Для меня всегда сложно начинать историю… Как глубоко необходимо копнуть, чтобы все стало ясно, чтобы та мысль, на которой я остановлю свой рассказ, не показалась простой. Именно! Не показалось простой! Понять – значит упростить, а мне бы не хотелось ничего упрощать, мне хочется, чтобы вы в конце испытали такое же чувство удивления, которое испытал я. И, раз конец этой истории заключается в том, что я больше не хочу видеть ЭТИХ людей, и для меня слишком болезненно снова оказаться на ЭТОМ месте, я начну эту историю с того момента, когда в первый раз место, люди и я сошлись во времени.
Это было давно, так давно, в солнечном и безопасном детстве, хотя тогда нам казалось, что мы уже достаточно взрослые и самостоятельные. Был последний день третьей четверти, и впереди нас ждала наша первая экспедиция. Весенняя. На Каменные Могилы. Я был отличником-заучкой, склонным, впрочем, к хулиганским поступкам; за то, что я хорошо изучал основы экологии на краеведческом кружке, наша руководительница рекомендовала меня, двенадцатилетнего, в весеннюю экспедицию. Я был самым младшим – остальные ребята были старше на год, на два, и более опытные. За их плечами уже были «крымы-рымы», походы и летняя экспедиция.
В моем мешкообразном рюкзаке помещались продукты, спальник и личные вещи. Топор был опасно привязан к шнурованному боку «абалаковского» рюкзака, что, впрочем, обеспечило мне уважительную посадку в переполненный троллейбус, когда я ехал на вокзал. Вы помните переполненные троллейбусы ранней весной на юге Украины? Тогда люди еще не пахли потом и духами, и если тебя и прижимало к спинам пассажиров, или вы оказывались у кого-то под подбородком, вас практически не преследовали неприятные ощущения – просто мягкая складчатая утроба троллейбуса принимала вас, жужжали ролики дверей, а через некоторое время, ближе к последней остановке маршрута, вы оказывались в пустом просторном салоне, на мягком диване сидения на задней площадке, а вокруг, за чистыми стеклами просторного аквариума, проплывали голые коричневые деревья и бежали по асфальту контрастные весенние тени.
Сборы на вокзале, торжественное ожидание руководителя за игрой «наступи на ногу» закончилось скоростной погрузкой на проходящий поезд и запихиванием рюкзаков по третьим полкам чистого плацкартного вагона. Поезд из Запорожья в Розовку шел днем, поэтому мы не брали постелей, а развлекали себя поеданием «того-что-мама-положила» и игрой в «Да, Нет, Не имеет значения». Вы играли в нее когда-нибудь?
Жаков говорил:
– Она спросила его: «Ты меня любишь?», «Да», ответил он, и она умерла.
– Она любила его? – жадно спрашивала Ника:
– Не имеет значения, – хмыкал Жаков, и Ника краснела под нашими взглядами.
– Место, где это произошло, имеет значения? – солидно басил Дед, он же Юрка.
– Да, – говорил Жаков.
И ужасная картина падения влюбленной гимнастки из-под купола цирка представала перед нами во всей красе: и слово убивает, если вы вцепились зубами в чью-то жизнь.
Поезд приходил в Розовку к вечеру. Сейчас этого поезда нет, но тогда он высадил нас на крупный щебень сельской станции около пяти. До Каменных Могил было десять километров, до заката солнца – четыре часа, так что мы, не торопясь, подтягивая лямки, то и дело останавливаясь, чтобы подождать завязывающих шнурки, пошли по поселку на юг. Двое из нас – к началу этой истории.
Только закончились заборы, мелькнули крашеные бровки небольшой центральной улицы, как начались бесконечные поля. Темная земля поднималась ровными строчками пахоты и опадала за близким горизонтом. Мы остановились на привал. Старшие ребята заставили нас разуться, внимательно осмотрели ноги, потом стали разбирать рюкзаки.
