Юбиляр

1

Василий Петрович, лежа в теплой и ласковой постели, был недоволен.
"И что такую суету в доме вихрем подняли? Ну, прокоптил я небо, страшно сказать, век. И что? – заплетались в его голове мысли, словно уже несколько дней он беспробудно юбилей отмечал. -  Пора, наверное, и честь знать, а все годы-горести в кучу, как жухлые и желтые листья поздней осенью, сгрести и сжечь. Что со своей дряхлостью и бесполезностью надоедать людям, которые до жути моложе меня и румянцем щек вон как себе судьбу-дорожку освещают?.."
Он с удивлением смотрел как его сноха Дарья (а ей недавно семьдесят пять веселым застольем отметили) из шкафа самое новое платье с вешалки сняла и  на себе примеряет-прихорашивает.
"И ведь скажи на милость, старая перечница, - веселый ветерок к  его мыслям пробрался, - а себе перед зеркалом и спереди что-то поправляет, и сзади что-то увидеть ловчится, при этом чуть головой крутит, словно в шее ни одной косточки не осталось. Ох, уж эти бабы! Они, кажись, и перед тем, как в гроб лечь, нарумяниться не забудут, и последние серебрянки - волосинки гребешку на память оставят.
А сын-то Игнат! Молодец!"
Василий Петрович, вспомнил со скупой улыбкой себя в его годы - сыну-то еще надо до восьмидесяти годочка три поднатужиться.  Он тоже тогда перед бабками, которые лет на десять, а то пятнадцать моложе его были, старался грудь  колесом выгнуть.
Дарья Игнату костюм с запахом нафталина из гардероба вызволила, на котором несколько орденов с медалями весело переговаривались. Воевать-то ему, слава Богу, не пришлось, а вот как знатного тракториста его наградами баловали. Да – а - а! Грамот целая стопка набралась. Именные часы сам первый секретарь райкома к руке ему пристегивал. А ордена и медали из самой области, о-го-го! какие начальники приезжали вручать.
При подсчете наград сына радость волной в душе Василия Петровича прокатилась. Их суляевский род (по фамилии они Суляевы) уж очень жадностью на работу отличался, особенно когда хлеб растить пора поспевала. Игнат весь в него уродился. Бывало, руки от работы огнем горят, хорошо хоть мозоли не давали коже до костей истлеть, а он, пока ночь темнотой поле не заметет, домой не ввалится. Заповедь-то она никогда плесенью не покроется, что день у землепашца год кормит.
"Только вот Игнат тоже, видно, от старости бестолковым становится, - с теплотой в душе упрекал он сына. - Пора бы степенностью обзавестись, а он вместе с Дарьей спокойно умереть мне не дает. Утро еще с дремой не рассталось, а он раскукарекался, как петух перед курами…"
- Пап, хватит пролежни на боках плодить. Вставай…
Василий Петрович буркнул тихо  под нос:
-Тоже мне командир.
"И у Дарьи ни свет,  ни заря язык во рту места не находит…" – не запылилась у него оценка действий хлопотливой женщины.
- Папаш, давай я тебе помогу умыться, побриться… День-то нынче, глянь, какой для тебя!
- День как день.
- Не скажи – и - и. Дата-то у тебя – круглее не бывает. Нам до твоих лет с Игнатом не дотянуть. Болячки вокруг нас роем вьются, да еще и жалят проклятые…
Василий Петрович, грешным делом, загордился собой. Пока в их селе один он годками на одиннадцатый десяток перевалил. В голосе веселые колокольчики где-то далеко и глухо прозвучали:
- А вы ногами в жизнь покрепче упирайтесь, глядишь, и дольше моего прокоптите…
Дарья суетиться не перестала, предложила:
- Ты, папаш, побалакивай, а ногами и руками шибче завалакивай. Кровать давно за ласку и уют поблагодарить надо. Гостя ведь мы высокого ждем. А ты еще ни оделся, ни обулся. И себя, и нас в грязь лицом макнуть надумал перед районным начальством?
Я его в гости не кликал. А нагрянет, и стул ему найдется, и на стол, что бог послал, поставим. Так я кумекаю?
