Глава 2
Одиннадцатого утром Фомин пришёл в Казарменный и, не обратив внимания на скопление иномарок в старинном московском дворике, направился в свой подвал. Однако в подвал ему войти не дали: дорогу бывшему учителю географии перегородили два характерных щетинистых брюнета борцовской комплекции, с характерными носами и уверенными повадками. На их плоских головах просвечивали ранние, не по годам, тонзуры.
- Куда? – гортанно поинтересовался один.
- На работу, - пожал плечами Фомин.
- Кончилься твой работа, - совсем уже на характерном «сленге» выдал второй.
«Понятно», - подумал Сергей Борисович, закурил и отошёл в сторонку. В это время из подвала вылез хозяин предприятия, господин Гансйорг Хейнкель. Его сопровождали ещё два характерных брюнета, постарше первых, тех, что встретили Фомина. Гансйорг растерянно озирался на брюнетов и пытался с ними беседовать. Но беседа клеилась плохо: то ли оппоненты одинаково хреново владели русским, усугубляя качество «языкознания» каждый своим, отличным друг от друга произношением, то ли по каким другим причинам. А следом за ними появились ещё два брюнета, снова молодых и крепких. Молодёжь выносила Вадика, а морды все трое имели донельзя живописные.
«Понятно», - повторил давешнюю мысль бывший учитель географии и сделал глубокую затяжку.
- Ви не имейт прав! – нудил господин Хейнкль, выползая во дворик. – Я буду жалобиться!
- Чего? – переспросил один из сопровождающих немца брюнетов.
- Он будет жаловаться, - подал реплику со своего места Сергей Борисович.
- А! Пусть жалуется, ми живём в правовой государств…
И, не успел старшой брюнет развить тему про правовое государство, в котором он якобы жил, Вадик вырвался из объятий своих носильщиков и двумя почти одновременными ударами – рукой и ногой – вогнал их обратно в подвал. На сей демарш контуженного охранника, теперь, наверно, бывшего, чутко отреагировал один из тех, кто встречал Фомина. Он стремительно наехал на Вадика и дал ему в шею электрошоком. Вадик увял на бордюре, а старшой брюнет одобрительно покивал головой и молвил:
- Хороший пацан. Поговори с ним насчёт работ, Гиви.
- Доброе утро, господин Хейнкель! – по-немецки приветствовал хозяина Фомин и помахал ему, привлекая к себе внимание, рукой.
- Доброе? – по-немецки же удивился Гансйорг. – Нас выгоняют. Причём немедленно. Мне даже не позволили провести инвентаризацию имущества. Мне также не разрешают взять из архива те документы, которые вы для меня подготовили.
- Что он говорит? – поинтересовался старшой.
Фомин популярно объяснил претензии немца, а чтобы было ещё понятней, применил характерную в общении с брюнетами жестикуляцию.
- Переведи, что ми не в банке, - веско возразил старшой, - не надо никакой инвентаризации, никто его вещи не тронет. И с документами тоже разберёмся.
Сергей Борисович перевёл, но, чтобы не путать немца, про банк опустил.
- Как они будут разбираться с моими документами? – заволновался господин Хейнкель. – И почему они не указывают сроки?
- Какие там сроки! – отмахнулся Фомин и проявил собственный интерес: - Послушайте, любезнейший! Но мне-то мои канцпринадлежности и кое-какое личное барахло забрать можно?
- Можно, - смилостивился старшой. – Гиви, проводи товарища.
Фомин под присмотром многофункционального Гиви спустился в подвал и принялся не спеша собирать вещички.
«Как бы мне спереть давешнюю очень интересную папку, - прикидывал он, складывая в поместительную сумку ручки, карандаши, маркеры. – Чёрт бы побрал этого скандинавского громилу по имени Гиви, чистый цепной пёс…»
Сергей Борисович заботливо завернул личные тапочки в казённый халат, не побрезговал присовокупить к своим вещам архивную чугунную пепельницу в виде Ленина на броневике, а затем, бросив взгляд исподтишка на Гиви, который никак не отреагировал ни на халат, ни на пепельницу, принялся собирать вскрытые пачки с бумагой для ксерокса и принтера. Для бумаги он приготовил большой продуктовый пакет, притараненный Вадиком накануне, и, когда Гиви наконец-то отвлёкся на крысиную возню в дальнем углу архивного подвала, Фомин движением фокусника сунул в пакет папку с начальным регистром «М-1288».
