Он стоял у зеркала, с явным удовлетворением смотрел на своё холёное лицо и ждал пока из крана пойдёт тёплая вода, подставив под холодную струю кончики пальцев правой руки. Вот она, наконец-то. Электрическому нагревателю каждое утро были нужны эти пару минут для разогрева. Зато горячая текла в квартире круглосуточно. Умывшись, он пошлёпал на кухню, поставил чайник на плиту, насыпал быстрорастворимую овсянку в тарелку и включил телевизор. Каждое утро ровно в 7:10 Николай Иванович Удальцов начинал делать утреннюю зарядку. Упражнения были нехитрыми. Несколько приседаний, вращательных движений головой и туловищем, и ровно десять отжиманий, ни больше ни меньше. Во время зарядки он старался ни о чём не думать, хотя мысли каждый раз жужжали вокруг словно назойливые мухи, от которых необходимо было отмахиваться. "Напишу... нет, прежде исправлю написанный отчёт начальству", "За обедом съем жирную пиццу с колбасой. Масло будет течь по подбородку, но ничего, я его салфеткой, салфеткой", - тут он повернул голову и заметил изморозь на окне, - "Почему у нас на улице должно быть так холодно? Как же хорошо прошлым декабрём было на Кайманах", - Николай Иванович представил как медленно он идёт по белому песку, мягкому и воздушному, словно мука. А перед ним тихо шуршит чистое бирюзовое море. "Надо придумать куда поехать в этом году. Хочется чего-то необычного, сумасшедшего... Например, отправиться в Мачу-Пикчу".
Он посмотрел на электронные часы. Цифры, сложенные из аккуратных, но безликих зелёных черточек показывали 7:30. Из-за излишних дум завтрак начался на десять минут позже. Овсянка остыла, чай уже не кипяток. Он сел за стол, добавил в кашу мёд и с неудовлетворением стал есть, запивая тёплым чаем. Под конец давясь, он бросил тарелку с размазанной по стенкам кашей в раковину. Выходить из квартиры, чтобы успеть на электричку-экспресс нужно было в 7:40. Ровно в 7:43 он захлопнул входную дверь, заметно нервничая, ведь опаздывать Николай Иванович не любил. Быстро спустился, не дожидаясь лифта, с третьего этажа по лестнице. До станции он пошёл по пустынной широкой улице с однотипными двухэтажными домами по обе стороны. Он почувствовал запах тлеющих углей в каминах. Он любил, когда пахло дровами, это напоминало дом, которого у него никогда не было. Хотя холостяцкая квартирка его вполне устраивала, грёзы о призрачном домашнем очаге, окружённом детьми и заботливой женой, иногда всё же появлялись в тумане сознания. Однако только он начинал мечтать как представлял себе многочисленные неудобства, вызванные семьей, обязательно бы приведшие к нарушению установленного, привычного ему порядка.
На платформе скопилось много народу, в руках бумажные стаканы кофе, сваренного в привокзальном киоске-забегаловке. Из отверстия в крышке поднимался еле видимый пар, исчезающий после очередного глотка. Через минуту, в 8:01 должна прийти электричка, делавшая всего одну остановку до конечной, главного городского вокзала. Переминаясь с ноги на ногу он увидел два ярких белых глаза подходящего поезда и ринулся к проверенному месту где открывались двери нужного ему третьего вагона ближе всего расположенного к лестнице выхода из вокзала. Как назло, там уже стояли хромой в шляпе и худощавый в деловом костюме, трясущийся от холода. Хромой нагло занял место Николая Ивановича у пожарного выхода и оставив там свой старенький портфель, поковылял в туалет. Удальцов сел за ним, недовольно кряхтя. Отправление задержали на пять минут, до 8:10. Когда тронулись, он тотчас покрылся потом, - нервничал что не успеет на работу, - в растерянности смотря из окна на залив, шевелящимся под электричкой. Каждый раз она нехотя проезжала через мост, соединяющий маленький остров с материком. Он видел деревянные пристани, окружённые моторными лодками и яхтами, рыбацкие покосившиеся домики, стоящие на сваях прямо у берега. В серой воде плавали утки и два лебедя. Они завтракали, периодически заныривая в поисках мелкой рыбёшки или съедобных водорослей. После овсянки ему всегда хотелось съесть что-нибудь, желательно повреднее. Бутерброд с колбасой например. Глядя на птиц, желудочный сок выделялся быстрее, и аппетит становился сильнее. Он решил перед работой остановиться у киоска, взять кофе с пончиком. Иначе до обеда не дотянуть.
