Женщина появилась неожиданно из-за угла дома в тот момент, когда я снимала высохшее бельё, развешанное на натянутых в саду верёвках. Сердце аритмично дёрнулось. “ Боже мой, как Вы меня напугали!”
Гостья смотрела на меня. Я, вторя дёргающим ударам под рёбрами, повторила громче: ” Как Вы меня напугали!” и направилась к ней. Подойдя ближе, поняла причину её молчания. Женщина, словно рыба, выброшенная на берег, беззвучно открывала рот, глаза её были полны слёз. Крупное крепкое тело подрагивало. Наконец, она судорожно вздохнула, мотнула головой, стараясь освободиться от душивших рыданий, прижала скомканный носовой платок к глазам и заплакала.
Я стояла напротив, вцепившись в охапку белья, лихорадочно соображая, кем является эта незнакомка и как ей помочь.
Женщина подняла голову, взглядом обвела потемневшие, растрескавшиеся брёвна дома и с ярким эстонским акцентом произнесла: ” Здесь я родилась”. Затем повторила, будто опасалась, что я её не понимаю: “Я родилась здесь”. И добавила: ” Здесь всё иначе. Этого не было, этого не было…” Она показывала на новую крышу дома, на баню, оглядывала сад припухшими, покрасневшими глазами и не узнавала окрестности: ” Яблони были совсем маленькие, мы только посадили”.
Гостья сморкалась, утирала слёзы, пожимала плечами: “ 25 лет, как уехала с мамой и братом в Эстонию. Я Валли. Как уехала так и не была. Мы здесь жили с дедом и бабушкой. Отец умер. Был в Сибири 4 года , пришёл и умер. Дед и бабушка умерли. Я уехала. Потом мама с братом. Можно посмотреть дом? И лекарство какое-нибудь?!”
-Конечно, конечно,проходите! Сейчас придержу пса. Какое лекарство Вам нужно? Корвалол подойдёт?
Визит оказался неожиданным и вверг меня в состояние излишнего волнения. Женщина эта была больше, чем гость. Она являлась частью этого дома, его прошлым. Мы двинулись по направлению к крыльцу. Сето тяжело шла, озираясь вокруг. Поднимаясь по ступеням на террасу, то и дело останавливалась, приговаривая: ” Этого не было, этого… Вход был с другой стороны. Всё иначе”. Войдя в дом, она продолжала, всхлипывая : “ Как квартира”. Она не узнавала дом своего детства. Только старые брёвна сруба ещё хранили воспоминания о ней и её семье.
Я же, глядя на гостью, не испытывала гордости, коей горела на протяжении нескольких лет, показывая знакомым и любопытствующим перестроенный, перекроенный, восстановленный мною дом. Не было во мне и смущения за то, что живу на этой земле, на которой сотни лет жили Сето и вынужденно ушли из этих мест. Лишь сожаление, что визит оказался столь кратким и скомканным. Сожаление, что я не имею возможности рассказать о себе и услышать в ответ рассказ об этом доме и людях, живших здесь раньше, об этой деревне. Сожаление, что не могу снять с глаз гостьи пелену недоверия и удивления на мои слова, о том, что мы живём здесь постоянно. Что зимой нам не холодно и тоскливо, как когда-то ей – маленькой девочке.
Бродили во мне ещё десятки отголосков всяческих эмоций, но все они таяли в тягостном тумане грусти и опустошённости, начавшем, обволакивать меня со всех сторон.
Я понимала. Вернее сказать – теперь понимала, почему плачет эта крупная красивая шестидесятилетняя женщина, прижимаясь спиной к тёплой стенке печи. И почему плачут все Сето, приезжая на руины родовых хуторов, оглаживая холодные и молчаливые, осиротевшие, разметавшиеся по полям камни,из которых были сложены некогда их дома и хлева.
Ещё я понимала, что эта женщина – Сето счастливее меня. У неё есть безмолвные гранитные валуны, которые она может оплакивать.