ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!
РОДДОМ ПО- ФРАНЦУЗСКИ.
Лукас почти все дни проводит у Ани. Я - одна или с Жанни, естественно, в сопровождении Лукаса, приезжаю в клинику на два-три часа. С новоиспечённой мамой и ребёнком всё в порядке. Но, как я и предполагала, Аня чувствует себя несколько утомлённой. Ребёнок находится постоянно с ней, что не даёт возможности полноценно отдохнуть. Правда, здесь можно отдать его на время медперсоналу, но Аня боится: вдруг не доглядят за девочкой, и с ней что-нибудь случится плохое?
Впрочем, даже если и отдать ребёнка, то отдохнуть всё равно вряд ли удастся. В этой свободе посещений, которая так умилила меня поначалу – оказалась и плохая сторона.
Палата роженицы превращается просто в «проходной двор»: то муж, то бабушки, то друзья и подруги.
Да и медперсонал - просто замучил своей заботой. Приходят брать анализы у ребёнка, потом проверяют состояние матери, потом – уборка в палате, или ещё что-нибудь… На четвёртый день пришёл фотограф, чтобы сделать профессиональные фотографии новорожденной и её близких.
Кормят здесь так хорошо, что ни в каком дополнительном питании молодая мама не нуждается. У неё есть на выбор три обеденных меню. Каждое из них достаточно калорийное, чтобы женщина восстанавливала силы, но с учётом того, что она кормит ребёнка. Так что в «Санта-Монике» не видно родственников с сумками, нагруженными продуктами. Но мы приносим Ане фрукты и молоко – это никогда не помешает.
Кстати, если кто-нибудь из родственников тоже захочет покушать, он может заказать себе еду, почти такую, какую ест и роженица.
Вот, приблизительно, что могут принести, чтобы вы смогли «заморить червячка». Основное блюдо - большой кусок парового мяса с гарниром из тушёных баклажанов и фасоли, на закуску - копчёную колбасу или сыр, свежие помидоры, а на десерт – в закрытом стаканчике – крем-брюле.
Только кофе или чай приходится покупать самому в автоматах, которые находятся в вестибюле клиники – ведь кормящей женщине нельзя пить подобных напитков. Ей дают бутылочную воду или компоты.
Мы с Жанни воспользовались подобной услугой всего лишь один раз. Как-то так выходило, что мы приезжали с визитами после завтрака или обеда. Только Лукас часто обедал вместе с Аней – ведь он находился в «Санта-Монике» целыми днями.
Так оказалось, что я осталась хозяйкой в квартире. Но мне лежали несложные обязанности: накормить Лукаса перед его отъездом в клинику и поддерживать порядок в квартире. Надо сказать, что в те недолгие часы, когда новоиспечённый отец бывал дома, он благоустраивал ванную.
Там Люка соорудил специальный столик, для детской ванночки и туалетных принадлежностей маленького ребёнка. Всё это выглядело очень аккуратно и в стиле всей ванной комнаты. Конечно, он мог бы всё это преспокойно приобрести в магазине, но ему хотелось самому как-то принять участие в таком важном событии в его семье - раз уж он не может рожать.
Да-да, это не шутка - мой зять действительно выразил сожаление, что так мало принял участия в появлении на свет такого чуда, как его прелестный ребёнок. Поэтому, компенсируя свою мужскую «неполноценность», старался вовсю.
Ушёл в двухнедельный оплачиваемый отпуск, в связи с рождением ребёнка. Находясь в роддоме, старался лично пеленать и купать малышку, причём делал это ловко и уверенно.
Забыла сказать, что к отдельной палате, которую занимала Аня, примыкала процедурная комната со всем необходимым для ухода за новорожденным ребёнком. Заходить туда имели права только родители новорожденного и, конечно, медперсонал.
Правда, комната эта была на двоих с роженицей из соседней палаты, которую, кстати, я ни разу не видела. Скорее всего, на тот момент соседняя палата пустовала.
Пока Люка пропадал в роддоме, я наводила чистоту и лоск в опустевшей квартире. Самым трудоёмким делом оказалось мытьё металлических ставень на всех окнах квартиры. В скобках скажу, что на юге Франции, практически во всех домах, исключая самые современные постройки, окна имеют ставни – деревянные и металлические. В таком жарком и солнечном климате – это просто необходимо.
