Два слова о себе:
Владимир Даров – совместный псевдоним двух авторов, Владимира Данилова и Александра Резанова.
Данилов Владимир Алексеевич родился в 1959 году в г. Архангельске. Закончил Северодвинский ВТУЗ. Работал на Севмашпредприятии и в малом бизнесе.
Пишет с 1992-го года. Пока не печатался.
Резанов Александр Александрович – сие я…
Повесть печатается с разрешения Владимира Данилова..
Владимир Даров
Эхо смутных времен
Историческая фантазия
1994. Лето.
За дело взялись серьезно: пригнали пару бульдозеров, один из которых был когда-то танком; и еще некое чудище на гусеничном ходу, с висящей на тросе огромной шарообразной гирей. Ломиться начали прямо через каменную ограду…
Старая, проверенная временем кладка выдержала первый натиск, однако после нескольких мерных «бум-бум» сдалась, и за дело взялись бульдозеры.
Вообще-то были, конечно, в ограде и ворота, но подход к ним перекрывал столь же древний, как и все вокруг, заросший травой ров. Кем он был прокопан, когда и зачем – неизвестно. И вообще странное это было место. Странное и загадочное. Какое-то напряжение было разлито вокруг и густо висело в воздухе, наполняя все живое гнетущим чувством опасности. Ощущение от этого возникало такое, будто жуткая, какая-то твердая космическая тишина и пыль веков охраняли друг друга под покровом спящего времени…
Охраняли да не охранили, и вот теперь всю округу огласил натужный рев бульдозера, расчищающего и сравнивающего проход в проломе ограды. Наконец и он, победно рыкнув, завершил свою работу и отъехал назад, уступая дорогу своему собрату, гусеничному бугаю с гирей.
За оградой, в вечерних сумерках возвышалось длинное невысокое здание… эдакая галерея без дверей и окон. Правое крыло ее было взорвано еще где-то в двадцатых годах, и попасть внутрь через него не представлялось возможным (легче было пробить стену, чем разгрести те старые завалы). А левое – упиралось в дом.
Дом этот тоже выглядел очень странным. Точнее это был даже и не дом вовсе, а большая каменная полусфера. Серая. Заросшая мхом. Тоже без окон и без дверей. И только лишь несколько маленьких отверстий величиной с кулак виднелось вверху, почти у самой макушки этого круглого сооружения…
Жилистый мужчина лет сорока, с цепким, жестким взглядом, которого все уважительно звали Пал Палычем, взглянул на этот дом и довольно рыкнул на работяг:
– Светите в пролом фарами! Заводи стенобитную машину и… чтобы дыра мне была!
Работяги забегали, и экскаватор-гиревик пополз через пролом к галерее. Там он раскачал гирю, ударил раз…второй… После третьего удара по стене сетью поползли мелкие трещинки.
Еще ударили пару раз и… шар вдруг провалился куда-то внутрь галереи, подняв тучу красной пыли, и не вернулся.
Экскаватор рассерженно подергал стрелой. Посильней уперся гусеницами и до предела натянул трос… Однако, видя, что все безрезультатно, экскаваторщик заглушил движок и вылез из кабины. Он виновато подошел к Палычу, но тот даже не взглянул на него, а сам полез к аккуратной круглой дырке в стене галереи.
– Так! Давайте еще технику и цепляйте дополнительный трос за кольцо шара!.. Мы его, заразу, за ухо вытянем!.. – скомандовал он хриплым от пыли голосом.
Пока подгоняли еще бульдозер, пока разматывали трос, прошел почти целый час, и вокруг стало быстро темнеть. В небе заваленном косматыми облаками хитро выглянула полная круглая луна и, будто издеваясь, сразу же скрылась за какой-то черной, нехорошего вида тучей. С ближайших болот потянуло сыростью и гнилью, а где-то вдалеке дико и протяжно взвыл какой-то лесной зверюга.
– Ладно! Хватит на сегодня! Пора спать! Лучше завтра пораньше встанем и начнем!.. Так! Всем – в ЗИЛ и едем в деревню! – устало сплюнул Пал Палыч и тяжело зашагал к стоящей за оградой машине ЗИЛ-131 с тентом.
Работяги не заставили себя долго ждать, и через полчаса довольно быстрой езды по глухой лесной дороге ЗИЛок прибыл в деревню. Там для них уже был заранее приготовлен бывший детский садик. Правда, еды горячей не нашлось, но зато ждали матрасы и одеяла. Так что, наскоро перекусив консервами и запив их водой, все с наслаждением завалились спать…
Только Пал Палычу не спалось. Он вышел на улицу. Покурил. Сел. Встал. Опять покурил… И начал по старой своей привычке ходить туда-обратно: пять широких быстрых шагов прямо – резкий поворот – пять широких быстрых шагов в другую сторону… так же как ходил когда-то по закрытым помещениям два с половиной долгих года, полученных за глупость да за удаль молодецкую.
Да-а! Думал, что забылась старая привычка. Ан нет! Как только ему становилось не по себе или надо было крепко подумать, так ноги сразу же сами начинали резко отмерять шаги: пять туда – поворот – пять обратно – поворот… Вот и сейчас Палычу было почему-то очень не по себе от всей этой затеи Профессора…
…Дмитрия Ващина, по кличке Профессор, Павел знал еще с детства. Знал и уважал за силу, за ум, за недюжинные организаторские способности… даже за жестокость его, часто тупую и бессмысленную, тоже уважал. Ну, а раз уважал, то и, несмотря на довольно сильный свой характер, все-таки привык ему подчиняться.
