Вагон «СВ». Купе. В нём сидели я и дама, приближающаяся к средним годам. Дама пахла, верно, «Шанелью №5», я – шинелью и сапогами.
Так случилось, что должен был я ехать в этом купе со своей невестой, купил специально билеты в «СВ», чтобы нам те несколько дней, что мы должны были ехать до Хабаровска, никто не мешал, но в последнюю минуту Лика отказалась. Её не устраивала жизнь в глухом углу, в гарнизоне у чёрта на куличиках. Я сдал её билет. И вот получил в соседки миловидную попутчицу. Неплохо, только выпить не с кем. А у меня в чемодане лежал коньяк с четырьмя звёздочками, сколько их на моих погонах было в то время, «капитанский». А выпить мне хотелось. Прямо жуть как хотелось.
Вагон дёрнулся, лязгнул железом и поплыл вдоль перрона.
– Поехали, – сказала дама.
Я кивнул: поехали.
Поезд вырвался на простор. Я открыл чемодан и достал бутылку, лимон и шоколад. Иной закуски к божественному армянскому напитку я не признаю.
– Простите, – сказал я даме, – но мне хочется выпить. Не бойтесь, буянить не буду. Настроение паршивое, не усну.
– У меня тоже плохое настроение, – ответила дама. – И я тоже бы выпила… Кстати, меня зовут Велла, от Велемиры.
Я не мог отказать ей. У зашедшего в это время проводника я попросил стаканы и предупредил:
– Чая не надо.
– Странное у вас имя, – сказал я Велле.
– Так нарекли меня родители, – улыбнулась она. – Я привыкла.
Проводник принёс нам стаканы в традиционных тяжёлых мельхиоровых подстаканниках. Я налил себе полстакана и Велле с четверть.
– За нас, – сказал я. – Пусть у нас будет всё хорошо.
– Да, за нас, – улыбнулась Велла.
…День медленно угасал. Вагон покачивался, постукивая на стыках рельс. В бутылке, опустошённой на две трети, лениво покачивалось оставшееся содержимое.
Велла разрумянилась, глаза её повеселели. У меня тоже куда-то отошла горечь обиды на предавшую меня Лику. Мне подумалось: хорошо, что это случилось сейчас, а то бы она мучила бы меня, а я её…
Мы с Веллой уже обменялись нашими печалями. Я рассказал ей о моей несостоявшейся женитьбе, она – о своём суровом заведующем репортёрским отделом по прозвищу «Бульдог».
– Мы собрались с мужем и друзьями на машинах поехать в Крым, а Бульдогу срочно понадобился репортаж с Пермского моторостроительного завода, – пожаловалась Велла. – И отказать нельзя, – вздохнула она. – Действительно отпуска… Народу в отделе не осталось… Долг превыше всего… В общем, муж укатил на Юга, а я ближе к Северу.
Мы выпили ещё.
– Значит, я еду на месте вашей несостоявшейся невесты? – спросила Велла, доставая из сумочки пачку сигарет «Стюардесса». – Я закурю?
– Да, пожалуйста, – ответил я, извлекая из кармана кителя «Родопи». – Я с вами за компанию.
– Только приоткройте окно, – попросила Велла. – А то задохнёмся…
Я приспустил раму. В вагон ворвался свежий воздух, отогнувший белую занавеску, и грохот мчащегося поезда.
Велла откинулась спиной на стенку и положила ногу на ногу, изрядно обнажив подъюбочное пространство. Бёдра у неё были ещё те, восхитительные бёдра, до середины обтянутые капроновыми чулками, а далее…
Я сглотнул комок слюны и подумал:
– А не плохо бы… До Перми ехать более суток… Целая ночь впереди…
Велла не могла не заметить моего жадного взгляда, кидаемого мною к ней в запретную зону. Она, глядя мне в глаза, улыбнулась и переменила ноги, отчего и без того недлинная юбка почти полностью уехала кверху, открыв практически всё, что должна была скрывать. Но Велла как бы этого не замечала, скидывая пепел в пепельницу на столе.
– А что означают у вас четыре звёздочки на погонах? – поинтересовалась она.
– Капитан, – ответил я.
– А это далеко до генерала?
– В нашей службе генералов дают только академикам, – пояснил я.
– Это где?
– Я капитан медицинской службы, врач.
– Врач, – Велла с уважением посмотрела на меня и на мои погоны. – У меня дедушка был врачом, детским. Меня лечил, когда я была маленькой…
Она погасила в пепельнице сигарету и сказала:
– Давайте выпьем за ваше успешное продвижение по службе.
Я плеснул коньяк в наши стаканы.
– Предлагаю на брудершафт, и перейдём на «ты», – предложила Велла, поднимая стакан.
Мы сплели руки, выпили и я приник к её губам, отозвавшимся страстным поцелуем. Моя рука легла на её бедро выше края чулка…
– Раздень меня, – почти приказным тоном проговорила Велла.
Я извлёк её из облекающих тканей, освободил от деликатной сбруи и…
…В Пермь поезд пришел поздним вечером. Я помог Велле спуститься на перрон и поцеловал её. Она махнула мне рукой и, закинув тяжёлую сумку на плечо, направилась к вокзалу.
Я смотрел Велле вслед и с сожалением думал, что больше никогда не увижу её.
Через несколько месяцев началась Афганская война, и я в начале мая восьмидесятого года очутился в Кабульском госпитале. В мои непосредственные обязанности входила подготовка тяжелораненых в Союз. Их доставляли к нам из разных мест. И было их немало.
Однажды, уже на исходе первого года войны, ночью меня, в час затишья прикорнувшего на диванчике в ординаторской, разбудил фельдшер Чумаков.
– Товарищ капитан, там привезли раненную женщину. Минное ранение. Ноги оторвало бабе.
– Какой бабе? – спросил я Чумакова. – Откуда у нас здесь бабы появились?
– Говорят, журналистка из Москвы, – ответил тот.
– На хрена её сюда занесло, – ругнулся я, отходя от сна. – Сидела бы у себя в Москве… Не бабское это дело – война…
Я прошёл в приёмный покой. На каталке стояли носилки с раненной женщиной. Я взглянул на лицо женщины, бледное, как та простыня, что прикрывала её, и обомлел. Это была Велла. Она была без сознания. Я приказал срочно везти её в операционную и подготовить к операции.
Я отсёк ей обе раздробленные ноги до колен, и постарался сделать это так, чтобы на последующих этапах хирургам не пришлось ничего переделывать.
Утром Веллу отправили в аэропорт, чтобы первым же бортом отправить в Союз.