Когда они были пацанами и собирались вечерами на лавочке у водокачки, «под дубом», старшие пацаны рассказывали разное про отсидки в тюремных камерах. И Митя приготовился ко всему. Но все произошло весьма обыденно. Сначала он попал, как и все вновь прибывшие, в карантин, где осуждённые задерживаются только до того времени, пока не будут готовы все медицинские анализы. Медицинский осмотр, флюорография, фотография, отпечатки пальцев, мазки. Стукачей он не боялся, ему нечего было скрывать. Никому до него практически не было дела, у всех были свои проблемы. А через две недели он уже был в лагере.
Ещё до этапа Митя уже узнал, что отбывать наказание он будет в Назаровской зоне, на той же Всесоюзной стройке, где работал и до суда. Проработав полгода на стройке, Митька отлично знал, что на стройке существует зековская промзона и по ту сторону высокого забора с большим витком колючей проволоки наверху работают зеки. Теперь он понял, что практически не поменял места работы, и будет работать на той же самой стройке только по другую сторону того самого забора.
Лагерь был построен в лесу на большой вырубке недалеко от стройки. В лагере его определили в отряд, зачислили в бригаду бетонщиков и отвели в барак. Вечером он встретился с бригадиром. Тот поинтересовался, где Митя работал, что умеет, какие может выполнять виды работ по сварке. В заключение короткого разговора бригадир сказал:
- Работы навалом, не соскучишься, - и мрачно пошутил: - жаль только, что ненадолго.
- Ну, это кому как, - в тон ему ответил Митька.
- Ладно, будем работать. Привыкай к лагерной жизни, будь, как все – вперед не суйся и сзади не отставай. Держись бригадных, вкалывай, как надо и все будет нормально. Вон видишь, того плешивого, это тоже «сварной», пойди, познакомься, будешь у него напарником, зовут его Бодя.
Митя подошел к напарнику:
- Меня к тебе «бугор» отправил, я сварной, сказал, что будем работать в паре.
- Бодя, – протянул руку плешивый.
- Митяй.
- Здешний?
- Ну да, сибиряк.
- Си-би-ряк - задумчиво протянул Бодя. Ну, ладно, завтра на работе потолкуем.
С вечера Митя никак не мог уснуть, было холодно, он осторожно, чтобы сильно не скрипеть, ворочался на верху и всё никак не мог согреться, мерзли ноги. Он подумал: «Хорошо, что ребятам удалось передать свитер и трико, а то загибался бы на нарах в выходном костюмчике. Дурак, вырядился на суд, как на свадьбу, некому было подсказать». Неожиданно для себя он вспомнил Готьку: «Готька тоже где-то, наверно, ворочается на нарах, мама писала, что он сидит под Норильском».
Он думал о своем новом положении и о Лене: «Как она там будет без меня? Я-то что, я приспособлюсь. Работа, что с той стороны забора, что с этой - одна и та же». Неудобства быта его в принципе не смущали, в колхозах на сельхозработах нары и постель были только чуть-чуть получше. А на рыбалках приходилось ночевать и под перевернутой лодкой, да и в палатке постельный уют мало чем отличался от зековского. Он снял телогрейку, просунул ступни ног в рукава телогрейки, как они делали иногда на рыбалке, согрелся и заснул.
Утром Митя проснулся от ударов железкой по рельсу и какого-то движения в бараке, которое началось после нескольких первых ударов. Вокруг завозились, нехотя просыпались и садились на нары зеки. Митя сел на нары и огляделся. Никто не спешил спрыгивать на пол. Он начал вспоминать какой-то смутно маячивший в памяти страшный сон этой ночи.