Как я заметила, французы почему-то избегают ставить кондиционеры. Как объясняла мне Жанни, они гонят «мёртвый» воздух. А потом из-за сквозняков, которые создают кондиционеры, можно заболеть миозитом или подхватить радикулит.
Она даже произнесла нечто, похожее на наше «Пар костей не ломит», во всяком случае, так мне перевела это выражение Аня.
Вначале, когда Люка увидел, как я пытаюсь смыть со ставен застарелую пыль и уличную копоть, он сказал, что мне не стоит мучиться, занимаясь этим «сизифовым трудом».
Но, когда я вымыла первые ставни на окнах, выходящих во внутренний двор, а потом – самые большие и закопчённые - со стороны, обращённой к улице, зять был искренне восхищён результатами моей нелёгкой работы.
РЕГИТРАЦИЯ И БЮРОКРАТИЯ.
На третий день ездили с Лукасом в мэрию по поводу регистрации ребёнка. Во Франции с этим делом не дают времени на раскачку.
Новорожденный ребёнок должен быть зарегистрирован в трёхдневный срок! И никакие отговорки типа того, что никак не смогли выбрать имя ребёнку или что-нибудь подобное, здесь не проходят.
Кстати, мы до сих пор так и не смогли придти к консенсусу по поводу имени новорожденной девочки. Например, мне нравилось имя – Софи. Аня была бы не против, если бы дочь звали Николь. Жанни предлагала назвать внучку в честь себя, любимой.
Но все наши пожелания разбились о твёрдость, которую неожиданно проявил в этом вопросе Лукас. С самого дня рождения дочери он бесповоротно решил, что её будут звать - Теа. Вряд ли Люка знал, что это имя означает – «богиня». Так что его нельзя обвинить в родительских амбициях. Просто это была твёрдая уверенность, что у его дочери должно быть такое имя…
Но Лукас не был бы сам собой, если бы не сделал изящного жеста по отношении к матери своей жены – то есть, ко мне. Уже когда мы ехали в мэрию, он вдруг неожиданно спросил:
- Таня, а как ты считаешь, будет лучше записать имя девочки? Теа - с «Н» или без «Н»?
Вначале я опешила. Спрашивать об этом у меня, которая, и имя-то такое впервые услышала всего несколько дней назад. Уж не шутит ли мой зять? Но вид Лукаса был вполне серьёзен. Я пожала плечами:
- Не знаю…
- Но Люка настаивал. Тогда я спросила:
- А какая разница?
- Без «Н» - это будет больше по-итальянски.
- А с «Н» - больше по-английски?
Люка кивнул:
- Что-то вроде этого.
Конечно, три буквы в имени – маловато. Тут же я вспомнила, что французы любят писать в своих словах «лишние» буквы:
- Ну, тогда пусть будет с «Н» - ТНЕА.
Судя по реакции Лукаса – он был такого же мнения.
Ну и хитрец! Теперь, в случае чего, он всегда может сказать, что насчёт имени девочки мы принимали с ним совместное решение. И это будет чистая правда. Это ж надо - суметь сделать всё по-своему и при этом соблюсти родственную «дипломатию». Молодец, ничего не скажешь!
Здание районной мэрии находилось в тихом районе центральной части города. Этот красивый особняк в окружении вечнозелёных кустарников и кипарисов чем-то очень напоминал небольшой крымский санаторий для элитных отдыхающих.
Внутри здания было тихо и прохладно. Холл первого этажа был разбит на отсеки. Все регистрационные дела вершились там, где за невысокими перегородками сидели мелкие представители здешней бюрократии.
Люка усадил меня на кожаный диванчик в холле - и отошёл с обещанием скоро вернуться. Я начала потихоньку осматриваться. Народу было, в общем, немного, но у перегородок, кое-где скапливалась очередь из четырёх-пяти человек.
Там, где стоял Люка, у компьютера за столом восседал жгучий брюнет лет тридцати с небольшим. В его смуглом лице с чёрными горящими глазами, орлиным носом и лихо закрученными усами, было странное сочетание яркой южной красоты и чего-то резкого, даже, разбойничьего.
«Если ему повязать на голову красную косынку – получится настоящий пират» - неожиданно подумалось мне.- Но только очень красивый. «Красавец-корсар» - эта кличка прилепилась, как родная, к жгучему брюнету.
