Входил я в квартиру, что называется, "на автопилоте".
Мелькнули округлившиеся и растерянные глаза Вики, тихо осведомившейся у меня:
- Что случилось?
- Ничего, - кое-как выдавил я и, стараясь не задевать мебель, побрел в свою спальню.
Машинально содрав с себя одежду, я упал на кровать, тут же утонув во тьме.
Разбудили меня какие-то посторонние голоса и суета в соседней комнате.
С превеликим трудом оторвав свое потяжелевшее тело от постели, я оделся и, пошатываясь, прошел в соседнюю комнату.
Прямо в ее центре стояла статуя оцепеневшей и испуганной Вики, смотревшей на меня взглядом обиженного призрака.
Выражение ее лица было таким, словно я только что ее избил, убил, а затем, изнасиловал (да, именно в такой последовательности.)
Я попытался вспомнить не случилось ли нечаянно чего-либо подобного перед тем, как я отключился.
- Только что приезжал Сережа....с милицией. Они забрали его паспорт.
- Видимо, готовят к какому-то спецзаданию, - безучастно предположил я.
- Он же твой друг! Как ты можешь!? Ведь ясно, что произошло что-то нехорошее! - вскипела Виктория.
- Вика, ты какая-то пессимистка, ей богу. Милиция нас бережет. Это общеизвестный факт. Раз Сергей прибыл сюда в обществе милиционеров, то это значит, что его безопасность в надежных руках.
- Я сейчас тебя возненавижу! - выкрикнул, скривив личико, ангел небесный.
- Повремени с этим, если никуда, конечно, не торопишься, - хотя мои фразы и можно было трактовать как юмористические, но на самом деле шутить я был не настроен, а в голове чавкал, пережевывая черствый хлеб безрадостных мыслей, уподобившийся гримпенской трясине мозг, да гуляли практически лондонские туманы, - Вот я сейчас умою рожу, сжую какой-нибудь бублик и поеду в отдел милиции за Сережей и, как мне почему-то кажется, еще и за Женей.
- Куда ты поедешь?! Сейчас второй час ночи!
- В самом деле? Надо же..., - судя по гримасе, взбешенной моим поведением "пери", у меня не очень удачно получилось разыграть удивление так, как мне в эти минуты отчего-то слишком многое представлялось совершенно не важным и не нужным, - Что ж, придется отложить спасательную операцию до утра, - с этими словами я пошел обниматься с холодильником, пытаясь выудить из него что-нибудь съестное.
Утром мне никуда ехать не пришлось: в половине десятого Сергей заявился собственной персоной и, отмахнувшись от расспросов Вики, исчез в ванной комнате:
- Не надо повышать на меня голос, девочка. Я душ приму и всё расскажу тебе как на духу.
Освежившись и переодевшись, он жадно осушил бутыль минеральной воды, затем посмотрел на меня и, с улыбкой, заметил:
- Ты вовремя смылся вчера. Даже не представляю во что это могло вылиться, будь ты с нами.
И он принялся рассказывать о вчерашних приключениях, с того самого момента, как я умчал на трамвае.
Виктория охала и ахала, бледнела и краснела, а потом, когда сага Кирпича приближалась к своему экватору, задала неожиданный вопрос:
- Сережа, ты что, наркоман?
- Нет, не наркоман. Наркоман - существо зависимое. А я - ни от кого и ни от чего не завишу.
- Так зачем же вы принимали эти таблетки, ребята?
- Я одно могу тебе сказать сейчас: я точно их принимать больше не буду. Ни таблетки, ни что либо еще. Баста!
Надо сказать, что он сдержал данное слово.
Что же касается истории, которую он поведал, то я ее охотно вам перескажу.
Кирпич и Жуан, дойдя до троллейбусной остановки и простояв на ней минут пять, скрылись от палящих лучей солнца прямо на цветочной клумбе, напротив нее расположенной.
Они улеглись под большим кустом загадочного и неопознанного растения, - по словам Кирпича "что-то среднее между сиренью и секвойей", - спрятав головы в насаждениях петуний, бархатцев и душистого табака.