Потому и получилось, что вся черновая работа здесь досталась именно ему, Палычу. Именно он, Паша, будет тут жилы рвать, напрягая кучку нанятых обормотов последнего пошиба, а сидящий в Москве Дима Ващин как обычно загребет себе львиную долю добычи!.. Да, понятно, что это именно Профессор самолично раскопал в бумагах своего прадеда, настоящего профессора исторических наук, все сведения об этом старинном круглом домике… Да, за это ему много причитается! Но, в конце концов, если не он, а другие тянут весь воз, то… даже лошадей, чтоб работали, и то подкармливать иногда надо. А тут… и хлопот много, и… неспокойно что-то на душе. Нехорошее место! Ох, нехорошее!..
Впрочем, кроме обид да неясных страхов и конкретно подумать тоже было о чем. Проникнуть требовалось именно в нижние этажи дома-сферы, но почему-то только через галерею. Как объяснил Профессор, стены сферы могут не иметь толщины, так как это, возможно, простая груда камня и земли, облицованная снаружи обтесанными плитами… Но зачем же все эти сложности?! Ведь такая глупость получилась, что даже о том, что же именно он собирается найти внутри, Профессор как всегда сказать так и не удосужился!.. Да Палыч и не спрашивал. Себе дороже…
Короче, заказ прост: проникнуть внутрь – вызвать Профессора, а там он пусть сам и разбирается, что искать… Хотя, что же он может искать-то?! Золото конечно! Он же всегда за бабки глотку мог перегрызть кому угодно!..
Выкурив очередную сигарету, Пал Палыч пошел спать. И ночью ему приснился странный сон… Будто идет он от шара-гири по галерее, а в конце ждут его страшные ведьмы в белом. Он хочет повернуться и убежать, но ноги стали как ватные и еле двигаются. Вдруг откуда-то сбоку отворилась двойная белая дверь и мимо него прошли еще несколько девушек в белом. Глянули безжизненно, а вокруг глаз – круги, синие до черноты. Тут галерея вдруг почему-то кончилась, и он увидел вверху свод. А прямо на него надвигались огромные каменные люди, и каждый протягивал ему свою правую руку. Палыч пожимал эти руки и с ужасом думал, что вот сейчас они просто раздавят ему ладонь… однако пожатия их были почему-то на удивление теплые и мягкие…
…Разбудил его Витька, шофер ЗИЛа, а по совместительству также и заместитель по всем вопросам.
– Шеф, вставай! Утро, шеф! – тряс он Палыча за плечо. – Я уже всех напряг. Через полчаса можно бы уже и на место выезжать.
– Ага! – мотнул головой «шеф» как бы стряхивая ночной кошмар: – Что всех напряг – это хорошо! Иди готовь ЗИЛ! Поедим и поедем!
1918. Лето.
«Огромной и страшной волной прокатилась Гражданская война по России. Столько разной нечисти вытащила она изо всех щелей да понесла по бескрайним, залитым кровью дорогам, что доброму человеку стало ни пройти ни проехать… Да тут еще и конь сломал ногу почти у самого города!
Повезло хоть, что буквально в последнюю секунду успел я выскочить из седла. А то лежал бы сейчас в придорожной канаве со свернутой шеей… Но в последнее время мне везло. Так везло, как наверно и не бывает…
Увы, три дня бегства от чекистов не прошли даром. Ни для меня, дворянина Антона Сергеевича Лашева, бывшего поручика армии Его Императорского Величества. Ни для коня, которого даже пристрелить нечем… Впрочем, ладно! Теперь лишь бы добраться до города, а там ждет связная, и…
«Получу от нее хорошие документы, оружие, валюту. Потом разработаем маршрут до Архангельска, а там – пароход, каюта, чистая постель, настоящий чай и… Лондон», – лихорадочно билось в мозгу, пока я спешно шагал к мерцавшим вдалеке редким городским огням…
Лондон! Последнее пристанище за последние четыреста лет гонения на наш клан. Сначала Ванькины опричники пытались достать наши потаенные кладези. Затем… да много их было, желающих, которым попадала в руки та проклятая рукопись. Рукопись предателя, иуды, продавшего своих, да только не успевшего получить причитающиеся серебряники за тот мерзкий донос, в котором он описал все тайны клана, включая… даже страшно подумать что!..
Вот так вот! За все века одна мразь всего попалась, что власти над своими захотела да за деньги чужакам продалась, и вот ходит теперь, уже четыреста лет подряд, та писулька мерзкая по чужим рукам. Ходит достойным людям на беду. Выскальзывает из одних скользких пальцев, кровью заляпанных, и сразу же прилипает к другим. И, главное, все-то державшие ее, дурашки, думали одно: вот, мол, ухвачу, вот разбогатею.
Даже умные вроде бы масоны тоже так думали в свое время. А что толку?! Теперь вот красные пристрелили их магистра в Москве, золотишко разгребли и – надо же! – кто-то догадливый из них сообразил-таки в бумаги масонские залезть. А там – рукопись та старая, гадкая обнаружилась. Ну, профессора-историка сразу же где-то откопали, и тот все этому догадливому умнику из ЧК и разъяснил. Правда, чекист мало что понял, но ума хватило, чтоб знак отличия клана запомнить: перстень золотой с замысловатой грибовидной гравировкой.
Да-а, и угораздило же тогда нас вместе с корнетом Рыжовым попасться прямо патрулю в лапы! Повезло еще, что хоть не расстреляли сразу, на месте, как офицеров, а отправили в контору ВЧК!.. Рыжова, правда, все равно потом расстреляли. А мне же повезло больше: чекисты перстень-грибок на левой руке вовремя заметили и за профессором тем послали, что рукопись-то читал.
