23. Краткая передышка
Два месяца удалось спокойно пожить в горах Евгению, если, конечно, называть спокойствием каждодневные, весь день от восхода солнца чуть ли не до полуночи, занятия с учениками, а когда ученики получают передышку или должны справляться сами, с Авлом. Порция вместе с рабыней Клулией готовила всем похлёбку, рабы Квинтипор и Авлипор ходили за дровами, убирали нечистоты и делали грязную работу. Муку ученики сами мололи на ручных зернотёрках, хлеб и мясо пекли себе тоже сами. Регулярно трое-четверо учеников и один из рабов, возглавляемые Порцией, отправлялись на рынок в Пренесте и докупали провиант. В первый раз пошёл с ними и Авл, но затем стал оставаться на Склоне:
— Тут интереснее! И военные занятия, и учебные бои, и боевые танцы, и молитвы, и твои рассказы, отец! А там скучные торговцы да неумелые плясуны и мимы.
Пару раз устроили охоту, Квинт настоял, чтобы отошли подальше от Склона, и зверей, которые живут рядом, не распугивали. Пару раз видели волков и один раз медведя. Затем волки задрали одного из ослов. Хотели поохотиться на ближних волков, но Квинт запретил: «Около своего логова волки никого не трогают. Это пришли дальние мародёры. А мы ещё не научились читать следы так, чтобы догнать виновных и наказать их. Пусть рабы возьмут себе столько ослятины, сколько захотят, а остальное отнесём туда, где видели волков. Соседи поймут, что мы их не виним. И ещё одну вещь сделаем. Пометьте границу нашего лагеря так, как это делают собаки: мочой на деревья и камни».
Посмеиваясь, ученики весь день старательно помечали границу. Квинт и Авл тоже в этом участвовали. А вечером заметили тень волка, который помечал те же предметы с другой стороны:
— Волк принял наше предложение мира и тоже устанавливает границу! — зашушукались ученики, радостно подталкивая друг друга.
— Вы уже догадались, что испытанием на высший ранг воина будет сдружиться с семьёй волков или с медведем, — сказал Квинт. — Не всем это удастся. Надо будет уважать своих соседей, не унижаться и не надмеваться перед ними, понять их язык и их обычаи, научиться немного говорить на их языке, а решающим испытанием будет, чтобы они пригласили тебя к совместной охоте и честно поделили добычу.
— Трудно будет! — заулыбались ученики, и кое у кого загорелись глаза: побрататься с волками или с медведем! Это же наверняка верные друзья. Хоть завоевать их доверие очень сложно, но как это будет почётно и славно!
Ученики уже привыкли, что благородные поступки учитель называет «волчьими», а хитрые, но честные, либо решения проблем грубой силой — «медвежьими».
После месяца учёбы ученики на три дня разошлись по домам. Квинт тоже вынужден был на пару дней съездить в Рим. В частности, он, поскольку тонкую сталь ещё плохо умели ковать, а бронза уже была отличная, потратил полдня, чтобы объяснить мастеру-литейщику Нумерию Туску, какие звёздочки из бронзы ему отлить. Евгений собирался их использовать вместо сюрикенов: получались потяжелее и намного дороже, но тоже достаточно убойные. У камнерезчика он заказал сорок камней одинакового веса и размера со сквозными отверстиями, на нескольких из них должно было быть вырезано изображение волка. Это были заготовки для боло. Словом, своих учеников Гладиатор собирался оснастить достаточно смертоносным оружием.
Во время поездки он побывал на незапланированном народном собрании. После того, как трибуны получили власть, в Городе стало намного спокойнее. Если кого-то забирали в кабалу, сразу звали трибуна, он разбирался на месте и во многих случаях освобождал должника (от кабалы, но не от долга). Все приговоры о порабощении за долги немедленно отменялись трибунами, и их перестали выносить. Но в последние дни заимодавцы стали действовать по ночам. Вваливались в жилище должника и уводили его побыстрее. А трибуна затем просто не пускали в свой дом, где содержался кабальный: имели право.
Ночью на должника Статия Герия напали рабы и клиенты Гая Аквиния. Статий сумел ускользнуть, добежал до дома трибуна Луция Альбина, но тот оказался заперт. Пока в доме обсуждали, что сделать, вооружались и организовывались, должника уже уволокли. Возмущённый народ потребовал собрать плебисцит.
Выступивший на нём Сициний заявил:
— Наши трибуны до сих пор ещё не осознали, что они теперь магистраты, а не частные лица, что их особы священны, и на них никто не может покуситься. Они просят, вместо того, чтобы требовать. Они робеют, когда нужно быть смелыми. Они защищаются, когда нужно нападать. Я предлагаю, чтобы двери домов трибунов были открыты круглые сутки, и днём, и ночью. В любое время плебей должен иметь возможность найти защиту!
