Я ушёл воевать в Афганистан, подписав контракт. Помню тот день, когда его подписывал, преисполненный гордостью за то, что выполняю свой долг перед Отчизной и, возвращаясь, домой был абсолютно уверен, что сделал правильно, выбрав дело настоящего мужчины.
Как же я горько ошибался!
Вечером отец и мать вернулись с работы домой, и я поспешил, с ними поделится своим решением.
Моя мама восприняла это известие, как весть о моей смерти, а моей отец, сказал, что «мужчину ещё не определяет служение государству, тем более в войне, которые на самом деле простым людям не нужны. Строгое воспитание, которое закаляет в тебе характер, необходимы, но ни кому не нужны смерти на поверку ни чем не оправданные, как только политикой! Война, для государей – это комбинат по переработки мяса… и из неё выходят чаще инвалидами, а еще чаще не выходят!» За такие слова моего отца могли посадить, а я тогда жутко испугался их, даже не вникнув в их суть. Но самое горькое, что я обвинил отца в том, что он говорил, как предатель Родины! И я не как не ожидал, тогда, что мама вступится за него.
В моём воображении, часто возникает карикатура на человека, которого с завязанными глазами ведут другие люди, убаюкивая его бдительность, заговаривая уговорами о том, что «всё будет хорошо!». Но, не позволяя снять повязки с глаз и узреть, что ведут его к обрыву…
Видимо и я таким же был, когда подписывал контракт; когда мне обещали горы, а получил я шиш.
В тот же вечер я ушел из дому и больше туда не возвращался, дожидаясь, когда меня призовут по долгу.
Больше мать живой я не видел, а однажды попытавшись найти прощения у отца, я встретил преграду.
- Я не желаю ни чего о тебе знать! – это были последние его слова, сказанные мне.
Я слишком поздно понял значения отцовских слов. Слишком поздно, чтобы можно было, что-то вернуть назад. Слишком поздно я узнал, что такое война…
Это был жаркий сентябрьский день. Последнее тепло уходящего лета, но только не для тех мест, где солнце было так же жарким, как и нравы людей, населявших эти места.
Нашу роту отправили на зачистку кишлака у подножия перевала. Нас разбили на звенья по три человека. Я, мой тезка Колян и «Каштан» должны били проверить четыре дома к северу от укрепления. Помню, как мы шли осторожно, ступая и осматриваясь по сторонам. Помню, как съедало нас, жуткое желание провалится сквозь раскаленный песок, лишь бы избежать, окутывающее нас с головы до ног чувство страха. Тогда казалось, что смерть нас ждет за каждым углом дома, за каждым забором, у каждого массивного камня.
«Каштан» решил «прошерсти» периметр первой хижины, а мы с другом зашли внутрь. Помещение имело всего одну комнату, но и та была захламлена среди ветхой мебели, различной утварью и вещами, среди которой кто-нибудь мог притаиться. Колян пошел по одной стороне осматривал одну часть комнаты, я другую. Из-за того что на доме было всего пара-другая маленьких окошек почти у самого потолка, в помещении было темно, наверное поэтому я и не заметил сразу того пацаненка, который вылез из кучи тряпья, держа в руках автомат, дуло которого смотрело прямо на моего друга. Я замер и закрыл глаза, чтобы не видеть, оградить себя от происходящего.
«…Война… комбинат по переработки мяса… и из неё выходят чаще инвалидами, а еще чаще не выходят!» - вспомнились мне слова моего отца за считанные секунды до того как раздались выстрелы. Крик «Каштана» приводит меня в чувства и заставляет открыть глаза.
Колька лежит не в естественной позе у стены, на горе того хлама, что был здесь разбросан повсюду. Лицо и грудь моего товарища были просеяны кровоточащими пулевыми отверстиями
- Стреляй в него, б***ь! – кричал мне «Каштан», который прибежал на звуки выстрелов и увидел, что происходит, – Стреляй, придурок хренов, он «Близнеца» твоего завалил!
Я посмотрел на пацаненка, который убив моего друга, нацеливает автомат на меня. Видел, как сжимаются его палец на спусковом крючке, но не мог пошевелиться. Подбежавший сзади «Каштан» сбив меня с ног, спасает меня от смертоносного свинца. Я приземляюсь лицом в какое-то тряпьё, которое жутко пахло рвотой, как потом оказалось моей.
Слышу два выстрела. Это сработал пистолет «Каштана». Поднимаю голову и вижу, что пацаненок уже мертв.
Об этом мне отец говорил, от этого хотел уберечь.
В тот день для меня «игры в войнушки» закончились. Но злосчастья дня на этом не закончились.
Когда мы вернулись в расположение роты, меня вызвали к командиру, который сначала напоил меня спиртом из собственных запасов, и сообщил, что ему жаль моего «Близнеца» (Так нас называли в роте за то, что у обоих была одна и та же фамилия и имя). Потом сказал мне, что мне следует быть еще мужественней и сообщил мне о смерти матери.
Я не спал до утра. Сгреб в себе всё мужское и просто плакал.
Через два дня, меня «как не удел» отправили домой. Я не мог больше держать оружия в руках и надо признаться, что ко мне проявили великодушие, отпустив. Благо мой командир помог, но что было для меня тогда благом?
Вернувшись домой, я встретил сильно постаревшего, убитого горем отца, а когда я попытался его успокоить, то получил, что, видимо заслуживал:
- Я не желаю ни чего о тебе знать! – сказал он мне.
Полоса моей жизни превращалась в точку, и я замкнулся от всего мира.
Я исчез из жизни моего отца; я исчез из собственной жизни.
Я покинул свой город и поселился у каких-то людей. Своё время я стал проводить в алкогольном бреду, так было легче заглушить слезы души. Но они всё равно срывались.
Я жил, чем придется, продал все, что у меня было. И в тот момент, когда мне в очередной раз нужны были деньги, а заработать я их не смог, я решил продать то, что у меня осталось с войны. Я помнил, что у меня было что-то припрятано в армейскую сумку, но в угаре пьяном я подзабыл, куда это положил. Это был Колькины, моего «Близнеца» вещи, которые мне отдали, как единственному родному, который был у него. Колька был сирота.
Вытряхивая на старый, изъеденный древесным червем деревянный стол, вещи усопшего, я рассчитывал, что смогу на чем то поживится. Так я и наткнулся на письма моего «Близнеца». И я вспомнил, как когда-то Колька часто и тепло вспоминал, что познакомился с одной девчушкой по переписке, что в жизни в глаза друг друга не видели, но тянуло их друг к другу со страшной силой. Тогда в моей голове и родилась жуткая идея, что потеряв всё в этой жизни, не грешно будет начать другую. Кстати, перебирая письма, я наткнулся в одном из последних, так и не распечатанном самим Николаем, фотографию Анастасии…
Это исповедь моих грехов, и кто скажет, что рассказанное здесь разнится с тем, что было у нас в начале, тот будет прав. Но стали бы вы меня слушать, начав я свою историю иначе?
Нет, нет! Я ни сколько не хотел, ни кого обманывать! Просто я рассказываю историю так, как видел её я!
Для каждого из нас есть своя правда – сколько людей, столько и мнений…
Вот и моя правда, заключалась в преодолении вместе с вами некоего испытания в начале повествования…