Глава 7
Люська издалека увидела возле своего фургона очередь: нескольких женщин, старух с сумками в руках и паренька лет двенадцати с авоськой на плече. «Как же это всё обрыдло» — неприязненно подумала и ускорила шаг.
— Ты что же это, милаха? — сердито крикнула ей одна из хозяек, подпустив поближе, — сколько тебя ждать-то прикажешь. Совсем распустились люди…
— Ну и ничего, ничего, — беззубо вступилась сухонькая старушка, — девушка небось молодая, и погулять охота, и поспать, поди, нужно.
— Нечего её защищать! А то мы молодыми не были! Да чтой-то, куда надо, не опаздывали!.. Ишь размалевалась!
— Ладно, ладно, раскудахтались! Дай пройти-то, — почув-ствовав сильного противника, спасовала Люська.
Обогнув фургон, стала копаться с запором. Голова после вчерашнего была мутная и тяжёлая — в ресторане с одним засиделась и поздно пришла домой.
Мысли едва ворочались, но всё — об одном. «Да разве ж это жизнь? Ведь как могла бы жить? А тут вставай, тащись куда-то! Выслушивай упрёки разных там замухрышек! Потом торчи весь день за прилавком, копайся в грязи — чёрт знает, что такое!»
Наконец справилась — отомкнула замок, грохнула о стену петлёй и рванула на себя дверцу. В фургоне царил беспорядок, ящики разбросаны, кругом грязь… На днях уже комиссия сделала замечание, и Люська обещала подтянуться. Вот она пнула ногой корзину с луком, распахнула ставни и, наконец, сдув с весов пыль и луковую шелуху, спросила хмуро:
— Ну, кто у вас тут первый-то, чего надо?
— Повежливей с покупателями-то! Небось — ты для нас, а не мы — для тебя!
Люська с ненавистью взглянула в худое бескровное лицо. «Завидно, аж позеленела вся!..»
С очередью управилась в полчаса. Отходя, хозяйки заглядывали в свои сумки и ворчали. Только здесь, мол, всё вечно вялое да лежалое. «Вон у других разве такие овощи-то?!» Люська, слушая этот привычный для неё ропот, лишь презрительно усмехалась.
Потом подходили ещё хозяйки и тоже ворчали. И так до самого обеда. Когда покупателей возле фургона не стало, она почувствовала себя совсем скверно — начала томить скука.
Облокотившись о прилавок, Люська тоскливо оглядела площадь. «Надоело!.. И вчера, и позавчера, и десять дней назад — всё одно и то же…» Слева, метрах в десяти — высокие каменные арки станции метро, за которыми то и дело бесшумно распахиваются и смаху затворяются массивные высокие двери. Туда оттуда без конца проходят равнодушные к ней, Люське, люди.
Неподалёку от станции стоят у своих лотков и судачат одетые в белые халаты продавщицы мороженого, пирожков и котлет. От них тянет аппетитным запахом жареного мяса с луком. И этим тоже нет до неё никакого дела.
Шагах в двадцати справа, где кончается тротуар и начинается мостовая — глухой забор, из-за которого доносится грохот и скрежет. «Всё строят, всё чего-то делают! Людям только
спокойно жить не дают!.. Без этого чёртова забора хоть подходили любезничать мужики! Над забором, за пределами огороженной территории, был виден угол старинного с лепными украшениями здания. «Институт какой-то — всегда безмолвный, строгий. С детства не любила, даже побаивалась его.» Это потому что на фасаде, в специальных нишах, стояли с книгами в руках два бородатых в длинных мантиях старца. Они постоянно как бы спрашивали её: «Ну, а ты, голубушка, почему жизнь такую ведёшь?»
Напротив, по Садовому кольцу, на грязно-белом фоне похожего на огромный ларь старинного лабаза с высокой кованной дверью, с глухим шумом катят автомобили, троллейбусы, автобусы.
«Раньше хоть гудели, всё веселее было!» Люська от скуки вышла из своего фургона. Сзади и вовсе смотреть ей было не на что — сквер да школа. На сквере — ни одного человека, полуголые деревья, кучи сухих листьев в конце дорожек и пустые скамейки с вырезанными на сидениях и спинках инициалами и разными словами… Школа… ну, вид её никогда не доставлял особого удовольствия, наоборот, только лишний раз напоминал, как стояла столбом у доски, тряслась перед контрольными работами или стыдилась показать кому-либо свой дневник. Воспоминания не из приятных. Мать, нет, никогда не ругала и даже говорила: «С её красотой и так на руках носить будут!» Да вот не особенно что-то. И промахнулась, промахнулась она, конечно, с Митькой, что и говорить. Перед глазами встало ничтожное лицо Кручёного, его гаденький оскал, с которым он спросил: «За Сутулого, да?..» А что? Триста двадцать рублей оклад, своя машина, — найди-ка поди ещё такого! Правда, женат, ребёнок есть. Ну, а кому какое до этого дело?!
Люська поспешно изменила выражение лица. Прищурилась, увидев вышедшую на площадь Веронику. Кто-кто, а уж эта цыпа ни в коем случае не должна знать, что и ей, Люське, бывает невесело. С детских лет ненавидела Веронику, вечно в глаза ею тыкали: «Ты посмотри, Людмила, соседка-то твоя моложе тебя, сирота, и ей не покупают таких дорогих платьев и туфель, как тебе, а как учится она и как — ты!» И позднее: «Людмила, дорогая, да ведь Вероника позже твоего в школу поступила, но она уже десятый класс заканчивает, а ты?!..» И так все эти годы! Раза два, наступая на собственную гордость, пыталась завлечь её в свою компанию, закрутить. Ничего не получилось. «Ну и чёрт с тобой! — презрительно фыркала Люська, — всё равно лучше нас жить не будете!» И, круто повернувшись, уходила довольная собой и своей жизнью: всегда по моде одета, деньги в кармане, все за ней гоняются. «Да об этом каждый мечтает, только не всегда показывает это!» — думала уверенно.
И всё-таки, когда за окнами шумел дождь и податься было некуда, она вдруг с тоской осознавала, что её соседка идёт более надёжной, более правильной дорогой, и знает она что-то такое, чего она, Люська, не знает. И, страстно желавшая, чтобы все завидовали ей, до боли, до бешенства завидовала сама.
«Ах, скажите, пожалуйста, — без книжки ни на шаг!» — заметив у Вероники в руке книгу, фыркнула Люська и критически осмотрела скромное пальто и шляпку соперницы. «Куда же это она так торопится? На свидание?..» — подозрительно подумала. Ведь пуще всего с матерью боялись, что та выйдет замуж за богатого.