На полустанке за мостом медленно, словно нехотя, открылись двери и в вагон забежали они, замёрзшие на перроне, держащие в руках бумажные стаканы с давно остывшим кофе, глупо хлопающие от перепада температуры глазами, ненавистные ему попутчики. В них всегда срабатывал рефлекс по быстрому нахождению тёплого местечка в вагоне. Свободное сиденье, желательно подальше от дверей, меньше продувало, занималось незаметно для окружающих, и профессиональное выражение их лица говорило "мы всегда здесь сидели, да. С самой конечной станции. И места своего никому не уступим". Усевшись поудобнее, они либо раскрывали свежую жёлтую прессу, где с завидными деталями описывали вчерашние убийства, изнасилования, аварии вперемешку с нелепыми высказываниями политиков; либо начинали ненавязчивый разговор с соседями. "Как дела?" "Холодно", "Да, мне трубы надо поменять. В такой мороз ничего невозможно делать". "Не слышали когда потеплеет?" "Через неделю, придётся подождать". Сегодня все громко галдели, видимо пытались согреться. Николай Иванович достал из лежащего на коленях портфеля заранее подготовленную книжку, раскрыл посредине, и сделал вид что читает. Он бегал глазами по страницам, иногда забывая их переворачивать. Внимательно прислушиваясь к никчемным по его мнению разговорам, сам принимать в них участие отказывался.
Скоро конечная. Он проверил время. 8:45. Его привычка часто смотреть на часы выработалась давно, лет двадцать назад. Он только нашёл первую и единственную в жизни работу. Государственная служба в центральном банке поначалу необычайно его радовала и вдохновляла на ежедневные подвиги вроде вечерних сборов с коллегами в баре. Через два месяца он заметил, как придя на работу он начинает смотреть на часы и считать сколько же осталось до обеда. После обеда Николай Иванович принимался отсчитывать часы и минуты до завершения рабочего дня. В кабак с коллегами он уже не шёл, а отправлялся прямиком домой, где его ждал тёплый уголок на кушетке. Накрывшись пледом, он включал телевизор, входя в состояние транса, особенно во время переключения трёхсот сорока пяти каналов. Променять подобное времяпровождение после работы ни на что другое уже не представлялось возможным. В полу собственной квартире, взятой в кредит, ему было настолько комфортно и уютно, что он боялся потерять работу, этот единственный источник ежемесячных платежей. Поэтому утром Николай Иванович тоже смотрел на часы, чтобы обязательно прийти вовремя, ведь за каждое опоздание полагался выговор. А после выговора кто знает, могли вдруг и уволить.
На вокзале людская река подхватила его и понесла по лестнице наверх. Там пришлось плыть против течения, ведь ему надо выйти на улицу, а все остальные мчались на станцию метро. Пребывая днём в плохом настроении, он всегда напоминал себе как удобно расположена его контора, избавляя от необходимости поездок в метро. "Такое счастье не каждому выпадает" был уверен он, и работа сразу наполнялась смыслом, становилась для него ещё ценнее. Путь от вокзала к работе пешком занимал всего десять минут. Зато каких! Вокруг него оголтело неслись, никуда не глядя, людские потоки. Он пристроился идти за чьей-то спиной, чтобы избежать возможного столкновения. Улочки и улицы были перерыты, отбойные молотки стучали прямо в виски. Автомобили без разбору сигналили друг другу, светофорам, и пешеходам. Из люков шёл обильный пар. Сверху наседали блестящие, новенькие высотки, перемешанные со старыми, обветшалыми пятиэтажками, время которых уже пришло, но не сносили их только из жалости. Со стороны харчевень и выездных прицепов-киосков доносились противоречивые запахи шаурмы, жареных яиц и вылитых вчера на асфальт помоев. Сморщив нос, он проходил через подобное испытание каждое утро, но считал что ничего хуже поездки в метро быть не может, а потому десятиминутная прогулка воспринималась им как подарок судьбы, грех было жаловаться.