Притащили из сушилки валенки. Митя вспомнил напутствие бригадира, подождал, пока немного утихнет толчея возле кучи с валенками и, тоже соскочил на пол. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу и жалел, что погорячился: «Все же рано спрыгнул». Пол был ледяной, да и в бараке было холодно. Когда в куче осталось несколько пар, он тоже подошел, чтобы забрать свои валенки. Ему не надо было спешить, вчера ему выдали старые поношенные валенки с протертыми дырами на пятках, на такие валенки вряд ли, кто позарится. Каптер, выдавая валенки, сказал:
- Бери эти. Дать тебе лучше - все равно отберут, еще и по мусалу схлопочешь. А с этими до весны прокантуешься, весна уже рядом, скоро ботинки будем выдавать. Сибиряк?
- Сибиряк.
- Ну, тогда приспособишь и эти, что тебе, сибиряку бояться холода. Не мне тебя учить. Возьми вон на подоконнике краску, нарисуй свой номер, чтобы отличать после сушилки.
Митя взял из кучи свои дырявые валенки, несколько раз сложил куски газеты, плотно свернул лоскуты старой портянки, которые вчера выменял у каптера на махорку, и подложил их в пятки. Он сунул ноги в валенки, потоптался и подумал: «Вроде бы точно прокантуюсь до весны».
До столовой было еще время, зеки разбежались по своим делам, кто в больничку, кто в ларек, остальные, как были в одежде и валенках завалились поверх одеял на нарах. Митя остался в бараке и тоже лег на нары. Бригадир отправил в столовую помощника с тремя зеками, занимать очередь на раздаче. Прибежал гонец из столовой и заорал «Бригада подъем! В столовку!» Зеки соскакивали с нар и бежали через сени к выходу. У крыльца, как попало построившись, нестройной колонной быстрым шагом бригада двинулась в столовую. Митя стоял в середине колонны. В столовой было холодно, сидели в шапках и телогрейках. Помощник бригадира стоял на раздаче, считал порции, а гонцы «держали» столы и носили на подносах чашки. Митя сел вместе со всеми. Баланда, каша и кусок хлеба легли перед ним на стол. Митя огляделся, кто-то снял шапку, кто-то перекрестился, а большинство ели прямо в шапках. Он снял шапку и стал есть. Поев и собравшись у крыльца столовой, бригада двинула в барак и снова завалилась на нары.
Митя задремал. «Бригада подъем!» - разбудил его громкий голос бригадира. Зеки, не спеша, выходили из барака и потянулись на линейку развода, где уже несколько бригад строились побригадно. Между строящимися суетился какой-то мужик небольшого роста, как оказалось, нарядчик, и искал бригадира:
- Чо, тянетесь, как дохлые, сколько у тебя на выходе? – подскочил он к бригадиру.
- Комплект. Постой, сварного вчера новенького дали. Очко! Пиши двадцать один.
- Добро.
Митя встал в одну шеренгу с напарником, «сварным» Бодей.
- А на выходе-то из лагеря зачем шмон?
- А может ты «маляву» заготовил на волю про побег? Передашь на стройке с вольным, а тебе братки и устроят утечу.
- Так я и в промзоне могу написать записку.
- Вот и пиши на промзоне.
- А это идея!
Митька внимательно смотрел, как подходили зеки на шмон из передних шеренг и когда подошла его очередь, расстегнул фуфайку, взяв руками полы, развел руки в стороны. Через предзонник так и проходили по одной шеренге, после вторых ворот шеренги подтягивались, колонна уплотнялась и медленно продвигалась вперед. А там впереди и по бокам уже стояли конвоиры с автоматами и собаками.
Начальник караула прочитал скороговоркой предупреждение, из которого Митя только и расслышал, что шаг влево, шаг вправо считается побегом, а он это и сам давно знал. Прозвучала команда и колонна двинулась.
Шли минут тридцать – сорок. Дорога вышла из леса и направилась к стройке. Светало, уже видны были контуры построек, но со стороны леса стройка выглядели совсем иначе, как незнакомая. Создавалось впечатление, что его ведут не на ту самую стройку, на которой он уже проработал почти полгода, так неузнаваемо высвечивались контуры на фоне светлевшего на глазах неба.