– Ого, – сказал Жаков, подняв рюкзак Ники. Он сделал шаг в сторону, взвесил на руке мой, потом посмотрел на нас и бросил:
– Меняйтесь.
Мы запротестовали, но Дед шикнул на меня, и я взялся за чужой рюкзак.
Рюкзак был тяжелее моего раза в два. Я злобно сопел и плелся в конце. Рядом со мной стыдливо плелась Ника.
– Это ведь как, – разглагольствовал Дед, – всем разделили снарягу и продукты поровну, девочкам, конечно, на два кило меньше. Но всегда найдется кто-то, кто наберет вещей немеряно, а может, еще продуктов мама положит, консервов, чтобы ребенок не голодал. А потом кто-то должен отдуваться за него…
Мои мучения продолжались еще час, до привала. Потихоньку темнело, в низинах, над заливными лугами, начал подниматься туман – от них потянуло свежестью и запахом тины. Остановились. Я нашел пенек, сел на землю перед ним, а рюкзак, не снимая с плеч, поставил за спиной. Лямки провисли, и я облегченно вздохнул.
Ника подошла, стала на колени рядом со мной и зашептала.
– Тим, Тимочка, прости меня, пожалуйста. Давай я несколько банок к себе… то есть к тебе в рюкзак переложу!
В ее глазах блестели слезы.
– Я ведь и брать это все не хотела!
И она начала расстегивать клапан у меня над головой. Дед отошел от небольшой группки старших ребят и в несколько шагов оказался рядом с нами.
– Ну что, Ника, я согласен тоже пару банок взять, если есть потом все вместе будем.
И мир мне вдруг показался таким логичным! Таким справедливым и правильным, вдруг я прочувствовал эту «мировую справедливость», ожидание которой, потом, там, в городах, так меня подводило!
Солнце село окончательно. Поднялся туман, и темнота окутала нас. Зажглись налобные фонарики, и между ними заклубился туман. Стало очень холодно и жутко. Мы шли след в след, спина в спину, пару раз ребята останавливались и советовались. Оказывается, что первый и последний раз они здесь были зимой, а теперь все выглядит по-другому. Дорога вдруг уперлась в низину, под ногами стало топко. Побродив немного в тумане, пока свет от налобных фонариков впереди идущих не стал теряться в темноте, ребята будто бы отступили перед ночью и туманом. Мимо меня, сверкнув налобным фонариком, прошел Жаков под огромным рюкзаком. Глаза мгновенно ослепли, и некоторое время я двигался наощупь. Мы пошли назад, поднимаясь по дороге до тех пор, пока снова не оказались на твердой земле. Остановились.
Мне стало жутко. Темнота окружала нас, я слышал, как шелестит ветер в деревьях, ребята поснимали рюкзаки. Раздался шелест ткани, звук расстегнутых молний. Усталость, темнота и сырость проникали в меня, по спине побежал мурашки…
– Ты чего застыл? – громко спроси Дед, – Теплую куртку взял? Фонарик есть? Переодевайся, замерзнешь. Палатку будем ставить прямо на дороге.
Засверкали фонарики. Там где собиралось по несколько человек, темнота отступала. Пока мы ставили палатку, стелили коврики и спальники, выкладывали по периметру рюкзаки, которые нам оставили ребята. Раздался стук топора, плеск воды и незвонкий стук котелков и мисок. И когда я, вспотев, выбрался из палатки, во второй раз в жизни почувствовав уютный запах чистого брезента, я увидел костер, котелок над ним, и ребят, рассевшихся на ковриках.
– Миску взять не забудь, – сказал Дед, отодвинул меня в сторону и пошел к костру, размахивая котелком в правой руке.
Все поели. Огонь освободили от кострового оборудования, подбросили веток, только котелок с чаем грел черный бок и чьи-то носки висели на коротком колышке, паря освещенным боком.
Меня разморило на коврике. Моя голова покоилась на Никиных коленях, а тело плыло в темноте. Ночь вдруг стала доброй и уютной. Звуки скрадывались. Я будто бы спал наяву.
