Иллюстрация с сайта http://ege-study.ru - Нейрон. Компьютерная модель.
Игорь Росоховатский
ТОР-1
Рассказ
Сегодня мы перевели Володю Юрьева в другой отдел, а на его место поставили ВМШП — вычислительную машину широкого профиля. Раньше считалось (лучше так считалось бы и теперь), что на этом месте может работать только человек.
Но вот мы заменили Володю машиной. И ничего здесь не поделаешь. Нам необходимы скорость и точность, без них работы по замене нервного волокна невозможны.
Скорость и точность — болезнь нашего времени. Я говорю "болезнь" потому, что когда создавался человек, природа много чего не предусмотрела. Она подарила человеку нервы, по которым импульсы двигаются со скоростью нескольких десятков метров в секунду. Этого было достаточно, чтобы в миг почувствовать ожог и отдёрнуть руку или своевременно заметить янтарные глаза хищника. Но когда человек имеет дело с процессами, что происходят за миллионные доли секунды... Или когда он садится в ракету... Или когда ему необходимо принять одновременно тысячи сведений, столько же их добыть из памяти и сравнить хотя бы за час... И когда каждая его ошибка превращается во время вычислений в сотню ошибок...
Каждый раз, отступая, как когда-то говорили военные люди, "на заранее подготовленные позиции", я с угрозой шептал машинам:
- Подождите, вот он придёт!
Я имел в виду человека будущего, которого мы создадим, когда научимся заменять структуру нервного волокна. Это будет Homo celeris ingenii — человек быстрого ума, человек быстро мыслящий, хозяин эпохи сверхскоростей. Я так часто мечтал о нём, мне хотелось дожить и увидеть его, заглянуть ему в глаза, дотронуться до него... Он будет благородным и прекрасным, его мощь будет щедрой и доброй. И жить рядом с ним, работать рядом с ним будет легко и приятно, ведь он вмиг определит и ваше настроение, и то, чего вы хотите, и что необходимо в интересах дела, и как разрешить сложную проблему.
Но до появления Homo celeris ingenii было ещё далеко — так мне тогда казалось, — а пока что мы в институте ждали нового директора (в последнее время они что-то очень часто менялись).
Чёрный, словно жук, и немного нахальный Сашка Митрофанов готовился "расколоть" его на откровенный разговор и выяснить, что он собой представляет. Я собирался сразу же поговорить о шести тысячах, необходимых для покупки ультрацентрифуг. Люда надеялась выпросить отпуск за свой счёт (официально — чтобы помочь больной маме, а на самом деле, чтобы побыть со своим Гришкой).
Он появился ровно за пять минут до звонка: с кучерявой шевелюрой, запавшими глазами, лопоухий, худощавый, быстрый и резкий в движениях. Сашке Митрофанову, который кинулся было начать "откровенный разговор", он так сухо кинул "доброе утро", что тот сразу же пошёл к своей лаборатории и в коридоре поссорился с покладистым Мих-Михом.
В директорском кабинете Мих-Миха ожидала новая неприятность.
- Уберите с коридоров все эти потёртые диваны, - сказал директор. - Кроме этих двух, которые у вас называют "проблематичными и дискуссионными".
- Выписать вместо них новые? - добродушно спросил Мих-Мих.
У директора дёрнулась щека.
- А что — женщинам стоя неудобно разговаривать? - спросил директор и отбил охоту у Мих-Миха вообще о чём-то спрашивать.
Это был первый приказ нового шефа, и его было достаточно, чтобы директора невзлюбили все те, кто проводил на диванах не один рабочий час.
- Меня зовут Торием Вениаминовичем, - сказал он на совещании руководителей лабораторий. - Научные сотрудники (он сделал ударение) для удобства могут называть меня, как предыдущего директора, по инициалам или по имени.
Мы почувствовали к нему неприязнь. Ведь разве может директор приказывать, как нам его величать. Это мы решали сами и ни для кого не делали исключений. Так было и теперь. Мы назвали его Тop-1, подчёркивая, что он у нас долго не задержится.
Люду, что пришла просить отпуск за свой счёт, директор встретил приветливо, спросил о больной маме. Его лицо было сочувствующим, но девушке казалось, что он её не слушает, потому что его взгляд перебегал по бумагам на столе и время от времени директор делал какие-то пометки на полях. Люда волновалась, путалась, замолкала, и тогда он кивал головой: "Дальше".