Когда колонна подошла к воротам, где-то недалеко надрывно загудел гудок, ну совсем, как на заводе в родном городе. Бодя изрек:
- Ну вот, уже и восемь. Успели. После ворот не отставай, сразу идем в инструменталку за масками и электродами.
Шмон на входе прошёл быстро. В инструменталке уже стоял помбригадира принимал инструмент от кладовщика, считал, расписывался и передавал бригадным. Маска Мите досталась со старым-престарым стеклом, защитный слой был наполовину ободран, край стекла отбит, Митя хотел было возразить, но Бодя его резко одернул:
- Не залупайся!
Когда они вышли из инструменталки, Митя спросил Бодю:
- Ты говоришь, «не залупайся», а как варить в такой маске? Тут не только зайчиков нахватаешься, тут ослепнешь на неделю.
- У меня есть запасное стеклышко, заныкано на стройке в надежном месте, пока тебе позаимствую, а получишь посылку, разбогатеешь, выменяешь у инструментальщика хорошее стеклышко. Я ведь тоже заинтересован, чтоб ты работал, а не бегал по больничкам. Тут не как на воле, никто тебе отдельно не будет закрывать наряды, закрывают сразу на всю бригаду. Тут все заинтересованы от бригадира до подсобника, чтоб ты вкалывал. И нигде никому не вздумай на зоне права качать, и искать справедливость, если хочешь жить. Тут тебе не воля!
Когда Митька с Бодей вошли в здание, на втором этаже почти вся бригада сгрудилась у большой буржуйки, грелись, ждали, когда гонцы принесут инструмент. Буржуйка уже нагрелась и дышала жаром. Бодя стал протискиваться к печке:
- А ну, болезные, пустите сварных к печке погреться.
- Сварные пусть греються от своей дуги, в ней, вона сколько градусов, несчетно, - ответил кто-то от печки шутливым голосом.
- Чо, забыли, кто вам ее сварганил? Не сварные, так до сих пор грелись бы у костра – беззлобно парировал Бодя, пробираясь к самой печке.
- Не шуми, пролазь и не забывай, кто тебе на печку кусок пятисотки припёр.
Митя пристроился за Бодей, мужики слегка расступились и они оказался в круге перед печкой.
- А с тобой чо, Бодя, новый сварной? С тебя чефир, тебе уже легче.
- Легче будет в ящике. Там совсем легко.
- А как кличут-то? - спросил жилистый здоровый мужик, сидящий у дверцы печи уже обращаясь к Мите.
- Смерд, – неожиданно для себя, вспомнив давний разговор с «Лёпой», ответил Митька.
- Ого! Да у тебя серьёзная кликуха!
Вокруг засмеялись, а Бодя пояснил:
- Фамилия у него Смердов.
- Ну, Смерд так Смерд, - миролюбиво согласился мужик.
В это время к бригадной толпе подошел бригадир:
- Мужики, хватит ржать, давай быстро по рабочим местам!
Зеки зашевелились и стали разбредаться по объекту.
Митя с Бодей пошли к своим сварочным аппаратам. Аппарат у Мити был допотопный, но в рабочем состоянии.
- Нормальный аппарат, на нем варил мой напарник, только несколько дней, как освободился, – сказал Бодя.
Работа спорилась, время летело незаметно и, гудок на обед прогудел для Мити как-то неожиданно. Вся бригада рванула на второй этаж, к печке. Помощник бригадира остановил двух хлопцев, помоложе и с ними побежал в столовую занимать очередь на всю бригаду. Бодя прокомментировал:
- Надо было заранее бежать, занимать очередь, бздят начальства, выработка им нужна.
- А что на всех места нет?
- Да столовая на две смены с хвостиком, еле успеваешь пожрать, если помбригадира не подшустрит.
Прибежал гонец:
-Айда жрать, кушать подано!
