Довольно странно устроена человеческая память. Порой не удаётся вспомнить имена и фамилии довольно близких людей, с которыми учился или работал не один год. Начисто выветриваются, казалось бы, важные события жизни. А с другой стороны вдруг чётко всплывают малозначительные события далёкого детства. Вот одно из них.
Как-то зимой с дружком пошли в кинотеатр. Даже запомнилось название фильма - «Остров сокровищ». В тот день стоял жуткий мороз. Градусов тридцать ниже нуля. Это обстоятельство нас не смутило. Довольно долго стояли на улице в очереди за билетами. Потом гуляли в ожидании начала сеанса. Вообще-то, у меня на голове была тёплая меховая шапка-ушанка, но почему-то именно в тот вечер наушники я не опустил.
Не помню, сколько времени мы провели на морозе. Когда, наконец, уселся в кресло тёплого кинозала, уши мои вдруг нестерпимо заболели. Я всё время ощупывал их. Чувствовал, как они быстро раздуваются, увеличиваясь в объёме. Боль была настолько острой, что не мог даже следить за тем, что происходит на экране. Этот замечательный фильм в тот раз мне никакого удовольствия не доставил. Весь сеанс ёрзал в кресле. С невероятным трудом дождался конца фильма.
Включили свет. Приятель, увидев на месте моих ушей огромные пунцовые лопухи, стал хохотать. Выглядел я, вероятно, и в самом деле, довольно смешно. Но не в этом была проблема. Мороз к вечеру усилился. Я попытался упрятать в шапку свои уши, раздувшиеся до размера слоновьих. Однако из-за страшной боли быстро осознал тщетность своих попыток.
Тут требовался головной убор намного больший моей ушанки. Выход мы всё-таки нашли. Нахлобучил шапку на самую макушку, а поверх повязал шарф. Поднял воротник пальто и принял вид пленного немца образца зимы 1941года. Прикрывая уши руками, приплёлся домой. В таком виде и предстал пред своей домашними.
По-настоящему меня пожалела, естественно, только мама. Брат сказал, вроде того, что свежеморожеными ушами в эту зиму никого не удивишь. Такое его поведение меня не очень расстроило. Я, вообще-то, рассчитывал на сочувствие отца. Он был единственным членом нашей семьи, который, как и я, познал муки обморожения.
Сучилось это довольно давно, ещё в финскую кампанию 1940 года. Отец тогда сполна испытал на себе всю тяжесть последствий этого негативного воздействия природы. Мне казалось, что кто-кто, а уж товарищ по несчастью наверняка поймёт мою боль, и выразит искреннее соболезнование.
Однако ошибся. Когда вошёл в комнату, отец был чем-то занят. Он бегло глянул на мои пунцовые уши. Никакого особого сострадания в его глазах я не заметил. Скорее, наоборот. Они были весёлыми. Каких-то слов сочувствия тоже не прозвучало. Отец высказался в чисто философском плане. Сказал чо-то вроде того, что шапку-ушанку для того и придумали, чтобы спасать уши от мороза, и в моём возрасте уже надо хорошо уметь пользоваться этим нехитрым головным убором.
Соседка принесла кроличьего жира, которым смазали мои полыхающие уши. В ту ночь я практически не спал. Любое прикосновение моих разбухших кренделей к подушке причиняло жуткую боль. Назавтра в школу не пошёл. В поликлинике мне наложили на уши марлевые повязки и забинтовали почти всю голову. Со стороны можно было подумать, что мне, как минимум, проломили череп.
Когда через пару дней вернулся в школу, на какое-то время привлёк внимание класса. Не могу сказать, что это доставляло удовольствие. Но некоторые выгоды из такого моего плачевного вида извлечь смог. Дело в том, что из-за повязки на ушах я стал слышать несколько хуже. Впрочем, не настолько, чтобы это мешало общению с одноклассниками. А вот учителям я изображал полнейшую глухоту. Не уверен, что они поверили, но вызывать к доске меня стали значительно реже. Я смог малость расслабиться.
Примерно через неделю повязку сняли. Все привилегии разом исчезли. Осталась только болезненная чувствительность ушей даже к небольшому морозцу. По этой причине зимой в Минске я опускал наушники своей шапки одним из первых. К счастью, вплоть до отъезда в Израиль уже больше ничего не обмораживал. Ну, а на Земле обетованной и вовсе даже шапку перестал носить.