Предложение прошло единогласно.
— И ещё к этому я присовокупляю, что надо бы нашим трибунам являться в курию во время заседаний Сената, чтобы они слушали обсуждения и могли немедленно воспрепятствовать глупым решениям отцов-сенаторов.
Против этого предложения выступил и Альбин, и Лициний, они оба отметили, что оно приведёт лишь к раздражению и возобновлению беспорядков. И лишь через десятилетия отцы-сенаторы сами сообразили, что вето, высказанное без лишних ушей и глаз, намного предпочтительнее интерцессии, наложенной публично. Тогда трибунов допустили в Сенат, смирив на время свою сенаторскую спесь.
Квинт несколько опасался, не уйдёт ли кто-то из учеников? Но они все собрались наутро четвёртого дня и привели с собою ещё четырёх молодых плебеев. Павел Канулей, который, хотя его успехи и были весьма средними, пользовался уважением сотоварищей за упорство и волю, сказал:
— Мы показали своё незрелое боевое искусство друзьям и семьям, и те восхищены. Наставник, вот ещё четверо, которые хотят учиться у тебя. Никто из них в ростовщичестве не замешан. Посмотри на них, и разреши идти с нами тем, кого допустит к себе Бог.
Квинт внутри отметил грубую ошибку Канулея, но виду не подал. Поговорив с четырьмя новичками, принял их и сказал: «Поскольку им придётся догонять, двое из старших должны будут заниматься с младшими». Ученики выбрали десятниками Канулея и Ювенция.
Вечером, когда новички ушли строить свои хижины, Квинт выговорил Канулею, но так, чтобы слышали все старые ученики:
— При непосвящённых никогда не говори: Бог. Называй: неведомый Бог, Бог Квинта, можно иногда наш Бог. Нельзя давать даже повода клеветать, что мы сомневаемся в римских богах и пренебрегаем ими. И новые ученики будут принимать присягу Богу Единому лишь через месяц. А вы сейчас поклянитесь, что год будете учиться у меня каждый день, кроме тех дней, когда я вас буду отпускать, и войн.
Ученики радостно поклялись. Они уже чувствовали себя тайным обществом, причём его основателями. Этого ли хотел Евгений? Он пока не мог понять.
Смерклось, и в этот вечер был метеоритный дождь. Пытливый Теренций спросил прямо:
— Наставник, ты говорил, что звёзды — это миры больше нашего. А как же сейчас они падают и сгорают?
— Посмотри на небо. Исчезла ли на нём хоть одна звезда? Двадцать тысяч лет звездочёты наблюдают за небом, и ни одна звезда не пропала. Это на самом деле летящие на нас из необъятных глубин камешки и прочее. Они накаляются и сгорают в воздухе. А самые большие иногда и на землю падают. Вы видели такой небесный оплавленный камешек в стене храма Ромы.
— Это что, наверху воздух такой горячий? Вроде бы, когда на гору поднимаешься, он холоднее становится? — продолжил Теренций.
— Наверху он действительно горячее. Но дело даже не в этом. Когда ты сверлишь палочкой огненную подставку, палочка нагревается, трут загорается и ты раздуваешь огонь. Когда ты бежишь, тебе становится жарко. А эти камни и прочий мусор летят так быстро, что горят.
— Почему же они тогда раньше не сгорают? — спросил Бруттий.
— Воздух — это одежда и броня Матери-Земли. Она им защищается от ударов из глубин других миров. Если бы не воздух, эти камни долетали бы до нас и пронзали бы нас сильнее стрел. А Землю бы безобразили шрамами. Если бы вы знали, какая красивая наша Земля, когда смотришь с ближнего неба! Её одежды голубые, с белыми узорами облаков на них.
— Вне одежд Земли, значит, полная пустота, ужас и страшный холод? — вступил в беседу Альбин. — И кругом камни летят, как будто пущенные богами из пращи?
— Почти что так… — вздохнул Квинт. — И поэтому берегите нашу мать-Землю пуще даже семьи своей и Рима!
— А почему Луна не голубая? Ты говоришь, что Земля намного красивее? — спросил Ватиний и продолжил, не дожидаясь ответа. — Впрочем, я, может быть, сам сообразил. Луна — служанка Земли, и госпожа обычно подбирает себе служанок уродливее себя, чтобы они её господина не соблазнили. Ведь из того, что ты говоришь, видно, что Солнце Землю любит. Только неясно, она дочь его или жена?