Надо отдать должное: наш «пират» не сидел без дела. Он принимал у посетителей какие-то бумажки, о чём-то их спрашивал, стучал по клавишам компьютера… Иногда он вставал с места, и с папочкой, где лежали деловые бумаги, уходил в соседние кабинеты. Затем, через непродолжительное время, возвращался оттуда – словом, действовал.
В противовес ему, те ребята, что сидели за перегородкой напротив моего диванчика, практически ничего не делали. Правда, один из них - тот, что постарше - лет, сорока пяти - иногда перехватывал какого-нибудь, вновь пришедшего посетителя и спрашивал его:
«Вы к кому?». Получив ответ, он отпускал посетителя «с миром» - и на этом работа чиновника заканчивалась.
Второй - тот, что помоложе - вообще не знал, чем ему заняться. Я исподтишка наблюдала за тем, как этот холёный белокурый мужчина бесцельно перекладывал бумаги с места на место. Затем он засунул руку в карман брюк и незаметно для окружающих, довольно долго почёсывал себе ногу в верхней её части. После чего он вдруг замер, неподвижно уставившись в одну точку немигающими глазами. Поначалу я даже испугалась – не случилось ли с ним чего? Но скоро поняла: мужчина просто спит с открытыми глазами…
Так прошло несколько минут. Внезапно спящий очнулся и вяло попытался изобразить какую-то деятельность, перекладывая всё те же бумаги.
Не знаю, может, из-за того, что я наблюдала за ним – у таких бездельников обычно хорошо развита интуиция – но этот мужчина вдруг встал и вышел из-за своей перегородки. Оказалось, что у него высокий рост и хорошая осанка. Одет он был со вкусом и добротно: серый костюм, дорогие туфли, свежая рубашка и галстук, в тон одежды. Весь его облик указывал на то, что этот человек совсем не беден.
Чиновник подошёл к красивой мраморной лестнице и начал по ней медленно, (даже не подниматься), а «восходить» на второй этаж.
Не знаю уж, чем занимался этот «труженик» на втором этаже, но, когда он через некоторое время опять оказался за своей перегородкой – вид у него был всё такой же величественный и сонный.
- Лентяй! – решила я. – И, даже не кипучий, а просто – лентяй. Вот вам и капитализм! Оказывается, бюрократия не знает национальных, социальных и прочих различий. Бюрократ – он и в Африке бюрократ!
Пока я делала свои наблюдения, ко мне подошёл Люка и сказал, что скоро всё будет готово. И действительно, «красавец-корсар», который казался мне теперь просто трудягой, позвал Лукаса и, вместе с соответствующими поздравлениями, вручил ему свидетельство о рождении ребёнка.
После этого мы поехали прямиком к Ане. Там Люка торжественно показал жене свидетельство, где было написано, что, такого-то числа в таком-то часу, в городе
Марсель родилась девочка, по имени Теа-Софи-Агата.
Оказывается, во Франции нет отчеств. Поэтому, чтобы не возникало путаницы с однофамильцами и «одноимёнцами», каждому даётся ещё парочка имён.
И опять Люка сделал приятное мне, дав дочери второе имя – Софи, которое нам с мужем так нравилось. А вот откуда взялась Агата – я выяснять не стала. Тем более, что этого не знала даже Аня. Во всяком случае, оно довольно благозвучно и напоминает об известной писательнице, что совсем неплохо.
В РОДНЫХ СТЕНАХ
После возвращения Ани с Теей домой – вся жизнь семьи, естественно, сосредоточилась вокруг новорожденной. Люка не зря брал свой отпуск по уходу за ребёнком – он отважно ухаживал за дочерью, которую так желал и ждал.
Аня, естественно, была в первую очередь озабочена тем, чтобы обеспечивать девочку достаточным количеством грудного молока. И это ей в целом удавалось.
Правда, приходилось постоянно следить за тем, чтобы питание матери было полноценным, а жидкости ежедневно выпивалось нужное количество.
Смею надеяться, что моё присутствие в это время рядом с дочерью, приносило молодой семье большую помощь. Приготовление пищи для всех, уборка, ручная стирка, глажка, сидение с девочкой в нужные моменты – всё это я, по мере возможности, старалась брать на себя.
Единственно, что не входило в мои функции – это кормление, ночное вставание и купание ребёнка.