"Зачем дальше, - сердито думала она, - если он всё равно не слушает?" - но продолжала повествование.
- Она осталась одна, за ней некому присмотреть, даже воды подать, - грустно сказала девушка, думая о Гришке, что заждался её и шлёт страстные письма.
- Да, к тому же, как Вы сказали раньше, ей приходится воспитывать Вашу пятнадцатилетнюю сестру и справляться с проказником-братцем, который закончил седьмой класс, - добавил директор, не глядя на Люду, и девушка почувствовала, что он уже всё понял и врать дальше не имеет смысла.
- До свидания, - сказала она, красная от стыда и злости.
- Будете писать письмо — передайте привет от меня больной маме. — Он, как и раньше, не смотрел на неё.
Люда так и не поехала к Гришке, что, в конечном итоге, спустя некоторое время спасло её от множества неприятностей. Тем не менее директору она этого не простила.
Гришка Остапенко, вернувшись из села, где он напрасно прождал Люду, пришёл к директору просить командировку в Одессу. Лицо Тора-1 казалось добрым. Как будто вот-вот лучи солнца, преломляясь на стекле, брызнут ему в глаза и засветят там весёлые искорки. Но это "вот-вот" не наставало...
Остапенко рассказывал о последних работах в институте Филатова, с которыми ему необходимо ознакомиться.
Директор, словно соглашаясь, кивал головой.
- Мы сможем эффективнее поставить исследования по иннервации глаза...
Директор снова утвердительно кивнул, а Остапенко замолчал.
"Кажется, "увертюра" продолжалась достаточно", - подумал он, ожидая, когда директор вызовет Мих-Миха, чтобы дать указание про командировку к морю и солнцу.
Тор-1 внимательно посмотрел на него, потом сказал без ноты юмора:
- К тому же неплохо и в море поплавать. Голову освежает...
Остапенко пытался ещё что-то говорить, потому что его обеспокоил серьёзный тон директора. Но Тор-1 вызвав Мих-Миха, приказал выписать Остапенко командировку в Донецк.
- Сфинкс! - в сердцах сказал в коридоре Гришка Остапенко. - Бездушный сфинкс.
Нам пришлось забыть "старые добрые времена". Где-то лениво и ласково плескалось синее море, шумели сады, звали в гости родственники, "завернуть мимоходом", но больше никому не посчастливилось съездить в командировку куда вздумается. За время его директорства мы ездили только туда, куда Тор-1 считал необходимым, хотя, надо признать, что это всегда было в интересах дела.
Одним словом, как вы уже понимаете, к нему многие имели одинаковое отношение — от швейцара до учёного секретаря — и если он всё-таки и дальше сидел на своём месте, то вовсе не из-за большой любви коллектива.
Он поразил нас своими необычными способностями на шахматном блиц-турнире, который мы по традиции устраиваем раз в месяц. Победитель должен был играть с ВМШП. Так мы отыгрывались на победителе, потому что если бы даже чемпион мира начал играть с ВМШП, то это походило бы на одновременную игру одного против миллиона точных шахматистов.
На этот раз победил Сашка Митрофанов. Он кинул последний торжествующий взгляд на хмурые лица противников, потом на ВМШП и обречённо вздохнул.
На девятнадцатом ходу он проиграл. Даже Сашкины жертвы не радовались его поражению. В том, как ВМШП обыгрывала кого-либо из наших чемпионов, была железная закономерность, но всех нас это унижало. Мы мечтали, чтобы ВМШП проиграла хотя бы один раз — и не за счёт поломки, хотя знали, что это невозможно.
Сашка Митрофанов, притворно улыбаясь, поднялся со стула и развёл руками. Кто-то посочувствовал, кто-то начал рассказывать анекдот. А к шахматному столику подошёл Тор-1. Прежде чем мы успели удивиться, он сделал первый ход. ВМШП ответила. Разыгрывался королевский гамбит.
После размена ферзей Тор-1 перешёл в наступление на королевском фланге. На каждый ход он затрачивал сначала около десяти секунд, потом — пять, одну, дальше — доли секунды. Небывалый темп.
