Кофе, кофе, кофе черный в маленьких чашечках, кофе с молоком в чашках побольше, кофейные коктейли в крученом стекле - все это было и всего этого в моей жизни не стало. Так же, как и Инги - истинной виновницы этого кофейного маньячества, когда в моих карманах скапливались дисконтные карты десятков кафе и кофеен города. Ни кофе, ни Инги. Гуща больше не стояла в раковине, сигаретный пепел не стряхивался в коричневую глубину чашек, а забытая турка от стыда медно светилась в углу.
Я сидел в квартирке, снятой после моего переезда, моего изгнания из рая, где свежие цветы и запахи духов, и, конечно же, Инга. Хрущевка-однушка, маленький балкончик, туалет, ванная совмещены. Здесь не было кровати, зато было кресло, которое я умудрился запихать в угол кухни. Именно там я и сидел вечерами. Впервые за два года я мог читать в любое время, пить сколько угодно и курить в любом месте квартиры. Я привыкал к одиночеству.
Иногда я, наглотавшись темной густоты Балтики номер шесть, рисовал маленькие картинки. Шариковой ручкой на обрывках бумаги, которые я утащил со своей прежней работы. На одном листе умещалось пять-шесть картинок. Лепестки цветов, очертания лошадей, на которых мы вместе катались почти весь последний год. Изгибы ее тела, локоны светлых волос. Линии, спирали, треугольники, двери. Дверей почему-то было особенно много. Ближе к трем ночи я, вконец пьяный, лепил их на скотч - в каком-то из ящиков я нашел темную липкую ленту и теперь просто разматывал ее метр за метром и лепил во всю эту длину десятки рисунков.
Я не стал искать работу. Я просто сидел в квартире и читал те книги, что увез из своего рая. Пил, а в обед выходил на рынок неподалеку. На рядах, где толстые бабы в пуховиках продавали домашние заготовки, можно было пробовать - квашеную капусту, соленые огурцы, что-то еще. Пару раз я тем и обедал. Возвращался в квартиру, пил и читал. Рисовал. Время для меня стояло на месте. Точнее, оно шло, но в жизни других.
Я выучил все ночные звуки - от шагов поздних соседей до снегоуборочных машин, начинавших шуршать с шести утра. Я собрал сто сорок семь рисунков и порядка ста бутылок из под пива, которые стояли у кресла. Я просто ждал в пустоте, не зная, куда двигаться дальше и нужно ли мне это движение. Я забывал последние два года своей жизни, которые сейчас казались чужими, неимоверно далекими и давними.
Аида появилась у меня случайно - заехала с Аней, моей бывшей одногруппницей. Полная противоположность Инги - ниже меня ростом, темноволосая, с открытой улыбкой и большими карими глазами.
Мы сидели на кухне, выпивая коньяк, привезенный Аней и вовсю глазели друг на друга. Одногруппница что-то рассказывала о своих мужчинах, мужчинах своей сестры, мужчинах Аиды. А я просто смотрел темноволосой гостье в глаза и она отвечала мне тем же. Спустя какое-то количество алкоголя я положил руку чуть выше ее колена. Гладкий нейлон при продвижении вверх сменился ландшафтом узоров. А потом кончился, открыв гладкую кожу.
- Я всегда ношу чулки, - прошептала Аида, склонившись к моему уху. А потом повернулась и поцеловала меня в щеку.
У нее было шикарное тело - чуть покрытое слоем мягкого жирка, но в меру. Грудь, которую приятно было держать в руке и терзать касаниями языка. Мягкая, обволакивающая ****а - она крепко сжимала мой член и удерживала до самого конца.
Когда мы отдышались, она отодвинулась от меня и попросила вызвать такси.
- Оставайся у меня, утром я тебя провожу, - попытался уговорить ее я, надеясь на утреннее повторение нашего траха.
