Пролог

Белая книга: Человек из сказки.

Пролог.

По воспоминаниям одного человека.

Я заметил его еще на перроне, стоя в небольшой группе ничем не примечательных людей, вышедших покурить «по последней» перед долгой дорогой. До отправления поезда оставались считанные минуты, и проводница механическим голосом уже потребовала провожающих выйти из забитого под завязку вагона. Он стоял один, в тусклом дрожащем свете фонарей и смотрел куда-то вдаль – туда, куда совсем скоро должен был отправиться поезд. Не знаю, чем привлек меня этот человек еще тогда – казалось, в нем не было ничего особенного, но взгляд неизменно останавливался именно на нем, выделяя его из толпы безликих манекенов и казавшихся нелепыми декорациями вагонов другого состава.
Ехал я тогда на последнем ночном поезде в Санкт-Петербург к родственникам, не так давно прилетевшим в Северную столицу из немецкого Дюссельдорфа. И чем меньше минут оставалось до отправления, тем легче и спокойнее становилось на душе. Я никогда не любил Москву. Этот душный и пугающе мертвый город – даже при всей своей безумной скорости жизни – казалось, растерял все то, что делало его столицей в историческом смысле этого слова. Как писал Михаил Булгаков – «… Исчезли висячие мосты, соединяющие храм со страшной антониевой башней, опустилась с неба бездна и залила крылатых богов над гипподромом, хасмонейский дворец с бойницами, базары, караван-сараи, переулки, пруды… Пропал Ерушалаим – великий город, как будто не существовал на свете…».
Еще ребенком я ездил с матерью в Петербург и находил невероятное счастье, растворяясь в извечном северном ветре, что приходил с Невы и финского залива и блуждая по бесконечным лабиринтам из проходных дворов и малоизвестных закоулков. И, конечно, отправляясь на старой Ладе моего дяди в пограничный город Выборг, где неподалеку разместился наш дачный домик, где каждое лето я наслаждался козьим молоком, игрой в футбол, походами по грибам да по ягодам и прочими радостями детской жизни.
Все это я рассказываю лишь для того, чтобы поведать, чем был для меня этот полный счастливых детских воспоминаний город до этой странной поездки, которая и по сей день кажется мне чем-то вроде удивительного сна, что запоминается до мельчайших деталей. Как сказал мне тот человек много позже: «я так сильно оброс всевозможными легендами, что иные удивляются, как я вообще могу существовать в физическом теле». Кажется, только сейчас я в полной мере понимаю смысл этих слов.
Бросив недокуренную сигарету в узкую щель между вагоном поезда и краем перрона, я вошел внутрь. Смерив меня подозрительным взглядом, которым проводники обычно окидывают сомнительных личностей в мешковатой одежде и следами бессонной ночи на лице, проводница махнула рукой какой-то целующейся парочке и крикнула что-то невнятное.
Двенадцать часов в дороге, пропуская вперед себя всех и вся, и только сидячие места. Это был, прямо скажем, не самый лучший поезд. «Междугородний трамвай», как в шутку называли его те, кто хоть раз на нем ездил. Цена билета на него не превышала стоимости четырех бутылок хорошего пива, что делало этот поезд идеальным вариантом для нищих студентов, «лиц пожилого возраста» и людей, от одного взгляда на которых становилось дурно. Впрочем, здесь таких было намного меньше, нежели в плацкартных вагонах…
Поезд уже тронулся, за окном, набирая скорость, проплывали застывшие силуэты ночной Москвы, а я сидел и, как сейчас помню, читал «Великого Гэтсби», когда меня вежливо попросил подвинуться тот самый человек, который так притягивал мой взгляд на перроне. Сняв шляпу и положив ее на полку для багажа, он тихо сел и улыбнулся. В тот момент я понял, что было в нем такого необычного: его глаза – живые, как у совсем еще маленького и невинного ребенка – и улыбка. Едва ли я когда-нибудь смогу ее забыть или увидеть у кого-то еще. Так, должно быть, улыбаются действительно уставшие и повидавшие в этой жизни все люди. Улыбка, появляющаяся даже у них лишь в минуты самого отчаянного одиночества. Завораживающий и невыносимый контраст. Я вновь погрузился в чтение, но краем глаза смотрел на него, а он повернулся к окну и провожал взглядом пролетавшие мимо дома и деревья.
Не прошло и десяти минут, как боковым зрением я увидел, как пыльное стекло покрывается тонким слоем изморози, складывавшейся в удивительной красоты цветок. Мой попутчик – пожалуй, пока я буду называть его именно так – смотрел прямо на него и потерянно улыбался. Не удержавшись, я повернул голову.
Цветок исчез.
- Вам понравилось?
