Лишь бы только солнце не торопилось завалиться спать в свой холодильник, и, как было указано в еврейской газете, которую я купил по указанию Кириоса, зашло в нужные мне 19:25. А пока я несусь с этим пакетом по парку, тревожа песок и подпинывая носком туфель гравий, а девочка с закрытыми глазами, как родную, умилительно обнимает из-за спины лысую голову сидящего на скамейке бронзового мэра. Я оглянулся, и мне показалось, будто они (девочка и голова), на мгновение прозрев, бросили проницательный взгляд на фотографию улыбающегося индонезийца с моего пакета. Меня передернуло.
Я глянул на часы. Стрелки слились в одну, - половина седьмого. Если я не успею, то ровно через две минуты после заката, а именно в 19:27, "набожная домработница Алевтина Яковлевна" (цитата из Кириоса) придет с вечерней молитвы и помешает передаче товара.
Сквер кончился, началась улица Малышева, и на ней уже горят фонари, отражаясь в никогда не высыхающей луже. У гастронома трое недобитых полицией бомжей предлагают купить китайские куклы на вес ржавым безменом, двадцать пять рублей кило. Интересно, сколько весит мой товар? Надо было проверить перед выходом.
- Простите... мужчина... Здесь вся правда о трагедии Груздева... – одышливо выдохнула где-то рядом старушка, похожая на мятый пирожок. На плечах у нее, несмотря на жару, была накинута та самая шаль, в которую бабушка всегда закутывала перед приходом гостей пирог с рыбой. Через ее руку перекинута кипа мятых газет с жирными заголовками. Хотя нет… Шаль совсем не та. Перепутал в полумгле. Ну и хрен с ней.
Из общей вечерней свалки счастливо вынырнул переполненный 28-ой и подъехал к остановке.
Тащившиеся с работы и из университета люди сидели, стояли, висели, прижимались к пыльным стеклам, сливаясь в спящую или бодрствующую, согнувшуюся над смартфонами и планшетами, с наушниками и без, голодную биомассу. Рыжая девушка в очках и с львиным нёбом при зевке, важно скрючилась над сокращенным вариантом "Войны и мира". Над ней, заглядывая за вырез, нависал студент в солидном пиджаке на выраст. Городской сумасшедший играл кривыми ногами на гармошке, соединяющей две половины автобуса. Из приоткрытого люка на крыше шла одна духота.
Автобус потел, но ехал слишком медленно.
Нельзя забывать про пакет. "Желательно держать за спиной, чтобы никто не заметил. Да и выбери пакетик такой неброский, чтоб не цепануло кого. И непрозрачный, естественно", с серьезным видом инструктировал меня позавчера коротышка Кириос, помешанный на своих нелепых планах. Насколько проще и солиднее было бы купить для такого дела машину (или, на худой конец, вызвать такси), чем тащиться в этой толпе! Но Кириос, великий стратег, экономил каждую копейку, не желая тратиться, пока не поступит барыш с Груздева.
Мы не проехали на желтый, хотя могли. Несколько грязных капель недодождя прилипли к стеклу и тут же высохли. Следы от капель напомнили мне растекшиеся по тарелке амёбы каши в моем унылом детском саду, отчего я немного проголодался.
Женщина лет тридцати с крашеными в какой-то блеклый цвет волосами, рыбьим лицом и неправильной осанкой почему-то с интересом разглядывает мой пакет. Неужели проступают очертания? Но ведь я обернул в два мешка...
- А знаете, я ведь только что с Бали, - женщина задумчиво улыбнулась толстыми рыбьими губами и подняла брови. Ее мутные глаза вежливо и чуть игриво светились, отчего меня, уже второй раз за этот вечер, передернуло. – С мужем и детьми ездили. Красивая фотография. – ей показалось, что я не понял и добавила: - На пакете.
Я кивнул. Эту фотографию тощего азиата на фоне отредактированного в фотошопе пляжа, я сто раз уже видел на обложках журналов, в газетных рекламах и на пакетах, и ничего в ней особенно красивого не было.
