После окончания рабочего дня Скуратов подолгу засиживался в своем кабинете. Он любил работать в тишине, вечерами. Семья и прислуга привыкли к его ночным возвращениям. Жена готовила сверточки со съестным, ночной сторож заваривал и подавал ему чай в - кабинет. Он не спеша просматривал и правил документы, делал для себя выписки в цифрах и фактах, намечал работу на следующий день. Это можно было бы делать в рабочее время, но он трудно сосредоточивался на людях. Люди и звонки мешали думать, раздражали. После предыдущего разговора он долго не мог вникнуть в следующий. Объяснял он это особым складом своего ума и был бы оскорблен, если бы кто-то назвал этот склад обыкновенным тугодумием.
Вечером ему никто не мешал. Пусть люди видят вечерами свет в райкоме. Среди всяких мыслей могут возникнуть и серьезные: о нескончаемой черновой работе, которую за день не перелопатить, об ответственности партийного руководителя, его повседневных заботах, о том, что есть партийцы, которые неустанно думают о народе, днем и ночью размышляют над жизнью, - все это успокаивает людей, придает им уверенность.
К тому же после каждого заседания кто-нибудь возвращался. Побеседовать наедине, сообщить то, чего не следовало говорить при всех. Например, сообщить проверенные сведения. Или слух. Чье-то конкретное мнение, высказывание. Осудить или одобрить. Предостеречь. Напомнить. И как бы невзначай отметить принципиальность секретаря райкома. Здесь же, в кабинете, тихо задуматься над его дальновидностью, строгой товарищеской поддержкой оступившемуся и раскаявшемуся, - мало ли положительных черт в характере руководителя района.
Подобные изъявления личной преданности у него особого уважения не вызывали, но и не осуждались. Человеку свойственны слабости, а ему в работе помогало. Зная своих подчиненных, их привычки, убеждения, тайные привязанности, легче решать сложные вопросы, принимать решения, утверждать самые рискованные планы. Оставалось только умно выпроводить из района на время заседания по тому или иному вопросу тех, кто мог серьезно возразить по существу дела. Одних с важным поручением в соседние округа, других откомандировать в села уполномоченными. Оставить тех и в таком составе, чтобы решение приобрело силу документа. Голосовали оставшиеся единогласно, не то, что при Гнездилове. А когда решение принято...
Жизнь есть жизнь. Время суровое, опасное. Тут не до каких-то тонкостей. Да и кому и когда мешали партийная дисциплина, правильное понимание сотрудником своего места, проявленное уважение к своему партийному секретарю? Не на пьяных гулянках болтают - докладывают руководителю. Он же всегда внимательно выслушает. Сохранит разговор в тайне. Сам в свою очередь посоветует. В конечном итоге он работает в интересах тех же сотрудников. Даже сочувствовал: это надо же как-то ухитряться, чтобы приходить строго по одному, очередность у них там установлена, что ли...
Он и сегодня не обманулся в своем ожидании: в половине десятого нему в кабинет вошел Горбатенко. Скуратов настороженно повеселел. Это уже серьезно. За время работы в новой должности в этом кабинете побывали все. Одного прокурора не было. У него одного не возникало ни вопросов к секретарю, ни сомнений, ни опасений, которыми следовало поделиться наедине в этом кабинете. Ничего ему не требовалось, ни в чем он не нуждался. Домой ни разу не пригласил, хотя кое-кто бывал, и не раз, семьями дружили... Да, этот личную признательность не скоро выкажет.
- Все работаешь? Оторвись на минутку...
Прокурор, не раздеваясь, сел к скуратовскому столу.
- Хочу поговорить с тобой об этом Похмельном. Понимаешь, если мы проведем его показательным процессом, срок ему неизбежен.
- Пусть отвечает по закону, - спокойно ответил Скуратов. - Чем он лучше других?
- Другие на такой срок не тянут.
- Другие не виновны в гибели людей. Ты же получил указание от Казверхсуда. Есть проступки, а есть преступления, и выносить за то и другое строгач по партийной линии - это, согласись, прямое отступление от партийной линии.
Горбатенко снял шапку, смахнул с воротника иней, ослабил шарф.
