Памяти моего незабвенного отца посвящается
Шел второй год войны, на дворе стоял ноябрь 1942 года. В деревню, где жил Шурка с бабушкой, нагрянули немцы. Отец Шурки с братьями в числе первых были призваны и отправлены на фронт. С момента призыва и до сих пор никаких вестей от них не было. Полагая, что внук крепко спит, бабушка ночами вздыхала и плакала, а Шурке не спалось. Со всем юношеским максимализмом, со всей силой чувств, на которые был способен подросток, он ненавидел оккупантов и страстно желал их изгнания с родной земли. Когда слышал вздохи и сдерживаемые бабушкой всхлипывания, Шурка сжимал в темноте кулаки и мысленно клялся отомстить «гадам» за её слезы.
Перед самой войной Шурка и две младшие сестрёнки остались без матери – она умерла от сердечной болезни. Отец, работавший на железнодорожной станции путейным обходчиком, уходил утром рано и возвращался поздно. Бабушка, мать отца, занималась сиротами: готовила им еду, стирала одежонку. Шурка тяжело переживал смерть матери, убежал за овин, где втихаря плакал, кулаком размазывая слёзы по щекам. На похоронах он так и не смог подойти к ней, чтобы проститься. Соседи и родственники возмущенно зашикали на него, упрекая в бесчувствии, но отец одним движением руки прекратил обсуждения. Он понимал, как трудно сыну поверить в то, что это изможденное землистое лицо на подушке из соломы – лицо горячо любимой матери. Понимал отец и другое, что теперь на четырнадцатилетнем мальчишке лежит ответственность за младших сестер и вся помощь по хозяйству.
Братья Ермаковы, хотя и мирились с советской властью, но, продолжая жить в деревне, так и не вступили в колхоз, постаравшись найти себе работу где-нибудь в городе. Старший брат отца Шурки работал на крупорушке, младший - в кузне, а вот отцу удалось пристроиться на железной дороге. Это обстоятельство делало их едва ли не чужими среди односельчан. Многие, работавшие в колхозе за трудодни, искренне завидовали Ермаковым, имевшим несравнимо большие возможности в содержании семей. У старших братьев в семьях было по трое детей, а вот младший женился накануне войны и потому детьми обзавестись еще не успел. Его жена, Нюра, отличалась бойким и веселым характером. Когда братьев призвали, тетка, понимая, что старухе всех детей не поднять, до окончания войны забрала девочек к себе. Шурке было немного обидно, но и в тоже время радостно, что сестренки оказались под надежным присмотром.
Шурка, несмотря на свой небольшой рост, среди сверстников считался заводилой, поскольку отличался боевым смелым характером и твердой волей, за что получил прозвище – Чапай. Он был очень дружен с двоюродным братом, Серёгой, бывшим на год моложе, но по росту казавшимся намного старше. Братья были не разлучными: прополка огорода, заготовка дров, уборка урожая – всё делалось совместно и дружно. Шурка с помощью брата, как сумел, переложил начавшую сильно дымить русскую печь, соорудив для бабушки лежанку, а для себя сколотил широкую скамью, установив её рядом с печью. Тётка Нюра, зашедшая проведать свекровь, была немало удивлена такому мастерству племянника и не преминула похвалить его.
Однако к середине ноября стало очевидно, что припасенных летом дров для протопки хаты будет маловато, и Шурка, пока не начало заметать дороги, в сопровождении Серёги решил отправиться в лес за хворостом. С утра подморозило. Лужи покрылись тонким хрупким ледком. Сапог бабушка не дала, потому что, опираясь на свой жизненный опыт, опасалась долгой войны, а их можно было при необходимости выменять на что-нибудь крайне важное. Поэтому ребята, намотав онучи*, надели старые лапти и отправились в лес.
Дорога туда была знакома до мелочей и казалась легкой и неутомительной. Однако обратно обоим пришлось нести тяжелые вязанки хвороста и дров, преодолевая неизвестно откуда налетевший северный ветер. Сделав по просьбе Серёги небольшой привал и перекусив данной бабушкой краюхой хлеба, ребята снова засобирались в путь. Тут Шурка обратил внимание на сильно покрасневшее лицо брата. Серёга поднял свою вязанку и с трудом закинул на спину. Шурка с тревогой посмотрел на него, но ничего не сказал, и они тронулись в путь. Пройдя метров пятьдесят, Серёга стал заплетать ногами и вдруг завалился на бок. Сбросив с себя дрова, шедший следом Шурка подбежал к нему и попытался помочь подняться. Брат был огненно горячим.
- Да ты болен! Бросай все! Пойдем налегке!
- Не, Чапай! Что ж я зазря с тобой ходил? Мамка тоже на меня надеется!
