"Часовой обязан: бдительно охранять и стойко оборонять свой пост; нести службу бодро, ни на что не отвлекаться, не выпускать из рук оружия и никому не отдавать его... Часовому запрещается: спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, писать, читать, петь, разговаривать, есть, пить, курить, отправлять естественные потребности или иным образом отвлекаться от исполнения своих обязанностей... досылать без необходимости патрон в патронник"...
Устав Вооруженных Сил.
* * * * *
Кстати, давно заприметил, что в воинской части, в учебном полку, в котором я обретаюсь, подишь ты, имеется библиотека. И вот, изощрился и заскочил, и обнаружил там... девушку. Не очень красивую (и длинноносую, и лупоглазую), но все-таки девушку. Не зная, что в данном случае предпринять (сто лет их не видел, находясь за забором), приложил руку к пилотке, отдал таким образом честь… Девушка-библиотекарь искренне рассмеялась. Оказалось, что еще и криворотая... Короче, я туда записался, я там расписался, выбежал с книгой прямо на плац…
И понял, что теперь ее должен прятать, а если и буду читать, то украдкой, потому что солдат с лопатой, или с мотыгой, или со шваброй, или с метлой, или в курилке с дымящейся сигаретой - это понятно, а вот с книгою – это какой-то нонсенс... Даже в свободное время, аккурат после ужина и до отбоя, скажем, кропаешь ты письмецо или, стараясь не уколоться, корявыми избитыми пальцами подшиваешь полоску материи под воротник, или, как можно жирнее, ваксой, от носка до колена надраиваешь свои крестьянские сапоги – тоже выглядит как-то естественно со стороны, но, если сержант заметит тебя углубленного в чтение книги – это будет знаком того, что ты все уже сделал и переделал, и тебя можно и даже нужно заангажировать, то есть чего-нибудь тебе поручить: помыть полы в ленинской комнате, заправить шинели, чтобы висели все ровно в ряд, заправить противогазы, чтобы бирки с фамилией были наружу, и т.д. и т.п…
Книгу прятал за поясом, только не спереди, где могли ее сразу заметить, а сзади, прижатой ремнем, под курткой хэбэ. После отбоя, чтобы никто не украл, спал я с нею в обнимку… Через пару дней мы пошли в караул. Слушали речь на плацу о великой ответственности, об огромном доверии к нам, к тем, которые заступают на охрану "завоеваний развитого социализма", о высокой бдительности и непреклонной решимости… Маршировали под барабанную дробь. Книга чуть было не выпала из меня, но я сумел незаметно подправить и, таким образом, удержал…
Ровно в полночь я заступил на пост, возле танковых боксов. Помнится, даже пытался читать, уютно устроившись под фонарем. Ночь была не холодной, меня разморило, я привалился спиной к столбу и уснул. Несколько раз, сквозь дрему, замечал диверсантов. Они тихо ползли через пост, все в камуфляжной одежде, сверкали зелеными окулярами…
Холодный ужас вдруг обуял и пронзил до самых костей: «Кто-то действительно движется!». Я попытался вспомнить, что нужно делать, и, кстати, вспомнил, и заорал, что было силы: «Стой! Стой, кто идет?!»…Но вышло совсем не то, язык не хотел просыпаться: «Сутоуойкутоуиидиоот?»… «Сутойойой стреелииять буудуу»… К тому же, пропал автомат… В общем, когда я пришел в себя, на меня удивленно взирали весьма симпатичные, пухлые и пятнистые латышские жабы… Их было много. Ну, не то, чтобы рота, но, может быть, взвод. Мошки роились под фонарем, сдуру бились о светлый плафон… Жабы, видно, ждали того…
После полудня, на другой день, я опять участвовал в цирковом представлении, и как будто бы что-то там охранял… Какое-то время бродил, но вот, наконец, присмотрел недостроенный бокс, и решил, что это как раз и есть то самое место, где я смогу почитать… Тем более, рассудил, на дворе воскресенье, и кто же может сюда, в этот парк тяжелых машин, в выходной, заглянуть?.. Подложил, чтобы было удобно, силикатные кирпичи...
- Боец, а боец!.. Я к Вам обращаюсь, товарищ курсант?.. Очнитесь, товарищ курсант! - меня похлопали по плечу… Передо мной стоял некий полковник.
- А, извините, - не отдал Вам честь…
- Да что уж, это не главное… Нет-нет, сидите, сидите… В этом ли дело?.. Вы, кстати, книгу, что ли, читаете?.. Интересная книга?
- Да, товарищ полковник , очень интересная книга…
- А где же Ваш автомат?
- Да он там… А нет, вон там - у стенки стоит…
- А можно я его заберу?..
- Да пожалуйста, можете взять…
- Ну, что же, - сказал мне полковник, взяв в руки мой автомат, - пойдемте, сынок…
И мы с ним пошли. Он впереди с моим автоматом, а я позади с книгой в руках. Конечно, я догадался, что ведут меня на какой-то разбор, и уж, как пить дать, вынесут наказание, и что этот, такой любезный дядя-полковник, не иначе как наш командир полка, но, тем не менее, я все равно пытался в книгу свою еще пару раз заглянуть… Шел и заглядывал...