- Вы извините... - она протиснулась между людьми и встала передо мной, едва не прижимаясь ко мне грудью. Толстый студент с перхотью на бровях, которому она задела экран, злобно скривившись, зыркнул на нее поверх очков. – Извините, знаете, я вот... – она за долю секунды успела покраснеть, побледнеть и снова покраснеть. – Знаете, в общем меня зовут Алевтина, Аля... ("И эта Алевтина"). Вы извините, просто разом так это нахлынуло, когда посмотрела на ваш мешок... Дети, море, апельсины с песком на зубах, поцелуи, цвета, какие я видела раньше только в фильмах, и все это на фоне бесконечного отдыха... Я и стихи про это написала когда-то. Кстати, вы слышали, что похитили семью Груздева? – вдруг сказала она, сделав взволнованное лицо. И добавила, увидев мое искусно подогнанное равнодушие: – Ну писателя Груздева, знаете такого? "Фактор Левина", "Захват Левина"? Кошмар какой-то прямо...
- Знаю. Но почему это кстати? – теперь я уже вынужден был вступить в разговор.
- Да так, просто про семью свою вспомнила, а тут у человека такое, это ужас прямо какой-то. Всю семью держат в заложниках! Странно, что это попало в прессу, правда?
Странно. И совпадения странные, - то старушка у остановки, теперь эта, и зовут Алевтина, как и ту, которая придет в 19:27. Выследили они нас, что ли? Да нет, не может быть. И все-таки, несмотря на весь мой опыт, спина вспотела и неприятно засосало под ложечкой. Почему автобус так медленно едет? Да и почему, действительно, Кириос допустил, чтобы наша история попала в прессу?
- А вы женаты?
- Я? Нет.
- Знаете, а я рано вышла замуж, и уже двое детей. Они у меня замечательные. Марик, такой добродушный бутуз, да и Натя, Наташа умничка... Все почти что хорошо, но я чувствую, понимаете, какую-то...
В этот момент водитель резко затормозил, Аля, как будто нарочно, повалилась своими уродливыми грудями на меня, меня передернуло в третий раз, пакет чуть не выпал из моих рук и, описав небольшую дугу, задел алину голую лодыжку. Городской сумасшедший, сев на пол, запел "Маркитантку" Окуджавы на мотив песни про "мне любые дороги дороги" из "Бременских музыкантов", через строчку вставляя свои комментарии.
- Что это там у вас холодное? – с интересом спросила Аля про пакет, отстранившись от меня, но уже не стесняясь.
- Мясо, - машинально ответил.
- Юная убита... Понимаете, юная? Как юннаты, как юнннкера... – кричал сумасшедший.
- Маме везете? – спросила Аля.
- Да. Она не может тащить.
- Вы молодец.
Автобус остановился на предыдущей перед моей. Аля напряглась, - слава богу, ей пора, - и вдруг резко пригнулась ко мне.
- Найдите меня на стихиточкару, - своим скороговорчатым шепотом она неприятно щекотнула мне левое ухо. – Я там под псевдонимом "Алька Бука". А пока вот вам, "превью", - она сунула мне в руку лист бумаги с напечатанным крупными буквами текстом, и в последнюю секунду, резво потрясывая рыбьим телом, спрыгнула со ступеньки.
Автобус наконец тронулся, сердито объезжая задумавшиеся у остановки "жигули". До заката оставалось десять минут. Я успею, - всего-то пять минут на автобусе, три бегом до дома и одну вверх по лестнице. Я раскрыл сложенный пополам лист и с отвращением прочитал первое четверостишье:
"Как забыть я могу остров Бали?
Этот красный, прекрасный закат?
Это море и дальние дали,
Из которых бил ветер в набат"
А не течет ли из мешка? Я аккуратно, чтобы не заметил сверкающий очками профессор в потной клетчатой рубашке, промокнул низ пакета алиным стихотворением. Проверил – чисто, сухой лед действует. Бумажонку я смял и запихнул в правый карман штанов. Об Але забыл.
Наконец-то остановка Груздева. Я еле протиснулся наружу, и, сойдя на пыльный тротуар, с радостью вдохнул душный майский воздух, после автобуса показавшийся воздухом. И обернулся.