Неуверенно переступая ногами и шатаясь, Серёга попытался снова взять дрова, но тут же упал. Шурка поднял своего более рослого брата и, взвалив на себя, отправился с этой тяжелой ношей в деревню. Брат, не открывая глаз, тяжело дышал и изредка издавал протяжные стоны. До ближайшей хаты было еще километра полтора. Над полем, через которое они шли, нависли огромные снеговые тучи. Начало заметать. Шурка несколько раз останавливался у какого-нибудь одиноко растущего дерева, чтобы, прислонившись к нему и не опуская Серёгу на землю, перевести дух. Как на грех, к концу пути на правой ноге размотались плохо закрепленные онучи и стали путаться под ногами. Почти выбившись из сил, Шурка дошёл до самой крайней давно заброшенной хате, протиснувшись в покосившуюся, но, к счастью, открытую дверь, насколько смог осторожно опустил свою драгоценную ношу на кучу какого-то хлама и тряпья, сваленного на полусгнившей деревянной кровати. Надо сказать, что в этой хате некогда жила местная знахарка. Хотя она никогда никому вреда не чинила, после её смерти в хату никто не заселился и даже делянка никем не обрабатывалась. Отсюда никто ничего не брал, но вот, видимо, старый хлам иногда забрасывали. Немного отдышавшись, перемотав онучи и убедившись, что брат в относительной безопасности, бегом отправился в деревню, предварительно притворив дверь.
Забежав к бабушке и всё поведав в подробностях, Шурка помчался к Серёгиной матери. Тем временем бабушка сходила проведать младшего внука. По пути обратно встретила спешащую навстречу невестку.
- Настёна! Не надо туда ходить. Боюсь, что у Сережки тиф…
- Матушка! Да как же его бросить?! Он же кровиночка моя! Сыночек! Да как же так?!
- Не волнуйся. Мы не бросим. Но всем туда ходить не след! Вот уж Шурка его нёс и с ним был, так он за Серёгой-то и присмотрит. Дай чем его укрыть, что поесть, луку, чесноку, а я травок да снадобий сама найду… Даст Бог, справимся… А если нет – то на всё воля Божья…
Причитающая тетка Настасья мелкими перебежками отправилась домой, быстро собрала, что могла и принесла свекрови. Шурка взял с собой всё, что дала бабушка, выслушал её наставления и отправился к брату. Подходя к хате, увидел, что дверь распахнута, а Серёга лежит у порога и хрипит. Затащив его в избу и растопив давно не топленую, а потому и сильно чадившую печь, напоил Серёгу отварами и укрыл принесенными попонами. Затем, как смог, убрав в хате, снова отправился туда, где они оставили вязанки дров. Трудно сказать, как сумел притащить сразу обе, но донеся до хаты, повалился вместе с дровами у порога. Проведав брата, взвалил одну вязанку на спину и отнес к дому Серёги.
Тетка Настасья встретила его у калитки и, заплакав, попыталась обнять и поцеловать в макушку:
- Спаситель наш! Ей-богу, спаситель!
- Теть Насть! Ты чего?! Он же брат мой, а ты мне вроде как тетка! Как же я вас брошу! – воскликнул в ответ Шурка, отталкиваясь от неё обеими руками.
Весть о том, что к Ермаковым «зашёл тиф», разлетелась по деревне в минуты. Бабы сочувственно обсуждали методы лечения и возможности выздоровления Серёги, а также опасность заражения всех и возникновения эпидемии. С Настасьей, хотя она и не ходила проведывать сына, переговаривались за несколько метров из-за плетня, как через видимый барьер от хвори.
Рассказать, как жили два брата все три недели продолжавшейся болезни, сложно. Бабушка сразу же обрила Шурке голову и прожарила в печи его одежонку, велев тоже сделать и с Серёгой. Шурка старался облегчить страдания друга как мог: поил его отварами, регулярно обтирал тело мокрыми тряпицами. Чтобы снять головную боль брату, приносил с улицы снег и, завернув в холстинку, как наказывала бабушка, прикладывал к его сухому горячему лбу. Едва хворь отступила, бабушка разрешила мальчишкам перебраться к ней.
Старую знахаркину хату со всем тряпьем и хламом спалили соседи, чтобы избежать распространения болезни. Узнав от старосты, что в деревне есть тифозный больной, немцы не докучали жителям своими проверками и наездами, но когда загорелась хата, к ней подъехал на грузовике взвод солдат. Убедившись, что это не вылазка партизан, они убрались восвояси.
Бабушка умерла почти в самом конце войны, так и не узнав, что никто из её сыновей не вернулся с фронта. Шурка, даже не попрощавшись с сестрами, сбежал на войну и, прибившись к одной танковой бригаде, постарался убедить командира, что ему уже есть восемнадцать лет. Однако малорослому парню никто не поверил, хотя и оставили при части, доверив охрану военнопленных. Запрошенные документы были получены командиром уже после Победы, в канун восемнадцатилетия Шурки, что послужило поводом тут же призвать его на военную службу и оставить в части. По возвращении на родину Шурка встретился со своим повзрослевшим и возмужавшим братом. Их дружба продолжалась до самого конца жизни. Сергей всегда с благодарностью вспоминал о невоенном подвиге Чапая.
* ОНУЧИ - кусок плотной ткани, навертывавшейся на ноги при ношении лаптей или сапог.