Проехало несколько десятков троллейбусов, прежде чем они нашли в себе достаточно мужества и выносливости, чтобы покинуть чапараль и занять места в одном из них.
Оказавшись в центре города, друзья мои почувствовали невыносимую жажду, что и привело их в некую пивную, где они тут же сделались желанными гостями и любимцами публики.
Раздав всем страждущим имевшиеся у них таблетки и "проглотив еще по три штуки за компанию" на каждого, поверх нескольких литров пива, странники удалились, провожаемые одобрительными возгласами и шумными изъявлениями пылкой народной любви.
Каким-то таинственным и малопонятным, - во всяком случае для Сергея, - образом, они очутились в Парке Горького, где Жуан, видимо, реализуя свои затаенные детские грезы, затащил Кирпича в зверинец.
Если от клетки с бурым медведем Сергею еще как-то удалось оттащить расчувствовавшегося друга, то задушевным беседам и последовавшим за ними братанием с обитателями обезьяннего вольера, он помешать уже не смог.
Женька подолгу застревал у каждой клетки, чем приводил в тихое бешенство мечтавшего укрыться в спасительной тени Кирпича.
В конце концов они пришли к консенсусу и Сергей, облюбовав лавочку у павильона с экзотическими птицами, блаженно возложил на нее свои изможденные чресла, в то время как Жуан, продолжив обход и внимательно выслушивая каждую жалобу собранных здесь представителей фауны, принялся раздавать им ценные советы, делиться жизненным опытом и рецептами во взаимоотношениях с противоположным полом, а иногда и повествовать о "сумасшедшей суке Веронике", как о вопиющем примере нарушения иерархии в стае.
Так продолжалось до тех пор, пока вроде бы удачно складывавшаяся беседа Жуана с рыжей лисицей, внезапно не переросла в конфликт мнений.
То ли она слушала его не внимательно, то ли рискнула перечить, а может быть, еще каким либо вопиющим образом проявила свое неуважение, но Женька оскорбился, пришел в ярость и даже стал плевать в ее кормушку, выкрикивая при этом довольно многосложные и витиеватые нецензурные выражения.
Увлекаемый под руки работниками зоопарка и Сергеем, - уговаривавшего людей в униформе не привлекать к "столь мелкому недоразумению" правоохранительные органы, - он все еще, оглядывался в направлении обидчицы, но вняв-таки увещеваниям, перешел в своей брани на более мягкую терминологию:
- Ты такая же шлюха, как и она! Точно такая же! Вы все одинаковы! - выкрикивал он уже у самого выхода, куда его уволакивал, безуспешно пытающийся зажать рот ладонью, раздосадованный Кирпич.
Жуан успокоился только на "колесе обозрения", когда, будучи вздернутым подъемным механизмом на высоту птичьего полета, он наконец перестал бормотать под нос не сходившую у него с языка последние десять минут мантру "(йо)банная лиса", и, созерцая урбанистический пейзаж родного города, погрузился в не продолжительную, но спасительную для сидевшего рядом Сергея, прострацию.
- Что это за город? - спросил он Кирпича.
- Монтевидео, - безэмоционально ответил тот.
- Хм....А похож на Ростов.
Выйдя из парка, они двинулись было к транспортной остановке с благой целью скорейшего возвращения домой, но к несчастью на пути оказался овощной павильон, в котором шла бойкая торговля капустой, морковью, огурцами, арбузами, дынями и прочими дарами матушки Геи.
Жуан, проходя мимо мощной, с сосисочными пальцами и необъятным, жившим отдельной, самостоятельной жизнью, задом, продавщицы, по неизвестной причине стащил с торгового столика деревянные бухгалтерские счеты.
Она попыталась его окликнуть, но Женька, погруженный в свой собственный мир, ее не услышал.
Тогда продавщица поднялась с места и с носорожьей грацией нагнав его, попыталась забрать то, что Жуану не принадлежало.