Жаков постучал большой мельхиоровой ложкой, объеденной с одного бока, по солдатскому котелку.
– Внимание. У нас осталось еще одно дело, не выполнив которое, мы не сможем пересечь границу Каменных Могил. Я вообще думаю, что мы не смогли этого сделать сегодня потому, что среди нас есть чужие!
Р-раз! Чьи-то сильные руки вдруг подняли меня, поставили на колени перед пламенем.
Я стоял на коленях прямо перед костром, и его жар опалил мое лицо и голые руки. Я вдруг увидел, как мелкие волосики на пальцах вдруг скрутились и приникли к самой коже. Ника вскрикнула где-то рядом.
Я попытался отпрянуть, но мне в плечи, в спину уперлись, зафиксировали голову, заставляя смотреть только вперед, на огонь.
– Ника и Тимофей! Для чего вы пришли сюда?
Ника сообразила быстрее:
– Мы пришли изучать природу!
– Тимофей?
Огонь жег мне лицо, а дым лез в глаза. Я закашлялся.
– Тимофей?!
– Мы пришли изучать природу!
– Чисты ли ваши помыслы?
У меня в голове не было вообще ни одной мысли, слезы струились из глаз, а грудь пекло.
– Да!
– Да!
– Громче!
Голос Жакова окружал нас со всех сторон.
И мы с Никой крикнули в унисон:
– Да!!!
– Обязуетесь ли вы беречь и защищать природу?
– Да!
– Громче!
– Да!!!
– Клянетесь ли вы помогать другу в беде?
– Да!!!
Руки, держащие нас вдруг ослабли, и я отвалился в сторону от костра. Раздался голос Деда:
– Клянетесь мыть котлы после ужина?
– Да! – простонал я. Раздался дружный смех и звук подзатыльника.
Жаков подошел к нам, наклонился и негромко произнес:
– И пусть Каменные Могилы покарают того, кто нарушил эту клятву.
Окна были открыты, летний зной облизывал переднее стекло и теребил короткий рукав рубашки. Я не выключил климат-контроль, и в ноги тянуло прохладой. Мне было комфортно.
Ника сидела рядом, на переднем пассажирском сидении, и курила, выдыхая в свое окно дым. Значит, она меня не любит, подумалось мне. Снова не любит…
Наши попытки завести детей всегда заканчивались одинаково: Ника снова закуривала, молчала и не занималась со мной сексом. Но в этот раз пауза затянулась, и во мне стала крепнуть убежденность в том, что теперь выхода из этого безнадежного пике рухнувших надежд не будет.
Еще до первой поездки в Германию я говорил ей, что надо поехать на Каменные Могилы, или в Почаев, на богомолье. Эти два места удивительно заряжают батарейки, и я много раз видел, как бездетные стоят на коленях, держа за руку худых монахов, и слышал от Ники много чудесных историй о том, как это помогло знакомым знакомых. И мы поехали в Почаев. Потому что ехать было по дороге… В Германию… Не помогло.
Теперь мы ехали на Каменные Могилы, только потому, что я настоял. Очень жестко. Так жестко, что она просто махнула рукой и согласилась.
– Послушай, – она заговорила впервые с нашего отъезда. С легкой брезгливой улыбкой. – На что ты надеешься? Откуда возьмутся дети? От сырости? Или от святого духа?
Я промолчал.
Она посмотрела на меня, потом потянула с панели пачку и прикурила сигарету от окурка.
Так случилось, что к моменту договоренного отпуска, согласованного еще год назад, когда этому «снова не любит» было всего два месяца, и ничто не указывало на то, что в этот раз все затянется… Так вот, к моменту нашей поездки на Каменные Могилы я оказался в Луганске, а Ника – в Донецке. Я забрал свежевымытую «Секвою» со стоянки в восемь утра, и уже в десять был в Донецке. Мы могли выехать еще утром, но Ника, исходя из каких-то своих соображений женской подлости, затягивала отъезд, с хиханьками-хаханьками пила коктейли на летних площадках ресторанов со своими «киотскими» клиентами, в основном – донецкими «металлистами», заставляя меня читать книгу в машине, точно какого-то личного водителя, пока вечером не заявила, что никуда не поедет.
