егор Лукич. Он откинулся двумя годами раньше окончания основного срока Калабухова. Тяма очень сильно увлекался секой, и однажды, позарившись на крупный банк, поставил на него свою жизнь. И проиграл её. Но так как жить ему очень хотелось, а деньги на воле он таки заныкал перед посадкой немалые, то и нанял Тяма Федьку Каблука за пять зелёных штук. И однажды в пересменку, под покровом мрачных лагерных сумерек, когда вертухаев морит сон, замочил Федька Каблук счастливого приобретателя никчёмной Тяминой жизни. И теперь законно желал получить расчёт плюс причитающиеся ему за срок давности проценты.
Бизнесмен Хотямов жил в живописном месте на берегу Лены в собственном доме. Занимался он приёмом цветных металлов, не брезговал пушниной, спекулировал рыбой. В общем, процветал. Недавно, правда, центральные власти попытались наехать на бизнес в части приёма и перепродажи цветных металлов, но где центр – где провинция. И продолжали тащить в Тямину приёмку местные алкаши и прочие бедолаги латунные снарядные гильзы, алюминиевые провода, медные потроха силовых распределительных щитов и даже чугунные рельсы. А Тяма присовокупил к штату нахлебников ещё одного дармоеда из местной администрации, поставленного для надзора за анархией в сфере купли-продажи цветных и чёрных металлов, но его содержание вычел из графы финансовой поддержки церкви и прочей благодати. Сократил, то есть, расходы на местную свечную кооперацию, на дары сотрудникам окружной епархии, и на пьянки-гулянки с монахами из соседнего монастыря и голыми учёными девицами из городского культурно-просветительского колледжа.
За этими делами Егор Кузьмич начисто позабыл о Федьке Каблуке. И, когда увидел из окна своего дома пришельца из далёкого лагерного прошлого, сильно растерялся и хотел, было, звать милицию. Но потом вспомнил, как Федька стал палачом в зоне, и передумал.
Фёдор Александрович Калабухов пришёл в лагерь «голым» и без связей с криминалитетом. И первое время его сильно доставали печники-бакланы. Но вскоре терпение новичка иссякло, и он, выбрав однажды момент, когда вертухай сектора промзоны отвлёкся на какую-то ерунду, кинул одного наиболее злостного приставалу в пропарочную камеру. Да таково знатно угадал, что печник оказался под полуторатонной плитой, опускаемой в это время в камеру. В ту же смену Федька завалил ещё одного приставалу, сбросив его с эстакады на заранее «обнажённую» стойку перил нижнего производственного яруса. Свежих жмуриков списали по статье «несчастный случай на производстве», а Федька сильно приподнялся в авторитете. И скоро стал за хорошие комиссионные охранять бывших крупных (до пятидесяти тысяч рублей) расхитителей бывшей социалистической собственности. Потом Федька завалил ещё пятерых клиентов, но всегда выходил сухим из воды, иначе припаяли бы Каблуку статью за грубые нарушения режима и по совокупности с прошлыми грехами вывели бы в расход. Но не вывели, и теперь Федька, бык лагерный, – вот он – жмёт звонок на калитке ворот, за которыми в четырёхэтажной избушке проживает преуспевающий российский бизнесмен Хотямов.
«Вот сука», - подумал бизнесмен Хотямов, злобно разглядывая бывшего однолагерника. А тот продолжал тыркать кнопку звонка, недружелюбно зыркая по сторонам: на зелёные берега Лены, холодную весеннюю воду и домики корешей Усть-Кутского предпринимателя – прокурора, начальника налоговой полиции, хозяина государственного отделения «Золотоприёмки», военного комиссара и директора вышеупомянутого просветительского колледжа.
- Припёрся, сучара, - озвучил мысль Егор Лукич и отлепился от бинокля, с помощью которого разглядывал «дорогого» гостя через окошко на третьем этаже.