- Я - скромная татарская девушка, которая должна спать дома, - то ли в шутку, то ли всерьез сказала мне та, что ходила посреди зимы в чулках.
Я вызвал машину и она уехала, обещав позвонить.
Проснувшись, я первым делом пошел на рынок, нашел там коробку размером с микроволновку и прикупил пару катушек скотча (тот, темный, найденный дома, уже кончился). Я понял, что пришло время для того, чтобы… Я пока не знал, какое время пришло, но я хотя бы оказался в каком-то времени. Я больше не сидел у кухонной форточки в ожидании любых звуков, доказывающих, что жизнь продолжается.
Коробка оказалась велика для воспоминаний. Не так уж много я забрал оттуда: десяток книг, пара футболок, вязаный свитер, привезенный откуда-то из Дании, пузырек с одеколоном, трубка для курения гашиша. Постояв над коробкой, я решил добавить туда все рисунки. Лента хрустела, когда я ее отдирал, картинки мялись и рвались. Получился большой липкий ком из полиэтилена и бумаги.
В окна квартирки заглянуло солнце - пока еще по-февральски несмелое, но это было лучше, чем в последние недели, когда оно пряталось где-то в других странах. Коробка стояла на полу, духота комнаты постепенно вытекала в открытую форточку, а солнце все так же лезло в мою квартиру. Я подумал, что было бы неплохо прибраться и вымести из углов пыль, скопившуюся за эти дни.
Старый дисковый телефон, стоявший на полу, затрещал. «Наверное, Аида», подумал я и поднял трубку.
- Привееет, - раздался тягучий голос. Звонок из рая. И запахи духов, кофе и тонкого Vogue взметнулись внутри меня. Это была Инга, это она и это было… Голова закружилась.
- Слушай, я быстро… По делу.., - когда-то ее певучие гласные, ее – в вечность – паузы между словами казались мне лучшими в мире, а сейчас я не мог так сказать. Но внутри я «поплыл», все таяло в моей душе, соскучившейся по этому голосу. - В общем, я на лошадках собралась покататься… Хочешь со мной?
Что мне было делать? Мне, призванному два года назад и два года спустя отвергнутому жителю райского пригорода? Мне, безумному рыцарю кофеиновой принцессы?
Я собрался за десять минут, хотя в этом не было необходимости - она никогда не отличалась пунктуальностью. Еще было время, чтобы посидеть с книжкой, спокойно скурить сигарету, подумать о возвращении Инги. Или о моем возвращении к Инге.
Я вдруг увидел коробку, стоявшую на полу, вещи из прошлого, сброшенные в ее глотку, и разозлился.
Я злился на себя, на Ингу, на Аиду, на солнце, которое исчезло и предвещало, что на прогулке его не будет. Инга опаздывала, Аида уезжала спать к родителям, а я казался самому себе каким-то мальчишкой, которого поманили яркой игрушкой, а он и сам обманываться рад.
Я встал и пнул картонное хранилище моих двух лет. Как видно, за два года я так ничему и не научился.
Прогулка не задалась. Инге досталась молодая, чуть объезженная кобылка, которая норовила изогнуть круп - то ли удивлялась седоку на своей спине, то ли хотела избавиться от веса. Я сел на знакомого мне жеребца, но животное чувствовало мое унылое настроение и то понуро плелось, то срывалось в галоп. К тому же подул сильный ветер с запада, поднимая поземку. Серое небо заслонило от меня солнце.
- Ну чтооо, нашел себе уже поебку? - с обычной хитрецой спросила Инга.
Я сделал вид, что занят поводьями жеребца, но про себя, даже на ветру, ощутил, как покраснел.
- Ага, вижу-вижу, - запела вновь Инга, двинув кобылу рысцой, - нашел-нашел! Ну как же это здорово…
Тут ей пришлось прерваться, потому что кобыла чуть взбрыкнула, и Инга вцепилась в ее бока обеими ногами. Она резко забрала поводья, и я увидел, как глубоко удила вжались в губы лошади. Та вроде бы успокоилась. Видно было лишь как она прядает ушами, а ее тело время от времени сотрясает дрожь.