Тут-то она и ощутила на себе то, что помогало мне добиваться своевременных платежей с контор Бени Коломойского. И хоть развод ее не пугал, но в том, что я могу легко сломать ее карьеру, она не сомневалась. В ее глазах стояли слезы злости и обиды, но она села в машину и сразу закурила.
Пусть курит, скоро сигареты кончатся, а до ближайшего ларька в Назаровке будет полтора часа ходьбы. Машину я ей не дам.
Наконец вдалеке показались Каменные Могилы. Мелькнул указатель, я свернул в проселок. Начало трясти и подбрасывать. Я сменил настройку подвески, и машина пошла более плавно. Словно небольшой катер, внедорожник поплыл над высоким разнотравьем. Ника, наконец, затушила сигарету, знойный поток из окон перестал шуметь в ушах, и в машину ворвались громкие трели вечерних цикад и запах нагретого камня.
Дорога плавно потянулась вверх, сделала два поворот,а и внесла нас в усадьбу. Сиренко вышел на звук хлопнувших дверей, поцеловал Нику и пожал мне руку. Если Ника видела его периодически на разных своих экологических мероприятиях, то я, в офонарении, не смог сказать ни слова: он совсем не изменился. За двадцать семь (боже мой!), за почти тридцать лет!
Вечером мы гоняли чаи, Ника расцвела, увлеклась рассказом о перипетиях Киотского протокола и какого-то нового соглашения. Единицы падали в цене, кого-то там назначили, кого-то выгнали взашей… Я встал из-за стола, никто не обратил на меня внимания.
Небо с одной стороны было иссиня-чёрным. Алое солнце разбухшим грибом застыло над горизонтом. Я сделал несколько шагов по тропинке, которая вела к Лягушке, большой каменной химере, расположившейся на покатом холме. Моя тень протянулась на многие сотни метров по плоскому блюду степи. Красные и оранжевые блики на стеблях зеленой травы… огромные провалы теней от недалекой гряды камней справа от меня, и левая гряда, залитая оранжевым светом… и небо, бирюзовое и черное. Сумасшедший художник-природа решила меня потешить картиной в стиле Малевича.
Незаметно для себя я шел вперед по тропинке, и вскоре оказался на правой гряде. Подо мной раскинулась привычная картина полей под закатным солнцем. Так бывает, когда спускаешься с высокого днепровского берега по дороге из Киева в Днепропетровск. Поля и разделяющие их полосы лесопосадок начинались на расстоянии километра, метров на сорок-шестьдесят ниже меня, и тянулись на многие километры. Я видел, как вдалеке по трассе ползет большая фура.
Я обернулся и снова увидел сумасшедшую палитру, буйство оттенков красного и темно-синего. Северная гряда теперь угадывалась на фоне редких звезд.
Со стороны «цивилизации» послышался детский голос, я заметил мужчину, который шел через опытную посадку прямо ко мне. На плечах у него сидел мальчик лет шести-семи. Мужчина преодолел полосу высокой травы и стал подниматься по пологому склону, к точке метрах в пятидесяти от меня.
– Эй, – окликнул я его, – В заповеднике нельзя ходить не по тропинкам.
Он демонстративно повернулся боком ко мне и снял ребенка с плеч. В его зубах я заметил травинку
– Смотри, сынок! Это – Каменные Могилы!
– Папа, а почему «могилы»? Здесь кто-то умер?
– Не знаю, сынок…
Я повысил голос:
– Вы меня слышите? Здесь нельзя ходить по траве!
– Это почему это?
– Потому что исследуется, как ведет себя трава, по которой никто не ходит.