Первую неделю после рождения Теи, я безвылазно провела дома. А на второй неделе – начала выходить на самостоятельные прогулки после пяти часов вечера. В основном, ходила на своё излюбленное место – к собору Сан-Виктор. Отсюда я любовалась городом в предзакатные часы, а так же, старой гаванью и морем… На всякий случай, Аня давала мне мобильный телефон, но, насколько я помню, он пригодился мне всего пару раз. Но само наличие его придавало мне уверенности в одиночных прогулках по городу.
Кроме обыденной жизни по уходу за новорожденной, случались и праздники. Во-первых, это были «обмывания» новорожденной. Причём, самое первое случилось только на четвёртый! день после появления Теи на свет.
Люка объявил об этом Ане, тогда ещё находящейся в клинике. Меня он тоже предупредил, чтобы я не ждала его к ужину, так как он будет отмечать рождение девочки с сослуживцами. Домой Люка пришёл после двенадцати ночи, как говорится, своими ногами.
А мне было странно: ну, какой наш мужик будет терпеть целых четыре дня, чтобы отметить рождение собственного ребёнка? Здесь, видимо, действовали какие-то непонятные нам законы. Какие именно – я выяснять не стала. Да всё равно и не поняла бы. Хотя, думаю, мой зять был, в общем-то, прав. Вначале – помощь жене и ребёнку, а уж потом – всякие пьянки-гулянки.
В день возвращения Ани из роддома, был накрыть праздничный стол. Но отмечали это событие только ближайшие родственники, то есть Люка, Аня и я. Жанни, уж не помню, почему, с нами в тот день не было. Но впоследствии она регулярно приходила посмотреть на «бебе».
Но не стоит думать, что французы такие чёрствые – не интересуются новым человеком, появившимся на свет. Как я впоследствии имела возможность убедиться, они очень даже этим интересуются.
Во всяком случае, в тот период нам приходилось принимать гостей по этому поводу раз семь, не менее. При этом обязательно накрывался стол. Хорошо ещё, что чаще всего, это делалось во французских традициях. Как это выглядит – я уже писала. Во всяком случае, это было гораздо менее обременительно, чем, если бы гостей встречали по-русски.
Надо сказать, что, как это принято и у нас, посмотреть на новорожденную гости приходили с подарками. Причём, зачастую, подарки были совсем недешёвые.
Приходили в гости не только коллеги Лукаса, но иногда даже и их родственники. Само собою, Анины подружки частенько забегали узнать, как идут у нас дела? Самое интересное, что, несмотря на большое количество приходящих гостей, количество спиртного в бутылках, которые выставлялись в подобных случаях на аперитив, почти не убывало. А ещё говорят, что французы пьют много вина! Не знаю, может, кто и пьёт, но за всё время я ни разу ни одного пьяного там не видела.
Так мы и жили, как я считала – «в любви и согласии», пока между мной и Лукасом не произошёл инцидент, внёсший в нашу жизненную «бочку меда» свою «ложку дёгтя».
ИНЦИДЕНТ.
Повод для ссоры был совершенно нелепый, с нашей «славянской» точки зрения.
Однажды, я увидела, как неумело укачивает Люка плачущую девочку. Мне стало жаль и его, и ребёнка. Поэтому решила помочь зятю в этом непривычном для него деле:
- Люка, дай мне Тею, пожалуйста. – Люка без возражений отдал мне ребёнка, но при этом в глазах его я прочла нечто вроде неприязни. Но, не ведая за собой никаких грехов, я не насторожилась и не сделала никаких выводов. А зря!
В следующий раз, когда возникла сходная ситуация, и я опять приняла заботу о ребёнке на себя - в ответ получила ту же непонятную для меня реакцию. По опыту зная, что французы стараются не говорить ничего неприятного в лицо, я обратилась за разъяснением к Ане. И тут узнала ошарашивающую меня вещь. Видите ли, я слишком много! занимаюсь Теей - и тем самым мешаю Лукасу общаться с девочкой.
- Ну, как же так, - пыталась объяснить я зятю, - я же жалею вас. Вы много возитесь с ребёнком, недосыпаете - вот я и стараюсь, чем могу, облегчить вашу жизнь. Что плохого, если бабушка лишний раз поможет ухаживать за ребёнком?
Но мои доводы падали на неблагоприятную почву.
- Таня, - говорил Лукас, уже не пытаясь скрывать своего раздражения. – Я благодарен тебе, что ты приехала, стараешься помочь нам. Но я специально взял две недели, чтобы ухаживать за Теей.