Правда, уже мерцала, и все сильнее, совсем нехорошая мысль… что, возможно, придется увидеть воочию начальника Вентспилской гауптвахты, у которого кличка Папа Карло, и о котором слагают легенды… Говорили, что он, прохаживаясь по городскому пляжу, к примеру (естественно, в сопровождении патруля), выявлял самовольщиков сходу, на раз… Причем, и не лысые были, и в модных нейлоновых плавках… «Вы, Вы и Вы! – говорил им этот фашист, - вы арестованы, следуйте на гауптвахту»… И действительно, собака, ищейка, Джульбарс, Пинкертон, оказалось, определял солдат-срочнослужащих по желтоватым, набитым пяткам от сапогов…
Слухи о камере № 13, которая служит на той же Вентспилской гауптвахте карцером, и где разлита по полу вода и раскидана хлорка, из-за чего дышать почти невозможно, куда помещают особо строптивых, и откуда они выползают с распухшими и разбухшими ногами, и, вообще, чуть ли не инвалидами…
Что-то повеселее, про заключенного, который, когда проходил Папа Карло, то из своей камеры во всеуслышанье, и как можно торжественнее, объявлял: «Земля, Земля, я - Космос, перехожу на девятую орбиту!»… На другой день, опять же, услышав, что Папа Карла совершает обход, снова вещал: «Земля, Земля, я – Космос, перехожу на восьмую орбиту!»… И в итоге, когда у него оставалась одна единственная «орбита», он прокричал: «Земля, Земля, я – Космос, начинаю снижение!»… Но Папа Карла ответил: «Космос, Космос, я – Земля, дополнительно трое суток! Продолжайте полет!»…
Или вдогонку, как одному матерому губарю Папа Карло предложил сделку, мол, если наполнишь на моей даче бочку свежей водой, то тогда тебя отпущу… И, на удивление, в вечеру бочка стояла во всей красе и влагой ласкала взор, хотя была и объемная, да и на реку с ведрами и коромыслом нужно было ходить далеко… Папа Карло раба отпустил. И только после того, как снова явился к себе на фазенду, и с довольным видом попытался освежить корнишоны, стало ясно, что остроумный солдат целый день отдыхал, загорал и обжирал его огород, а засим перевернул бочкотару вверх дном и залил-то всего между днищем и нижней кромкой мелкий зазор… Так что, настоящего садиста и палача, Папу Карло, ни дна ему ни покрышки, от злости колотит при виде каждого новичка, и он уже, как паук в тенетах, не знает, чего еще и придумать, чтобы высосать из любого все соки, и каким-нибудь необычным образом извести…
В караульном помещении, старшина Лягушенко, который был начальником караула, вытянулся во фрунт…
- Как Вы думаете, - сказал командир полка, - если отправим бойца к Папе Карло, да еще такого как этот, неужели скоро дождемся назад?
- Не могу знать, товарищ полковник!
- А я полагаю, что тогда он уедет надолго. Не ровен час, и в госпиталь попадет… А нам обучение проводить… Я правильно мыслю, товарищ старший сержант?
- Так точно, товарищ полковник!
- Поэтому старшина, снимите его с караула, отправьте куда-то на кухню, лучше в посудомойку. И отберите у него фолиант. Сдайте лично в библиотеку. Сделайте так, чтобы больше он там не участвовал…
-Так точно, товарищ полковник!
-Ну вот и славно… Несите службу, как подобает…
Посудомойку боялся чуть ли не с первых же дней: забрызганные, в подтеках, лохани с помоями для свинофермы, ихтиандры не разгибаются от работы, металлический лязг и звон, сплошной алюминий, но самое главное, что оттуда все время несется несусветная тошнотворная вонь. Миазмы исходят из вечно забитых люков, лючков и стоков канализации.
Между прочим, в виду несносной жары, посудомойщикам выдают интересную униформу, представляющую из себя рубаху с отложным воротником и шорты - тропический вариант… «Вот, значит, и такая форма имеется, - подумал я, - значит, и в тропических странах наши «защитники Родины» тоже шустрят»… Ну, и, конечно, прорезиненный фартук, на вырост.
Как оказалось, команда кухонного наряда состояла из нарушителей, вроде меня, и являла собой как бы «интербригаду», поскольку собрали со всех батальонов. По залу одни солдаперы волокли вдоль столов бадьи с жиденьким киселем и поварешкой делили по кружкам, другие носились с бачками чуть не кипящего супа. В каждой такой посуде хлебалова с лихвой на дюжину человек.
Дежурный по кухне, очередной бесноватый шизоид, заходился в истошных криках: «Бистро!.. Бистро!.. Бистро!.. Вторая смена через десять минут!»… Упитанный,толстощекий, в белоснежной поварской куртке, с длинным прутом в руке, он делал выпады в стороны обегавших его носильщиков супа, или замахивался на разливающих углеводы… И в конце-концов, один бедолага все-таки подскользнулся (из-за волнений и спешки пролили кисель). И опрокинул себе на темечко с варевом целый бачок… Потом его приволокли в посудомойку на предмет охлаждения раскрасневшейся головы. На ушах у него висели ошметки вареной капусты…
И пока все вокруг гоготали (кто-то от смеха, кто от сочуствия), а тот парень только что-то бессвязно мычал, я почему-то вспомнил некий пассаж из утопического романа, который нам полагался по школьной программе. И долбили нас тем романом без устали, без зазрения совести, почем зря. «Четвертый сон Веры Павловны», - так называлась ключевая глава, и так назывались темы для изложений и сочинений.
Изображалось бесподобное светлое будущее, самый, что ни на есть коммунизм... Все жнут, и вяжут снопы, и от радости даже поют, и на обед, в хрустальном дворце, для них накрывают столы. И почти как у нас, в армейской столовой, разливают питье и разносят толстостенные алюминиевые бачки, и хлеба шматы, но только наряд, по замыслу автора, в том фаланстере, сплошь состоит из старух, стариков и детей, потому что «слишком легка работа прибирать, заниматься хозяйством, готовить» (близко к тексту, цитата), потому что революционный писатель, видимо, в жизни своей не трудился на кухне, и даже понятия не имел, что значит ко времени, четко, для изголодавшихся охламонов накрыть столы…