- Уже новую скатерть на стол расстелила.   И чем угостить найдем …
- То-то… - Василий Петрович ответом снохи остался доволен.
Попробовал подняться с кровати. Что ни говори, а годы его крепко спеленали. Не успел от подушки голову оторвать, а одышка - тут как тут. Обида в его душе на немощь изругалась со смаком. Ему бы  впору на себя надо злиться, что так долго в годы заигрался, а он решил на сноху поворчать, хотя ее, сердобольную и рукодельную, не меньше сына любил:
- Вот сколько тебя, Дарья, помню, егозой ты за Игната выскочила, такой и осталась. Подумаешь, какое событие у меня приспичило: назад оглянуться – страшно вспомнить, что пережил, вперед присмотреться - там последняя остановка жизни мельтешит. Вот было бы мне лет тридцать, или хотя бы, как тебе, чуть за семьдесят, тогда и спеть, и сплясать на круг вышел. А то…
Дарья вроде бы его и не слушала. А может, и привыкла к незлобному ворчанию свекра, потому воспринимала его с теплой веселостью. К тому же Василий Петрович еще шутить не разучился, значит, не так-то уж и безнадежны его дела по отсчету годов и после столетия.
Она, закончив тщательный осмотр одежки Игната, приводила в порядок костюм юбиляра. Каждый раз, делая это (редко чаще раза в год, в основном к очередному дню Победы), удивлялась, как только пиджак не придавит почти высохшего до костей папашу к земле.
"А куда же будем крепить награду в честь 65-ой годовщины великого счастья народного? Ее ему пообещали на днях вручить…" – обмеряла Дарья взглядом лацканы пиджака.
Когда фронтовику сообщили о предстоящем награждении медалью, которая ему полагалась по Указу президента, удивление его охватило, память пощекотало.
"Подумать только надо, сколько уже лет прошло после того майского дня сорок пятого. А вроде бы только вчера это было. Радость тогда, наверное, достучалась до известных и неизвестных могилок тех, кто не успел добежать, сраженный пулей, до Победы. Но и они, - был уверен, без всякого сомнения, Василий Петрович, - там, в земельке, умылись всеобщими слезами от ликования, а для кого-то и от черного горя. Плакали все: от мала  до велика. Ах, сколько их, слез-то, пролито в победный май! Реки!"
Пока Дарья кипятила воду для бритья, он достал "опасную" бритву – других "инструментов" щетина Василия Петровича не признавала. И вдруг почему-то вспомнил, что в его резиново-тягучей жизни был и такой момент, когда он сожалел: "Зря меня на фронте фрицы не укокошили…"
Память отчетливо высветила, как под Ровно в 41-ом только они, три контуженных солдата, остались в живых от целого полка. Как под Сталинградом чудом не утонул в Волге. Как в Берлине рухнувшая стена чуть могилку ему не соорудила… Война она и есть война. На ней в любой миг можешь с жизнью распрощаться, не успев последний треугольник домой отправить  и сообщить, что до победы над фашистами - рукой подать.
А Васька Суляев выжил! Домой вернулся! Боевым орденам и медалям на груди тесно. Пусть штопанный-перештопанный от следов пуль, так они же все зажили, а что рубцы на теле – так это горько-острое напоминание о том кошмаре, из которого он чудом ухитрился живым  выйти, выползти, выплыть. Главное голова на плечах целехонька и зуд в руках покоя не дает от скуки по земельке родной, черноземно-плодородной. Душа счастьем переполняется оттого, что завтра он полюшко на окраине села вспашет и засеет, а к осени тяжеленные колосья золотой волной на ветру переливаться будет.  Признаться, он и в окопах частенько думал о хлебе, о том, как там, на осиротевшей его малой родине, жена Полинушка с сыном Игнатом в поле управляется, с живностью во дворе? Хоть она и трехжильная, как сама, хохоча, утверждала, а от непосильной работы, наверняка, все внутренности надорвала, а от думок о нем (жив ли? сыт ли?) душа, небось,  в лоскуты превратилась.
Ступив почти через четыре года на порог родного дома, он думал, что они с Полей ничем другим заниматься не будут, а только детей рожать. Мечтали, что их жизнь от детских голосов и от половодья счастья звенеть на всю округу будет.