На перекрёстке перед входом в офис он остановился у прицепа с кофе и пончиками. Ему льстило что продавец, уже давно прирученный, без лишних слов и уточнений, только завидя его, наливает в маленький стакан чёрный кофе без молока, кладёт туда две ложки сахару, и заворачивает пончик в бумажный коричневый пакет. Ещё и приговаривает "Хорошего Вам дня, Николай Иванович". Он подошёл ко входу в стеклянную высотку, расстегнул пальто. Прозрачная дверь крутилась, костюмы напирали на железный поручень, и дверь медленно поворачивалась, подставляя отсек для следующего входящего. Левой рукой он приподнял стакан, попытавшись отпить, а правой нажал на поручень. Выйдя из под контроля, кофе тут же, больно ошпарив, выплеснулось на рубашку и брюки. Стакан полетел на гладкий, под мрамор, пол. Ко входу поспешили охранники и грозного вида уборщица с бесформенной коричневой тряпкой. Он готов был сквозь землю провалиться от стыда, чувства вины, и страха что через крутящуюся дверь вот-вот зайдёт начальник и увидит этот позор. На работе уж точно в таком виде показываться было нельзя, но в голову вдруг пришла мысль что можно позвонить и взять больничный. Он выбежал без оглядки и быстро зашагал по улице, застегнув пальто.
Удальцову казалось будто все на него смотрят, злорадствуют над мокрыми брюками, - благо рубашка была спрятана под пальто, - и тихо хихикают в прикрывающий рот кулак. Через несколько кварталов, на безопасном расстоянии от конторы, он огляделся, заметив что никто на него внимания не обращает, а прохожие продолжали спешить по своим делам, отрешённо глядя перед собой. Успокоившись, Николай Иванович завернул в ближайшую харчевню. Усевшись за столиком, он позвонил своему начальнику сообщить о плохом самочувствии. "Конечно конечно, не беспокойтесь, вы имеете полное право на больничный. Поправляйтесь поскорее". Как гора с плеч свалилась. На радостях он даже съел пончик и отправился покупать свежую рубашку и брюки. Времени было вдоволь, ведь электричка домой отправлялась через три часа. Выйдя из магазина, он с удовольствием выбросил "кофейную" одежду в мусорное ведро. Он весело зашагал по улице, однако через квартал очнулся, поймав себя на том, что не знает куда направляется. Такого с ним ещё не было. Всегда стояла перед ним цель, всё в жизни имело смысл, потому как без смысла движения вперёд быть не могло. И если он шёл по улице, то всегда шёл куда-то, а здесь он растерялся, удивившись самому себе. Идти на вокзал и долго томиться в зале ожидания рядом с пропахшими мочой бомжами он не хотел. Оставалась городская пристань со старыми кораблями. Лет двадцать назад он рисовал во время скучных университетских лекций эти странные, из другого времени и мира парусники, мечтая о дальних морских походах. В море он конечно кроме как на городском пароме или катере не выходил. Не зачем было. Теперь же он решил наведать старых друзей, тряхнуть стариной что называется. Это согласитесь лучше, чем нюхать вокзальных бомжей.
Пробравшись через дебри претенциозных, но безликих высоток, Николай Иванович вышел по мощёной улочке к пристани. Трёхмачтовый бриг одиноко стоял у пирса, трапы к нему были закрыты, с борта слезала краска, обнажая прогнившее дерево. Швартовы вяло свисали, то и дело опускаясь в воду. Ржавчина искусала звенья якорной цепи. Остальные парусники давно списали за ненадобностью, а их место у трёх пирсов занимали теперь катера нуворишей, любивших заходить зимой в незамерзающий залив города. Оставшийся корабль был мёртв, как и он сам, живущий по чужим правилам и общественным нормам, не имеющий собственного курса, стоявший точно так же, ржавея, у пирса. От некомфортных мыслей ему стало тошно. "Чёртов кофе, так бы сидел спокойно за столом и перебирал бумажки". Повернувшись спиной к паруснику, он быстро зашагал к вокзалу. До отхода электрички оставался всего один час.