РАССКАЗ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА
Для этого человека времена года и даже месяцы были поделены на запахи. Допустим, пришла весна, месяц май - началась сиреневая пора. Лето – для него жасминовая, а сейчас - осень, розовая пора.
Он был не только любителем цветов, но ещё и рьяным защитником зелёных насаждений. Каждый кусочек земли около родной двенадцатиэтажки был использован им по назначению, то есть засажен разными деревьями и кустарником. Сюда жители всех близлежащих домов приводят своих гостей, как на экскурсию. Разнообразие деревьев, кустарников и цветов поражает своей красотой. Я с интересом разглядываю надписи на табличках, правда, не везде они есть. И всё хочу поговорить с садовником.
Сегодня мне удалось это сделать. Он, как оказалось, проживает в этом доме уже двадцать лет. И каждое утро, независимо от погоды, начинает с обхода своей территории. Я не сразу подхожу к этому далеко не молодому человеку, а сначала наблюдаю за его работой со стороны. Сейчас он обрезает веточки калины. Но что это? Он извиняется перед каждым кустиком? Я даже слышу, что он говорит: «Ну, потерпи, хорошая ты моя, я тихонько... Вон ведь как разрослась! Веточки на дорогу выступают, мешают они людям. А люди, они разные бывают, они больнее тебе сделают, могут и обломать грубо, а то и совсем спилить за ненадобностью. А я осторожно...»
Это надо же! С растением, как с человеком, разговаривает... Я не верила своим глазам. «Я подожду, - решаю для себя, - не могу просто так уйти, не поговорив с этим странным человеком». Я присела на лавочку, от которой пахло краской. Запоздало потрогала её шероховатую поверхность и успокоилась: уже не красит лавочка, просохла на солнышке, только запах ещё не выветрился.
Он подошёл ко мне и тоже опустился на ярко-желтую скамейку. И вот сидим мы на лавочке в тени огромной акации и разговариваем, вернее, разговор ведёт он, а я только внимательно слушаю его рассказ. Мой собеседник сокрушенно качает головой и утверждает, что мешает акация только одному человеку, а остальные поддерживают его. Жаль ему эту акацию, но придётся убрать. Я интересуюсь, откуда у него такой опыт? А он как будто только и ждал этого вопроса.
- Зовут меня Игорь Матвеевич Ясашный. Семидесяти семи лет от роду. Корней своих не знаю, потому как детдомовец я. В 1941 году взяли меня в семью уже немолодые люди. По документам, так мне и пяти лет не было, но, мне кажется, что меньше, на год точно меньше. Больно мал я был и росточком, и соображением.
Помню, солдаты новобранцы переодевались прямо в нашем дворе, а в соседнем дворе военкомат был. Уведут солдатиков, а мы, ребятишки, на заборе повиснем и просим у них копеечку. А зачем они нам нужны были, эти копеечки? В детдоме на них ничего не купишь, а в город нас не отпускали.
Из своего детдомовского детства помню только воспитательницу, которая собирала нас на площадке и разучивала с нами одну единственную песню «Сулико», которую так любил товарищ Сталин. Пели эту песню мы громко, чтобы все слышали. Да ещё помню, как дважды в больницу меня увозили. Один раз мы травлёной кукурузы наелись: пришли к нам в детский дом крыс морить, так они раскладывают мор по углам, а мы, ребятишки, следом за ними ту кукурузу съедаем. А второй раз, когда мне старший мальчик колёсиком от детской кроватки голову пробил. Не было у нас никаких скакалок и мячиков, сами игрушки находили из того, что под рукой было. Мальчик тот привязал колёсико на верёвку и стал крутить, а мне тоже хотелось так же покрутить, я и подошел к нему поближе. Вот и попал он мне колёсиком тем прямо в голову.
Кто мои настоящие родители? Не знаю. Никто нам этого не говорил. Но однажды пришли в детдом мужчина и женщина и выбрали меня. Эти люди, что взяли меня в семью, и стали моими мамой и папой. Сколько раз за свою жизнь намеревался я сходить в архив, но так и не пошел. Может, что и сохранилось там. Не хотел обижать приёмных родителей. Они для меня жили, других детей у них не было.
Мама девяносто шесть лет прожила, отсюда и похоронил её, из этого дома. А отец, тот раньше умер, только пятьдесят шесть исполнилось, и умер, но и то сказать, перенёс много. И судим даже был: работал бригадиром тракторной бригады, а в обеденный перерыв кто-то бросил без присмотра сеялку с семенами подсолнечника. Украли семена, конечно. Перед войной это было, ну и посадили отца. Сколько дали ему, точно я не знаю, но на фронте он был в первых рядах. Судьба была благосклонна к нему: попал в связисты, а как узнали, что ещё и сапожничать умеет, перевели в другое место. Хромовые сапоги шили для офицеров, кто знал, где ему пригодится умение отца и деда. С войны пришёл - ни единой царапинки!
Мать с отцом приезжие были. Знаю только, что их родители с Харьковской губернии, Богодумского района...