Как большинство богатых россиян, Егор Лукич отличался скрупулёзной жадностью (выходы в столице и за кордоном не в счёт) и непоколебимой расчётливостью. Жалея средства и зная, что в родном Усть-Куте его не тронет ни одна собака, Егор Лукич не держал ни слуг, ни охраны. По хозяйству у него с раннего утра до поздней ночи крутилась всего одна – в силу экономии переводимого харча – бедная родственница, охрану осуществляли местные менты. При этом – из-за провинциальной политики цен и нравов – обходились ему дёшево. Другими словами, открывать калитку Егору Лукичу пришлось самому.
- Какая радостная встреча! – кудахтал бизнесмен Хотямов, высовываясь из-за калиточки. – Какие люди!
Он совался то обнять Каблука, то потискать двумя мягкими ладошками руку пришельца. Причём делал это так натурально, что ему позавидовал бы сам Михалков, справляющийся с ролями каких-то дегенеративных полусуперменов.
- Почему так долго не открывал? – грубо спросил Калабухов.
- В окошко тебя разглядывал, в окошко. И не признал тебя сначала в цивильной робе. Однако с лица ты не изменился. И фигуру сохранил…
- А чё ж мне её не сохранить? – огрызнулся Фёдор Александрович. - Я, чай, не с курорта. Короче: некогда мне с тобой фуфлом переталкиваться. Гони бабки и полный расход.
Тяму Калабухов не любил. И не доверял ему. Поэтому по дороге к бывшему однолагернику заскочил на местный рынок, потолкался там минут сорок и вскоре отварился финкой и обрезом двенадцатой тулки. К тулке прилагалась горсть патронов с картечью. Два Фёдор Александрович вставил в стволы, а обрез положил в чемодан. Финку же в кожаном чехле сунул за носок, а поверх носка намотал кусок скотча.
- Конечно, конечно, - запел бизнесмен и повёл «приятеля» сначала во двор, потом – в дом. Они с прибывшим поднялись на второй этаж, и там Егор Лукич, страдая от жадности, злобы и страха одновременно, отслюнил «приятелю» семь штук зеленью. Затем пригласил посидеть за встречу.
- Некогда мне с тобой сидеть, - недружелюбно буркнул Фёдор Александрович, - да и неохота. Палёных нет? – он потряс пачкой денег.
- Обижаешь! – всплеснул ненатруженными ручками Тяма.
- Тогда прощай. Провожать меня не надо: дорогу сам найду…
Когда однолагерник вышел из дома, господин Хотямов подбежал к телефону и набрал известный ему номер. Через двадцать секунд в трубке послышался сочный бас:
- Да?
- Сыч, родной, хорошо, что ты на месте, - зачастил господин Хотямов. – Сейчас мимо твоего дома пройдёт фрайер с жёлтым чемоданом. Фрайер недавно спрыгнул с нар. У него семь штук зелёных. Сделай фрайера и две – твои.
- Стану я делать незнакомого фрайера за две штуки, - заартачился Сыч, бывший советский уголовник, ныне один из столпов демократического Усть-Кутского общества. Жил Сыч на окраине элитного посёлка, занимался игорным делом и проституцией. В общем, был уважаемым в округе человеком, но не таким, как прокурор или военный комиссар. Вот и жил на окраине. Однако именно благодаря такому месту проживания мог ещё несколько минут после звонка ещё одного уважаемого человека ждать заказываемого клиента. Каковой клиент мог прийти в посёлок и выйти из него одной дорогой. И обязательно мимо дома господина Сыча.
- А долг?! – взвился Тяма. – Забыл, как у прокурора бурили? Ты мне уже вторую неделю штуку должен. Гляди, включу счётчик!
- Совсем забыл, - прикинулся дураком Сыч. – Ладно, оформим мы твоего фрайера в лучшем виде. Подгоним ему в виде живца девочку и…
- А вот подробности мне ни к чему! – огрызнулся господин Хотямов и бросил трубку.
«Легко я с ним размотался, однако», - подумал Фёдор Александрович, выходя на окраинный незастроенный простор Усть-Кута. Прогулялся по дороге до первого жилого массива и машинально отметил, что за всё время пути его обогнала только одна иномарка.