Крайне удивленный и не понимающий чего от него хотят "вор", предложил "разнервничавшейся даме" успокоиться и "внятно объяснить" что ей нужно, хотя и продолжал упрямо и бессмысленно-крепко удерживать предмет раздора в руке, не поддаваясь на попытки применения силы со стороны начавшей горячиться торговки.
К выяснению отношений решил присоединиться грузчик, который, подойдя к Жуану, толкнул того в грудь.
Сергей, отчего-то шедший чуть сзади и поодаль, некоторое время спокойно наблюдал за происходившим, но затем, поравнявшись с живописной компанией, отвесил толкнувшему Женьку грузчику звонкую оплеуху.
Последний вздумал было ответить, но был тут же сокрушен прямым ударом в область переносицы.
На истошные вопли о помощи бегемотообразной продавщицы прибежала целая группа столь же статных женщин, да несколько испитого вида подсобных работников.
Численный перевес в стане врага Кирпич воспринял как личное оскорбление и войдя в состояние берсеркера, с остервенением принялся раздавать тумаки направо и нелево.
Достаточно оперативно прибывший наряд милиции узрел, как в плотном кольце работников советской торговли отчаянно сражался, забрызгивая грязно-белые халаты свежепущенной из носов и разбитых ртов кровью, демонически злобный молодой человек, а другой, державший в руках канцелярские счеты, не обращая никакого внимания на периодически достававшиеся ему затрещины, всё пытался воззвать к голосу разума дерущихся и миролюбиво, перекрикивая женский визг и матерные вопли мужчин, провозглашал:
- Давайте разберемся! Давайте разберемся!
Скандал удалось замять и всё обошлось более или менее благополучно, но вот, что действительно изменилось, так это характер Жуана и его отношение к жизни.
Женькино безразличие стало притчей во языцех и предметом всевозможных небылиц и анекдотов, ходивших как среди его приятелей, так, в частности, и по всему вузу, в котором он учился.
Ему абсолютно всё вдруг стало всё равно.
Нет, он не отупел, не стал заторможенным, но реакции его на раздражители сделались совершенно иными и даже походка его изменилась, став неторопливой, а жесты - сдержанными.
Около него, как и прежде, всегда обретались часто сменявшие друг друга симпатичные девушки, но ядро женькиной личности отныне было вне пределов их досягаемости:
- Не надо впиваться в существа клещом. Надо скользить вдоль. Вдоль по поверхности. По скользкой поверхности мягких и поверхностных существ, тепло которых я так люблю - женщин.
- Ты ощущаешь, что ты изменился? Изменился после того случая? - спрашивал я его.
- Ощущаю. Только не знаю кому быть благодарным: гению фармакологии Кирпичу или собственной боли, тоже поучаствовавшей в моем перерождении?
Я же всё чаще стал проводить время с Эдиком, которого Кирпич отчего-то демонстративно не замечал, хотя мы и учились в одной группе.
Эдика это обстоятельство расстраивало так же, как вспышка малярии в Того, а равнодушие и даже неприязнь со стороны женского пола вызывали у него лишь улыбку:
- Жаль, что они от меня не шарахаются в сторону, а только игнорируют. Мне хотелось бы чтобы вместе с отвращением соседствовал еще и испуг. Надо определенно заняться боксом или чем-то подобным, чтобы к моим портретным достоинствам добавился расплющенный нос и рассеченные брови.
Однажды я поведал ему о встрече со своим двойником, что неожиданно сильно его взволновало:
- Ты соображаешь, что это значит?! Соображаешь?!
- Вы - горстка идиотов! Вещества подобного рода - это не просто химия. Это транспортные средства, которые могут доставить человека к неким безличным силам. Что, собственно, в твоем случае, как раз и произошло. Доэкспериментировался! Знаешь, что на деле это означает?
- Откуда мне знать? Я же баран, - улыбался я, с любопытством взирая на ажитацию Эдуарда.