С родами его жена медлить не стала, уже к лету 46-ого подарила ему дочку Настеньку, а Игнату красивую-прекрасивую сестренку. Муж с женой, не раздумывая, позаботились с огненной страстью и о третьем ребеночке – сыне, а будет дочь – тоже радостью все село осветят…
Только вот зимой 47-ого для Василия Петровича солнце вроде бы прокоптилось от горя. Ах, как же он ругал немецкую пулю самыми последними словами. Ну почему она столько раз тело ему бороздила, а из живых его так и не выкосила? На кой хрен ему жить, если от душевных мук белый свет не мил, жесток и не справедлив? Полина и Настенька от голода и холода опухли, словно насосом надутые. Баба глупая ему и сыну старалась последнюю крошку хлеба отдать, последнюю картофелину сварить. В голодном полубреду обманывала мужа, что она уже поела и Настю грудным молочком накормила. Но в ночь конца февраля мать и дочь, прильнув друг к другу на холодной печи, перестали дышать. А ведь Полюшка и он так третьего ребеночка ждали.
Сказывают, что время от любого горя вылечивает. Для кого-то оно, может, и так, но только Василий Петрович другой раз не женился. Вдовы и бойкие бабенки, что греха таить, бывало, соблазняли, пробовали его душу отбелить и оживить. Но никого из них он не смог полюбить, как Полюшку. Да и в доме все о ней напоминало, казалось, ее дыханием каждый угол согрет, теплую память о ней хранит. А что ж говорить о его сердце, оно стучало у него и за Полю, и за Настю, и за не рожденного ребеночка.
Жили они вдвоем с Игнатом, пока тот на Дарье не женился. Теперь у него внуков четверо и на другой десяток счет правнуков пошел. В предстоящий выходной обязательно они в его дом нагрянут с поздравлениями и подарками.
Сегодня же, посередине недели, когда ему сто лет исполнилось, обещал сам глава района навестить.
Из задумчивости Василия Петровича вспугнул голос снохи:
- Папаш, пора уж причесаться и костюмчик примерить…

2

"И почему молодые такие суетливые? – не понимал Василий Петрович. – Приехал  гостем, садись за стол, выпей вместе со всеми за мое здоровье. А то…"
Вместе с Владимиром Николаевичем Самсоновым, главой администрации района, в дом набилось столько народу – не протиснуться.
"Кто они такие, зачем так вырядились, нарумянись, напомадились? И так – красивее не нарисуешь…" – рассматривал  с интересом женщин  подслеповатыми глазами виновник торжества.
Хозяин района, не успев зайти, начал говорить так, что вроде бы всю свою жизнь знал Василия Петровича, ночами глаз не смыкал в постоянных думках о житие-бытие бывшего фронтовика и хлебороба. Но если бы он приехал один, букет цветов вручил, как заведено на днях рождения, просто пару теплых слов сказал, стаканчик "очищенной" (так водку называл Василий Петрович в сравнении с самогоном) опрокинул по-мужски, со смаком,   куда ни шло. А то ведь вместе с ним наехали люди с фотоаппаратами, телевизионными камерами, вспышками глаза слепят, в блокноты что-то, как из пулемета, строчат.
"Может, они так пред моей смертью стараются, чтобы меня живым запомнить, как диковинный экспонат?" – он от такой мысли усмехнулся украдкой ото всех.
Но для чего весь этот маскарад, наверное, лучше других знал Самсонов.
- Вы, Василий Петрович, наш золотой районный фонд, - с деловым видом, заправленным светлой улыбочкой, говорил Владимир Николаевич, - на ваше жизнелюбие, доблесть фронтовика и известного на всю область землепашца нам всем равняться надо. Мы гордимся вами! Гордимся, что живем рядом с вами!
Василий Петрович отреагировал на его слова по своему разумению:
"Сразу видно, побалакать мастак. Ну, точно как, бывало, наш председатель колхоза на собрании, когда дело доходило до его перевыборов…" - и продолжал рассматривать многочисленных и совершенно незнакомых ему гостей.
Ни на секунду не испарялась улыбка с лиц мужчин и женщин, которые сопровождали руководителя района. А вспышки фотоаппаратов  спешили сверкнуть, как, бывало, сварка в колхозных мастерских, зачем-то чаще, чем тот   рот раскрывал.