– От одного раза ничего не случится!
Я пожал плечами. В конце концов, я не хотел спорить с ним при ребенке. И, в конце концов, – это уже не моя война.
– Тут правее есть тропа, она немного длиннее, конечно, но и ноги не поколете.
Мужчина проигнорировал меня.
Мы молчали. Поднятое блюдце степи погрузилось в темноту. В темноте загорелся огонек усадьбы. Но за пределами Каменных Могил еще был вечер.
– Папа, а мы еще сюда придем?
Мужчина покосился на меня.
– Придем, сынок.
Он поднял его на руки и стал спускать, держась правее. Я тоже развернулся и пошел в темноту. Не поверите, но за тридцать лет ноги не забыли ни единой ямки!
Свет фонаря заглядывал в чистую побеленную комнату для приезжих, рассчитанную на двоих. Ника уже спала, свернувшись калачиком на своей койке. Между нашими кроватями раскрыл свои недра большой чемодан. Стараясь не скрипеть, я лег на постель, как был, в рубашке и джинсах, только скинул кроссовки с уставших ног. Некоторое время свет фонаря, неясные голоса с сиренковской половины, стрёкот цикад и крики совы-сплюшки не давали мне уснуть. Мысли перескакивали с сигарет и ребенка на деньги и проекты. Завтра надо серьезно поговорить. Пора решаться. И с этой мыслью я провалился в сон.
Меня разбудили шум передвигаемой мебели, звон посуды и голоса. Было светло, я взглянул на часы – шесть утра. Воспользовавшись нашим приездом, шумная компания во главе с Сиренко решила прокатиться на рынок. Я взял в чемодане полотенце и несессер и вышел из комнаты
Ника на маленькой кухне пила кофе. Я остановился, набрал воздуха для разговора, потом подумал, что надо вначале проводить ребят, и вышел на двор.
Население усадьбы грузилось на две машины, я застал все семейство уже рассевшимся по местам. Мельком удивившись обилию рюкзаков и чемоданов на крышах автомобилей, я подошел к Сиренко поздороваться. Тот неожиданно внимательно всмотрелся в мое лицо, пожал руку и крепко обнял.
– Да что вы, Виктор Александрович, – смутившись, пробормотал я, – не на год прощаемся!
Он похлопал меня по плечу, кивнул подошедшей попрощаться Нике, сел за руль и медленно тронул машину с места.
Мы стояли с Никой и смотрели им вслед. Солнце еще не пробилось сквозь дымку, и холод пробрался мне под рубашку.
– Странно все это, – сказала Ника. – Не виделись долго, а они на нас все хозяйство оставили.
– Так всего на день! – Я пожал плечами и пошел умываться к колодцу. Ника постояла секунду и пошла за мной.
Я набрал воды в старинный рукомойник, и, поднимая ладонями язычок, начал умываться. Ника стояла рядом, теребила полотенце, не решаясь заговорить. Я выпрямился, струйка воды потекла под рубашку. Ника протянула мне полотенце и сказала:
– Тима, мы можем спокойно поговорить?
То, что я увидел в ее глазах, мне не понравилось.
Вдруг сильно потемнело, по степи промчался ветер, сгоняя остатки слоя утреннего тумана, повисшего в нескольких метрах над травой, ударил мне в лицо. По мокрой коже рук и лица побежали мурашки. Ветер облепил Никины ноги тканью сарафана. Раздался странный вибрирующий звук, и земля под ногами задрожала. Звук нарастал периодами, будто бы я, весь целиком, оказался внутри огромного колокола.