- Теперь та сила, которая приняла твое обличие, будет искать встречи с тобой. Обычно, видеть двойника, встретиться с ним, что называется, лицом к лицу - к скорой смерти. Но, я уверен, что виденная тобою сущность отнюдь не астральный двойник, как ты, возможно, думаешь. Это тот, кого индейцы Нового Света именуют "союзник", или, как называют его европейские маги - "проводник".
- И что дальше? На кой черт я им сдался?
- Либо тебя заберут, либо - ты останешься здесь, но изменишься раз и навсегда. Вобрав в себя духа, которого видел в тот день на шлакоотвале.
- Что значит "заберут"?
- Умрешь, - просто, словно это было совсем обычным делом, проговорил Эдик.
- Откуда такие познания, Эдди?
- Я дам тебе кое-какие книги. Ознакомишься на досуге. Тебе нужно, хотя бы в общих чертах, обязательно знать, куда ты вляпался и как себя вести.
- Отделаться никак нельзя от этого?
- Выход только один. Причем, если ты не хочешь, чтобы тебя застали врасплох, то лучше вызвать на поединок "проводника" первым.
- Как? - мне переставала нравиться обсуждаемая тема, ибо я чувствовал спинным мозгом, что это далеко не праздная болтовня полусвихнувшегося на эзотерике ботана.
- Просто отправиться туда снова с намерением его увидеть.
- И что....я увижу его "по трезвому"?
- Увидишь, - строго глядя прямо мне в глаза мрачно молвил Эдуард, - То, что ты попал туда, не является случайностью. Это его место. Понимаешь?
Я задумался.
- Не понимаю одного...как это вобрать его в себя? Что это означает? Во мне будет две личности?
- Нет. Но у тебя появятся новые возможности. Или некий талант, типа способности к ясновидению. Всё это весьма непредсказуемо. Но прежним собой - ты точно не будешь.
- А если я умру, то как это будет выглядеть для всех?
- Как несчастный случай, если угодно. Смерть от сердечного приступа, по обыкновению. В общем, когда ты почувствуешь, что готов бросить вызов, то приходи ко мне. Я немного тебя подготовлю. Ведь твои мышцы там не будут значить ничего. Только сила духа и умение концентрироваться.
Прошла неделя после нашей беседы с Эдиком и я, благополучно позабыв как об этом с ним разговоре, так и обо всей истории, представлявшейся мне уже спустя пару дней абсолютнейшим бредом, возвращался домой из института.
Я шел, мало обращая внимания на прохожих, полностью сосредоточившись на собственных мыслях, как вдруг ощутил смутное беспокойство.
Какое-то тягостное предчувствие, возникшее из ничего, подобно шаровой молнии, тревожное ожидание неприятности вторглось в мое до селе безмятежное и даже радужное настроение, отравив его.
Уже на подходе к своему дому, я услышал позади себя шаги.
Однако обернувшись, никого не увидел.
Двор и улица в эти минуты представляли собой бетонированную пустыню.
Я двинулся дальше, спиной ощущая чье-то присутствие.
Отчетливый стук обуви о чуть расплавившийся от жары асфальт вновь послышался позади.
Меня охватила паника.
Я остановился, лихорадочно обдумывая свое положение.
Если, конечно, загнанная дичь способна к размышлениям, а не к рефлексии, так как именно мишенью я себя сейчас и ощущал.
Преисполнившись смешанной с отчаянием ярости, я внезапно развернулся и решительно двинулся в обратном направлении, словно кабан - на выстрелившего в него охотника.
Миновав метров двадцать, я замер, отметив про себя, что звук прекратился.
Уже входя в подъезд, я почуял прямую опасность, - словно наткнулся, пробираясь вслепую по кухне, на острие оставленного в темноте ножа, - каким-то шестым чувством уловив колебание воздуха слева от себя.
Однако, оглянуться и что либо предпринять не успел: какая-то сила толкнула меня в спину с такой мощью, что я не удержался на ногах и влетел на лестничную площадку что называется "рыбкой", в точности так, как иногда нырял в зачетную зону соперников по регбийному полю.