После обеда все опять сгрудились в комнате на втором этаже, возле печки, кто курил, кто травил байки. Митя присел на корточки, прислонился к стене и задремал. Его опять разбудил гудок. Бригадир продублировал гудок:
- Давай побыстрей, хлопцы, полдня прошло, а ни хрена еще не сделано!
И все дружно пошли по рабочим местам.
Вторая половина дня не отличалась от первой, по гудку рванули в инструменталку, а оттуда сразу к воротам на построение, на шмон.
Шмон на выход из промзоны был серьезней: проверяли все, в том числе прощупывали шапки, варежки, выборочно заставляли снимать валенки. Солнышко закатилось, стало холодать, в дырявые пятки набрался снег, растаял в валенке и пятки стали мерзнуть. Митя активно топтался, чтоб согреть ноги и думал: «Хрен тут с такими валенками прокантуешься до весны! Надо что-то делать, искать дратву, шило, нож, кусок валенка и ставить латку. Надо будет спросить у каптера». На ходу в колонне было теплее, а на входе в лагерь опять долгий шмон и опять замерзли пятки.
Весны он не дождался, а дождался, когда пришла посылка. Все, что нужно для подшивки валенок он выменял у того же коптера и все же отремонтировал себе валенки. Пригодились навыки детства, когда он у Готьки, под его руководством подшивал свои дырявые детские валенки.
Когда он подшивался, ему вспомнилось все: и Готька, и тепло печки, и далекие, забытые запахи детства… . В ту ночь ему снились только хорошие сны.
Так побежали день за днем: однообразные, монотонные, занятые работой и какими-то мелкими заботами бытового плана.
Он начал считать дни, но, не смотря на то, что дни, вроде бы, проходили быстро, срок уменьшался очень медленно. И он понял, что не нужно считать дни, все равно, срок определен, дата окончания его отсидки известна, она есть уже где-то впереди определена и, нечего ее гнать в голове, это бесполезно. Он успокоился, у него стало легче на душе, ему стало как-то легче тянуть лямку дней своего срока.
О Лене он вспоминал часто, чаще всего, когда оставался один у себя наверху, на своей «шконке», перед сном. Вспоминал и писал письма. Первое письмо он отправил Лене по почте сразу в первую неделю. Митя писал письма каждую неделю, объяснялся в любви, каялся, вспоминал школу, выпускной, их встречи, мечтал, как хорошо они заживут, когда он освободиться…. Лена отвечала регулярно, ограничений в переписке не было, но письма шли ужасно долго. Вскоре, когда в дороге накопилось много писем с той и другой стороны, письма стали приходить регулярно, каждую неделю. Сразу, по приходу из промзоны в лагерь, Митя бежал на почту, проверить, не пришло ли письмо от Лены.
А потом он ее увидел. Утром, когда на выходе из промзоны стало светать, к воротам стали наведываться родственники зеков, в основном женщины. Если рядом не было собаки с собаководом, они старались что-то передать, кто письмо, кто еду. Караул обычно на это смотрел сквозь пальцы, особенно, если «начкар» был где-нибудь впереди колонны. Караульные покрикивали, но особого рвения не проявляли. Митя старался встать крайним в шеренге и все время внимательно всматривался в толпу женщин.
И вот однажды он увидел Лену. Она стояла чуть поотдаль от всех, смотрела на колонну, боязливо оглядываясь на собак и караульных с автоматами. Митя от неожиданности остановился, а потом подался в сторону Ленки и заорал: «Лена, Лена, я здесь»! И тут же получил несильный удар прикладом в бок: «246-ой! В шеренгу! Что в БУР захотел?» Митя, глядя в сторону, мотнулся в шеренгу, наступив кому-то на ногу, и снова получил толчок в спину, уже от зека: «Ты чо, заполошный, баб с роду не видел?» В колонне заулюлюкали, караульные заорали: «Держать строй! Шеренги, разберись по пять!» Зло залаяли собаки. На шум от головы колонны уже бежал «начкар». А Митя, не обращая внимания на крики караульных и смех из колонны, так и шел, спотыкаясь, не глядя себе под ноги, подпрыгивая на ходу, махал рукой и орал: «Лена, Ленка, я здесь!» Она стояла, улыбалась и махала ему рукой. Подбежал «начкар» и проревел:
- 246-й! Сутки БУРа без выхода! Бугор! Где порядок в бригаде?! Тоже в БУР захотел?