О лёгкости, с какой с ним рассчитался прохвост Хотямов, Калабухов думал не зря. Во-первых, он хорошо знал гандона Тяму. Во-вторых, Фёдор Александрович не вчера свалился на сибирскую землю, где ещё при царе-батюшке людей резали за красненькую или небольшой мешочек золотого песка. Сейчас, правда, времена сильно изменились, и за десять рублей тебя никто резать не станет. Однако за сто долларов на здоровье любого неосторожного гражданина мог посягнуть любой местный здоровяк, окажись вдруг такой гражданин с глазу на глаз с данным здоровяком в тихом месте. Не говоря уже о целых пятнадцати тысячах.
Расслабляться, в общем, не стоило.
Фёдор Александрович углубился в жилой массив. Данный массив состоял сплошь из деревянных храмин самого разнообразного цвета – от натуральной черноты состарившегося дерева до пёстреньких тонов новомодного сайдинга, налепленного поверх «исторических» поверхностей покосившихся от старости «особняков». Массив этот образовался ещё задолго до возникновения в Усть-Куте советской власти, он пережил несколько пожаров, электрификацию и радиофикацию, но ни канализацией, ни водопроводом, ни центральным отоплением обзавестись не успел. И всё потому, что советская власть в своё время стремилась в первую очередь помочь своим корявым международным отношениям, и лишь в пятую (после космоса, военной доктрины и затрат на идеологию) – гражданам собственной страны в виде каких-никаких удобств вместо единоличных выгребных ям на задах огородов.
Однако ни убожество вперемешку с современной пестротой свежеотремонтированных раритетов, ни мысли общественно-политического свойства не трогали путешествующего почти по дерьму недавнего выпускника закрытого учреждения. Он шёл себе и шёл, прикидывая поймать какую-нибудь тачку до аэропорта, откуда в 14.30 по местному времени отправлялся борт в Якутск.
«А вот, кажется, и частник», - подумал Фёдор Александрович, замедлил ход и махнул рукой приближающейся к нему сзади иномарке. Но иномарка просквозила дальше, затем резко – в двадцати метрах от путника – тормознула и из неё вывалилась расхристанная девица.
- Чё пихаешься, козёл?! – заверещала девица. – Гони ещё стольник! Чё я, минет даром делала?!
- Вали отсюда, а то башку оторву, - пообещал невидимый голос из тачки и она, прыгнув с места, умчалась вперёд
- Козёл, сволочь, жлоб вонючий! – занудила девица, поправляя туалет и вытирая лицо рукавом кофточки. – Чтоб у тебя хрен отвалился!
Калабухов, наблюдая сцену из современной российской действительности, слегка остолбенел. Сказывались двадцать лет воздержания и накопленное за вышеупомянутый период мужское здоровье. Он тотчас забыл о рейсе в 14.30., жадном Тяме, способном посадить на хвост своим семи штукам наёмного киллера, и деревянными ногами подканал к путане.
- Ну, чё уставился? – наехала на Калабухова девица, когда он приблизился к ней вплотную и стал жадно пожирать её глазами.
- Почём ходишь? – хрипло спросил он.
- Штука – сутки, - подобрела девица.
«Что, зеленью?» - чуть не брякнул Калабухов, но вовремя опомнился.
- Если хочешь по-быстрому, то можно в переулке за двести, - занервничала девица, по-своему поняв буксующего клиента.
«Заметут, на хрен», - подумал Калабухов.
- Вместе с минетом! – продолжила уговаривать девица.
- Да, нет, мне лучше на хате, - наконец, разродился Калабухов.
- Так пошли на хату! – вцепилась в клиента девица. – Заскочим в лавку, возьмём чего-нибудь под это дело и – айда!
- Заскочим, - не стал артачиться бывший зек, совершенно утрачивая нюх и прочую осторожность.