Вскочив на ноги, я не нашел ничего лучшего как принять боксерскую стойку.
За дверью послышался странный, едкий, нечеловеческий смех.
Мороз пробежал по моей коже.
Войдя в квартиру, я посмотрел на себя в зеркало.
Зрачки были расширены, а волосы, будто шерсть у только что отбившегося от своры собак кота, стояли дыбом.
Находиться дома я не мог.
Меня охватил приступ беспредметной, необъяснимой тревоги такой силы, что я заметался по комнате словно ненормальный по больничной палате и, не находя себе места, снова выскочил на улицу.
Я не пошел, а понесся со всех ног к транспортной остановке и, на бегу вскочив в уже тронувшийся с места троллейбус, чуть не сломал своим телом входную дверь.
Выслушав меня, Эдик почесал в затылке и кивком головы пригласил следовать за ним.
Включив газовые конфорки, он глубокомысленно изрек:
- Держи руки над огнем так, чтобы чувствовать тепло. Представляй, как энергия, которую только что из тебя высосали, возвращается к тебе. Вбирай ее в себя.
Я минут десять простоял с вытянутыми перед собой руками, прежде чем хозяин квартиры не подал знак пройти в комнату.
- Как чувствуешь себя?
- Лучше, - как ни странно, но я действительно успокоился и даже пальцы рук перестали нервно подрагивать.
- Значит так, Вальдемар, - он всегда отчего-то коверкал мое имя именно таким образом, - Будешь медитировать по часу в сутки. Вот тебе книжка по дыхательной гимнастике йогов - пранаяме. Там, кстати, не только о дыхании. Рамачарака, который ее написал, куда лучше всяких дебилов, вроде Афанасьева. Изучишь.
- А причем здесь йога?
- Ха! При том! Еще как при том! Без нее ты можешь сразу весла начинать сушить! Прямо сейчас!
- Вот уж не думал...
- А ты не думай, - перебил меня Эдик, старательно ковыряя в носу, - Тебе это вредно. Я серьезно сейчас говорю. Не осмысливай происходящего с тобой. Потому, что с точки зрения разума, всем этим событиям объяснения нет и не будет. Это - иная сторона реальности. Мыслить логически здесь - значит обрекать себя на поражение.
- Я не могу не анализировать происходящего со мною.
- Надо уметь отключаться. Тебе вообще следует перенастроиться.
- Что это значит?
- Настроиться на другой канал. Ты одной ногой залез на территорию, которая крайне враждебна к неофитам. Надо перенести туда и вторую ногу. Если этого не сделать, то...итог будет весьма плачевным.
Он озорно взглянул на меня:
- Ты был на Старом кладбище?
- А что мне там делать? Никто из моих близких там не похоронен...
- Хорошо. Тогда, как стемнеет, пойдем погуляем там.
- Ты серьезно что ли?
- Вполне, - он жестко посмотрел мне в переносье, - Ты же за помощью ко мне пришел? Вот я и помогаю, как могу.
- Какая связь между моим двойником и кладбищем?
- Да не двойник это твой - это во-первых! А во-вторых: мир духов - мир особый, он хотя и параллелен нашему, но в нем совсем иные законы. Будешь учиться прислушиваться к миру мертвых, к миру неорганических существ, если угодно. Ибо противник, третирующий тебя, выходец именно с тех берегов.
- Мне кажется, кое-какие таланты у меня все же есть.
И я рассказал Эдуарду не только о галлюцинациях с бабушкой в главной роли, но и о том, как настроившись на нужную волну, нашел ее могилу.
- Занимательно, - улыбнулся он и прибавил: - Тебя натаскивали. Тренировали, так сказать. Все эти капризы, вроде жалоб на то, что ее заливают дожди - ни что иное, как игра. Причем, что примечательно, твоя покойная бабушка, как ты мог, наверное, ошибочно подумать, к ней - отношения никакого не имеет.
- То есть как?! - искренне удивился я.