Сначала я думал, что он просто передвигает фигуры как придётся, чтобы сбить машину с толку. Не мог же он за доли секунды продумать ход! Но потом послышался свист и гудение, которые означали, что ВМШП работает с повышенной нагрузкой. Когда же машина не выдержала заданного темпа и начала ошибаться, я понял, что наш директор делает продуманные и смелые ходы. Он побеждал машину её же возможностями.
- Мат, - сказал Тор-1, не повышая голоса. И мы все увидели, как на табло впервые за всю историю ВМШП засветилась красная лампочка — знак проигрыша.
Да, мы кричали от восторга, как дикари, хоть ещё не знали всего. Несколько человек подбежали к директору, подняли его на руки, стали подкидывать. Тор-1 высоко взлетал над нашими головами, но на его лице не было ни радости, ни торжества. Оно было обеспокоенное.
То, о чём мы дознались позже, превзошло все наши самые смелые догадки. А тогда мы почти примирились с ним, готовы были уважать и восхищаться его необычайными способностями. Но минуло всего три дня, и наша неприязнь к директору вспыхнула с новой силой.
Валя Сизончук была самой красивой и самой неприступной женщиной института. А я считал её и самой непонятной. На праздничном вечере под Первое мая я ещё раз убедился в этом.
Мы стояли рядом с ней, когда в зал быстро вошёл Тор-1, который вёл под руку запыхавшегося Мих-Миха и что-то доказывал ему. Я увидел, как Валя вздрогнула, немного опустила плечи, будто сразу стала ниже ростом. Она растеряно и невлад поддерживала разговор со мной. А когда объявили женский танец, кинулась к директору через весь зал.
- Идёмте танцевать, ТВ!
ТВ! Она предала нас, назвав его так, как он нам тогда предлагал. Уставилась на него сияющими, откровенно притягательными глазами. Нам всем стало неудобно смотреть в эту минуту на Валю.
На лице директора что-то вздрогнуло. В холодных глазах открылись два озера с чистой синей водой. Словно нежные девичьи пальчики постучали в эту непонятную закрытую душу, и в дверях на мгновение появился добрый человек. Но это продолжалось недолго. Двери закрылись — он натянул на своё лицо невозмутимость, как маску. Пожал плечами:
- Я плохо танцую.
- Иногда люди танцуют, чтобы поговорить.
Валя была слишком открытой. Сказывалась её самоуверенность.
Тор-1 повёл себе не очень вежливо.
- Про что говорить? - пренебрежительно протянул он. - Если Вы хотите оправдаться за небрежность в последней работе, то напрасно. Приказ о выговоре я уже отдал.
Он говорил громко, и его слова слышали все. А потом повернулся к собеседнику, продолжая дальше прерванный Валей разговор.
Валя быстро пошла через весь зал к дверям. Я двинулся следом за нею, позвал, но она посмотрела на меня, словно не узнавая. То, что случилось, для других было бы просто минутами горькой обиды, а для Вали — жестоким уроком.
Она побежала по лестнице, не глядя под ноги. Я боялся, что она вот-вот споткнётся и упадёт. Догнал её уже около дверей.
- Валя, не стоит так переживать.
Она резко глянула на меня и сказала:
- Он лучше, умнее и честнее всех вас.
Я понял, что ничего не смогу сделать, и этого я никогда не прощу Тору.
С этого вечера я перестал замечать директора. Приходил только по его вызову, отвечал подчёркнуто официально. Так делали и мои коллеги.
А Тор-1 не обращал на это никакого внимания. Он вёл себя со всеми и с Валей так, будто ничего и не случилось, и как раньше, вмешивался во все подробности.
В нашем институте была традиция — ранней весной дарить женщинам мимозу, а они ставили букеты в лабораториях, и сильный запах мимозы проникал в коридоры. Тор-1 приказал заменить мимозу пролесками, и добрый Мих-Мих, извиняясь, начал выполнять указание директора, из-за чего наталкивался на въедливые замечания:
- Какую долю от продажи пролесок получает директор?
- Приоритет родной природы?
Или невинным голосом:
- Что, у директора голова болит от сильного запаха?
Больше всех старался Сашка Митрофанов.
Это продолжалось до тех пор, пока директор не объяснил:
- Фитонциды мимозы влияют на некоторые опыты.