Ника вцепилась в мои руки, и я притянул ее к себе. Резкий толчок бросил нас на землю. Потом степь под нами вздыбилась, и мы покатились по траве. Началась свистопляска. То я, то Ника оказывались друг под другом, макушка Никиной головы пару раз крепко приложилась мне в подбородок так, что клацнули зубы, я прикусил язык, и во рту появился вкус крови. Внезапно все прекратилось. По счастью, Ника как раз была надо мной, поэтому я со всего маху ахнулся спиной о землю, крепко приложившись затылком, а она только выбила из меня весь воздух, приземлившись сверху. Из-за удара я не сразу понял, что вижу, потом аккуратно снял с себя Нику и, кряхтя, встал на ноги. Ника завозилась рядом, и я, не глядя, протянул ей руку. Он встала рядом со мной. Катились мы вниз, но вместо этого оказались на вершине пологого степного холма, расположившегося ближе к северной гряде. Взявшись за руки, мы молча смотрели в серый потолок, который навис над нами, на высоте нескольких десятков метров. Изредка что-то прикасалось к нему, и тогда по всей поверхности разбегались концентрические волны, будто бы капля падала на черную воду пруда, и тогда в гребнях волны мутно угадывались отраженные детали окружающего пейзажа. Странная поверхность отвесно уходила за ближайшую каменную гряду. Я оглянулся, и увидел за спиной ту же картину. Было темно, как во время сильной грозы.
– Тима, – голос Ники дрожал. Она протянула руку влево от меня. – Что там, Тима?
И тут я заметил, что здание усадьбы исчезло. Исчез и маленький сад, и хозяйственные постройки. Исчезла пасека и турник во дворе. Усадьбы не было – была только серая волнующаяся поверхность степи. Степи разнотравной, типчаково-ковыльной. И по этой степи в нашу сторону двигались, быстро извиваясь, огромные серебристые тела многоножек. Длиной они были каждая метров по десять, и потемневшая степь отражалась в круглых сегментах тел. Сбоку волнами, от головы к поднятому вверх хвосту, вооруженному двумя серпами, пробегали многочисленные стальные лапы, производя странный негромкий шелест. Ближняя к нам многоножка вдруг остановилась и приподняла голову. И я увидел пару отстоящих от головы круглых черных глаз. Многоножка опустила голову, и вся стая скорректировала направление и помчалась в нашу сторону.
Я развернул Нику, и, схватив ее за руку, побежал в противоположном направлении. Мы бежали сломя голову, пока под ногами не заскрипел лишайник на плоских камнях. Стальные туши столкнулись за спиной со странным костяным звуком. По камням раздалась быстрая дробь тысяч лап, мы промчались по короткой плоской вершине гряды, за которой, по моей памяти, должен был следовать резкий тридцатиметровый обрыв и глубокое длинное озеро запруженного Каратыша. Весь мой расчет строился именно на том, чтобы броситься в воду, в надежде на тяжесть стальных тел, которые неминуемо должны были утонуть. Вместо этого мы с размаха ударились в черную поверхность, которая, спружинив, отбросила нас назад.
Я спрятал Нику за спину, повернувшись лицом к гигантским многоножкам. Они остановились в метре от нас. Черные стеклянные глазки мертво отразили наши фигуры. На выпуклой поверхности ближайшей к нам многоножки открылась щель рта, ее тело начало приподниматься над нами, вздыбливаясь на высоту нескольких метров, лапы по бокам от сегментного туловища разошлись в стороны, образовав капюшон, как у кобры. Потом голова металлической сколопендры метнулась ко мне с немыслимой для человека скоростью, я закричал, выставил руки вперед, и потерял сознание.
Я пришел в себя чуть позже Ники. Ничего не говоря, полежал на спине, любуясь ее фигурой на фоне огромного серого фона. Она каким-то образом привела себя в порядок: платье-сарафан, волосы избавились от травы, и только локти были немного испачканы зелеными полосами и мелкими царапинами. Она сидела рядом со мной на плоском камне, и задумчиво жевала травинку, глядя вдоль непроницаемой стены купола. В центре ее лба, окруженный тонкой каемкой запекшейся крови, мерцал красный кристалл размером с копейку. Будто в индуистском храме промазали на пару сантиметров, когда ставили тику после молитвы. Я пощупал собственный лоб и обнаружил такую де выпуклость. На кончиках пальцев остались чешуйки запекшейся крови.