- Здесь есть момент... Если вести судебное расследование этого дела, придется привлекать и того, кто отдал приказ об извозе. Не хотелось бы.
- Нам бы тоже не хотелось, - мягко ответил Скуратов. - Приказ в село поступил из РИКа по указанию райкома. Мы же руководствовались телефонограммой Казкрайкома.
- Мне это известно. Но существует непреложное судебное правило: отдавший приказ несет ответственность за его последствия.
- Несет, согласен. Только в какой степени? Уж не хочешь ли ты РИК и райком усадить на скамью вместе с Похмельным?
Скуратов внимательно посмотрел на прокурора: он никак не мог понять, с чем тот пришел к нему, поэтому взвешивал каждое слово.
- Скамья короткая, - в тон секретарю ответил Горбатенко. - В качестве косвенных виновников привлечем предрика Торгаленко и уполномоченного по извозу Кляшторного. Ты сам понимаешь: первым вопросом у судьи к Похмельному будет - кто отдал приказание, а вторым - кто контролировал и чем помог. На то он и показательный, чтоб показать виновных. Таков порядок.
- А на закрытом?
- И на закрытом.
Скуратов задумался. Уж не пугать ли его процессом пришел прокурор? Или ищет уязвимые места, чтобы впоследствии диктовать свою волю, вывести из-под контроля партии суд и прокуратуру? Не найдешь. Скуратов чист перед партией и народом. Его имя не запачкано взятками. Поэтому в районе над всеми организациями и учреждениями будет один руководитель. Диктовать свою волю будет только райком. Сейчас не надо спешить. Спокойно, уважительно... Но позволить прокурору привлечь к суду кого-то из районщиков? Не бросит ли это тень на Сталинский райком, на авторитет первого секретаря? Отдает под суд своих сотрудников? Окружные структуры еще сохранены, узнают в Акмолинске, возможно в Казкрайкоме. Нежелательно. А почему, собственно? Может, как раз наоборот: оценят принципиальность, запомнят случай, фамилию. Свои прикусят языки. В любом случае он ничего не теряет...
- Хорошо. Вызови свидетелями Слуницына из райполеводсоюза и Румянцева. Приказ в Гуляевку ушел под ихними подписями. Пусть дадут объяснения вместе с Кляшторным. Судебное заседание проведи закрытым. Это в твоем праве?
- А решение партбюро?
- Под мою ответственность получишь другое. Мы в ваши прокурорские дела вмешиваться не вправе. Но подсказать можем. Если хочешь еще найти виновных, то ищи их не в РИКе и райкоме. Виноваты в равной степени Похмельный, председатель сельсовета гуляевского куста и наш Кляшторный. Что, предрика Торгаленко должен был ехать в село и предупреждать старожилов, как опасно уезжать в бураны? Скажи своему судье, пусть это будет его третьим вопросом. Мы накажем. По партийной линии... Сергей Демьянович, - доверительно подался к прокурору Скуратов, - ты же отлично видишь, кто действительно виноват. Зачем этот разговор? Жалко его тебе? Давай с этого и начнем.
- Жалко, не скрою, - признался Горбатенко. - Думаю, что тебе, Дмитрий Кузьмич, его больше должно быть жаль. Он не мои - твои приказы выполнял. Твой работник и, как я слышал, неплохой. Зачем он тебе? Строгачей у него хватает. Выгони его из председателей, из района - и делу конец.
Скуратов с дружеским пониманием показал некую разочарованность в предложении прокурора:
- Он мне в тюрьме не нужен. Личных претензий к нему не имею. Но и мы уважаем порядок... Сергей Демьяныч, - сочувственно и мягко спросил Скуратов, - скажи откровенно: у тебя с этим делом есть трудности личного характера? Я пойму. Мы вызовем из Акмолинска обвинителя. Ты занимайся другими делами.
В такой вот деликатной форме Скуратов поинтересовался у прокурора, не обязан ли тот Похмельному какими-либо подношениями. Года два назад подобный интерес считался бы оскорблением...
- Он не мой подчиненный, - с таким же намеком ответил Горбатенко. - Я видел его два-три раза. Нет у меня с ним отношений. А вот ты, Кузьмич, против него что-то имеешь, не пойму только что.