- Лукас, - отвечала я страшно удивлённая таким неожиданным для меня упрёком. – Разве может быть помощь излишней, вы ведь на самом деле устаёте, не высыпаетесь…
Но по глазам зятя я видела, что мои слова не доходят до его сознания, а если и доходят, то в какой-то непонятной мне форме. Из нашего пылкого и сумбурного диалога – Аня слишком лаконично переводила наши тирады – я поняла лишь то, что моя неустанная помощь молодым родителям, расценивалось Лукасом, как вмешательство во внутренние дела их с Аней семьи.
Всё это казалось мне ужасно нелепым! Уж, если и можно в чём-то упрекать тёщу, так это в том, что она мало помогает в уходе за ребёнком. Но злиться, что этой помощи слишком много… Всё это никак не укладывалось в моей голове:
- Знаешь, Лукас, - здесь голос мой предательски задрожал, - скоро я от вас уеду, и придёт время, когда ты с сожалением будешь вспоминать об этих своих упрёках.
Дав себе слово - не прикасаться в присутствии Лукаса к девочке, я ушла в свою в комнату плакать…
Я сидела на кровати. Слёзы текли по моим щекам. Ещё и ещё раз прокручивала я в голове сложившуюся ситуацию - и не понимала, в чём моя вина? Может, с точки зрения французов, настоящая, уважающая себя бабушка должна себя вести, как, например, Жанни?
Та приходит, когда ей вздумается, проходит на высоких каблуках в зал, сбрасывает своё белое кашемировое пальто и идёт к младенцу, даже не вымыв рук. Своими наманикюренными - в дорогих кольцах - пальцами, Жанни гладит малышку по головке и говорит:
- Прелестная девочка! - Потом она игриво грозит Тее: - Но ты никогда не будешь мной командовать. Я буду называть тебя - «моя маленькая подружка».
Слушая эти легкомысленные слова, я испытываю к Жанни снисходительную жалость.
Бедная женщина! Ей шестьдесят и, даже, чуть больше, и она всё боится, что кто-то может посчитать её бабушкой. Как ни стройна её фигура, но лицо уже далеко не молодое. И уж тем более, оно не помолодеет, когда Теа сможет гулять с нею в качестве «подружки».
Но это, наверное, только на мой «славянский» взгляд поведение французской бабушки кажется почти пародийным. А Лукас, как раз, считает его наиболее правильным и естественным. Ведь Жанни не даёт советов, как кормить и купать ребёнка. Не забирает из рук Лукаса бутылочку с холодной водой, которой он пытается напоить икающую Тею, которой в данный момент требуется именно тёплая вода.
А ещё - ну, хоть убейте, - не могу я равнодушно взирать на то, как молодые родители после купания вносят ребёнка в холодную комнату!. Я спешу включать калориферы и прошу, чтобы после купания Теа не лежал долго голенькой на пеленальном столике. Вот так и получается, что я постоянно вмешиваюсь «во внутренние дела» семьи.
Понятно, что здесь произошла стычка менталитетов. Но мне кажется, что здоровье маленького ребёнка важнее всяких амбиций и традиций. Жаль, что мой зять этого не понимает, а дочь… Я не понимаю, в свою очередь её позиции невмешательства. Но она ещё так молода!
Как всё же люди плохо понимают друг друга. Как одинока, по сути, каждая человеческая душа. И тогда, сами собой рождаются стихи:
О, бесприкаянность души!
Как одинока ты! И в вечность
Летишь, как огонёк в ночи,
Пересекая бесконечность
Пространств, времён, разлук и встреч…
И, никого в пути не встретив,
Всегда – одна - на белом свете
В иную жизнь вступить спешишь.
О, одиночество Души!
Права всё же была великая Ахматова, когда-то сказавшая:
«Когда б вы знали, из какого сора порой рождаются стихи…» Не только «из сора»,
но и из «ссоры» - добавлю я сейчас.
НЕОЖИДАННЫЙ ДРУГ..
Но в жизни ничего не бывает на сто процентов. Так, в эту грустную ночь моё физическое и душевное одиночество неожиданно скрасила Марфи.
Заброшенная в эти дни и хозяином, и хозяйкой, кошка оказалась полностью предоставлена сама себе. Впрочем, еды и воды ей вполне хватало. Каждое утро Лукас наполнял её плошки мясными консервами и сухим кормом, менял невыпитую воду на свежую.
