Проделав с Колькой неблизкий путь и померзнув возле оляпки, забрался я спать на русскую печь. Снизу меня подогревали еще не остывшие кирпичи, а сверху мама набросила на меня свое пальто. Засыпая, я вдруг вспомнил дядьку Федора. Он теперь возвращался со своей охоты позже, вечером, мимо проходил с мешком на спине. Колька говорил, что петли он на прежнем месте не ставит, а ходит далеко за Иртыш, к озерам.
Спал я крепко и, может быть, до утра ни разу бы не проснулся, но ночью всех переполошил топот, ржание коня. Совсем близко, за стенами избы послышались выстрелы, как будто бы кто щелкал кнутом.
С перепугу я подскочил, больно треснулся головой об потолок: позабыл, что не на сундуке сплю. Пока я царапал ушибленную голову и соображал, где я, что творится рядом на улице? Мама, напуганная, в белой ночнушке, как приведение, не включая света, металась от окна к двери. И вдруг! В окно кто-то забарабанил. Уже и сестры завозились, захныкали. Тома с Ниной, ничего не поняв, испуганно шептались: «Война что ли у нас тоже началась?!» Вот во дворе послышался скрип снега, храп лошади. С улицы доносился неумолкаемый лай собак.
– Нюра! Нюра! Скорей открывай. Волки!.. – кто-то кричал в окно.
– О! Господи! Это ты, Михаил! – узнала мама и щелкнула выключателем.
Я на миг зажмурился. Мама, накинув фуфайку, торопливо открыла дверь. В клубах мороза, весь белый, в снегу и инее, в длинном тулупе, в шапке, покрытой куржаком, вошел дядя Миша. И мы узнали маминого двоюродного брата. В одной руке он держал наган, в другой – бич.
– Откуда ты? С неба что ли свалился среди ночи? – всплеснула руками мама.
– Не с неба, не черти гнались за мной, говорю же – волки! Давайте скорей лопату, в ваш сарай не попадешь, – сказал дядя Миша, пряча наган в кобуру.
Я, пересилив страх, шмыгнул в сени, нащупал лопату.
– Вот, дядя Миша, возьмите, – подал я лопату и за ним вышел во двор. «Можно не бояться, раз у дяди Миши есть наган», – подумал я.
Гнедко нервно вздрагивал, бил копытами, косился в сторону темневшего плетня за сараем, натягивая привязь, храпел. От него клубился пар. Мороз быстро загнал меня в избу, а вскоре вошел и дядя Миша.
– Завел я Гнедка в сарай. Думаю, теперь не доберутся до него волки, – сказал он, отряхиваясь от снега, потом скинул тулуп, отстегнул ремень с кобурой, повесил на гвоздь.
Я – снова на печке, выглядываю, слежу за дядей Мишей. Вот он из кармана брюк выгреб что-то, разжал кулак: на ладони сверкнули желтые латунные патрончики. Дядя Миша выбрал какие-то из них, положил в карман гимнастерки, а остальные засунул на прежнее место. Мама уже подогрела чай, поставила на стол два бокала и разрезала краюшку хлеба.
– Садись, Михаил, погрейся чайком да, извини, больше ничего нет, – пригласила мама.
– Сейчас! Сейчас! – заторопился дядя Миша, – я кое-что брал с собой в дорогу. Он расстегнул свою кожаную сумку с блестящими пряжками, достал консерву, с нарисованной на ней рыбой, и плоскую красную баночку, открыл ее.
– Налетай! – смеясь, скомандовал он нам и высыпал на стол конфеты-леденцы.
Сестры вмиг соскочили с постелей, расхватали угощение и снова улеглись, выглядывая из-под одеял, как мышки хрустели на зубах леденцами. Я тоже успел схватить несколько штук и, пока мама с дядей Мишей пили чай, разговаривали, не спал, лежал на печи, сосал сладкие, чуть кисловатые леденцы и слушал.
– По служебным делам посылали меня в Белокаменку. Засветло не успел выехать, а когда показались огоньки Глубокого, я решил сократить путь, свернул с большака на дорогу, что тянулась через Иртыш и острова. Гнедко, похоже, чувствовал беду, косился в стороны, торопился. Из-под копыт летели комья. Сани прыгали в снежном вихре. Близко на высоком берегу показались ваши домишки, и кое-где еще светились огоньки. И вдруг из-за чащобы наперехват вымахнуло пять волков! – рассказывал дядя Миша.
Мама, охая, сначала с интересом слушала дядю Мишу. Потом, вижу, стала дремать, покачивая головой. Допив чай, дядя Миша расстелил на полу тулуп, лег спать, завернулся его полами и сразу захрапел. Мама выключила свет.
Когда я проснулся, было уже утро. На улице светало. Мамы не было дома. На полу – ни дяди Миши, ни тулупа. Я спрыгнул с печи, быстренько накинул фуфайку, заскочил в свои просторные пимы и выбежал во двор. Дядя Миша запрегал Гнедка. Рядом стояла мама и уже успела продрогнуть, прятала лицо в воротник пальто. Она вышла проводить ночного гостя.
– Ну все, надо ехать, к полудню буду в городе, – сказал дядя Миша. Потом взял в руки вожжи, немного молча постоял, посмотрел на маму, на меня и, как будто что-то вспомнив, быстро из кармана вытащил маленькую патронную гильзу.
– Держи, Вовка, на память, – подал он мне, сам упал в сани, и Гнедко рванул со двора.
Зажав в кулаке гладкую теплую гильзу, я смотрел, как под лай собак Гнедко умчал дядю Мишу-милиционера.
Когда совсем рассвело, я пошел за сарай, к низко торчащему из сугроба плетню. За плетнем на плотном снегу алели кровавые пятна, и большущие следы от волчьих когтистых лап спускались под яр, тянулись к острову. «Все же дядя Миша попал в волка!» – довольный вернулся я домой.
Эта тревожная ночь, неожиданный приезд дяди Миши, волки так мне врезались в память, что я еще долго переживал, стараясь все это нарисовать, но нарисованное все как-то не устраивало меня. Сначала я нарисовал дядю Мишу во весь рост в санях: в одной руке вожжи, в другой наган, из которого в волков вылетают пули. Потом нарисовал: за санями бегут четыре волка, а один, оскалив зубы, лежит убитый. Уж этому-то волку на моем рисунке досталось: нарисовал шкуру на нем всю в дырках. Я никак не хотел согласиться с тем, что почти все волки безнаказанно ушли от нашего двора. «Ведь эти оставшиеся четыре волка опять нападут на дядю Мишу, если он снова поедет», – так думая, я вновь стал рисовать. Нарисовал: дядя Миша стоит возле саней, наган прячет в кобуру, а на дороге лежат все пять волков. Только после этого я остался доволен и спрятал картинку. «Пусть лежит, пока снова не приедет дядя Миша. Покажу ему», – решил я, надеясь на встречу.