- Я вас подвозить нах хаус, - предложил немец, когда оба, наниматель и бывший эксперт покинули двор. Вадик, окружённый дружелюбной группой небритых носорогов, остался, чтобы выслушать заманчивое предложение на предмет смены работодателей.
- Говорите, пожалуйста, по-немецки, - попросил Фомин, усаживаясь рядом с Гансйоргом в его чистенький «Опель».
- Найн, найн, - энергично возразил немец, тронул свою телегу с места и объяснил: - я хотеть учить русский язык на живой пример.
- Ну-ну, - не стал спорить Фомин.
- Как вы думайт, - спросил Хейнкель, - как можно воевать ваш мафия?
- Наш мафия воевать бесполезно до тех пор, пока страной правят её паханы и подельники. Фатер унд камерад. Ферштейн? А в чём, собственно, дело?
- Они приносить постановление суда. Я теперь не являйтс собственник мой помещений. Я ничего не понимайт. Ведь ситуаций должен меняйтс лучший сторон: страна руководит новый канцлер, прогрессивный человек, который доверяйт ваш народ.
- Наш народ доверяйт кому угодно. Мавроди, например. Или госпоже Соловьёвой. Поэтому вам ничего не нужно понимайт. Тем более что есть постановление суда, каким бы оригинальным оно не выглядело. Кстати, что в нём?
- Вас?
Сергей Борисович повторил вопрос по-немецки.
- А, йа! – встряхнулся поникший, было немец, и продолжил косно-русскоязычные упражнения: - Мы должен покинуть наш помещений в момент получений постановлений суда. В сорок восемь часов на, э, урегулирование взаимных имущественных претензий.
«Ни фига себе!» - удивился Фомин и поинтересовался: - Скажите, постановление написано только по-русски?
- Йа! – с гордостью ответил Гансйорг. – Читать русский я много лучший, чем говорить. Но я опять ничего не понимайт: на какой оснований я должен…
- Какая теперь разница, - перебил немца Сергей Борисович и ни к селу – ни к городу спросил: - Скажите, Гансйорг, во время второй мировой ваш дедушка строил самолёты?
- Найн. Мой дедушка капут под Сталинград.
- Понято. А как быть дальше с нашей работой?
Спрашивал Сергей Борисович с горечью и надеждой. Работать экспертом у немца ему нравилось больше, чем махать метлой на московском рынке для азербайджанского дяди.
- Я платить неустойка, а вы мне давайт тот материал, который есть готов.
«Ничего себе – он мне платить неустойка! – мысленно изумился Фомин. – У нас и слово-то такое не в ходу».
- Неустойка – это хорошо, - слегка переиначил свою мысль бывший учитель географии и продолжил разговор по-немецки. – Однако мне интересно: вы что, всё-таки собираетесь финансировать изыскания в поле на основании сгруппированных мной данных?
Спросив, Сергей Борисович бросил мимолётный взгляд на продуктовый пакет.
- Натюрлих! – горячо ответил обладатель известной фамилии, и с воодушевлением продолжил на родном языке: – Я ознакомился с предварительными выкладками и счёл целесообразным заказать калькуляцию себестоимости горнорудных работ на облюбованном мной участке.
- Иди ты! – по-русски восхитился Фомин и снова перешёл на немецкий: - Подождите хотя бы неделю и не вздумайте заказывать оборудование. И не нужно никакой калькуляции. Заплатите мне неустойку и отдыхайте на своей квартире. А я позвоню вам ровно через неделю. У меня есть лучший план, благодаря осуществлению которого вы можете избежать бесперспективной канители, связанной с горнорудными работами, паспортизацией новой фирмы, коллективным договором с наёмными рабочими, арендой участка у чёрта на рогах и постоянными разборками с ненасытными представителями чёртовой районной администрации.
Сергей Борисович снова посмотрел на пакет и поймал себя на мысли, что если бы не печальный финал его приятного сотрудничества с порядочным немцем, он ни за что бы не затеял предполагаемую авантюру.