Профессор этот – Ващин его фамилия – как перстень клана увидел, так сразу аж затрясся весь, от пальцев рук до бороденки. А улыбку такую скорчил, что даже борода зашуршала. Видно, все никак такой удаче поверить не мог; а потому ходил вокруг меня кругами, хлопал своей огромной ручищей по спине как та горничная, что палкой ковры выбивает, и все приговаривал: «Пыль веков! Пыль веков! Вот она, история!»
Отпустили тогда под расписку. Ту, где обещается против Советской власти с оружием в руках не выступать. Ващин этот и походатайствовал, а я и подписал, конечно. Зубами скрипел, а подписал. Ведь тут дело было уже не в вооруженной борьбе, а совсем в другом. И это другое было гораздо важнее…
– Мы с вами, дорогой Антон Сергеевич, перевернем всю историю государства Российского! – вдохновенно вещал профессор Ващин, даже подпрыгивая от переполнявшего его пафоса и театрально взмахивая руками.
Говорил. Говорил. Всю дорогу до дома долдонил высокие слова, а как только зашли мы в его квартиру, так оказалось, что там нас уже ждали трое «товарищей» в кожаных тужурках. Из тех, у которых он подписку-то и оформлял.
Выходит, что именно они, эти трое, были заинтересованы в моем освобождении, а потому и «выпустили пташку на свободу». И теперь, похоже, будут обрабатывать меня сами, чтобы заполучить ценности клана и ни с кем из своих не делиться… Да-а! Можно было бы и раньше догадаться, что если даже перстень не сняли и часы швейцарские хорошие вернули, то значит, точно не дадут далеко уйти!..
А эти «кожаные» действительно оказались ребятами хитрыми!.. Хитрыми и серьезными. Они сразу взяли быка за рога: где? сколько? какова стоимость? в чем лежит? примерный общий вес?.. Тут даже не надо было иметь большого ума, чтобы сообразить, что им, в отличие от всех предыдущих гонителей, было глубоко наплевать на те дух и философию, которые нес в себе клан. Им главное – золото-бриллианты.
Ващин-то, дурачок, зачем-то еще и еще раз разъяснял им, что клан веками собирал и сохранял культовые предметы и ценности многих исчезнувших народов… Разъяснял-разъяснял. Соловушкой заливался… Наивный! Культовые ценности в сознании этих кожаных клоунов представлялись лишь большими золотыми крестами на золотых же цепях, драгоценными окладами икон и тому подобными вещами, чья ценность определялась граммами и каратами…
Да, были у клана, конечно, и золотые предметы. Вот только немного их, а в основном – складни старинные, сундуки набитые древними рукописями да прочие такие же вещи, реальной земной цены не имеющие… Впрочем, главной ценностью тоже было не это…
Через полчаса интенсивного допроса я понял, что говорить с этими «кожаными» мне просто не о чем. Увы, они даже не понимали и не хотели понимать, что в мире существуют еще какие-то ценные вещи кроме золота; что клад – это не всегда то, что блестит… А еще через пятнадцать минут я уже твердо знал для себя только одно: надо бежать!
Для выполнения этой затеи пришлось с горьким вздохом согласиться показать главному очкастому крикуну из этой троицы, где лежит «веками награбленное буржуями добро». Даже, для большей убедительности, поторговался немножко о своей доле из этого «добра», чем почти полностью усыпил бдительность своих стражей… А бежать решил по дороге»
1994. Лето.
Подняв тучу пыли, ЗИЛ лихо затормозил прямо перед самым проломом в ограде. Все вылезли из кузова и разошлись по своим рабочим местам. Загудела техника. Первым завелся бывший танк. Он сдал задом к галерее, принял трос, зацепленный другим концом за застрявшую гирю-шар; затем фыркнул пару раз и резко дернул. Шар вылетел из стены, повиснув на стреле экскаватора… Пал Палыч пролез к свежей круглой дыре, включил фонарь и заглянул внутрь галереи.
От пролома до пола оказалось довольно высоко: метра четыре. «Хорошо хоть, что лестницу с собой захватили, – довольно подумалось ему, – а то возились бы с веревкой, как альпинисты какие-нибудь».
– Так, ребята… Витька, останешься здесь за главного! А со мной пойдут… ты, – жилистый палец Палыча уперся в грудь угрюмого верзилы, водителя экскаватора: – И…
Он поглядел вокруг, но передумал и только махнул рукой:
– Ладно! Все остаются снаружи, а мы вдвоем полезем внутрь… Лестницу в дыру поставьте!
Взяв фонарь и сумку с инструментом (а вдруг да замочки какие попадутся) Пал Палыч ловко скользнул в пролом. Вслед за ним, захватив с собой фонарь, моток веревки и мел, туда же протиснулся и угрюмый верзила…
– Холодно, Палыч! – произнес угрюмый, когда они дошли до конца галереи.
– Не жарко, но зато и не сыро… значит, вентиляция где-то есть. – Палыч щелкнул зажигалкой и взглянул на пламя, что горело ровно, но, однако, тянуло кончик языка чуть-чуть вправо и вверх; а затем начал сосредоточенно рассматривать стену основного строения: – Ни фига не вижу: ни дверей, ни щелей.
– Но мы же уже уперлись в дом. Так что должен быть тут проход… Или прямо. Или вниз.
Стали обшаривать и простукивать плиты пола. Где-то примерно через час от пролома донесся Витькин голос:
– Ну как? Может помощь какая нужна?