- Примите от администрации района и райсовета подарок – цветной телевизор. Смотрите самые интересные передачи, радуйтесь жизни.
Василий Петрович не замедлил поблагодарить:
- Премного спасибо, конечно. Только моими слепыми глазами теперь хорошо лишь сны смотреть…
- А слушать-то, что в телевизоре о последних новостях говорят, можно? – постарался сгладить неловкую обстановку Самсонов, хотя и не заметил, что юбиляр слушая его, сложил лодочкой ладонь возле уха.
Улыбнулся долгожитель:
- И слышу я так, словно мне ваты в уши понатыкали  зачем-то, а вынуть ее забыли…
Глава района, человек лет пятидесяти, не первый год стоявший у руля власти, с кем только не встречался, в какие только неловкие положения не попадал, но всегда из них выход быстренько находил. Постарался он и в этот раз в глазах подчиненных на высоте оказаться. Громче обычного спросил:
- А может, у вас, Василий Петрович, ко мне или вот к нашим социальным работникам какая просьба есть? Скажите, не стесняйтесь. Мы обязательно поможем, - и его взгляд, вроде бы сотканный из самых ярких чувств добродушия, нацелился на юбиляра.
Обычно в таких случаях, а они у Самсонова чуть ли не каждый день бывают, старики и старушки просили газ или водопровод в дом провести. Другие жаловались, что "копеечную" пенсию получают. Почти сплошь не понимали, как такое головотяпство власть допускает, что село с каждым годом вымирает? Кто же завтра хлебушек-то растить будет? А?  Почему медпункт закрыли? На магазин чуть ли не пудовый замок повесили. Где же им теперь булку или кило сахара купить?
А Василий Петрович, недолго думая, неспешно и спокойно сказал:
- Есть у меня к тебе, мил человек, лишь одна просьба, -  и замолк почему-то, по-деревенски хитровато смотрел прищуренными глазами на собеседника.
Тот отреагировал моментально:
- Слушаю Вас, Василий Петрович.
И тот не стал больше с ответом в прятки играть:
- Уделяй, мил человек, - он зачем-то обвел всех присутствующих и притихших плывущим взглядом, - нам, старикам, побольше внимания…
Какую угодно просьбу ожидал от старика Самсонов, но только не такую. С нескрываемым удивлением переспросил:
- И все?!
Василий Петрович ответил ему не с меньшим удивлением, мол, что ж тут непонятного:
- Все…
И вот после этого "все" почему-то сердце у Владимира Николаевича учащенно биться стало. Неожиданно вспомнил, что точно такую же просьбу он слышал от своей матери, когда из-за постоянной занятости  уж очень редко  выкраивал  время ее и больного отца  проведывать, и то " на минутку".
Однажды мать вроде бы ни с того, ни сего напутствовала его задумчиво:
- Ты, Володь, всегда помни, что людям от тебя кроме внимания ничего другого не надо. К нам с отцом чаще наведывайся. Каждый твой приезд для нас, будто обильный дождичек в засушливое и знойное лето…
Честно говоря, он про тот разговор с матерью давно уж забыл, пока подобную просьбу только что от Василия Петровича не услышал.
Родители Самсонова несколько лет назад покинули этот белый свет. Что-то дорогое, светлое  померкло в его душе с их уходом. Теперь на малой родине, опять же в очень и очень редкие приезды, его ждут лишь их могильные холмики в гранитном обрамлении, а с фотографий на памятниках смотрят на него их теплые и вечно чего-то или кого-то ожидающие глаза. И только сейчас, когда Василий Петрович высказал, на первый взгляд, вроде бы и странную просьбу, он до боли в сердце почувствовал свою вину: как же к родителям был скуп на внимание, на приезды, на разговоры. Им-то ничего не надо было – ни подарков, ни "манны небесной", кроме…
…Ехал Самсонов к юбиляру, чтобы порадоваться его долголетию, праздник ему организовать с цветами и подарками. Но, когда прощался с Василием Петровичем, душу липкая тяжесть обволокла, и вроде бы откуда-то издалека к нему голос матери прорывался - заботливо-оберегающий, успокаивающий…