И Сашка понял, почему два дня назад внезапно не удался проверенный опыт с заражением морских свинок гриппом.
По-настоящему мы оценили директора на заседании учёного совета. Доклад о работе лаборатории начал Сашка Митрофанов. Он рассказал о наблюдениях за прохождением нервного импульса по волокнам разного сечения. Известно, например, что у осьминога к длинным щупальцам идут толстые нервные волокна. Чем толще нервное волокно, тем быстрее оно проводит импульс, и осьминог может действовать всеми щупальцами одновременно.
Сашка рассказал о том, как была уточнена зависимость между толщиной волокна и скоростью импульса, о подготовке к новым экспериментам.
Доклад Сашки директор слушал очень внимательно. Казалось, он хотел запомнить каждое его слово. Когда Сашка закончил доклад, все глянули на директора. От того, что скажет Тор-1, зависит последний штрих в мнении о нём.
В тишине чётко прозвучал невозмутимый голос:
- Пусть выскажутся другие сотрудники.
Он слушал их внимательно, как и Сашку. А потом поднялся и задал Митрофанову несколько вопросов:
- Какая оболочка у волокон разной толщины и зависимость между толщиной оболочки и сечением волокна? Учитывалась ли насыщенность микроэлементами разных участков волокна?
- Почему бы нам не создать модель нерва из синтетических белков и постепенно усложнять её на участках?
Эти вопросы не перечёркивали работу, проведённую в лаборатории Митрофанова. Они и не претендовали на это, особенно по форме. Но Тор-1 наметил принципиально новый путь исследований. И если бы лаборатория Митрофанова шла этим путём с самого начала, то работа сократилась бы в несколько раз.
С тех пор я начал внимательно присматриваться к директору, изучать его.
Меня всегда интересовали люди с необычными умственными способностями. Ведь и моя работа к этому причастна. Успех в ней помог бы нам усовершенствовать нервную систему.
Природа установила жёсткое ограничение: приобретая новое, мы утрачиваем что-то из того, что имели раньше. Более поздние мозговые слои накладываются на более ранние, заглушают их деятельность. Засыпают инстинкты, затухают и покрываются пеплом неиспользованные способы связи. Но это ещё пол беды.
Лобные доли не успевают анализировать всего, что хранится в мозге: как в тихих бухтах, стоят забытыми целые флотилии необходимых сведений; покачиваются подводными лодками, стремясь всплыть, интересные мысли.
Можем ли мы признать это законом и примириться?
Ведь мы привыкли считать людской организм, и особенно мозг, венцом творения. Привыкли и к более опасной мысли, что ничего лучшего и совершенного не может быть. Так нам спокойнее. Однако покой никогда не был двигателем прогресса. А на самом деле наши организмы инертные, как наследственная информация, и не всегда успевают приспособиться к изменениям окружающего. Импульсы в наших нервах текут очень медленно. Природа-мать не растёт вместе с нами, не успевает за нашим развитием. Она даёт нам теперь тоже самое, что и двести, и пятьсот, и тысячу лет назад — только способы для борьбы за существование. Но нам этого мало. Мы выросли из пелёнок, предназначенных для животного. Начали самостоятельный путь, и мы можем гордиться собой, потому что творение наших рук много в чём совершеннее, чем мы сами: железные рычаги мощнее наших мышц, колёса и крылья быстрее ног, автоматы надёжнее нервов, и вычислительная машина думает быстрее, чем мозг. А это значит, что мы умеем создавать лучше, чем природа.
Настало время поработать над своими организмами.
Я стараюсь представить себе нового человека. Он будет думать в сотни раз быстрее — и это сделает его сильнее в тысячу раз. Ради этого работает наш институт. Каким же будет новый человек? Как мы отнесёмся к нему, если бы он появился среди нас?
Мы сделали немало. Но в исследованиях свойств некоторых микроэлементов на проводимость зашли в тупик. Насыщенность волокна кобальтом в одних случаях давала ускорение импульса, в других — замедление. Никель вёл себя совсем не так, как диктовала теория и наши предположения. Одни эксперименты противоречили другим.