– Да нет! – зло сплюнул Палыч. – Не нашли мы тут ничего. Возвращаемся!.. Замерзли как цуцики…
И повернулся к напарнику:
– Пошли назад!
Но тот вдруг чего-то завозился внизу:
– Погоди, Палыч! Я тут пластину… то есть полоску стальную в расщелине между плитами нашел…
1918. Лето.
«Сначала чекисты прогнали Ващина в соседнюю комнату и, тыча в карту пальцами, долго выспрашивали меня о точном предстоящем маршруте... Я им показал. Много показал, но… кроме конечного пункта. Отговорился тем, что знаю там путь только по местным ориентирам…Поверили не до конца, но махнули рукой, мол, «все равно никуда не денешься».
Затем эти трое долго спорили: на чем ехать. Из их слов стало понятно, что действовали они только от себя лично и без какого бы то ни было прикрытия. Вычислить это оказалось несложно, так как не согласовываясь ни с кем, прямо при мне они состряпали бумаги командиру какого-то кавполка о выделении им коней и вообще о всяком содействии.
Впрочем, то, что они работают только на себя, было мне на руку. Ведь чем меньше посвященных, тем больше шансов, что вся информация о клане в конце концов останется в тайне. Да и путь предстоял длинный, а на таком долгом пути троих всегда легче оставить, чем пятерых или семерых... причем, если повезет, то оставить даже и с пулями в головах.
Но это все – в перспективе. А пока вышли от профессора вчетвером, сели в ждущее за углом авто, и – вперед, за судьбой…
С командиром кавполка все прошло более-менее гладко. Он, бедолага, похоже, вообще читать не умел и тщательно это скрывал. Сунули ему в руки мандаты, предписание о выдаче коней – он попытался было заикнуться об отсутствии подписи своего непосредственного начальника, но чекисты (вот хватка!) с грозными лицами затянули что-то о саботажниках и о гибнущей революции, и он сдался… Да-а, ну и времена пошли! У этих «товарищей», похоже, демагогией да жонглированием хлесткими фразами можно добиться чего угодно! А если при этом еще кожу одеть да «наганом» постучать, то… Удивительные времена!..
Как только получили четырех коней с полной экипировкой, так сразу и тронулись в путь.
Сначала добрались до Ярославля. К сожалению, следили чекисты за мной весьма бдительно, и сбежать не удалось. Но после Ярославля стало легче, так как «местные ориентиры» на местности искать и предстояло, а тут уже у меня появлялось гораздо больше шансов избавиться от «тройки удалой»…
Наконец, случай бежать представился. После долгого перехода один из троицы отошел в кусты по нужде. Второй поклевал-поклевал носом да и прикемарил на лапнике, полностью зарывшись в свой кожан от комаров. И остались мы один на один с третьим.
Разумеется, раздумывал я недолго: по английской боксерской системе ударил его изо всех сил в низ челюсти. Пока он ласточкой летел в кусты, мне оставалось только броситься к коням, отмотать ближайшего и раствориться в темноте…что я собственно и сделал…
Оторваться удалось сразу. Сперва я просто гнал коня. Затем резко свернул в лес и повел его под уздцы почти что в обратную сторону, закручивая свой маршрут в что-то похожее на заячью петлю…Но, к сожалению, как я ни запутывал следы, а чутье у чекистов вполне соответствовало их профессии; и потому, поиграв в «кошки-мышки» несколько дней, вся эта катавасия закончилась тем, что «товарищи» плотно сели мне на хвост, а конь мой не вовремя сломал ногу…»
1994. Лето.
Угрюмый кончиком ножа попытался выковырять пластину из щели. Палыч посветил фонариком и протянул ему еще и свой нож.
Двумя ножами дело пошло быстрее, и скоро пластина – обломок какого-то толстого лезвия или меча – уже лежала на полу. Эта железяка тоже была странной как и все здесь: сталь ее лишь потускнела от времени, но на ней не было даже и следов ржавчины.
– Ладно, забираем ее и пошли отсюда! – буркнул Палыч и направился к пролому, рассматривая по пути стены и сводчатый потолок.
А стены были очень любопытны. Снизу, где-то до середины своей высоты, они представляли собой очень старую кладку из каменных блоков, плотно пригнанных друг к другу; а сверху – арку из красного кирпича… будто кто-то когда-то очень давно завершал чью-то работу, взяв за фундамент какие-то еще более древние развалины…
Когда Палыч со своим помощником вылезли наружу, Витька уже успел развести недалеко от пролома костер и готовил обед. Это было весьма кстати, ибо продрогли они основательно. Да и просто перекусить всем тоже не мешало.
…После еды решили обойти галерею и дом снаружи. Обползали буквально все щели, исследовали все уголки, но тщетно: нигде не было даже намека на хоть какой-то проход или лаз.
– Не пойму! Если это дом, то у любого дома должен быть вход! – раздраженно рассуждал сам с собой Палыч, а вертящийся рядом Витька в ответ только беспомощно пожимал плечами…
После обхода опять полезли в пролом. Только на этот раз уже подключили переносные лампы к генератору и провели свет внутрь галереи. Для более тщательного осмотра почти весь народ, кроме двух человек, загнали внутрь, разбили пол и стены на участки, и начали разглядывать да прощупывать каждый сантиметр…
Разглядели и прощупали – ничего! В щели между камнями не пролезала даже бритва. Выломали ломами кусок перегородки самого дома и увидели, что каменные блоки скреплены между собой плотно пригнанными металлическими скобами как арматурой. Как это делалось – оставалось непонятно, но было ясно, что строилось это сооружение на века… Короче, итогом работы оказалось то, что двигаться дальше по данному пути никак не получается… но и другого ничего не было. А посему начали усиленно долбить стену.
