Один матрос, вернувшись на судно из не серьёзной болезни и вернувшийся к себе в БЧ 5, после недельного отсутствия на судне, с берега, где он работал по части механики с автомобилями высокого начальства, обнаружил, что пропала его парадка и хромачи. Пришлось «рожать». Выйти на строевые учения он не смог, а потом не перенёс давления командиров и унижения старослужащих. Той же ночью он перекинул тренчик через трубу на подволоке, стянул петлю и повесился, повесился на своём боевом посту. Нашли его быстро и ещё тёпленького притащили в медблок. Парень был жив, но угасал на глазах, на глазах его старослужащих «боевых товарищей», глаза которых страха и паники источали не меньше, чем у молоденького лейтенанта – медика, долбящего в истерике грудь умирающего матроса.
- Давай, давай братец, ну давай же, не умирай! Не умирай, чёрт бы тебя побрал, не умирай салага хренов – в отчаяние кричал врач.
Рядом валялись провода неисправного электрошока, несколько пустых шприцов…. Реанимирующих препаратов для них не нашлось. Вся надежда оставалась на руки лейтенанта, и он молотил ими холодеющего парня ещё минуты с три. Казалось, он совершенно не знал, что делать в подобных случаях.
- Да, что же это господи? Не умирай парень, только не умирай – не сдерживая эмоций, чуть не ревя, кричал врач.
И, вдруг врач пал духом. Голос его дрожал и становился всё слабее и тише. Он понимал, что матроса не спасти. Виктор Шумков находился у изголовья, по просьбе лейтенанта он держал голову бойца и натирал виски нашатырём. Внезапно руки его отдало холодом, так резко, что стало не по себе. «Вот она смерть» - чуть было от шока не выпалил Шумков и посмотрел на лейтенанта и двух старослужащих, лица которых были мертвецки бледны
- Всё…. Боец «ласты» склеил! – пролепетал врач и опустился на «баночку».
Виктор, что есть силы, закрыл глаза и стиснул зубы, но слёзы великой силой горя, потекли по его впалым щекам. Молодой матрос, что лежал бездыханным на операционном столе был Сашка Решетин.
Немедленно нужно было доложить старпому, но офицер опустил руки. Периодически он вздрагивал, словно ударенный током, издавал непонятные звуки, потом мял своё побледневшее лицо худыми кистями и замирал как статуя. Повеяло холодом. Наступила такая тишина, и все как будто – бы перестали дышать, Виктору вдруг показалось, что царство смерти пришло в это место. Только «Алтай» откуда – то из глубины своего чрева вновь издал глухие шумы, они будто тяжёлые вздохи напомнили, что он ещё жив и не сдаётся.
Покойник пролежал в операционной медблока до вечера того же дня. Медики труп привели в порядок перед отправкой в морг. Коль произошло это ЧП, то матрос должен быть самоубийцей, а никак не доведённым до самоубийства старослужащими жертвой. В тот же день командир корабля подписал документы об увольнении в запас предполагаемых виновников и вечером всё того же дня они сошли с «Алтая» навсегда и поехали домой.
В последующие после смерти матроса Решетина дни старослужащим медблока было не до больных «карасей». Их оставили в покое, да и ужин вдруг появился, что надо, как с неуставного «бака».
На вечернюю поверку вышел мичман. Толстый такой медицинский вояка. Всех смешило одно обстоятельство. Выглядел он комично. Щёки его как будто расплывались на груди. От этого мичман походил на типичную грушу. Сквозь пухлую и выпирающую верхнюю губу проступала слюна. Он её быстро сглатывал, надменно причмокивая и крутя головой. А всё моложавое, но суровое лицо зардело, словно уголёк в камине. Сам мичман негодовал, дышал тяжело и после переклички не удержался в высказываниях всем, как он полагал «косившим» и шкерившимся в медблоке.
- Ну, что «касьяны»? Совесть вас ещё не замучила?- обратился к строю молодых матросов мичман.
Никто, конечно, не ответил, все хотели скорее оказаться на шконках.
- Молчите падлы? Это понятно. Что вам ответить? Нечего, конечно. Вы же просто тела здесь. Животные. В то время как ваши товарищи служат, вы здесь «разлагаетесь» как тюлени жиреете. «Косите», дрищи позорные! Ну, косите. Только вы уже опоздали…. Да, да не вылупливайте глазёнки. Опоздали на хрен. Завтра последний день загрузки по госпиталям. Капец вам, задрочат вас. Короче. Завтра, послезавтра все отправитесь в свои расположения нести службу и точка.
Рачков краснел от возмущения и, наконец, не удержался, уж, слишком, нагло себя вёл этот недозрелый медик.
- Совесть – качество дорогое, а матросы люди бедные, откуда им совесть то иметь, товарищ мичман - выдержав паузу, назидательно и уверено ответил «Рачок».
- Опять остришь «косой». Я дезертирам не товарищ – взорвался мичман – Была бы моя воля, я бы таких как ты, Рачков на «кичу», на весь срок службы направлял мозги вправлять.