- Что есть – лучший? – по-русски переспросил Гансйорг и остановил машину на виду девятиэтажки, где жил бывший учитель географии. Он достал из кейса пачку бумаг, выудил из неё расходный кассовый ордер и стал оформлять полный расчёт. Немец, помимо чужеземной порядочности, страдал ещё и болезненной пунктуальностью.
- Точно пока не знаю сам, но кое-какие намётки имеются, - по-русски ответил Фомин. – В общем, это будет получше ваших намерений влезть в дерьмо отношений с многочисленными российскими посредниками. Короче: за неделю я предприму какие-никакие шаги и обязательно сообщу вам о результатах. Ферштейн?
- Получше, кое-какие, какие-никакие, - недовольно пробурчал немец, отсчитывая деньги. – Вы, русские, не любите точность.
Сергей Борисович нетерпеливо отмахнулся, расписался за получение итоговой суммы в семьсот пятьдесят два доллара и вылез из «Опеля».
Семьсот баков, заработанные за архивный труд, оказались кстати. Сергей Борисович вёл более чем скромный образ жизни, кушал мало, одевался просто, живопись Матисса с яйцами Фаберже не коллекционировал. Поэтому семисот баков ему должно было хватить надолго. Сто долларов он в тот же день обменял на дерево, выдал бабуле двести рублей на ведение хозяйства, и на следующий день после расчёта – 12 мая – отправился в МГРУ, с целью прояснить некоего Олега Романовича Коробко, чьи полные реквизиты Сергей Борисович узнал из неотправленного письма некоего Андрея Степанова некоему Василию. Каковой Коробко являлся начальником учебной экспедиции с Андреем Степановым в её составе.
Прибыв в университет, Фомин подсмотрел расписание занятий и с радостью обнаружил в нём искомого Коробко. Бывший учитель географии дождался окончания пары, взял искомого за пуговицу ветхого пиджачка, представился коллегой и отвёл доцента Коробко в буфет. Там и приступили.
- Вы знаете, коллега, - проблеял господин Корбко, - вообще-то, я не планировал посещение буфета. В этом месяце, во всяком случае…
«Шутник», - мысленно похвалил доцента Фомин. Сам он, в отличие от Коробко, давно не преподавал. Поэтому, наверно, даже в своём простом одеянии выглядел много лучше «коллеги».
- Я угощаю, - великодушно сказал Сергей Борисович и, заглянув в голодные глаза доцента, заказал два кофе и дюжину бутербродов. Выждал, когда «коллега» слопал три, и принялся излагать: - Недавно мне пришлось иметь дело с экспертизой аэрофотосъёмок геологической поверхности в районе бассейна Лены, и я совершенно случайно обнаружил «следы» деятельности учебной экспедиции, которая работала в районе Жиганска в одна тысяча девятьсот восьмидесятом году. Руководили экспедицией вы…
Коробко икнул, выпил кофе, посмотрел на Фомина ясным взором и слопал ещё два бутерброда.
- …В папке с аэрофотосъёмками я нашёл письмо, - продолжил Сергей Борисович и подвинул свой кофе доценту. – Писал некий Андрей Степанов. Письмо в папке оказалось, я полагаю, совершенно случайно. Писал Степанов какому-то Василию. Не знаете таких?
«Коллега» съел ещё два бутерброда, запил их кофе, сыто отвалился на стуле и хитро усмехнулся.
- Раньше, с 1976 по 1991 годы, я регулярно ездил в экспедиции. Как тут упомнить всех практикантов?
- Тысяча девятьсот восьмидесятый, - терпеливо напомнил Фомин. – Тогда ещё Олимпиада в Москве проходила.
- Проходила, - не стал спорить доцент.
- Видите ли, - смешался Сергей Борисович: он вдруг понял, что сыщик из него никакой. Мало, он не составил план мероприятий, он даже не продумал темы возможной беседы. Поэтому пришлось резать правду-матку. – Видите ли, - повторился бывший учитель географии, - меня больше заинтересовало само письмо, а не его респондент с корреспондентом.
- А что в нём?
- Что-то такое о Золотом Идоле.
- Ну-ну?
Сергей Борисович кратко передал содержание письма.