Он продолжал смотреть на то самое место, где, готов поклясться, еще секунду назад красовался снежный узор, но вопрос был явно адресован мне.
- Это ведь был цветок, верно?
Кажется, я задал один из самых глупых вопросов, которые только можно было задать. В ответ мой попутчик только шире улыбнулся и внимательно посмотрел на меня. С таким непередаваемым выражением лица, с которым смотрят дети на что-то новое и интересное.
- Приятно, что вы увидели именно это, - чуть помедлив, он добавил, - Что ждет вас в Петербурге?
Странно, но по прошествии стольких лет, этот вопрос уже не кажется мне настолько странным. В двух словах я рассказал ему про родственников из Германии и про то, как давно не был в городе своего детства. Когда я спросил его, едет ли он домой, в гости или, быть может, по каким-то деловым вопросам, он, кажется, немного растерялся.
- Я редко засиживаюсь на одном месте, мой друг…
Он закрыл глаза, опустил голову и облизнул пересохшие губы, словно хотел добавить что-то еще. Неловкая пауза продлилась секунд десять.
- Ее зовут Бекки.
Это имя, столь необычное для наших широт показалось мне до боли знакомым, но предательская память отказывалась уточнять детали.
- Бекки?
- Вы ведь читали «Тома Сойера»?
Вот откуда мне было знакомо это имя. Конечно. В далеком детстве эта книга была мной зачитана, что называется, «до дыр».
- Друг мой, вы курите? Помнится, на перроне я видел вас курящим…
- Да.
Я был удивлен. Мне казалось, что тогда, ожидая отправления поезда, он не видел ничего, кроме далеких облаков и рельс, уходящих вдаль.
- Быть может, вы составите мне компанию? – сказал он, поднимаясь с места и открывая поясную сумку.
Помню, как подходя к дверям тамбура, я спросил, как его зовут. Он повернулся и удивленно посмотрел на меня.
- У меня нет имени.
Должно быть, подумав, что его ответ мог показаться мне невежливым, он тепло улыбнулся и добавил:
- Но можете называть меня Питером, если вам так будет удобно.
Питер. Бекки. Нереальность всего происходящего, поначалу смущавшая меня, теперь казалась чем-то совершенно естественным и правильным. Возможно, внесла свою лепту эта доверительная улыбка, а, быть может… Не знаю. Да и едва ли это было важно.
Когда я достал из кармана мятую пачку Rothman’s и перевел взгляд на Питера, он держал в одной руке курительную трубку и небольшой кожаный кисет и неторопливо забивал табак. Ни на минуту меня не покидало чувство огромного расстояния между нами. И хоть я видел его в нескольких шагах от себя, казалось, что это лишь мираж, оптический обман зрения. Стоило мне подумать об этом, он закрыл кисет, спрятал его в поясную сумку и поднял на меня взгляд. На его лице снова светилась улыбка, в которой уже не осталось и следа былой невероятной усталости.
- Не переживайте, друг мой, это чувствуют все, кто встречается со мной. Должно быть, дело в моей потерянной улыбке. Людям кажется, что если я чувствую себя потерянным здесь, где-то далеко, в эту же самую секунду я чувствую себя на своем месте, - проговорил он, попутно раскуривая трубку, притаптывая табак странным прибором, который, как он пояснил мне позже, назывался «тампер».
- Бекки… Это ваша девушка?
- Вы ведь читаете «Великого Гэтсби» сейчас? – после непродолжительного молчания, спросил он.
- Перечитываю, да.
- Она – моя Дэйзи.
- А вы, должно быть, сам Джей Гэтсби? – с улыбкой уточнил я.
Питер улыбнулся в ответ и выпустил несколько колец дыма.
- Я Питер Пэн.
Мы стояли молча довольно долго. Я докуривал уже вторую сигарету, а он неторопливо курил свою трубку. Я повернулся к нему спиной и, облокотившись о поручень, стал смотреть в окно. В завесе дыма чувствовалось легкое напряжение – казалось, Питер борется с собой, решая, задать ли мне какой-то важный вопрос или нет. Сейчас я понимаю – если бы в тот момент он проиграл себе эту борьбу, та ночь сложилась бы для меня совершенно иначе. Как и вся моя дальнейшая жизнь.
- Друг мой, вы любите сказки? – Тихо, точно боясь моего отрицательного ответа, наконец, вымолвил он.
- Конечно.
Я обернулся и увидел, как лицо его озарилось счастливой улыбкой, а глаза засияли пуще прежнего.
- Я мог бы рассказать вам парочку, если вы, конечно, не против...
- Что вы, я с радостью послушаю.
Мой ответ, казалось, принес ему больше счастья, чем иным детям поездка в Диснейленд или поход в парк аттракционов. Питер тихо засмеялся и, посмотрев на меня с искренней благодарностью, закрыл глаза. Он выбил пепел из трубки в пепельницу, коей служила банка из-под шпрот на полу, и мы двинулись к нашим местам.
Студент последнего курса института и персонаж детской сказки, мечтавший навсегда остаться ребенком.