Мичман как будто бы хотел услышать возражения или жалобы от любого из больных, только не от матроса Рачкова, тогда бы он немного поучил уму разуму, но их не последовало. А с таким, как Рачков тягаться интеллектом, было делом проверенным, остаешься дураком, да к тому же высмеянной матросней. Походя ещё взад и вперёд между строем, он засунул в свой большой рот дорогую сигарету и истошно рявкнул.
- Отбой в одиннадцать ноль ноль больные. Кого увижу не на шконке, того первого выпишу.
Его слова прозвучали как манна небесная. Мало кого заботили угрозы этого новоиспечённого мичмана. Но, все тотчас побежали отбиваться, лечь вовремя и выспаться мечтал каждый из них давно.
- Вот бедняга, не выдержал. Видно совсем паренька эти скоты достали – говорил Рачков собравшимся вместе после отбоя пациентам корабельного лазарета – Как вообще можно служить в таких условиях. Ещё позавчера он был живой, а теперь вот в «цинке» к матери поедет. Жалко его, а родителей ещё больше. Ведь не война сейчас. Может хоть сейчас командование засуетится, хотя вряд ли.
- А я бы даже в этой робе поехал домой, если бы комиссовали – измождённым голосом сказал смуглый паренёк с потухшими большими глазами – Я бы даже в трусах одних побежал, только бы списали, только бы списали.
- «Косите» пацаны или превращайтесь в таких же зверей – дело ваше. Мне уже пофиг я завтра покидаю «Алтай», «военник» уже готов. В этом году точно студентом стану. Угораздило же меня попасть в армию, да ещё в такую «задницу». Прямо диву даюсь, вот и послужить пришлось. Всё как – то по приколу. Какие нам только судьба сюрпризы преподносит. В универе рассказывать буду, здесь историй на целую книгу, хватит…
«Рачок» продолжал болтать, речь его журчала как ручей, и звонко, и весело, и даже будто волшебно. Слушать его хотелось, и в эти минуты было так хорошо, словно и не в армии вовсе. Шумков вспомнил о Сутягине. «Как же наверно ему сейчас тяжело на этой «киче». Только бы он вернулся». Виктор несколько раз повторил про себя эту фразу. Ему очень хотелось увидеть своего друга, наверно больше всего на свете, кроме того как поскорее убраться с этого чертового корабля и насытиться на три дня вперёд.
После команды отбой, больные расположились на своих шконках. Вот и вторая ночь обещала быть спокойной и покойный их товарищ, позаботился об этом. И один матрос, шутя, подытожил.
- Снова день прошёл, ну и ху… с ним. Завтра будет день опять...- оборвал он фразу, ожидая дополнения от товарищей.
Но ответа не последовало, а вместо него наступила гробовая тишина. Заснули все мгновенно, как на счёт раз отжались.
Во сне Шумкову явилась необыкновенная молодая женщина, она была в красном или точнее она казалась такой, потому что, появлялась вместе с восходящим солнцем из глубин океана, как прекрасная Эос, поэтому и сияла пурпуром. Он догадался, что она шла именно к нему, искренне улыбаясь, она простирала руки для объятий, и Виктор понял, как прекрасна жизнь, что только может быть ради обладания этим мгновением она и существует. От таких переживаний во сне Шумков вскоре проснулся. Время было как раз предрассветное, и он устремился на верхнюю палубу встречать солнце. Ветер, надрывно ревел в металле антенн и локаторов и гнал чёрную пену туч на Запад.
«Это хорошо! Хороший знак» - подумал Шумков, ёжась от холода – «Значит, будет ясный день, и этот день многое покажет». Вера в свой сон всё больше овладевала Виктором. Он согнулся комком, и прислонился к ледяному корпусу Грот – мачты, так, чтобы его никто не заметил снизу, обхватил слабые ноги руками и, застыв в такой позе, стал жадно всматриваться туда, откуда должно появиться тепло и ещё много того, чего он ожидал. Порой матроса прошибал пот и он осознавал, что может запросто схватить воспаление лёгких или в какое – то мгновение сойти с ума, но он не уходил и холодный ветер, пробиравший его насквозь, был нипочём, ни зловещий вид параболических антенн, словно инопланетных тарелок над головой только вызывал искренний смех; он ждал чуда.
Когда на горизонте зарозовело, и показалась краюха «солнечного каравая», Шумков подскочил и от радости закричал во весь свой слабый голос, закричал просто, будто выпуская из себя злых духов, и тотчас охрип, но в этот момент он был счастлив. Никогда раньше восход солнца не казался ему таким прекрасным и в тоже время таким жестоким, зарево, словно сгустки крови, определённо что – то предвещало. «Неужели новая жертва?» - подумал Шумков – «Наверное, я скоро тронусь». Он вдруг испугался такой перспективы и сразу задал себе вопрос: «что же мешает быть таким»? «Нужно просто стать зверем и давать всем по зубам. Вот и весь вопрос. Это же так просто и в то же время почему - то неосуществимо».