…К утру, после бесконечной и безрезультатной долбежки, вылезли наружу. Уставшие, грязные, злые, наскоро поели и упали прямо у костра забывшись тяжелым, без сновидений сном.
Где-то к обеду зарядил мелкий и занудный дождичек.
Народ начал просыпаться и, матерясь, перебираться под навес, сооруженный за ночь оставленными снаружи дежурными. Перебраться-то перебрались, но сон уже был сбит окончательно. Да и дождик, начавшийся с мелкой капели, разошелся не на шутку и вдруг полил как из ведра. Увидев, как вода хлещет по обломкам кирпича, Палыч хмуро кивнул на это дело:
– Надо накрыть пролом пленкой, а то там отсыреет все.
– А, может, лучше заползти всем внутрь, а пленкой за собой лаз накрыть? – задумчиво предложил Витька.
– Можно и так, – согласился Палыч и махнул рукой: – Запускай движок генератора! Пошли!..
Когда залезли внутрь, то оказалось, что вода уже попала в галерею, и – в весьма изрядном количестве. Но самое интересное было в том, что, собираясь в лужицы на полу, она текла темным ручейком в сторону стены дома и не доходя до нее метра три исчезала в щелях пола.
– Ну-ка, тащите сюда воду! – сообразил что-то Витька и плеснул из поданной фляжки рядом со щелью делящей пол на сырые и сухие участки.
Плеснул раз. Плеснул два. А с третьего, сырой след явно обозначил всю сквозную щель полностью. Эта щель сворачивалась в замкнутую фигуру правильной четырехугольной формы, и Витькино лицо довольно засияло.
– Молодец, соображаешь! – похвалил Палыч, и все тоже заулыбались, предчувствуя близкое окончание этих тупых работ.
1918. Лето.
«Когда подошел к городу, сумерки уже сгустились до ночной темноты. Фонари не горели, и только грустная луна блекло освещала грязь и валяющийся повсюду, где можно и где нельзя, мусор.
По развалам каких-то сломанных и брошенных впопыхах вещей, по царившему вокруг запустению, по тому настороженному ожиданию, что буквально висело в воздухе, было понятно, что старой власти здесь уже нет, а новая еще не наступила…
Однако кабаки на окраинах, как это ни странно, работали.
Поняв, что людей я встречу только там, именно туда-то я и направился…
Первый же попавшийся по дороге кабак был серым, полуподвальным (если не сказать полуподпольным) заведением не слишком высокого пошиба. С десяток пьяниц, таких же замызганных как и стены, молча и хмуро заливали в себе то ли страх, то ли беды разбавленным спиртом. Еще несколько, наоборот, завивали горе веревочкой и, лихо выкручивая коленца да прихлопывая в ладоши, отбивали себе пятки вприсядочку под свой же хриплый ор незатейливых матерных частушек. Глаза их лихорадочно блестели, и по всему было видно, что их абсолютно не волнует какая власть будет завтра в городе. Их миром был этот кабак: место, где за что-либо стоящее – за золото, за ценные вещи, за любые серьезные деньги, от червонцев до фунтов, франков или долларов – можно хоть ненадолго купить спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.
Подходить к этим разгулявшимся люмпенам было бессмысленно: в лучшем случае, если спросить дорогу – пошлют не туда. Поэтому пришлось подсесть к одному из молчаливых, раздавленных жизнью пьяниц. Кто он – понять было сложно, но затертая на локтях, старая, изношенная шинель земского чиновника давала надежду, что это человек старой закалки…
Увы, стоило лишь взглянуть в эти пустые потухшие глаза, как сразу стало ясно, что он – сам по себе и давно отгородился от всего вокруг невидимой стеной. Той стеной, за которой ему уютно, и он не хочет возвращаться во внешний мир, полный тревог и волнений... Несколько минут я пробивался сквозь невидимую стену, пока наконец не понял всю бессмысленность этой затеи…
Ну не хочет человек вылезать из своей скорлупы! Не хочет! Даже затем, чтобы помочь ближнему своему и указать правильную дорогу, и то не хочет! Не нужны ему какие-то посторонние!.. Ну и фиг с ним!
Плюнул на все. Вышел из кабака и сразу же наткнулся на растрепанную женщину с опухшим похмельным лицом. Та резво подхватила меня под руку и затащила обратно, в сивушный, хмельной дух полуподвала…Ладно! В конце концов, это – первая живая душа, которая идет на контакт. Хоть дорогу у нее узнаю...
Через десять минут мы уже сидели за штофом разбавленного спирта (за который мне пришлось заложить свои швейцарские часы) и она уже почтительно называла меня не иначе как «Антон Сергеевич». Уважение ее было вызвано, разумеется, не моей офицерской выправкой, а поставленной мною на стол емкостью с вожделенной для нее влагой… Ну, а после того, как она набулькала себе целую рюмку, а я лишь едва плеснул себе на дно, почтительность ее возросла сразу еще в два или в три раза… Да и чего этой пьяни было не проявить уважение, если в награду ей доставался почти целый штоф.
Она выпила налитое залпом, и тут до меня дошло, что при таких темпах я скоро от нее вообще ничего узнать не смогу. Надо было ловить момент, пока ее не развезло окончательно. А посему я сказал ей: «Допьем у тебя», взял со стола бутылку и направился к выходу… Разумеется, эта потрепанная леди как привязанная сразу зашаркала следом.