Все пассажиры, оторвавшись от своих экранов и книг, вперили свои слезящиеся тупые глаза в моего лукавого индонезийца. Даже рыжая девушка оторвалась от дайджеста Льва Толстого и с хитрым интересом вглядывалась в пакет. Я двинулся вслед за автобусом, но двери захлопнулись за последней вскарабкавшейся старушкой, и автобус как-то чересчур быстро уехал. Ну и хрен с ними.
Перейдя улицу Малышева (все того же, автобус никуда не сворачивал), я перешел на бег, устремляясь вглубь микрорайона. Времени критически мало, - многоэтажки уже отбрасывают бесконечные прямоугольные тени. Мимо пронесся, чуть не сбил, невероятно резвый бегун, похожий на друга моего детства Васю Мелюкевича, но слишком вытянутый и с горбатым носом. Пустырь, вкруг которго он бегал, порос бурьяном и лопухом, желто-красными в свете заходящего солнца. Я пересек его, добежал до двора без единой скамейки, но с огромным рекламным щитом, на котором была нарисована свежая свекла. 19:23. Взлет по серым ступеням подъезда на четвертый этаж, остановка у кв. 14. Стоп. Я стер со лба пот стихотворением Альки Буки.
Стало темно.
Приложив ухо к двери, я уловил слабый шум нескольких голосов, хотя по договоренности Груздев должен быть один. А значит, как велел Кириос, надо немедленно уходить. Жаль, что сорвалось. Зря торопился.
Я надел на голову кепку, на всякий случай ждавшую своего часа в глубоком кармане штанов, и развернулся. Дверь отворилась за моей спиной.
- Кепку сними, идиот! – гаркнул мне в спину откуда-то взявшийся здесь Кириос. Я резко обернулся, но он уже улепетывал на своих коротких ножках вглубь квартиры, крича через плечо: - Мы с ним договорились! Мы договорились!
Кириос проворно скрылся за высокой дверью, из-за которой и доносились голоса, и деликатно прикрыл ее за собой. В ту же секунду сухонькая, но бойкая женщина вынырнула откуда-то справа, из полутьмы коридора. Это по-видимому, и есть отмолившаяся Алевтина Яковлевна.
- Вы чего принесли? – деловито спросила она, с интересом глядя на пакет.
- Это на сладкое. Сейчас бы в морозильник, если можно.
- Можно, у нас правда столько всего там лежит... – она взмахнула руками и тут же успокоительно улыбнулась: – Ну давайте, давайте, я отнесу. А вы идите пока в столовую...
Я передал ей пакет, отчего-то уверенный, что она не заглянет.
- Ой, тяжелый какой... – хотя нести ей было легко.
Я двинулся вперед по полутемному коридору. Под ногами хрустел знакомый с детства линолеум. Слева, из-за приоткрытой двери, доносились звуки гитары. Мальчик, сидя спиной ко мне, усердно крутил колки не в ту сторону, то и дело пытаясь наиграть что-то знакомое. Этого мальчика я вчера видел в подвале у Легоши, зятя Кириоса.
Как они успели так быстро договориться и всех отпустить? И зачем им теперь я?
А вот и большая комната с обоями с розочками, высокими окнами и потолками. По периметру ее окружали книжные полки, наверняка с "Библиотекой приключений" и всем Буниным. Посреди комнаты расставленный во всю длину стол, за которым на старых стульях и табуретках разместилось многочисленное семейство Груздева, - жена, взволнованно поглядывавшая на тянувшуюся к вазе с подсохшими цветами внучку, две дочери с двумя мужьями (совсем разными, но с одинаковыми, враждующими между собой, усами), трое внуков (четвертый еще настраивал гитару "за кулисами") и во главе стола сам писатель, - очень худой, маленький, но круглолицый, с добрыми искорками в умных глазах. Слева от писателя, весело дрыгая ногами и громко разглагольствуя, оказался Кириос
- А вот и наш старый друг! – радостно воскликнул он, картинным жестом подзывая меня к столу. – Наконец-то...
Груздев кивнул мне.