В конце-концов я решил посоветоваться с директором. Несколько раз заходил к нему в кабинет, но нам всё время мешали. Поскольку многим необходимы были его советы, то двери директорского кабинета почти никогда не закрывались. Я удивлялся, как он успевал разбираться в самых разнообразных вопросах, и вспоминал соревнование с машиной...
После очередного неудачного визита Тор-1 предложил:
- Сегодня заходите ко мне домой.
Признаться, я пошёл к нему с чувством настороженности, интереса и восхищения.
Двери открыла пожилая женщина с ласковым лицом.
- Дома ли Торий Вениаминович?
- Торий в своей комнате. - Она так сказала "Торий", что я понял, - это его мать. - Пройдите, пожалуйста, к нему.
Я прошёл коридорчиком и остановился, увидев сквозь стеклянные двери директора. Он сидел за столом возле окна, одной рукой подпирая подбородок, а в другой держал перевёрнутую рюмку. Его лицо было сосредоточенным.
Тор-1 твёрдо опустил рюмку на стол, как будто ставил печать, потом поднял другую.
Мне стало не по себе. Я подумал: "Он закрылся в комнате и пьёт. Но почему тогда мать не предупредила его о моём приходе?"
Я постучал в двери.
Директор обернулся, приветливо сказал:
- А, это вы? Очень хорошо, что пришли.
Он поставил рюмку на... шахматную доску. И я увидел, что это не перевёрнутая рюмка, а пешка. Тор-1 играл в шахматы сам с собой.
- Рассказывайте, пока никто не пришёл, - сказал он, устраиваясь удобнее, чтобы внимательно слушать. Но уже через минуту начал спрашивать:
- А вы учитываете состояние системы? - и, не получив ответа, вскочил, чуть ли не выдрал у меня из рук рентгенограммы, начал ходить по комнате из угла в угол. Потом заговорил так быстро, что слова сливались:
- Вы спрашиваете, что даёт здесь пятно: железо или никель? Но необходимо учитывать, что до сих пор нерв пребывал в состоянии продолжительного возбуждения. Становится ясно: пятна — кобальт. А вот этот зубец — железо, потому что, во-первых, на этом участке железо может выглядеть на ленте и так, во-вторых, процент железа в ткани уже начал увеличиваться, в-третьих, функция изменилась. И, в-четвёртых, когда функция изменилась и процент железа в ткани возрастает, то зубец с таким углом — только железо.
Он стоял передо мной, встав на носочки и слегка покачиваясь из стороны в сторону.
Мне казалось, что я могу дать точное определение гения. Гений — это тот, кто может учитывать и сопоставлять факты, которые другим кажутся разрозненными.
Я думал, что мне выпало большое счастье работать вместе с Тором. Чтобы не показать своего восхищения, я заговорил о потребностях лаборатории, о целесообразности именно наших работ.
- В конце концов от этого зависит будущее...
- Чьё? - спросил директор, и на его лице появилась насмешливая улыбка.
- Работы всего института... Того, к чему мы стремимся... - Не выдержав его взгляда, я запнулся. - Всех людей...
- Вы бы ещё сказали вместо "будущее" — "грядущее". Например: "От нашей работы зависит грядущее человечества".
Усмешка выгнула его губы и блестела в глазах. Он вёл себя так, словно не знал о важности наших работ или не придавал им большого значения. Но наконец я понял его.
Я ушёл от него, уверенный в своих силах. Дома долго не мог заснуть. Слушал голоса мальчишек за окном, пение птиц, шелест листьев.
Проснулся я с предчувствием радости. Ночью прошёл дождь, воздух был свежим, а яркая синева неба казалась особенно привлекательной.
Я шёл, размахивая портфелем, словно школьник, и мне казалось, что будущее — открытая книга и её можно прочитать без ошибок.
Легко взбежал ступеньками главного входа. Взялся за ручку дверей и вдруг услышал взрыв, за ним — второй, третий. Зазвенели стёкла в окнах. Какие-то бумаги закружились в воздухе. Ко мне подбежал Сашка Митрофанов, схватил за рукав, потянул куда-то. Над корпусом, где была Сашкина лаборатория и реактор, мы увидели две багровые свечки. Густой дым повалил из окон. Сквозь него быстро появлялось и исчезало пламя. Снова прозвучала серия взрывов. "Огонь бежит по пробиркам с растворами. Подбирается к складу реактивов, - с ужасом подумал я. - А там..."