«Ну и мудак же я! – клял он себя во время пересказа последними словами. – Да если там действительно есть золото, на хрена посвящать в тему постороннего человека?»
Однако доцент его быстро успокоил.
- Басни всё это, коллега. И данную экспедицию я прекрасно помню. Когда мы из неё возвращались, на третий день пути следования по Лене утонул студент-практикант, Андрей Степанов. Такое, знаете ли, не забывается…
- Вот те раз! – совсем уже растерялся Сергей Борисович. – Нельзя ли поподробней?
- Можно… Вот только минералочки бы после кофея с бутербродами… И куда это я бумажник задевал…
- Ради Бога, не утруждайтесь!
Рассказывал доцент недолго.
К легенде о Золотом Идоле, которую в тех краях знают от мала до велика, он относился крайне скептически. Хотя и не отрицал существования (впрочем, как и везде на данной территории) мелких залежей золота. И даже в виде так называемых змей, что явилось одной из вспомогательных причин создания легенды. Базовая же предпосылка рождения легенды – по мнению доцента – находилась в сфере фатального постоянства, с каким умирали все, кто находил золото на подведомственной Идолу территории. Хотя сам доцент относил эти смерти на счёт обыкновенных случайностей, неизбежных во время путешествий по совершенно диким, по труднодоступным, а иногда, и совершенно непроходимым местам. Некоторые смерти – опять же, по мнению доцента, - можно было списать на алчность, когда удачливых золотоискателей просто убивали.
«Что это за места такие?» – подумал Сергей Борисович, когда доцент добрался до сложных прилагательных типа «труднодоступные» и «совершенно непроходимые».
Далее Коробко рассказал о практиканте.
Мало, этот мерзавец подгадил доценту своей смертью почти в конце практики, он ещё раньше выкинул фортель: взял, и самовольно отлучился из базового лагеря. И пропадал целый месяц.
- Как это случилось? – заволновался Сергей Борисович.
- Как-как, - с раздражением огрызнулся Коробко и машинально съел остальные бутерброды. – Мы раз в месяц почти всем составом ездили за продуктами. В базовом лагере оставляли двоих. В тот раз из студентов вызвался остаться Степанов. Возвращаемся, а его нет. А работяга на словах передаёт его послание: я, дескать, пошёл на индивидуальное изыскание, если задержусь, прошу не беспокоиться и тревоги не поднимать. Ну, хотя бы в течение месяца...
- Но вы её должны были поднять немедленно? – не то спросил, не то утвердительно сказал Сергей Борисович.
- А вы когда-нибудь возглавляли экспедиции? – ещё больше разозлился доцент.
- Ладно-ладно! Я разве что? – взмахнул руками Фомин. – Что было дальше?
- За неделю до окончания срока учебной экспедиции Степанов вернулся. Ходил важный, как индюк, меня просто игнорировал, а когда мы погрузились на теплоход, стал пьянствовать с работягами. А на третий день пути не стало ни студента, ни одного из рабочих…
- Значит, он всё-таки нашёл золото! – воскликнул Фомин, оглянулся на буфетчицу, слушавшую их с доцентом трёп с разинутым ртом, и перешёл на полушепот. – Скажите, а почему в тех местах не вели промышленной разработки?
- А вы откуда знаете, что не вели?
- Из архива аэрофотосъёмок и пояснительной к ним документации.
- Да, не вели. Район считался резервным. К тому же залежи мелкие, а места даже для техники совершенно непроходимые…
- Но студент прошёл? И золото взял? Или не взял?
- Да взял, взял. Золото, кстати, нашли у второго рабочего. Когда я утром обнаружил пропажу студента с первым рабочим, я попросил капитана дать радио. Второго рабочего, который спал сном праведника на корме, силами команды теплохода взяли под стражу, а в Чергове нас встречала милиция. Нас там прокантовали двое суток, хотя у второго рабочего при обыске сразу нашли сто пятьдесят восемь граммов самородного золота. Он, конечно, заявил, что ничего не помнит, потому что был пьян. Потом стал с грехом пополам давать показания. Студент, дескать, хвалился, будто нашёл три килограмма. И хочет сдать золото в Облприёмку. Что они, дескать, рабочие, то есть, пытались уговорить сдать золото частнику, но студент упёрся, потому что параллельно официальной сдаче хочет сделать заявку на открытие месторождения. Ну, чтобы получить премию. Потом, дескать, началась ссора и… В конце концов, второй рабочий подписал признательное показание, что он совершил непреднамеренное двойное убийство.