— Жена, — улыбнулся Квинт. — Солнце оплодотворяет её, а она порождает, в частности, таких самоуверенных существ, как мы. Но достаточно Солнцу плюнуть или Земле как следует вздрогнуть, как от людей и следа не останется.
— Значит, это правда, что земля дрожит тогда, когда люди ведут себя плохо? — вступил вновь Теренций. Квинт кивнул.
— Всё стало понятно! — воскликнул Теренций. — Мы и Луна служим Земле, Земля — Солнцу, Солнце — Богу, который укрыт за Млечным Путём!
— За Млечным Путём укрыт не Бог, а главный наблюдатель его за нашими мирами. Бог един для всех миров, даже тех, которые мы видеть не можем, и всех времён, — жёстко ответил Квинт.
— А на Луне почему мы облаков не видим, — вдруг ещё раз спросил Теренций.
— Она голая. У неё своего воздуха нет. И она вся обезображена шрамами от небесных камней.
— Всё понятно! Рабыня должна ходить голой, если хозяин или хозяйка прикажут, — улыбнулся Теренций. — А Земля, наверно, своей бронёй защищается заодно от злых дальних демонов и чужих божеств, которые хотели бы её пограбить или завоевать? И они ведь сгорят?
— Ну если такой полетит со всей дури, стремясь атаковать Землю побыстрее, то сгорит дотла, — усмехнулся Квинт.
А когда все уже хотели расходиться, неугомонный Теренций вдруг спросил:
— Наставник, ты почему нас не ругаешь и не бьёшь палкой за вопросы и за споры?
— Попробуй кто-то спросить или заспорить не по делу, а чтобы себя показать, сразу такой палки получит! — сурово сказал Квинт. — Вот если кто-то требует, чтобы всё, что он сказал, принимали без возражений, или ещё страшнее: болтает, что он говорит словами Бога единого, убейте его! Не удастся убить — уходите подальше вместе с семьёй и воюйте с ним и с его приспешниками не на жизнь, а на смерть!
— Значит, мы будем не просто воинами, а воинами Бога, — подытожил Теренций.
— К этому я вас и готовлю! — улыбнулся облегчённо Квинт.
— Мы постараемся стать не просто воинами, а Его легатами!
— До центурионов хотя бы поднимитесь! — расхохотался Квинт.
И ученики прозвали наставника после этого «центурион Бога».
***
Случилось ещё одно анекдотическое происшествие. Ученики занимались нагими. Квинту пришлось модифицировать изученные им в другом теле стили рукопашного боя, поскольку те в некотором отношении были ориентированы на одежду (особенно противника): европейскую, китайскую или японскую. Когда Порция в связи с месячными удалилась в маленькую хижинку для уединения, построенную позади жилища семьи Квинта, к Квинту пришёл ночью Канулей.
— В чём дело?
— Учитель, ты нас учишь, как спартанцев. А ведь у них принято, что старшие не просто учат младших, а любят их.
— Не у спартанцев я учился… А здесь помните следующее. Мерзость иметь дело с женоподобными существами мужского пола или евнухами. Если два воина слишком тесно сдружились друг с другом, это допустимо, это порою неизбежно возникает в результате крепкой дружбы, но хвастаться и выставлять это перед всеми не стоит.
И тут Евгений обнаружил, что около двери стоят все посвящённые ученики, видимо, ожидавшие решения наставника, чтобы затем побыстрее разойтись и установить «очередь» или же послушать очередное наставление.
— Значит, Юпитер, соблазнивший Ганимеда, поступил нехорошо, а у Аполлона, который с Кипарисом и Гиацинтом занимался спортом и военными упражнениями, всё было допустимо? И не зря спартанцы устраивают Гиакинфии, а Ганимедии никто не празднует? — неожиданно в первый раз вступил в беседы Луций Порций, который до сих пор предпочитал молчать и слушать. Правда, греческие имена он произносил на этрусский лад: Гасинта, Кипрас, но понять можно было.
Евгений улыбнулся и кивнул.
— Но помните, что всё равно это извращение. Когда нечто естественное начинает удовлетворяться неестественным образом или переходит границы, оно становится грехом. А каждый грех требует искупления. И любовь к женщине может стать извращением, когда человек теряет себя в эросе и становится бешеным самцом оленя во время гона или тряпкой, о которую красавица ноги вытирает.
— Как Велтумна об Луция! — раздался тихий, но отчётливый голос.
— И не только об него, — добавил Порций.
— Значит, мужчине лучше избегать общения с такими женщинами?