Когда мы вышли на свежий воздух, я спросил, где находится необходимая мне улица. Женщина долго не хотела отвечать, жадно косясь на бутылку, но потом все-таки (после честного благородного слова, что весь штоф будет сразу же отдан ей, как только мы найдем то, что мне нужно) попыталась что-то объяснить, но запуталась и просто пошла впереди показывая дорогу.
Нужная улица оказалась довольно близко, и как только я увидел на стене ее название, так сразу же с облегчением освободился от недоверчиво скрипящей зубами спутницы, отдав ей вожделенную бутыль. Та от радости захлюпала носом, прижала полученное сокровище к груди и… полезла ко мне пьяно целоваться.
После недолгих увещеваний «идти домой», мне эта комедия, в конце концов, надоела и…после раздраженной угрозы «отберу, что дал» моя проводница чуть ли не вприпрыжку побежала куда-то назад… А я остался один…
Дом связной нашелся быстро. Я подошел к нужной двери и осторожно постучал. Открыли не сразу. Да оно и понятно: ночь на улице, а времена пошли неспокойные. Но открыли-таки, и то хорошо…
Татьяна – так звали связную – зажгла свечу и оказалась довольно миловидной женщиной средних лет.
– Ждем вас, Антон Сергеевич, ждем! – сказала она вместо приветствия приятным грудным голосом, и заранее предчувствуя ответ, спросила: – А второй человек где?
– Корнет Рыжов погиб!.. Расстрелян в ЧК! – пояснил я и добавил: – Да и я от чекистов едва ушел… только у самого города отстали… Они о клане уже все знают! Так что… вертятся теперь где-то рядом и так просто от нас вряд ли отступятся!
– Понятно! – хмуро кивнула она.
Затем подошла к старинному комоду. Открыла его. Где-то что-то нажала, откуда-то что-то вытащила и молча протянула мне новые документы. Там были английский паспорт на имя Льюиса Смита, пачка каких-то справок и даже мандат, по которому я уже именовался оперуполномоченным МосГубЧК Иваном Петровичем Коровиным. К документам также прилагались два револьвера системы «Наган», десять золотых царских червонцев, валюта в фунтах и потертая солдатская шинель без погон.
Все полученное я быстро прибрал куда надо. Для документов и денег устроил несколько тайников под подкладкой. Один «наган» сунул в карман. Второй – за ремень спереди.
Затем поблагодарил Татьяну и собрался было уходить, но она жестом остановила меня и принялась быстро собирать мне сидор в дорогу. Подготовив все, что нужно, она протянула собранный мешок и не терпящим возражений тоном проговорила:
– Сейчас мы пойдем вместе на окраину города. Там я знаю человека, который согласится продать нам верховую лошадь.
– Здесь еще не всех лошадей реквизировали? – удивился я.
– Вот этого-то тот мужичок как раз и боится, – грустно улыбнулась Татьяна и добавила: – И это нам очень на руку… Пойдемте, Антон Сергеевич!..
Но как только мы вышли на улицу, как сзади послышался цокот копыт.
– Эх, продала пьянчужка! – только и буркнул я себе под нос, резко вталкивая Татьяну обратно, в подъезд, а сам нырнул в ближайшие кусты.
Затем выхватил свои «наганы» и почти не целясь, как учились когда-то еще задолго до отправки на фронт, открыл огонь с двух рук «по-македонски»… А из подъезда вдруг громко и как-то по-собачьи забахал дамский «Браунинг»…
Первый всадник, вскинув руки, сразу же запрокинулся на спину. Второй попытался открыть ответный огонь, но мои пули, видно, зацепили и его, и он счел лучшим уйти в сторону, в ближайший переулок. Третий же резко натянул поводья, затем поставил коня на дыбы и резво ушел вслед за вторым…
Достаточно хорошо изучив своих бывших спутников, я понял, что чекисты теперь бросятся за подмогой на станцию, и передышка будет недолгой; а потому, не теряя зря времени, ловко поймал коня с мертвым всадником, скинул труп на землю, забрал его оружие и протянул подошедшей Татьяне:
– Держите! Эта штука гораздо лучше, чем ваш «Браунинг»... Они запомнили ваш дом, так что теперь вам придется уходить вместе со мной. И уходить срочно!
– Да, придется уходить! – согласилась она, взяла протянутый «Наган» и умело запрыгнула на перебирающего ногами жеребца: – Пойдемте быстрее за вторым конем!
Вместо ответа я устроился сзади нее и, взяв в руки поводья, сильно хлопнул коня пятками.
…Со вторым конем проблем не оказалось: три золотых царских червонца обеспечили нам и коня, и седло, и сбрую. Сбивая чекистов с толку, мы выехали не с северной стороны города, а – на восток, из-за чего, правда, пришлось сделать порядочный крюк. Но… что поделаешь!..
Когда мы вдвоем проскакали верст двадцать, стало уже светать. Дорога была довольно торная. Кругом зеленели густые леса, и единственною неприятностью являлась пыль, поднимаемая нашими конями при каждом шаге. Дождей, похоже, в местных краях не было уже около недели… Видно, слезы иссякли не только у людей, но и у неба тоже.
– Татьяна… простите, не знаю как вас по отчеству… а вы откуда родом? – повернулся я на скаку к своей спутнице.
– По отчеству?.. Ах, оставьте, Антон Сергеевич! Раз Отечество не сберегли, то отчество нам и вовсе не по чину! Лучше зовите как зовете, – грустно ответила она. – А откуда родом… так какая теперь разница?! К чему ворошить былое – нам сейчас о настоящем думать надо… Вот забрать бы все необходимое да до Архангельска добраться побыстрее. А там… англичане – народ торговый: всегда возьмут на борт, если заплатить есть чем…
Мы проскакали еще верст десять молча и она возобновила разговор, переведя его на – чувствовалось – весьма волнующую ее тему:
– Насколько я поняла из предупреждения о вашем приходе, у вас есть приказ об эвакуации «груза»?.. Странно! Ведь брать его сейчас очень рискованно! В той неразберихе, что твориться нынче в стране, утеря того, что мы должны вывезти за границу, стала бы для клана, да и для всего мира весьма ощутимой потерей!
