Родословная

Геннадий Кульчитский
Звали его..., впрочем, какая разница, как его звали.
  О своих корнях большинство людей, не имеющих громких, известных фамилий, оставивших в истории страны какой-то след, до поры как-то не задумываются. Но с возрастом, рано или поздно, этот интерес приходит почти ко всем без исключения. И, как правило, порывшись в своей памяти, мы обнаруживаем, что остаются в ней лишь какие-то отрывочные сведения о предках,  и мы с удивлением замечаем, как ничтожно мало знаем о своих дедах, бабках, не говоря уже о прадедах и прабабках.
 
 Его сестра, будучи старше его лет на десять и, при том, кандидатом исторических наук, естественно, задумалась о фамильных корнях раньше его. Она даже провела, определенные исследования, порывшись в архивах и расспросив еще живших тогда бабушку и деда. Поскольку ее специализация, как и у большинства историков Советского Союза, была - история КПСС, а фамилия их явно была старинная, то она предполагала в истории фамилии найти революционное прошлое предков, отзвуки революционной борьбы пролетариата.
 Но ее ожидания не оправдались: оказалось, что предки деда держали трактир в каком-то городке центральной России и, разорившись, в конце девятнадцатого века перебрались в Сибирь, в надежде задаром получить землю, приехав на собственной подводе, но вовсе не как политические ссыльные.
 
Отец бабушки, тоже не был революционером, но он был молодцем недюжинной силы и, когда однажды, в питейном заведении своего села ему не дали по какой-то причине выпить, он с другом выкатил из подвала этого заведения бочку  вина на улицу и споил почти все мужское население села. Этим своим поступком, видимо не первым, он вконец «достал» добропорядочных односельчан. Эту последнюю выходку ему не простили.
   Суд был скорым и правым: сельский сход решил выгнать его из села. Каким образом и почему он оказался в Сибири, и другие обстоятельства его жизни, остались невыясненными.
Наш герой  родился на маленькой железнодорожной станции, где после окончания пединститута работала в школе его мама. Когда он родился, отец его уже был на фронте.
Однажды, в возрасте двенадцати лет он с мамой ехал к деду и на одной из многочисленных станций, когда поезд остановился, мама из окна вагона показала ему дом, в котором он родился. Он очень хотел запомнить и, конечно, запомнил тот дом на всю жизнь. Позднее, уже взрослым, он несколько раз проезжал эту станцию и, каждый раз, как завороженный, искал глазами тот дом.
   Дом, как магнит, притягивал его внимание, для него он стал каким-то символом его рождения. Обыкновенный двухэтажный большой деревянный дом, рубленный из круглого леса, каких ещё и сейчас много сохранилось в Сибири, стоял он на железнодорожной станции, каких великое множество на транссибирской магистрали….
  Последний раз эту станцию он проезжал ранней весной, торопясь на похороны мамы. Он ехал в поезде, думал о ней, вспоминал ее и, к своему удивлению и стыду, вдруг понял, что он совсем не знал свою маму. В его воспоминаниях о маме остались только какие-то обрывки, как черно-белые фотографии. Он видел маму, открывающей калитку во двор их дома, нагруженную разной едой, - это в день получки. Видел ее в коридоре школы, отчитывающую какого-то незадачливого ученика; видел у классной доски и много-много еще таких «фотографий» осталось в его памяти… .
 
Вспомнились ему и воскресные  утра, когда они жили в доме у Лёвы, мама тогда часто по утрам пекла блины, пироги или оладьи. Двери его комнаты выходили на кухню, и он еще в полусне слышал знакомые движения на кухне, потом запахи, а потом, когда на большой тарелке была уже стопка блинов или горка оладий, будили детей и они, наскоро умывшись, устраивались за столом вместе со всеми. Стопки и горки уменьшались, а дальше все «подметалось» сразу после сковородки. Всю жизнь он не мог принять порядок ожидания чинного застолья, когда в доме пекут блины или оладьи. Он считал, что их нужно есть горячими, прямо со сковородки, макать в растопленное сливочное масло или сметану и запивать холодным молоком, так было заведено у его мамы.
   
Кажется, ты должен знать о самом родном человеке все, а, на поверку, оказывается, не знаешь ничего. Поэт Евтушенко в одном из своих стихотворений сказал: « … не люди умирают, а миры…». Умирает мир детства, юности, мир друзей и знакомых, мир случайных встреч, мир значительных и незначительных событий и много-много ещё других неповторимых, где-то соприкасающихся миров и в то же время пересекающихся с другими неповторимыми мирами других людей. А ещё умирает целый мир мыслей, переживаний, ощущений, восприятий, привычек, готовых решений, продиктованных личным опытом и опытом предыдущих поколений. Эти миры и при жизни закрыты для других людей. Они только кому-то частично приоткрываются и все … . Так вот, мамины миры умирают вместе с ней навсегда и нет доступа к ним, их частички существуют в сознаниях живущих и то в каком-то преломленном и искаженном свете … .

Почему-то почти ни у кого нет в памяти самых ранних воспоминаний о маме. Это, видимо, естественно, мама была ВСЕГДА. Ещё не осознавая себя, ты чувствовал её всегда рядом, поэтому в сознании нет этой грани, когда она появилась в твоей жизни. Ведь когда и как ты появился на свет, ты тоже не помнишь….