Девкина хата находилась на южной окраине Усть-Кута. Это был покосившийся от времени и недосмотра деревянный домишко посередине захламленного пустыря. Весь домик был занят русской печью и трёхспальной кроватью подле неё. В ногах кровати стоял холодильник, старенький «ЗИЛ», на холодильнике стоял «эротический» неоновый светильник под канделябр на три свечи, в рабочем состоянии мерцающий красными сполохами так, что только любо-дорого.
Девица по-хозяйски разгрузилась в холодильник, включила «канделябр» и стала раздеваться. Калабухов также не набросился на купленные в проходной лавке брашна, но разделся вслед за девицей, и, рыча от вожделении, принялся от души её окучивать. Девица выла то ли от избытка нерастраченного артистического таланта, то ли натурально, а клиент не слезал с неё минут сорок кряду. Потом они таки перекусили, попили пива и снова занялись, мягко говоря, любовью. И так до тех пор, пока за немытыми окнами публичной избушки не стало смеркаться. К тому времени Калабухов рассчитался с Усть-Кутской путаной, присовокупив пятьсот за анальный секс плюс съеденные брашна, предусмотренные экономичной девицей на будущее. К тому же времени девица перестала артистически (или натурально) завывать под Калабуховым и, когда он занялся с ней то ли девятым, то ли десятым по счёту актом, она вульгарно под ним заснула. Но истомившемуся от вынужденного двадцатилетнего воздержания Калабухову это было по барабану, и он был готов иметь девицу не переставая в любом виде до окончания срока аренды – до 12.40. завтрашнего дня – если бы в 19.50 дня сегодняшнего его не насторожил дребезжащий звук приближающейся к публичной избе какой-то не очень свежей легковухи.
«Эге!», - подумал облегчённый от тяжких дум на тему сексуальной неудовлетворённости Калабухов, соскочил с девицы и, прежде чем одеться, припутал её простынями к кровати. Девица не сопротивлялась и только всхрапывала.
Минуты две Фёдор Александрович сидел на кровати и только тогда, когда тачка перестала дребезжать где-то в недалёких окрестностях публичной избы, стал одеваться. Затем он раскрыл чемодан, достал оттуда обрез, синий комбез и тёмно-серую мастерку. Обрез Калабухов зарядил патронами с картечью, а комбез с мастеркой накинул поверх светлой пары. Потом он взвёл курки на обрезе, взял обрез в правую руку, чемодан – в другую, и погнал на выход.
«И угораздило меня купить жёлтый чемодан», - с неудовольствием подумал бывший зек, вышел в тёмные сени и попал в чьи-то железные объятия. Некто взял Калабухова в жёсткий клинч левой рукой и коротко взмахнул правой, чтобы вогнать нож в сердце жертвы без лишних со стороны жертвы телодвижений. Но Фёдор Александрович выказал отменную реакцию: он отпустил чемодан, перехватил обрез левой рукой и сунул стволы в пах нападавшему, одновременно нажав спуск. Вместе с тем Калабухов стал валиться навзничь и избежал проникающего удара ножом, едва поцарапав о него рёбра.
«Кто это такой? – недоумённо подумал Калабухов, отпихивая обмякшее тело нападавшего и поднимая чемодан. – Ведь если за мной приехали на машине, то он бы ещё ползал на подходе к дому…»
Бывший зек осторожно вышел из сеней через задние двери во внутренний двор, образованный хозяйственными постройками, обогнул избу и высунулся из-за её угла. Прямо перед ним, метрах в тридцати, на фоне морозного ясного неба замаячили две фигуры, перебегающие пустырь в том месте, где он слегка бугрился.
«Хорошо идут», - одобрил Калабухов, сломал стволы и заменил ещё горячую пустую гильзу новым патроном. Затем Фёдор Александрович бесшумно взвёл курок и услышал голоса приближающихся людей.
- Кто стрелял, Мохнатый?
- Неужто Верка, сука?