Наверное, и Сашка подумал про то же. Не сговариваясь, мы кинулись ко входу, охваченным огнём. Это было безумством. Ведь всё равно не успеем перекрыть дорогу огню! Погибнем! В ту минуту мы не думали об этом.
До входа оставалось несколько шагов, а уже нечем было дышать. Нестерпимый жар обжигал лицо, руки. Позади нас послышался крик:
- Это я виновата. Я одна... Пустите!
Валя бежала прямо в огонь.
Я успел схватить её за руку. По её лицу текли слёзы, оставляя на щеках две тёмные полоски. Она снова рванулась ко входу. Я не удержал её. Куда она? Сумасшедшая...
Я не слышал, как подъехала машина, на фоне багрового пятна рядом с Валей вырос Тор-1. Откинув её назад, он исчез в бушующем пламени.
Валя без остановки повторяла:
- Моя вина. Забыла убрать селитру. Это я...
Я смотрел туда, где исчез Тор-1, и вспоминал его слова: "Человек имеет право только на те ошибки, за которые он сам в состоянии расплатиться. Только сам."
Он впервые отрёкся от своих слов. Что заставило его кинуться в огонь? Самопожертвование? Вряд ли. Сочувствие?.. Благородство и смелость?..
Почему я тогда не кинулся за ним? Это до сих пор терзает меня.
Через две-три минуты мы увидели директора. Он еле держался на ногах, одежда на нём свисала чёрными лоскутами. Шагнув ещё два раза, он упал. Мы кинулись к нему. Он лежал на боку и смотрел на нас.
- Не трогайте, - простонал он и приказал Вале: - Проверьте, перекрыт ли газ в центральном корпусе. Вы, - он перевёл взгляд на Сашку, - скажите пожарникам, пусть начинают гасить с правого крыла.
Он посмотрел на меня, какое-то время молчал, потом, через силу шевеля губами, прохрипел:
- В левом верхнем ящике моего письменного стола — папка. Мама отдаст её вам. Там записи эксперимента. Да, я сумел изменить нервную ткань, ускорил прохождение импульса в семьдесят шесть раз. Главное — код. Код сигналов — больше коротких, чем длинных...
Ему становилось хуже. Лицо серело, словно покрывалось пеплом. Губы потрескались так, что больно было смотреть.
- Узнаете, когда прочитаете... Только учтите мою ошибку. Ускорение импульса действует на гипофиз и другие железы — проверил на себе. Узнаете из дневника...
- Почему вы это сделали? - закричал я. - Ведь каждый из нас...
- Нужно было быстрее... Думать не было времени...
Получается, просто расчёт. Не благородство, не самопожертвование...
Он хотел ещё что-то сказать, но не смог. Его блуждающий взгляд остановился, словно маятник часов.
Появились санитары, осторожно положили его на носилки.
Торий Вениаминович умер по дороге в больницу.
Я просматриваю его бумаги. Стремительный почерк, буквы, похожие на стенографические значки. Очень много исправлений разноцветными карандашами: красный правит чернила, синий карандаш правит красный, зелёный — синий. Так, наверное, он различал более поздние правки. Исписанные листы сухо шелестят, разговаривают со мной его голосом.
Он первым решился поставить на себе эксперимент, который мы пока проводим на моделях-животных. И если говорить откровенно, то он и был именно тем человеком, о котором мы мечтали, - Homo celeris ingenii. Он пришёл к нам из будущего... Почему же нам было так тяжело с ним?..
1963 год
Перевод с украинского Коры Крыловой 23-24 мая 2013 г. с книги: Ігор Росоховатський "Останній сигнал", серія "Компас" — Київ, видавництво ЦК ЛКСМУ "Молодь" 1989 рік, рецензент член Союза Письменників СРСР В. В. Головачов.
Оригинал рассказа на украинском языке:
http://chtyvo.org.ua/authors/Rosokhovatskyi/TOP-1/ — в формате DOC.
Другой перевод на русский язык (с добавлением нюансов, которых не было в оригинале у Игоря Росоховатского, отчего меняется вся атмосфера произведения):
http://lib.misto.kiev.ua/RUFANT/ROSOHWATSKIJ/tor-1.txt — html на сайте.