Но, как говориться: «Не хлебом едимым жив человек…» Видимо, это изречение подходило и к Марфи. Ей, привыкшей к ежедневным шумным играм, теперь явно не хватало положительных эмоций. Ведь после того, как Аня попала в роддом, никому не было дела до исполнения кошачьих желаний.
И вот, одним вечером, когда Люка был в клинике у Ани, я сидела на диване и смотрела теленовости. Внезапно ощутила прикосновение чего-то мягкого и пушистого - и от неожиданности, вздрогнула. Оказалось, это Марфи стоит на задних лапках, а передними -нежно толкает меня в колени. При этом она, не отрываясь, смотрит мне в глаза.
- Ну, что, моя хорошая, чего ты хочешь? – спросила я, тронутая лаской кошки, которая до того практически не замечала меня.
Марфи смотрела мне в глаза и продолжала свои мягкие толчки.
- Чего же тебе надо? Может, ты хочешь есть?
Я встала и пошла на кухню. Но все плошки с едой были полны. Значит, дело в чём-то другом. И вдруг меня осенило – кошка просит поиграть с ней!
Вернувшись в комнату, я попыталась подойти к Марфи. Но она прыжком – отскочила от меня. Хвост её поднялся, усы встопорщились, а в глазах зажёгся огонёк азарта.
- А где это наша Марфи? – сказала я весёлым голосом и сделала вид, что ищу кошку - и не могу отыскать.
– Сейчас мы её найдём. – Марфи с восторгом рванула в соседнюю комнату. Нарочито громко топая, я побежала за ней…
Так мы бегали с кошкой из комнаты в комнату до тех пор, пока я не устала. Неожиданно на глаза мне попалась игрушка, с помощью которой Люка устраивал с Марфи шумные вечерние игрища. Это была маленькая елочка из серебристой шуршащей мишуры.
Вспомнив, как это делал Лукас, я начала быстро водить игрушкой по паласу в разные стороны. Марфи пыталась поймать, мелькающий перед ней блестящий предмет. Она прыгала на ёлочку с разных сторон, а я старалась, чтобы она не попала в кошачьи лапы.
Потом мы опять бегали по нвартире. Причём, я кричала так, как это делают, играя с маленькими детьми:
- Вот я сейчас Марфи поймаю, вот поймаю!
Словом, это были настоящие игры – с «топаньем, гиканьем и свистом».
Наигравшись, мы с Марфи отдыхали. Причём, если я имела после всего довольно потрёпанный вид, то Марфи просто светилась довольством. Ведь она получила свою долю положительных эмоций и не скрывала своего благосклонного ко мне отношения. Хотя эта благодарность носила несколько снисходительный оттенок:
- И ты, старушка, оказывается, кое на что способна. Вот и старайся впредь, чтобы оправдать своё никчёмное существование…
После того «вечера развлечений», наши отношения с кошкой явно улучшились. Видимо, я получила у неё статус особы, «с которой иногда проводят досуг и которой дозволено спать в одном помещении с госпожой».
«Госпожой» при этом, естественно, является Марфи. А я в таком случае была «бедной компаньонкой», которая выполняет все прихоти хозяйки, за что "госпожа" иногда удостаивает её своим благосклонным вниманием.
И в тот грустный вечер, когда я плакала после несправедливых упрёков Лукаса, ощущая себя непонятой и одинокой, Марфи вдруг изменила своим правилам. Вместо того, чтобы стильной походочкой пройтись до подоконника и вспрыгнув на него, удобно там расположится и наслаждаться свежим ночным воздухом, она вдруг подошла ко мне, и потёрлась о мои босые ноги…
Не знаю уж, почему эта скупая ласка так подействовала на меня? Может быть, потому, что это было, хоть и кошачье, но всё же сочувствие. Сразу стало как-то легче и, осушив слёзы, я легла спать. А на следующее утро, всё происшедшее накануне потеряло для меня свою драматическую окраску.
- Милый Лукас, - думала я, - как всё же хорошо, что наша единственная ссора случилась из-за желания, как можно больше времени проводить с ребёнком. Всем бы тёщам ссориться с зятьями на подобную тему! И, хотя пару дней у меня на душе ещё «скребли кошки», я знала, что скоро подобных ссор возникать не будет. И действительно, когда Люка вышел на работу – проблема рассосалась сама собой.
Улочка в Марселе. Фото из интернета
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
http://www.proza.ru/2013/05/26/1596