— Если у тебя нет сил противостоять ей — конечно! Если же ты желаешь проверить себя и победить в трудной битве — можешь попытаться, ты ведь воин. Если ты переоценил свои силы, нужно суметь вовремя отступить. Позор поражения намного меньше позора плена, а прельститься такой хищницей до потери сознания — это хуже, чем плен и рабство!
Тихонько слушавшая всё это из своей хижины уединения Порция, как только разошлись ученики, пришла к мужу и нежно поцеловала его:
— Как я рада, что я — твоя жена! И что ты такой сильный!
— А я рад, что я твой сын, — вдруг прижался к ним якобы спавший Авл. — Мама, ты родишь мне брата и сестру?
— Постараемся вместе с мужем, и рожу, если Богу будет угодно, — улыбнулась мать, погладив по голове сына.
— Жёнушка моя, не возлагай на Бога наши мелкие дела. Скажи: «Если Судьба соизволит».
— Если Судьба даст это нам, — повторила жена.
Евгений записывал многое на различных дощечках и палках, и однажды вынес их из дома посушиться на солнце. Раб Квинтипор подумал, что хозяин эти деревяшки выбросил, и растопил ими очаг. Квинт заметил это, когда большая часть записей уже горела. Он дёрнул за ухо Квинтипора, тот съёжился, ожидая наказания, но хозяин собрал оставшиеся дощечки и угрюмо ушёл к себе, передав ученикам, что вечером беседы у очага не будет. Квинтипор хотел было дать стрекача (хотя бы на время), но ученики, заметившие, что он «крадётся» к лесу, пригрозили, что поймают и полшкуры с него спустят, прежде чем хозяину вернут.
На следующий день хозяин взял раба за ухо и вывел к ученикам:
— Мой гнев прошёл, и теперь я по справедливости должен наказать раба. Квинтипор, ты виновен в том, что сжёг мои записи. Почему ты взял мои дощечки и палочки?
Сжавшись под спокойным холодным взглядом хозяина и холодно-гневными — учеников, Квинтипор не осмелился соврать:
— Лень было идти хворост на растопку собирать.
— Значит, ты виновен дважды. Взял без разрешения и испортил вещи хозяина, и совершил это по недоумию и лени. Ученики, какого наказания он заслуживает? Я жду ваших советов.
Большинство учеников высказалось за отменную порку, чтобы потом неделю спал на животе. Кое-кто предлагал колодки или слегка выпороть и привязать на сутки голого к деревьям, растянув руки и ноги и намазав причинные места мёдом, чтобы комары и мухи как следует покушали. Квинт собственноручно взял плеть, отсчитал сто ударов и затем сказал рабу:
— Поднимайся. Хотел всыпать тебе двести, но ты принял наказание как должное, привязывать тебя не пришлось. Поэтому прощаю половину. Сейчас жена помажет тебе спину соком подорожника и приложит его листья. Пока не заживёт кожа, будешь ходить голый и лечиться. А работать станешь по-прежнему.
А ученики удивились, и поэтому сразу спросили, когда раб ушёл:
— Зачем ты спросил нашего совета, наставник? Ведь с рабом ты сам можешь всё решать? Он же не кабальный гражданин, про которого нужно спросить трёх соседей, прежде чем наказывать?
— Я показывал, как обращаться с провинившимся рабом. Он ваше говорящее орудие, он подчиняется вашим приказам, и вы ответственны за его проступки и его преступления. Все грехи раба лежат на вас, пока он делает что-то по вашему приказу. Если раб убил кого-то по приказу хозяина, убивайте хозяина, а не исполнителя! Другое дело, если это сделал вольноотпущенник, или клиент, или наёмник. Тут ответственны оба, потому что у исполнителя была свободная воля. Не наказывайте раба в гневе, подождите, пока успокоитесь. Обязательно объясните ему вину так, чтобы он понял. Выслушайте его оправдания. Не определяйте наказания в тайне, посоветуйтесь с друзьями или соседями, потом решайте сами. А вот наказывайте собственноручно, чтобы принять на себя ответственность за ваше решение и за его исполнение. Ведь если бы я отвёл раба к палачу и заплатил бы за двести плетей, как делают сердобольные гречишки, палач и влепил бы ему эти двести плетей нещадно. А тут я видел, как он принимает наказание, что с ним делается, и наказал по справедливости.
И, улёгшись спать, Квинт подумал: «Вроде получается плебейский рыцарский орден, боевая часть которого видна всем, а вот вера тайная. Это что же, я заранее создаю альтернативу масонству? Орден, основанный на чести и совести, орден бойцов, орден волков, а не лисиц и шакалов? Но вдруг получится нечто ещё более страшное?»
Ответа от высших сфер не последовало.