- Садитесь, Женя, - сказала жена Груздева. – Расскажите нам про Бали. Туда в основном богатые ездят, олигархи всякие – она чуть скривилась от этого слова, как всякий человек, не любивший шаблонную речь. – А вы интеллигентный молодой человек, так что сможете это все хорошо описать.
Ей явно и правда было интересно. Но меня интересовало другое - стол ломился от еды, которую я последний раз наблюдал в детстве по праздникам, а я проголодался. Видать, на нервной почве. Селедка, погребенная под густым слоем свеклы, салат оливье, заправленный белоснежным домашним майонезом, румяно-порочные пироги с капустой и мясом из тонкого сметанного теста, малосольные огурцы с пупырышками, и прочее, прочее, советское и русское из старого, немного пошлого, но любимого кино.
Еда – очень важная для меня составляющая. На вино и водку, которые здесь тоже присутствовали, мне было наплевать.
Я сел рядом с Кириосом и вяло что-то пробормотал про красивое море и апельсины с песком, после чего жена Груздева отступилась от меня, а сам Груздев бросил на меня проницательный взгляд, помогая дотянуться до миски с фаршированными яйцами.
Я набил себе тарелку, а затем рот, я ел, ничего не замечая вокруг, я ел страстно. Появился мальчик с гитарой и спел что-то, совсем не попадая в ноты, все гордо зааплодировали (особенно его папа, доцент в толстых очках, явно хороший человек), но я плевал на них, наслаждаясь тем, как оливье и кусочки фарша из пирога, слипшись со слюной в единое месиво, дробятся зубами на кусочки. На мгновение я вспомнил, как перекладывал из морозильника в мешки что-то истекавшее кровью, омерзительное, когда-то, недавно живое, но уже не помнил размеров, помнил только пакет, в котором это так хорошо поместилось, почти забыл, что же это было и как такое вообще могло быть... Но меня не затошнило, и я положил себе еще фиолетовой свекольной селедки, облепленной тертой морковью. Младший внук из дальнего конца стола, заливисто хохоча, принялся лезть на стол, мама в свободной блузке и джинсах побежала усаживать его («Смешно тебе? Смешно?»). Что же это было? Зачем я клал это в пакет, зачем я вез это сюда на автобусе? Где это? Где я? Стол – карта со спутника. На карте дрожит моя исчезающая координата, а рядом красное пятно кувшина с брусничным морсом.
- Знаете, а Европе ведь наплевать, - как будто издалека, отвечал Груздев взвешанным тоном на какую-то реплику Кириоса. – Она была, есть и, возможно и будет, а мы все будем ее, простите, жупелизировать, догонять, перегонять, проклинать. А она такая, какая она есть. Не плохая и не хорошая, а нормальная...
- Но ваш Левин говорил...
- Ну, Левин это не совсем я. Скорее недо-Смердяков, которого я в себя пытаюсь подавить – улыбнувшись, сказал дымчатый призрак Груздева.
Пошел дождь, и дети побежали к большому окну, за которым окончательно стемнело, и огромный город сам собой зажегся, как лампочка в холодильнике. Чем он их так манит? Почему Легоши с Кириосом отпустили их?
- Я вам советую еще попробовать овощное рагу, - нагнувшись ко мне, ироничным шепотом сказал выплывший из тумана Груздев. – Очень вкусно. – и тут же исчез.
- Спасибо, - угрюмо кивнул я темноте и положил себе рагу. Действительно очень вкусно.
Вечер подходил к концу. Вроде бы достали альбом с фотографиями.
- А это кто? Это кто?
- Это бабушка, - узнал мальчик.
- А это?
- Дедушка.
- Нет.
- Папа?
- Папа, папа – сказал папа. – Пленка тогда была, как будто после войны. Конец 80-ых.
На лбу у меня выступил пот. Я отглотнул морса из большой кружки.
- Ну что, третье? – провозгласил незаметно вплывший старческий голос. Алевтина Яковлевна.
- А что у нас на третье? – спросил писатель.
- А вот, молодой человек принес... Что это там у вас в таком красивом пакете?
Я сглотнул смешанную с рагу слюну, и честно ответил ей.
Жена Груздева принесла блюдца, а Алевтина Яковлевна стала раскладывать ложечки.