- Не может быть! – воскликнул Фомин.
- Может – не может, - пробурчал доцент. – Зато нас после признания второго рабочего отпустили на все четыре стороны.
«Признание из рабочего, в общем, выбили», - подумал Фомин.
- Тела-то нашли? – спросил он.
- Нет. Впрочем, искать в том месте Лены тела – дело дохлое: своеобразный рельеф дна, сильное стрежневое течение, плюс водовороты в местах слияния малых потоков с рекой. И потом: рабочий так толком и не показал, в какое именно время он «помог» свалиться за борт студенту и другому рабочему.
- Что стало с выжившим рабочим, не в курсе?
- Нет. А зачем мне это?
- И фамилии его вы, разумеется, не помните?
- Не помню.
«Вот история, - слегка задумался Сергей Борисович. – А выжившего работягу наверняка вывели в расход. Хотя это смотря какое именно он сделал признание. Если он показал, что в пылу ссоры – понимай: драки – пихнул студента с напарником за борт, то это однозначно стенка. А если он показал, что они все трое возились, вцепившись в студента и пытаясь отнять у него золото, возле оградительных лееров, и затем стали валиться за борт, но в последний момент второй рабочий на палубе таки удержался, то это тоже вышак, но сухой. Однако до хрена нестыковок: где, во-первых, остальное золото? И почему, во-вторых, никто ничего не слышал? Не шепотом же они гужбанили, а потом ссорились…»
- Скажите, а вы не знаете подробностей признания второго рабочего? – сделал ещё одну попытку прояснить тему Фомин. – Ведь непреднамеренное двойное убийство – это довольно туманная формулировка.
- Понятия не имею! – честно прижал ручки к груди доцент. – А если вас интересует фамилия рабочего: обратитесь в архив отдела кадров МИГАФа, я тогда там работал.
- Да, конечно… спасибо.
Сергей Борисович встал из-за столика.
Доцент поднялся вслед за ним. Окинул долговязую фигуру «коллеги» добродушным взглядом и спросил:
- Никак, вы решили золото поискать?
- Да какое там золото? – неуклюже прикинулся Фомин.
- Что ж, - не стал спорить доцент. – Однако хочу предупредить: без подробного описания маршрута вам не найти месторождения. Если, конечно, речь идёт о месторождении. Кстати: Степанов в своём письме про маршрут не упоминал?
- Да нет. Письмо было написано раньше его индивидуальной экспедиции.
- Выходит дело: вы хотели узнать маршрут у меня?
- Что вы! Даже в мыслях не было! Через вас я хотел выйти на Степанова!
- Как будто через меня одного можно было выйти на Степанова, - усмехнулся доцент. – Да, поедете искать Золотого Идола, меня не приглашайте. Я вам, конечно, заранее благодарен, но…
- До свиданья, - пробормотал Фомин, проводил скорбным взглядом удаляющуюся хлипкую фигуру доцента и побрёл в университетский медпункт. В медпункте Сергей Борисович собирался прояснить некоего Василия, кому в своё время писал из учебной экспедиции Степанов.
к следующей главе
1 Известные аферисты и порядочная мразь, духовные, в общем, брат и сестра таких уважаемых людей как В. В. Путин, Д. А. Медведев и прочая
2 Во время написания романа – 2000 год – семьсот долларов считались солидной суммой даже для жителей Москвы. Жадность российских олигархов вкупе с богомерзкой российской бюрократией (правительство с партией «ЕР» не отделяем) породила новый парадокс: доллар, сохраняя курсовую к рублю стабильность и покупательную стабильность за пределами России, в самой России к моменту второй редакции романа – 2011 год – реально подешевел в три раза
3 Московский геологоразведочный университет: теперь в Москве одни университеты с академиями, даже менеджеров для банно-прачечного производства учат в специальной академии
4 В описываемые времена доценты некоммерческих вузов получали очень мало
5 Название вымышленное
6 Высшая мера наказания в виде лишения свободы сроком на пятнадцать лет в колонии особого режима