- А чё? Поди, решила сама заработать штуку зеленью, падла…
«Вот те раз!» - мысленно ахнул Калабухов и резко вспотел, вспомнив, что данная Верка могла пришить клиента за время его сегодняшней длительной расслабухи раз двадцать, не меньше. Затем Фёдор Александрович нервно вытер рукавом мастерки пот со лба и, когда ходоки достаточно приблизились к избушке, вышел из-за угла.
- Ну, здрасьте, товарищи, - поприветствовал неумелых местных киллеров бывший зек и почти в упор разрядил в них стволы. Окрестная тишина тотчас взорвалась собачьим брёхом, а некто из Веркиных соседей истошно завопил со своего подворья:
- ****ный секвестр бюджета! Ишо одиннадцати нету, а они уже стреляють! Вот я когда-нибудь спалю эту Веркину ****хату!
«Что это ещё за секвестр?» – машинально подумал Калабухов, оперативно шмоная свежих покойников. С одного Фёдор Александрович снял куртку, рядом с другим подобрал пистолет. Затем Калабухов сунул обрез в чемодан, чемодан накрыл курткой и поспешил туда, где по его предположению должна была стоять машина, на которой приехали по его душу. Он перелез через редкую изгородь, миновал ещё один пустырь и вышел на дорогу, где с притушенными фарами тарахтел на холостых оборотах УАЗ-469.
- Мохнатый, ты? - окликнул Калабухова водила УАЗа.
- Я, - сказал Калабухов. И, не успел водила, перекуривающий возле капота кормильца, разглядеть обман, как бывший зек сократил расстояние между ними до оптимального и хорошо поставленным ударом основанием рукояти пистолета чуть выше виска вырубил водилу. Затем бывший зек обшмонал жертву обмана, не нашёл на ней никакого оружия и, слегка поднатужившись, засунул жертву в УАЗ, на водительское место. А когда водила очнулся, Калабухов, буднично расположившись на месте старшого, приказал:
- Поезжай в Лесное. Высадишь, где велю.
- А потом ты меня пришьёшь, - заныл водила.
- Нужен ты мне. Привяжу к седушке и – всего делов.
- Врё-ошь.
- Поехал. А то, гляди, начну из тебя требуху доставать.
Водила послушно снялся с ручника и покатил в Лесное.
«В Лесном есть станция спасателей МЧС, - вспомнил Калабухов подслушанный на базаре разговор двух служилых людей, - работает станция круглосуточно. Найму какую-нибудь бадью за триста баков и рвану в Киренск вверх по Лене. А оттуда в Якутск…»
к следующей главе
1 Автор знает, что такое гужевой транспорт, поэтому просит критиков заткнуться и не говорить «Ага!»
2 Ханка – спиртное, чифирь – очень крепкий чай
3 Карточная примитивная игра, упрощённый вариант покера
4 Вертухай – охранник (арго)
5 Было дело – выходил такой указ, якобы ограничивающий беспредел в части приёма цветных металлов, однако что из этого вышло, ныне известно любому, покупающему обыкновенную чугунную плиту на печь за полторы тысячи рублей
6 Печник – гомосексуалист (чисто русское арго), баклан – злостный хулиган
7 Специальное приспособление на железно-бетонных предприятиях для придания лучшей прочности готовым изделиям
8 Имеется в виду Тульское охотничье ружьё двенадцатого калибра
9 Играли в буру – карточная блатная игра, как раз для новых российских прокуроров, судей и прочих приставов с исполнителями
10 При советской власти автор жил за бывшим и теперешним кордоном: на Украине, в Венгрии, в Белоруссии и в Закавказье. После распада СССР автор переехал на свою историческую родину – Россию – и поразился: как же бездарно советские россияне использовали отпущенные им советской властью семьдесят лет. А когда поближе познакомился со своими историческими земляками, радостно просравшими советскую власть, понял, что виной их дерьмового прозябания в самой богатой стране мира не какая-то власть, а сами люди
11 В описываемые времена провинциальные проститутки стоили много дешевле столичных
12 Неон, вопреки расхожему мнению, светится не голубым, а красным светом. Вот аргон горит синим пламенем