Вокруг не было никого, металлические твари исчезли, будто и не было их.
Ника посмотрела на меня, но я не понял ее взгляд. В нем не было страха или вопроса. Скорее, это был интерес ботаника.
– Они исчезли? – спросил я.
Ника пожала плечами. Потом поднялась, пошла вдоль барьера по самому гребню гряды, иногда касаясь его правой рукой. Я заметил, что после ее прикосновения по барьеру разбегалась рябь, катилась волной вдаль, а потом откуда-то сверху раздавался вибрирующий звук. Будто бы далекие литавры низко говорили «Омм!».
Я поплелся вслед за ней, держась метрах в пяти позади. Гряда вначале поднялась на пару метров, а потом начала опадать.
– Куда ты идешь?
Ника, не поворачиваясь, сказала:
– Пить хочу.
И я вспомнил, что у подножия гряды есть скалистая площадка, окруженная маленьким леском, по центру которой протекал Каратыш. Вода там была необычайно чистая. С окрестных сел приезжали за ней, да и из Донецка наведывались.
Не доходя до воды несколько метров, я увидел странную картину: гладкая поверхность барьера имела большое сферическое углубление, диаметром метров в двадцать, не меньше. Я даже вначале подумал, что это выход, но оказалось, что к большому куполу примкнул купол поменьше. Этот купол вместил себя всю гранитную площадку и кустарники по обеим сторонам реки.
Прямо на берегу реки, похожий на сюрреалистический памятник, стоял металлический куб. Его грани, длиной не менее метра, были идеально ровные и, как казалось, идеально острые. Куб лежал ровно, нижняя плоскость плотно стояла на камне, а верхняя идеально отражала сферу и невысокие кустарники, склонившиеся над рекой. Мы зашли под купол, и Ника так решительно шагнула к кубу, что я еле успел догнать ее и отдернуть готовую прикоснуться к одному из углов руку.
– С ума сошла?
Но она резко вырвалась и положила ладони плашмя на плоскую поверхность. Сейчас же проход за нашими спинами закрылся, и стало светлеть.
Нас окружала степная равнина, и только вдалеке на горизонте виднелись Каменные Могилы. Мы двигались верхом, десять всадников. Лошади под нами брели по степи, выбирая ровные участки, стараясь держаться вершины холмов, где трава была не такой густой.
Предводитель отряда подозвал меня жестом руки. Я приблизился. Гортанная речь была странной, но абсолютно понятной мне: я должен был выйти к реке первым, и, если там все спокойно, ждать их появления. Если же нет, вернуться назад.
Я спрыгнул с лошади и затрусил вперед своим обычным легким бегом, которым я мог передвигаться несколько дней и ночей подряд.
Вот и подножие каменной гряды. Я подбираюсь к источнику и вижу на берегу женщину. Обнаженная, она купает коня, а ее вещи развешаны на невысоком кустарнике. Я смотрю на нее и не могу оторваться. Я весь оцепенел. Мне кажется, что я уже рядом с ней, я заглядываю ей в глаза и не могу отвести свой взгляд, тону в них…
Вдруг я вижу себя ее глазами. Заросший светлой бородой, весь затянутый шкурами, я приближаюсь, глядя прямо в глаза. Конь испуганно фыркает и прыжком уходит в сторону. До одежды и оружия далеко.
Ничего не остается, как сделать шаг навстречу, поддаться вожделению в глазах мужчины. Покорно принять его в себя…
А когда над ними раздастся смех девяти глоток, и сконфуженный варвар забегает, пытаясь натянуть штаны, вскочить на коня и умчаться прочь…
Я очнулся от увиденного, и внимательно всмотрелся в Нику. Без сомнения, у нее были его глаза – глаза незадачливого разведчика. И ее скулы.