- Если бы я против него что-нибудь имел, - терпеливо возражал Скуратов, - он бы давно в тюрьме сидел. Есть основания. Ведь он не только встречался с бандитами, он участвовал в тайных сходках спецпереселенцев. И там председательствовал. Я попросил Савинова не сообщать об этом сегодня на бюро. Пожалел. И ты не позволяй вынести несправедливый приговор. Но перед судом - поставь.
- Ты помнишь Елисеева, петропавловского чекиста, кто вел дело по "Шапке"? Он мне и Твердоступу в подробностях рассказал о тех сходках. Нет в них вины Похмельного. Если не раздувать, конечно. Поэтому каким бы ни был приговор, мужика жалко. Оправдать - не могу, а срок он и в шесть месяцев срок. Ворюги, бездельники, пьянь сидят на ответственных должностях. У меня на каждого из них материала собрано на пять лет заключения. Не трогаем... Ну горяч, невыдержан, но - честен. А мы его судим. Тебе самому не жалко?
- Дело не в жалости, дело в принципе. Все действия и проступки Похмельного несут политическую окраску. Он не просто противился партийным приказам. Там свой смысл. Свои цели. Идеи. Думаю, что беседовал с бандитами и участвовал в сходках не ради любопытства. А?
- Вынужден был...
- Мне в подробностях не докладывали... Пьяницы, дубари, они у нас вот где, - Скуратов показал раскрытую ладонь и быстро сжал в кулак. - И, между прочим, им два раза напоминать не надо. Выполняют беспрекословно. А этот - идейный. На этого не крикнешь. Уговоров не понимает. Слышал, как сегодня орал: "Я прав!"? Имеет два выговора, загубил людей, и - "я прав". Мы не правы. Разве ты не заметил, что он уже открыто противопоставляет: район - колхозам, райком - крестьянству. Свою раздутую личность - партийному бюро. Курс партии - мелкобуржуазным интересам. Но позволь, ведь и мы правы! Ты пойми, Сергей Демьянович, это не я или другие члены бюро требуем справедливого суда. Это наша партийная дисциплина выступает против махновщины. Наша совесть, обязанность, долг, наконец, требуют подчинения и дисциплины. Или уже отменены? Нехорошо как-то, Сергей Демьянович, - с горечью признался Скуратов.
- Ты, прокурор, уговариваешь меня, секретаря, быть мягче, а я тебя - строже. Что случилось? - скуратовскую горечь сменила озабоченность.
- Совсем недавно ты был куда принципиальнее.
- Таким и остаюсь, - холодно обронил Горбатенко.
- Замечательно, - тихо улыбнулся ему Скуратов. - Таким и впредь будь, таким ты и нужен партии. О тебе хорошо отзываются в Акмолинске. Твоя работа упомянута в отчете, теперь в Крае знают, - и, поднявшись из-за стола, с намеком на нечто неожиданное и благоприятное для прокурора, добавил, пожимая руку: - Выговор мы тебе сняли. Ты на всякий случай подбей дела у себя в прокуратуре...
Проводив прокурора, Скуратов расставил по местам стулья, собрал в отдельную стопку бумаги, которым завтра нужно будет дать ход, вытер ветошкой стол и бронзовый чернильный прибор, изображающий медведя с бадейкой меда в лапах, сел и задумался.
Не похоже на Горбатенко. Пришел с неподготовленным разговором. Просит пожалеть. Когда Егеубаеву, председателю артели аула Кошкун, за пропажу восьмидесяти пудов проса прокурор по гнездиловскому указанию "накручивал" до года заключения, хотя можно было ограничиться снятием с должности, и Скуратов, еще будучи предрика, упрашивал обоих пожалеть семейного человека, они не уступили, отправили под суд, спасибо судье Беспалько - сумел упереться на шести месяцах. Казах до сих пор "парится" в атбасарской тюрьме.