- Наши мертвые родственники никогда не посылают нам весточек с того света, если, конечно, они при жизни не обладали сверхъестественными способностями. За них это осуществляют духи более продвинутые.
- Зачем это им, скажи на милость?
- Для них это, как секс. Принять облик близкого к смертному человека, войти в его образ и выкупаться в эмоциях ему предназначавшихся - обожают все неорганические создания. В благодарность, они обычно оставляют какой-нибудь подарок.
- Например?
- Тебе не снятся вещие сны?
- Ну....бывает.
- Вот это как раз и есть одна из разновидностей подобного рода презентов.
В начале одиннадцатого вечера Эдик встрепенулся и протрубил сбор:
- Нам пора выходить. Это почти рядом, как ты, наверное, знаешь.
Конечно, мне было известно, что старое и полузаброшенное кладбище, заслуженно пользующееся дурной славой, находилось в двух шагах от дома Эдуарда.
Если оно еще не совсем заросло кустарником и не превратилось в непроходимую чащобу, то только благодаря родственникам некоторых его обитателей, каждую весну прорубавших стремительно разраставшуюся зелень, а порою и находивших в кладбищенских джунглях малоприятные сюрпризы в виде останков брошенных младенцев, да замученных, в изодранном белье, девушек.
Поговаривали, что городские власти планируют снести его часть и что-то построить на расчищенной от надгробий земельной площади.
- Я иногда прихожу сюда, когда мне надо успокоиться. Или когда совсем уж начинает тошнить от людей, - проговорил Эдик, любуясь полуразрушенной каменной аркой над входом в некрополь.
- А я, кроме печали, не чувствую ничего. Может, этот могильник меня как-то взбодрит?
- Это потому, что мы не углубились в его сердце.
- Сердце? Нет. Это заросшее, позабывшее о гостях, лоно, а не сердце, Эдик.
- Черт! Как ты прав..., - грустно усмехнулся мой приятель.
Условный, с многочисленными пробоинами и дырами, корявый кладбищенский забор намагничивал покосившиеся саманные домики с наглухо закрытыми ставнями и осыпавшейся, вплоть до фанерного скелета, штукатуркой.
- В этих домах кто-нибудь живет?
- Проживают, - отозвался Эдик. - Дремучие старики и опустившиеся алкаши.
- Романтично. Роскошный вид из окна на покосившиеся кресты, вероятно, весьма тонизирует.
Уже совсем стемнело, но не взирая на безлунность воцарившейся ночи, мрак так и не прижился в этом месте, а многочисленные, ярко выкрашенные памятники, отбрасывали серебряный отсвет на заросшие папоротником тропы и тучную, щедро удобренную тлением, зелень.
Посеребренная листва скорбно шелестела под тихими ласками сонного ветра, обреченно склоняясь к земле.
Эдик, с маниакальной уверенностью ведший меня меня неведомо куда, свернул в какой-то полуовраг, образованный странной впадиной в почве и некоторое время мы шли по безымянным могильным холмам.
Наконец он замедлил шаг и стал присматриваться к фотографиям на памятниках.
- Ищешь знакомых?
- Нет. Я просто поражаюсь сколько здесь лежит молодежи!
- Умирая молодым, лишаешь себя радости вкусить прелестей склероза, деменции и геморроя. Это нечестно по отношению к фармакологической промышленности, но весьма патриотично по отношению к любимой родине, экономящей таким образом на выплате пенсии.
Эдика моя сентенция оставила безучастным:
- Подойди сюда, пожалуйста!
- Что такое?
- Посмотри на это фото.
С фотографии на меня смотрело симпатичное лицо молодой женщины, в глазах которой всё еще продолжала таять давно стертая небытием лучезарная улыбка.
- Настоящая красавица... Шестнадцать лет уже здесь лежит... Убита? Несчастный случай? Болезнь?
- Двадцать два года прожила. - заметил я.
- Хм...Наша ровесница! Любопытное совпадение, - молвил мой спутник.
Я высчитал точный срок ее жизни и "совпадение" оказалось еще более ярким:
- Эдик! Она прожила ровно столько, сколько мне сейчас! День в день!
