У меня, как и у многих рыбаков, тоже было свое любимое место.
К нему-то утром чуть свет я шлепал босиком по холодной пыли, поглядывая на лодки, прикованные под крутым берегом. «Лодки все на месте, значит там, напротив водокачки, никого нет, да и какой ненормальный захочет в такую рань лезть в холодную воду,» – рассуждал я, спускаясь к протоке.
На острове, напротив водокачки, была глубокая заводинка. В ней держалась рыба покрупнее, а не какие-нибудь чебачки и пескари на мелководье. С одной стороны протоки был крутой глинистый берег, с другой –низкий, песчаный, поросший травой и тальником. Всем место хорошее: когда стоишь с удочкой, солнце, всходившее позади, подогревает спину, кроме чебаков и ершей иногда попадаются крупные окуни, а в полдень от жары можно спрятаться под нависшими кустами. Плохо только тем, что протоку нужно перебродить. К концу лета вода спадала и становилась прозрачной. Хорошо просматривалось дно, усыпанное разноцветными камешками. Хотя я не считал себя ненормальным, но пришлось снимать штаны и лезть в холоднющую воду. Бреду: от ног шарахаются в разные стороны мелкие рыбешки. Почти до самого острова я добирался без особого труда, только под берегом было глубоко, последние шаги делал на цыпочках, держа над головой одежду и удочку. После переправы тороплюсь, натягиваю штаны, надеваю рубаху и все равно не могу унять дрожь: зубы стучат, руки трясутся. Такими руками и червя на крючок не насадишь. Первым делом бегаю и прыгаю, чтобы согреться, и только потом беру удочку, делаю заброс.
Обычно, в ясную погоду днем бывает жарко, но не полезешь же в воду купаться, не станешь же пугать рыбу, и я прятался под кустами, рядом с заводиной. Однако сегодня от солнца прятаться не пришлось. Выглянув ненадолго, оно само скрылось. По небу заходили темно-синие тучи. Приближалась гроза. Собирался дождь. Можно было успеть домой, но на кукане метались всего лишь два чебачка. «А вдруг повезет! Поймаю окуня,» – удерживал я себя, с надеждой посматривал на поплавок. Но клев и вовсе прекратился, наверное, из-за резкой смены погоды. Пробковый поплавок словно замер. Плотная тень накрыла остров. Стало тихо-тихо. Из-за коряги, торчащей из воды возле самого берега, вывернулась компания кровожадных комаров. Запищали, закружились над водой. Некоторые, словно обрадовавшись, накинулись на меня. Вдруг среди комаров заметалась большая стрекоза, проворно схватив оного, стремительно пронеслась под корягой и, поблескивая слюдяными крылышками, потерялась в зелени кустов. «По мастерству полета стрекоза может сравниться разве что с Валерием Чкаловым, пролетевшим под Троецким мостом в Ленинграде», – размышлял я. А темные лохмотья туч уже висели надо мной. Заплясали бледно-желтые молнии, и раскатисто затрещал гром. Большое рыжеватое облако пыли ползло от горизонта к реке. Оно цеплялось за крыши домов, за деревья, словно ветер гнал облако к воде, чтобы утопить. От порывов ветра зашумели кусты, закачались деревья, и...зашлепали крупные капли дождя. Подпрыгнул, завалился набок поплавок. Я полез в ненадежное укрытие, в кусты. Вдруг рядом пискнул зимородок. Я даже не заметил, как он подлетел: какой-то миг, и он на кончике удилища. Покосился на мой улов на кукане, потом вобрал от шлепков дождя голову в плечи, сидит, не подозревая, что рядом рыбак тоже пережидает непогоду.
Дождь ливанул во всю силу. Закипела в реке вода, и по моей спине побежали холодные ручейки. Кожа рук моментально стала гусиной. Дождь грозовой, подгоняемый ветром, обежал острова, взлохматил воду, ворвавшись в огороды на противоположном берегу, отхлестал подсолнухи, кукурузу и удалился к горам.
Посветлело. Блестела омытая трава. Зеленее стали мокрые кроны верб и тополей. С узких листьев тальника, сверкая, скатывались капли. И лишь глиняные берега напротив за протокой словно нахмурились и потемнели. Успокоилась вода. Можно было выбираться из временного убежища, но мне хотелось полюбоваться чудесной птичкой в ярком сине-зеленом наряде. Зимородок продолжал сидеть на кончике удилища и что-то внимательно разглядывал в воде. Посмотрел и я на успокоившуюся воду – ничего особенного. Только жук-плавунец, загребая лапами-веслами подался в зеленоватую глубь воды.
Небо очистилось от туч. Снова засветило яркое солнце. Спинка зимородка засветилась голубым пятном. Четче обозначилась на голове из голубых и черных полосок «тюбитейка». Брюшко у него было рыжеватое, горло белое, как чистенький воротничок.
О чем в этот момент думал зимородок, я не знал, а сам думал только о красках, очень уж хотелось его нарисовать. А он, все так же свесив вниз острый клюв, переступил красными, словно озябшими, лапками, покачался на кончике удилища и… вдруг булькнул в воду – еще миг, и зимородок с серебристой рыбкой в клюве снова сидел на удилище. Ловко подбросив чебачка, проглотил, потом глянул под кусты, где я скрывался, наверное, уловил шорох, и опять плюхнулся в воду, и снова не промахнулся, выскочил с добычей. Я, глядя на чебачков, исчезавших в его клюве, отметил: «Не очень-то маленьких выбирает, а почти таких, каких и я успел сегодня поймать до дождя». «Вот как надо ловить», – как будто показывал он, проглотив очередную рыбку. Затем рыболов, довольный собой, почесал лапкой затылок и, резко пискнув, сорвался с удилища, стремительно пролетел над водой, расчертив ее синей полосой. А я еще некоторое время смотрел на покачивающийся кончик удилища, затем выбрался из укрытия, выдернул удочку с пустым крючком, подошел к кукану. На нем не оказалось пойманных мной двух рыбешек. Вот так рыбак! Воришка, а не рыбак. Ловко он сдернул с кукана-нитки мой улов: тоненькая палочка на конце нитки оказалась переломленной. И, конечно, я нисколько не обиделся на зимородка. Чтобы еще раз так близко полюбоваться им, готов был наловить рыбы для него целый кукан!
Солнце парило. Развесив на просушку на кусты мокрые рубаху и штаны, я не стал рыбачить, а на сыром песке прутиком принялся рисовать зимородка. Первый не получился, рисовал второго, третьего... Потом, немного отойдя, придирчиво разглядывал нарисованных птичек, прищуривался, замечая, где не так провел прутиком. Зимородки больше походили то на воробьев, то на ворон. Злясь на себя, я опять опускался на колени, старательно приглаживал сырой песок и принимался рисовать. Одним был доволен, что бумаги не надо, песка сколько угодно! Я так увлекся и, может быть, еще и еще рисовал, но вдруг услышал чей-то смех.
«Смеются над моими зимородками – ну и пусть смеются», – и я обернулся: вниз по течению плыла лодка, в ней девчонка на лавочке с серпом в руке и на корме мальчишка шестом правил лодкой. Я бросил прутик, схватил штаны. На лодке еще громче захохотали.
А когда я возвращался с рыбалки, снова перебродил протоку, весь берег был в зимородках, нарисованных мною после грозы.