Принесла я Евгении Григорьевне Пупковой свою статью о ней («К юбилею Евгении Пупковой») – пусть прочтет, исправит какие-то неточности. Пока хозяйка под ярким светом настольной лампы, водруженной на пианино, читала мой «опус», я сидела за столом и перелистывала «Искусство фуги» Баха. Смотрела не столько на ноты, сколько на то, что вокруг них творилось. А творилось что-то невероятное! Нот почти не было видно под несметным количеством надписей и значков: простым карандашом, толстым красным карандашом, в пустых пространствах и на самих нотах, вдоль, поперек и наискосок, очень крупно и помельче, но все равно размашисто, то разборчиво, то почти нечитаемо, то буквы слов несутся растопырясь, то динамические вилки неистово распахивают зевы. Все листы внизу разорваны – листались, видно, рывками. Представляю: одна рука продолжает бегать по клавишам, другая стремительно переворачивает разлохмаченную страницу. Страничка не выдерживает и рвется почти до переплета. О, вот это темперамент! Вот это шквал эмоций! Потрясающее свидетельство долгого и мучительного осмысления закодированной в нотах музыки.
В памяти мелькают книги, взятые мною для чтения у друзей. У одних страницы девственно чисты – свято соблюдается неприкосновенность печатного слова. В других едва заметные глубокомысленные подчеркивания, краткие мелкие записи – уточняющие, сомневающиеся, расширяющие изложенную информацию. Часто встречаются на полях просто маленькие вопросительные или восклицательные знаки – нераскрытые словами всплески эмоций, вызванных прочитанным. Все очень сдержанно, деликатно – все чувства спрятаны в себе, и только крохотные окошечки приоткрываются в мир читающего. В нотах же Евгении Григорьевны, вернее, поверх нот – кипящая лава пометок и пометищ! Зримая картина несущихся неудержимо мыслей, бушующих жарких страстей – красным цветом.
Если бы я не знала, кому принадлежат эти ноты, то подумала бы, что над этим текстом работал неистовый Бетховен, рыча от нетерпения, встряхивая непослушной гривой, ломая толстенными пальцами-сардельками хрупкие карандаши. Но нет, я знаю, кто тут трудился – вон та худенькая стройная женщина с белыми волосами, в сильных очках, за которыми глаза кажутся огромными, что сидит за моей спиной и читает листки с крупным текстом. Прочитала. Ничего не исправила. Произнесла растерянно слова благодарности. Подошла к столу. Посмотрела, чем я занимаюсь. Заметила: «Это третий экземпляр «Искусства фуги». Два первых пришли в полную негодность».
Каково, а!? Если кто думает, что занятие искусством – это приятное времяпрепровождение сродни отдыху под задумчивой луной, пусть посмотрит вот на такие истерзанные ноты. Как жаль, что у меня не было фотоаппарата, дабы вы наглядно все увидели. И поняли, что подлинное искусство требует высочайшего духовного напряжения, труда «ломовой лошади». Низко кланяюсь тем, кто на это способен. Это наши светоносные маяки.
***