– Приказ есть приказ! – хмуро откликнулся я и добавил: – Везти придется так и так… только сделать это надо с предельной осторожностью и со всей ответственностью! Так что… давай-ка лучше пожелаем себе удачи!
…Весь день скакали с мелкими передышками, а к ночи остановились отдохнуть у небольшого ручья. Фора во времени у нас, похоже, была неплохая. Да и вряд ли чекисты вдвоем решатся на преследование после того, как убедились в качестве моей стрельбы. Компанию в городе они себе вряд ли найдут, а будут ждать отряд… Так что время у нас было…
На следующий день, с утра пораньше – в путь-дорогу, и гнали коней не жалея. И еще день – так же. И еще… Но потом расслабились и скакали уже не слишком спеша… за что в конце концов и поплатились...
Как-то утром, задержавшись ненадолго в очередном большом селе для закупки продуктов, мы были нагнаны-таки пятью вооруженными всадниками, двое из которых щеголяли в уже знакомых нам кожаных нарядах. То, что трое остальных одеты в потертые солдатские шинели, тоже не сулило нам ничего хорошего. Ведь если делить мужчин на «воинов» и на «палачей» (то есть на тех, кто бьет вооруженному в лицо и на бьющих безоружному в затылок), то в открытом бою, право, не стоит иметь врагов, чей боевой опыт ковался в окопах.
То, что открытого боя не избежать, и что идут они по наши души, я понял сразу, узнав обоих «кожаных»: очкастого крикуна и второго из приснопамятной троицы, который, чувствовалось, очень берег упрятанную под кожанкой руку.
Мгновенно оценив ситуацию, я понял, что два наших трупа не входят в их планы, а им нужен кто-то, кто покажет дальнейшую дорогу. И это было уже неплохо, так как давало Татьяне шанс оторваться, пока я прикрываю.
– Жди меня там, где ночевали! – крикнул я ей, когда мы залетели в какой-то проулок, резко спрыгнул с коня у ближайшей поленницы и сильно хлопнул его по крупу, отгоняя от себя.
Татьяна поскакала дальше, а я прижался к поленнице и… тут понял свою ошибку. Увы, заборы в северных деревнях низковаты, деревьев да кустов мало, а потому сразу же за домами все видно как на ладони. Соответственно, преследователи разгадали наш маневр и разделились. Трое свернули к соседнему проулку и пошли в обход меня, вдогонку за мой спутницей; а двое поскакали в мою сторону.
Хорошо хоть, что они подумали, будто я буду ждать их прямо за поленницей. Я же проскользнул чуть подальше, к углу забора, и как только они вылетели, стреляя по поленьям, мне осталось только аккуратно снять их снизу огнем с двух рук.
Убитыми оказались подраненный чекист и бородатый, скуластый мужик в солдатской шинели. Не долго думая, я выхватил у скуластого винтовку, и тут уже низкие заборы сослужили хорошую службу и мне: те трое, что погнались за Татьяной, двигаясь над ними и боком ко мне, представляли собой отличные мишени... Чем я и воспользовался, срезав из винтовки переднего.
Похоже, что сделал это я очень зря, так как двое оставшихся спрятались за спины коней. Эх, с заднего надо было начинать!.. Но что сделано, то сделано. Я выстрелил еще пару раз и, поняв, что их уже не достать, побежал ловить лошадь, волочившую зацепившегося за стремя чекиста.
Его, бедолагу, выкинуло из седла выстрелом снизу, и он путался у лошади в задних ногах, мешая ей убежать. Однако говорить ему «спасибо» за это было некогда да и незачем, а потому я освободил его ногу, вскочил в седло и бросился в погоню за нашими преследователями…
«З-з-з…» – просвистело вдруг у самой спины.
Ясно! Один остался.
Я прильнул к лошадиной шее, замолотил пятками по ее бокам и, буквально вытянувшись в струнку, мы залетели за какую-то баню.
Теперь надо догонять последнего, пятого, чья «кожаная» спина маячила далеко впереди, где-то в полях на пути к лесу…
Да-а! Интересная чересполосица получается: Татьяна – очкастый недобиток – я – тот, что по мне стрелял. Хорошо хоть, что больше не стреляет. То ли бить несподручно, то ли мешает что-то, то ли… на коня садится, чтоб мне вослед скакать.
Но этот-то, в очках который, от меня уже не уйдет! Нагнать его будет несложно, так как верхом ездить он, похоже, не слишком силен. Главное – это успеть покончить с ним до леса, а то еще засаду устроит, и... воюй потом на два фронта: спереди и сзади…
Однако сзади что-то слишком тихо и не гонится никто. Может, я у того солдатика коня зацепил, и он теперь только бессильно матерится мне вслед, а сделать ничего не может? Вот было бы хорошо!.. Так! Ладно! Пора догонять очкастого…
Ого! Расстояние между нами сокращается с завидной быстротой. Если так пойдет и дальше, то скоро мы сблизимся на верный выстрел, и тогда… Впрочем, пусть знает, что я сзади – выпускаю из нагана ему вдогонку две пули. Просто так, наобум выстрелил, но он явно занервничал, припустил еще скорее и успел-таки, везунчик, добраться до леса. А как добрался, так сразу слетел с коня за сосну, оставив того на открытом месте…
«З-з-з...», «з-з-з…» – засвистело вокруг меня. Ну что ж, хоть он и открыл бешенную пальбу в бел свет как в копеечку, вот только толку в том мало… руки, видно, дрожат. Да оно и понятно, ведь из «палача» «воин» как из разозленного индюка сокол: и пугает, и цапнуть может, а вот серьезного боя не выдержит…порода не та.
