Он открыл глаза. Из пелены тумана, постепенно стал проявляться белый потолок, на котором не было ни одной точки, за которую можно было зацепиться взглядом. Потом он повёл глазами в сторону. Справа вырисовывались контуры штатива с установленной на нём капельницей, ещё дальше стояла белая тележка с какими-то приборами, опутанная проводками с разъёмами. В комнате он был один. К нему возвращалась память. Память и боль….
Последнее, что он помнил, именно страшную боль, которая блокировала и перекрывала всё: все его чувства, ощущения, мысли, отбрасывая его в какое-то незнакомое ему животное состояние.
Боль снова возвращалась, но не та острая кинжальная боль, которая накрепко впечаталась в его память, а другая, тупая боль, которую уже вполне можно было терпеть. Он понял, что операция осталась в прошлом, он, очевидно, в реанимации и он жив. Впрочем, об ином исходе он даже и не думал.
Как врач он знал, что боль не бесполезна, не вредна, она нужна. Она в жизни человека играет большую роль. Боль в теле - это сигнал, она сигнализирует о расстройстве организма, сбое в его системе саморегуляции, сбое в работе элементов системы, одного или нескольких органов. Боль привлекает внимание разума к болевой точке, заставляет человека реагировать, действовать. Боль можно уменьшить, приняв обезболивающее средство, можно заглушить боль полностью, боль временно отступит. Может исчезнуть сигнал, но не источник боли.
Часто причина боли неизвестна, боль усиливается и начинает приносить страдание, если вы не в состоянии обнаружить её источник сами, вы обращаетесь к специалисту.
Но сейчас его мысли даже не коснулись темы боли. Сейчас его разум был занят поиском причин, вследствие которых он попал на операционный стол. В чём заключалась его ошибка или ошибки? Сложившийся образ жизни, рацион питания, привычки? Что привело его, в общем-то, сильный организм к серьёзному сбою, который потребовал хирургического вмешательства?
Он не находил ответа и с трудом стал восстанавливать в памяти события, предшествующие его столь плачевному состоянию. И вдруг, в его памяти, как бы всплыл, стал вырисовываться тот флакон, та маленькая странная ёмкость, которую он нашёл под подоконником, когда готовил оконные проёмы особняка к смене рам. Плоский флакон, явно аптечного происхождения, лежал под подоконником, надёжно кем-то там спрятанный, прикрытый со всех сторон паклею и укутанный в тёмно-синюю тряпку. На флаконе была самодельная этикетка с надписью химическим карандашом на иностранном языке. Надпись слегка расплылась, но он без труда прочёл: trucizna. «Что могла означать эта надпись?» - подумал он.
Он вспомнил рассказ отца, что после войны они въехали в этот, ещё почти новый дом, который раньше принадлежал зажиточному поляку. Поляк вместе с семьёй в 24 часа был выселен и отправлен в Западную часть Польши, на исконные польские земли, как выражался отец: «…в чём мама родила». Произошло это всеобщее выселение поляков из Львова, в 1939 году, когда в город пришла Красная Армия, выполняя достигнутые договорённости по разделу Польши согласно секретному протоколу пакта Риббентропа-Молотова.
Он осторожно начал открывать пробку, пробка не открывалась, он инстинктивно взял зубами торчащий конец пробки и с поворотом слегка потянул на себя. Пробка подалась. Он перехватил пробку пальцами, открыл флакон и понюхал. В нос ударил едкий сладковатый запах. Он повертел пробку в пальцах ещё раз понюхал и закрыл флакон.
«Очевидно надпись на польском», - подумал он. Он пошёл в кабинет, порылся на полках. Польско-русского словаря не оказалось, он взял с полки русско-польский словарь, оставшийся ещё от отца, повертел его в руках и задумался: «Что бы могло значить это слово?» «Тrucizna», - вслух произнёс он и тут же в памяти всплыло украинское слово с похожим корнем - «отрута». «Ага, значит это яд!» - догадался он. Он снова открыл словарь и прочёл:
« Яд м trucizna z; jad; змеиный – jad zmii.»
Он выругался про себя: «Любознательный дурак!» - и пошёл мыть руки.
Вечером ему стало плохо, потом очень плохо, потом уже в бессознательном состоянии его увезла «Скорая помощь».