- Что здорово-то? - спросил я, придерживая своего жеребца. Мы вышли на опасный участок - чтобы перебраться в поле с удобной укатанной снежной дорогой, нужно было перейти трассу, по которой то и дело пролетали машины. Встав на обочине, мы ждали просвета между грузовиками и легковушками.
- Ну, мы же расстались… - искоса и хитро глянула она на меня. Глаз ее, будто лошадиный, смотрел на меня. И добавила игриво, - Ты разве забыл? Я ведь тебя бросила!
Будто прикончила меня тремя словами.
Нет, дорогая, нет, не забыл. Я почти начал забывать, я только лишь приступил к забыванию тебя и этих вот прогулок. Но ты все испортила. Это ведь ты позвонила, чтобы напомнить…
Ко мне вернулось былое чувство злости, то самое, что застало меня перед выходом из квартиры. Я сжал ремни в пальцах и уже приготовился развернуть коня и двинуться в сторону конюшни, когда Инга вдруг всадила пятки высоких сапогов в бока кобылы. Та рванулась было вперед, под очередную машину, но, ведомая поводьями и уздечкой, и удилами, этой вечной лошадиной болью в губах, повернула в правую сторону и бодрой рысью двинулась вдоль трассы.
- Догоняяяяяй, - протянула Инга, едва обернувшись на меня, а потом уже пригнулась к спине животного. Я понял, что еще чуть-чуть и она сорвется в галоп, была у нас такая игра, она убегает, а я догоняю, она впереди, а я - за ней…
Я повторил ее маневр, только не стал удерживать коня и он моментально, с места почти, пошел галопом.
- Ха! - резко заорал я и пришпорил его еще. И еще. И так до тех пор, пока не начал настигать Ингу.
Теперь мы оба гнали по обочине. Встречный ветер бил в глаза, заставлял вылетать слезы, которые тут же размазывались по щекам. Лошади тяжело выбрасывали густой пар. Машины, обгонявшие нас, гудели нам истошно и пугали лошадей. Те шарахались в сторону от этого железного ржания, но ничего не могли поделать - поводья были в руках хозяев.
Догнав Ингу и поравнявшись с ней, я глянул вбок, в ее сторону. Рядом со мной летела самая красивая, самая умная и самая моя любимая женщина. Та, которая бросила меня, а сейчас вновь заставила бежать за ней. Рядом со мной была моя любовь и моя боль, мой рай и мой ад. Я не мог уже избавиться от нее. Но должен был, иначе так и остался бы в этой погоне. Навсегда. Я должен был остановить ее. Прямо сейчас.
Зажав повод, я резко повернул жеребца влево, направив его наперерез кобыле. Та попыталась упереться в обледеневшую обочину, но скорость была высока, и она заскользила. Инга взяла левее. Инстинкт, ничего не поделаешь. Очередная попытка избежать боли.
Потом кадры потянулись перед глазами один за другим, медленно вползая в мое сознание. Тягач дальнобойщика попытался затормозить, но тоже, как и лошади, не удержался на ледяной февральской корке. Машина оказалась не лучше животного. Всей своей массой красный нос «американца» налетел на кобылу и с хрустом подмял ее под себя. Инга получила удар, вначале прижавший ее ногу, а потом и голову, тело. Исчезло все.
Я и мой жеребец стали следующими.
Лежа перед измятой и окровавленной решеткой радиатора грузовика, я слушал ветер. Здесь, на земле, он ощущался как-то иначе, чем там, наверху, откуда я слетел. Как падший ангел, подумалось мне. А может быть, это было дыхание моего жеребца. Или мое собственное. В двигателе тягача что-то потрескивало, будто продолжая свой бег, а потом затихло навсегда.