Ника снова положила ладони на куб. И я увидел металл, увидел жерло доменной печи. Металл кипит, льется тонкими ручьями по графитовым желобам…
Мой отец смотрит на это сквозь очки сталевара. Моя мама смотрит на моего отца из кабины мостового крана.
Ника нахмурилась и снова положила руки на куб. И снова металл, но в этот раз – холодные слитки золота, лежат аккуратными колодцами. Один золотой колодец, второй, третий. Я хожу между ними, внимательно сверяя номера на слитках со списком на листе бумаги.
Мы занимаемся любовью, здесь, на Каменных Могилах, нам по пятнадцать лет. Наши глаза искрятся от счастья и от любви. Только сейчас я замечаю, как наши тела изменились за двадцать лет.
Следующее прикосновение. Ника с матерью заходят в женскую консультацию. Ника бледна, у матери решительно сжаты губы.
Ника сидит в гинекологическом кресле. Медсестра раскладывает на столе расширители и скребки. Сверкает металл.
Снова я вижу себя. Мой первый успех, маленький цех по производству ферросилиция. Мой первый склад. Грузовики выезжают со склада, увозя слитки металла. В его блеске я узнаю блеск хирургических инструментов.
Снова я. Я сижу за столом, верчу в руках металлический стержень и читаю финансовый отчет с компьютера. Ника стоит у меня за спиной. Вот стержень изгибается и превращается в маленькую металлическую многоножку, она бежит по моим пальцам. Потом снова превращается в стержень. Глаза Ники в ужасе расширяются, но она сдерживает крик и молча отступает, выходит из комнаты и закрывает дверь.
Еще одно прикосновение ладоней. Ника плачет. Плачет горько. Безнадежно. На ее коленях наш свадебный альбом, и она аккуратно вынимает фотографии и рвет их пополам.
Ника отступила от куба на шаг и посмотрела мне в глаза.
– Ну что, Тима, я ответила на все твои вопросы?
Не дожидаясь ответа, она подошла ко мне взяла за руки и попросила:
– А теперь отвези меня домой.
Я протянул руку, коснулся ее лба, и красный кристалл отпал от ее кожи, не оставив на ней ни малейшего следа.
Барьер исчез. Исчезла сфера и куб, и на нас низвергнулся летний дождь.
Когда мы подошли к усадьбе, ливень утих. Ника пошла в комнату, быстро переоделась и вышла. В ее руках была только сумочка.
– Не дури!
Она сжала губы и прошла мимо меня на двор.
Я пожал плечами, взял портмоне с документами на машину и брелок. Ника ждала меня около машины.
Я завел двигатель и поехал по дороге вниз. Был прекрасный летний вечер. Небо, вечернее небо, промытое дождем, сияло теплой бирюзой. На проселке блестели мелкие камни, когда они попадали под покрышки, раздавалось звонкое пощелкивание. Машина ускорилась на спуске. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Потом оглянулся полностью. За спиной, умытая дождем, лежала степь, в центре ее, между двумя грядами камней, рос сад и белели стены усадьбы. Никакой апокалипсической картины, как вчера. Разве это было вчера?
Ника вдруг вскрикнула, я посмотрел вперед и не увидел колеи. Внедорожник плавно перевернулся в воздухе, слетев с дороги, которая уходила вправо, и рухнул на крышу всеми своими двумя тысячами пятьюстами килограммами.
Отец и сын, которые вчерашним вечером любовались на закат, подошли к машине. Мальчик стоял в стороне, а мужчина пролез сквозь узкую щель отлетевшей задней двери и вытащил Нику.
Подхватив ее на руки, он начал медленно подниматься по склону. Мальчик шел вслед за ним. В тот момент, когда они прошли мимо указателя заповедной зоны, Ника вздрогнула на его руках, и долго, со всхлипом вздохнула.
Мой труп остался лежать внутри смятого салона, который был обтянут серым, приятным на ощупь кожзаменителем.
фото с сайта http://pryroda.in.ua/step/parki-i-zapovidniki/ukr-step-zap/km/