В колонне успокоились, колонна потопала дальше, а Бодя спросил:
- Ты Смерд, чо, совсем ошалел? Устроил суматоху! Еще легко отделался!
А Митя все оглядывался и никак не мог успокоиться:
- Да это же моя Ленка! Мы должны были с ней весной пожениться!
- Успеешь еще поженишься, какие твои годы, - проворчал Бодя и они пошли в своей шеренге дальше.
Через несколько дней пришла посылка. Их, как обычно, пригнали с работы, бригада в тот день в первых рядах рассыпалась по зоне. Кто-то из бригады успел сбегать перед ужином на почту, вернулся в барак и объявил на всю бригаду:
- Смерд, ты чо, сильно сытый, чо ты не идешь за посылкой?
Митя рванул на почту. В голове крутились куплет из песни, которую иногда пел Робик «Интут» под гитару, на лавочке у водокачки, «под дубом»:
«А вот вчера попал я в слабосилку,
Все оттого, что ты не шлешь посылку.
Я не прошу посылки пожирней,
Пришли хотя бы черных сухарей».
Посылка была от Лены. Сало, масло, сыр, сигареты, чай, сгущенка, конфеты и их любимый шоколад «Аленушка». Часть сигарет, чая и шоколад Митя рассовал по карманам, сварганил и отнес пакунок для бригадира, как посоветовал Бодя. Притащили хлеб, поставили чай и всей бригадой, устроили себе второй ужин.
Обычно, когда в общежитии кому-нибудь из его одноклассников приходила посылка из дома, они устраивали в одной из комнат обжираловку, правда, при этом непременно отправлялся боец за спиртным. А здесь спиртное заменял чефир и сигареты. После ужина в камеру хранения каптеру нести было уже нечего.
Так, перемежая серые тягучие будни редкими маленькими праздниками, тянулся его срок. Летом отогрелись, подсобники и бетонщики ходили по пояс голые, загорелые, как негры. Они же с Бодей потели в брезентухах под масками все лето напролет. Лену он еще несколько раз видел в толпе у ворот, на выходе из промзоны, а потом написал ей, чтобы она больше не приходила, не мучилась и не мучила его, к тому же крики из колонны, улюлюканье и острые шуточки зеков его злили и бесили. Он бесился от своего бессилия что-либо сделать для нее, как-то оградить ее от этой грязи, уменьшить ее боль и страдание за него.
И только письма, длинные письма связывали его с внешним миром и с его Леной.
Он освободился ровно через полтора года, как говорят зеки: «чалился от звонка до звонка». Новая подруга Лены, с которой они вместе работали, уступила им на несколько дней однокомнатную квартиру и они жили в ней уже, как муж и жена. Эти несколько счастливых дней, когда она его называла, шутя, Митенькой, а он ее серьезно и ласково Ленусей, запомнились им на всю жизнь.
Потом Митя уехал домой, а Лена осталась на стройке, чтобы доработать два года. Зачем ей нужны были эти два года стажа, она и сама толком не могла объяснить, поступать в институт на очное отделение она все равно не собиралась. Наверное, так, на всякий случай, по инерции, нужно было выполнить, поставленную после школы цель. А, может быть, не хотелось расставаться с одноклассниками, которые оставались, чтобы получить эти пресловутые два года стажа для поступления в институт вне конкурса. По приезде Лены домой они решили подать заявление в Загс, они решили твердо стать мужем и женой.