- Не может быть! - вспыхнул Эдуард, - Когда у тебя день рождения?!
Я назвал точную дату.
- Если бы у вас были схожие судьбы, то ты должен был умереть в этот день!
- Прекрасно! - улыбнулся я, ощущая как леденеет в загрудинном пространстве одинокая птица, ритмично клюющая мои ребра.
Я продолжал стоять столбом и рассматривать снимок умершей некогда девушки, теплый взгляд которой, устремленный в мир живых из королевства мертвых, красноречиво свидетельствовал о призрачности грани между ними.
- Прав Кроули! Прав! - внезапно почти прокричал крайне возбужденный Эдуард.
- В чем же он прав? В том, что нужно "делать, что хочешь"?
- Нет! Кроули писал и художественную литературу, в которой излагал и кое-какие свои мысли, весьма, кстати, значительные. Так вот...был у него один персонаж....Самый сильный маг, какого только знал свет. Он никогда никого не ненавидел. Всегда был спокойным и улыбчивым. И когда группа его сподвижников столкнулась в неразрешимой проблемой, ему пришлось, - вот как совсем скоро придется и тебе, - вступить в бой, но не с "союзником", а с настоящим демоном, с каковым не могли совладать его друзья. Он отправился к нему. И спустя некоторое время вышел оттуда один, бледный, но улыбающийся. Демона не стало. Его спросили, каким образом он содеял это. Он ответил, что это было очень трудно. Но любовь убивает все. Не ненависть, а любовь - самое сильное оружие. Полюбить нечто чуждое и враждебное так, чтобы в пространстве вокруг не осталось места даже для него самого, задушить его своей любовью, вобрать в себя и переварить подобно питону - вот самый верный способ одержать победу. Знаешь, я уверен, что ты сможешь подчинить "союзника" лишь одним способом. Открыться перед ним. Но сделать это властно. Как в близости с бесконечно желанной женщиной, к которой испытываешь вязкую, словно мед, нежность, но чтобы доставить джомолунгмовую радость которой, чтобы проводить ее с собой на Эверест, надо быть до известной степени жестким в определенный момент и отдаться идее разрушения и порабощения. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
- Я понимаю, что ты хочешь сказать. И думаю, что только там, на месте, я и решу, что мне делать. Я не боюсь смерти. Но я ее и не желаю. Рано.
- Твою мать!!! Вот таким ты мне нравишься! Со стальным блеском в твоих серо-зеленых глазах! Оставайся таким и перед лицом той опасности, которая тебя ожидает и ты будешь непобедим!
- Помнится, ты говорил, что плохо знаешь женщин. Так откуда, Эдди, ты вынес такие тонкости и звонкости?
Эдуард искоса посмотрел на меня и лукаво улыбнулся:
- Пойдем посидим на лавочке. - он указал на широкую скамью, вкопанную возле одного из надгробий, - Здесь почти каждую ночь поет соловей. Если повезет, то сегодня мы его услышим.
Мы сидели в глубине заброшенного кладбища, на старой облезлой лавочке, со всех сторон окруженной выкрашенными "серебрянкой" могильными крестами, да частоколом таких зарослей, что понадобилось бы мачете или бензопила, чтобы пробраться к нам игнорируя узкую тропинку, по которой мы сюда забрели.
Эдик поучал меня словно тренер по метафизическим единоборствам, делясь своими философско-эзотерическими познаниями, а я, как ни странно, понимал всё, что он говорил и примерял сказанное на себя.
Внезапно в предрассветном сумраке запел соловей.
Мой друг замолчал и опустил голову.
Невидимый исполнитель восседал где-то совсем рядом, на одном из ближайших деревьев и без устали всё выводил и выводил, вдохновенно захлебываясь одиночеством, свои витиеватые рулады, направленные в пустоту зарождающегося утра, до тех пор, пока небо вдали, за серыми головами тополей, не начало медленно светлеть, обливаясь кроваво-гранатовыми красками.