Говорили также, что дед был крепким хозяином: земли у него много было, и сады, опять же... И коров много было. А вот работник - только один на хозяйстве. И тот - глухонемой. Больше сами тогда хозяева работали. Дом крепкий был - дубовый, пятистенок. В нём мой отец с матерью и остались, когда дед в город перебрался. А почему перебрался? Ведь слух пошел о раскулачивании. А тут ещё и корову у них забрали в пользу соседа, сапожника пьяницы. Тогда дед и подался в город, от греха подальше. Корову-то отдали им, бедолагам этим, да не накосил сапожник ей сена. Лето продержали, а в зиму под нож пустили дедову корову. Эх, лентяям хоть что дай, толку не будет.
Отец ведь добровольно вступил в колхоз. Ленин так и говорил, что не надо загонять насильно, а надо дать технику, и крестьяне сами в колхоз придут, но Сталин не стал ждать и поторопил события. Смелый был человек, мой отец, не робкого десятка. Никого не боялся. Мать он из-под венца у председателя колхоза увёл. Вызвал из-за праздничного стола на улицу, взял за руку и увёл! Был у них сын до меня, родной сын, но помер он, на восемнадцатом году... Голову застудил и помер. Больше Бог им детей не дал. Поэтому и взяли меня.
Что про войну рассказывать... Немцы в августе 1942 года зашли в Майкоп. У нас на квартире тоже четыре немца стояли. Не обижали нас, врать не буду. Принесут, помню, пару курочек, положат на стол: «Вари, матка!» И мы ели, то, что останется... Мост они сторожили от партизан. Людей забирали в гестапо только по доносу, часто сами же соседи и доносили друг на друга. На мою тётку, Марфу Ефимовну Дмитриеву, тоже соседи донесли, мол, сын в армии, и она ненадёжная. Забрали тогда её полицаи, но отпустили. Расспросили, откуда она родом? Чем её родители занимались? Что может и умеет сама делать? Ну и сказала она им рецепт изготовления сыра. Дед её животноводом, коневодом и фельдшером был. Записали немцы дедов рецепт и отпустили тётку.
В Адыгее было десять партизанских отрядов. Весь колхозный скот уже в горы увели, и пекарню туда же перевезли - хлеб печь партизанам надо же было. Помню, как уезжали партийцы - покидали документы в полуторки и уехали. Немцы следом зашли... Связи между партизанами, мне кажется, не было. Однажды к нам пришли трое: один в штатском, двое в стёганках и ушанках - партизаны... Спрашивают, есть ли немцы в городе, а немцы уже ушли. Так им мать и сказала. А им перейти речку надо было. Разбудили мы с матерью проводника - старовера, он и переправил их на тот берег.
Немцы шли сначала в сторону Туапсе. Помню, шли верблюды навьюченные... - где они их взяли? И лошадей с крупными копытами помню. Нефть им нужно было перекрыть, но не пустили их туда. Обратно только лёгкие танки шли... - ни верблюдов, ни лошадей, ни подвод уже не было.
Когда уходили - жгли всё, что горело... Помню, когда мельницу подожгли, так все в огонь кинулись - хлеб спасать. Голодали люди. Год немцы были...
Помню, дубильный завод работал, пленные в основном там и работали - дуб перерабатывали на экстракт для обработки кожи, а мы ходили туда и собирали ветки на дрова. Немцы разрешали брать ветки, а вот когда наши пришли, то лесник пожаловался властям, и сразу же милицейскую группу выставили. Сказал бы «спасибо» тот лесник, что дети да старики лес от мусора очищают, так нет...
Видел, как бабушка старенькая уцепилась за свою вязанку, не отпускает, еле оторвали её от той ноши. А она кричит, мол, не дойду второй раз, топить нечем, дома дети малые ждут. А у неё палки из рук вырвали, развязали верёвку, да в речку всё и выбросили. Сучья и те не разрешали брать.
Чтобы немцы расстреливали за связь с партизанами, я не слышал. Где-то в горах, говорили, что расстреляли всё население полностью, а в городе, нет, не слышно было, чтобы немцы зверствовали. Вот только мальчишек тогда... Два паренька отрезали куски телефонного провода, на подвязки для коньков, и одного из них поймали. Не поймали бы, да он зацепился коньком и упал... Расстреляли их, за связь с партизанами, даже рассказ был об этом написан - ты прочитай, если хочешь, только никакой связи с партизанами у них не было.
В первом классе я заболел. Долго не ходил в школу, а потом мне математика не давалась. После школы поступил в сельхозтехникум, сначала на механическое отделение, но передумал и перевёлся на лесохозяйственное, мне это ближе было. Дали отсрочку от армии на два года. После окончания учёбы только год отслужил во внутренних войсках, и меня комиссовали по состоянию здоровья родителей.
Так и проработал всю жизнь по специальности. Цветы люблю. Какие розы я разводил... Дом наш старый под снос пошёл, здесь квартиру дали. Вот и занимался любимым делом на досуге, да и сейчас продолжаю...