А за Похмельного сам пришел просить. Понимаем. Гнездиловский ставленничек. Что же, жалей, кто не дает. Свари свою кашу в суде и оправдай. Каким бы ни был приговор, Похмельному больше не быть председателем. Только рядовым колхозником, к плугу. Байжанову, этому байскому лизоблюду, удалось выкрутиться: спасли родичи - нашли коней, но Похмельный спекся. Это шестой предколхоза, кто снят с должности. Следующим напрашивается председатель Графского сельсовета. Тоже умник. Все-то про экономические факторы, о каких-то накоплениях сельхозпродукта в товарном производстве, единстве экономики.
Накопление... Видели при НЭПе, к чему приводят накопления продукта в селах. Государство им ссуды, сельхозорудия, возможности, а ему в ответ - бешеные цены на продукты. В мужике, кем бы он ни был - единоличник либо колхозник, - всегда будет зудеть кулацкое начало. Не вытравить. Такова его мужицкая натура. Условия проживания. Свой дом, огород, сарай. Скот, птица, рыба. Летом грибы, ягоды. И он никогда не проникнется, как бы его ни защищали идеологи кулачества, интересами рабочего, его тяжелой работой на допотопном оборудовании, проживанием в перенаселенных холодных бараках, очередями в полупустые магазины.
Но заставить мужика работать на пролетариат - можно и нужно. Возможно, поэтому партия не кому-нибудь, а ему, Скуратову, доверила защищать интересы государства. Могли бы из Края человека прислать, но, зная его, поручили ему. О чем-то это говорит. И он до последнего вздоха будет служить целям партии. Он вырвет эту гнездиловщину и прижжет оппортунистические язвы. В первую очередь нужно заменить многих низовиков. Пьянь, дуболомы, бездельники - не подарок. Но куда опаснее такие, как Похмельный и ему подобные. Их неуступчивость - вредна. Мысли - опасны. Идеи - враждебны. Самостоятельные решения, отказы, демагогические выступления и личные выпады - это подспудное желание обеспечить колхозников лучше, чем рабочих. Создать предпосылки реальной экономической победы мелкой собственности над колхозной. Да разве можно допустить такое!
Убрать кое-кого из номенклатуры. Например, Савинова из райуполномоченных ОПТУ. Позволил себе на пленуме заявить во всеуслышание, будто бы обирают колхозника. Помощничек... Поправили: не обираем, а должным образом распределяем. Чтобы все имели равные условия существования. Что это за социалистическая справедливость, когда один после работы за сайкой хлеба в очереди давится, а другой не знает, с чем ему сегодня пироги стряпать: с курятиной или рыбой?
Снимать, гнать и судить беспощадно. Он наберет нужных работников. Выбор есть. С ликвидацией округов уже из Акмолинска знакомые аппаратчики интересуются свободными местами в колхозных правлениях. Его бывшие начальники просятся к нему в подчинение. Вовремя он информировал Казкрайком о Гнездилове. Иначе половины урожая недосчиталось бы государство - ушло бы на оплату трудодней. А сняли - и хлеб ушел по назначению. Гнездилову не место в сельском хозяйстве. Не тот характер. Пусть работает в своем строительстве. Там проявляет инициативу, хитрость, предприимчивость. В селах они не нужны. В селе требуется работа и исполнительность.
Так-то, дорогой прокурор. Другого рассуждения ты в этом кабинете не услышишь. И подчиняться будешь так, как подчинялся Гнездилову. Теперь тебе ждать, когда пригласят на семейный ужин. Сегодня важно, что ты пришел. После бюро. Один. Как многие. Придет срок - и выскажешь личную признательность. Заставим. Или сдашь должность. Других вариантов у тебя теперь нет.
И Скуратов, мрачно торжествуя и в то же время подавляя в себе это мелкое нездоровое чувство самодовольства, подумал о том, какой все-таки тяжелый отпечаток накладывает на характер человека политическая работа, как заставляет она таких как он - добрых, отзывчивых по натуре людей - быть жестокими, злыми, требовательными, насколько она опасна и неблагодарна, ибо мало кто видит и знает, чего порой стоит руководителю принятое решение...
Затем открыл сейф, достал початую бутылку водки, которую хранил за связками папок, выпил полстакана и только тогда крикнул сторожа, дремавшего в теплом кабинете заворга.