Чекист отстрелялся и рванул куда-то в кусты. Да-а, ловить его по кустам теперь бесполезно, да и я ведь не собой, а большим делом рискую. Так что мне сейчас лучше все-таки уйти… Увы, жаль конечно, но пока не бывать «индюку» в супе – пусть поживет. А вот коня его, к еще большему сожалению, придется пристрелить, хоть уж вот это-то животное точно ни в чем не виновато.
Исполнив сию печальную необходимость, я углубился в лес.
…Татьяна, как и договаривались, послушно ждала меня на месте нашей последней ночевки.
Я ободряюще улыбнулся ей:
– Их осталось двое. Один – в селе. Второй – тут, в лесу. Именно этот, который в лесу, и заварил всю эту кашу… Я его обезлошадил. А теперь – надо торопиться.
Татьяна сразу вскочила в седло, и мы поспешили исчезнуть среди листвы.
…Дальше все шло спокойно. Мы сделали крюк, обогнули это негостеприимное село и – опять в путь-дорогу…»
1994. Лето.
Расхрабрившийся Витька предложил взорвать обозначенную водой плиту пола.
– Остынь! Профессор взрывы запретил! – охолодил его пыл Палыч.
– Почему?
– По кочану! Прадед его… тоже профессор… только настоящий, в своих архивах предупреждал, что нельзя взрывать.
– Но почему?!
– По-то-му!!. Баран ты что ли?! Или русского языка не понимаешь?! – Палыч начал выходить из себя (люди почему-то всегда злятся, если не могут ясно ответить на простой вопрос) и объяснил как смог на привычном для всех окружающих языке: – Раз сказано «нельзя» – значит не-льзя!!. Другой выход придумай!
– Ладно, придумаю, – согласился Витька…
А Палычу вспомнилось начало этой эпопеи.
Он тогда тоже вот так же почтительно стоял перед Профессором, а тот распекал его, ничего при этом толком не объясняя: «Никаких взрывов! Раз сказано «нельзя» – значит нельзя! Или слова такого «нельзя» не знаешь?» – «Знаю!» – «Так что еще неясно?! Или баран ты что ли?!» – «Нет, не баран!» – «А раз не баран, так думай»… Ну и дальше в том же духе.
…Плиту решили поднять домкратами. Для этого просверлили да продолбили шлямбурами пару отверстий по углам, загнали в них стержни с кольцами на концах, зацементировали их и ушли спать. Утром оставалось только вставить в кольца лом и поднять его за концы парой домкратов.
Однако ночью всех вдруг разбудили крики и грохот из галереи…
Когда Палыч с Витькой заскочили в пролом, к месту вчерашних работ, то увидели в полу, вместо плиты-хода, огромную зияющую дыру. Посветили вовнутрь и – глубоко внизу, на каких-то каменных остриях, похожих на противотанковые надолбы, лежал тракторист. Судя по неестественной позе, помощь ему уже была не нужна.
– Это ловушка, Пал Палыч! Это ловушка! – округлив глаза твердил Витька.
– А это – урод, которому чужого откусить захотелось! – прервал его Палыч и, чтобы все окончательно поняли, о ком идет речь, сплюнул на лежащее внизу неподвижное тело.
– Так значит вход – в другом месте.
– Значит да… Думай!.. Ищи!..
1918. Лето.
«Дальше скакали уже почти не петляя, но обходя любое человеческое жилье.
Через четыре дня пошли более-менее знакомые места. Сперва мы нашли заброшенную деревню и старое кладбище, возникшее при еще более старой часовне.
Говорят, что часовня эта построена была где-то в ХIII—ХIV веках на месте смерти сына какого-то знатного новгородского князя. Но для нас же главным был не этот «обломок старины глубокой», а лежащий недалеко от нее своеобразный маяк, валун-великан. Если от этого валуна ехать строго на северо-восток, то через пятьдесят верст бездорожья можно было наткнуться на длинный ров, тянущийся по вершине большого холма. У этого рва следовало свернуть налево и ехать вдоль него до самого его конца, а там… там стоял старинный дом-сфера с аркообразной галереей.
Назначение этого дома уже никто не помнил, а в обозримом прошлом наверно даже и не знал. Говорят, что сохранилась какая-то древняя рукопись относительно его, но рукопись эта так и осталась нерасшифрованной, и толком о ней никто ничего сказать не мог. Во всяком случае, лично я, например, слышал о судьбе этого странного сооружения только то, что клан узнал об его местонахождении пятьсот лет назад из местных сказаний, и сразу же отремонтировал древние развалины, чтобы пользоваться ими как убежищем. И пользовались. Со временем сюда были свезены и казна, и все культурные, культовые и духовные ценности клана. Ведь мало было найти эту сферу, а самое сложное – войти в нее…
Я был внутри сферы лишь раз, когда проходил обряд посвящения... Много нас собралось здесь тогда, юных, преисполненных гордости от выпавшей нам чести и свято верящих в свою высокую миссию. Какие прекрасные слова говорились в наш адрес хранителями клана, и с какой верой мы впитывали их!
А потом было юнкерское училище, блестящие перспективы и… все прервала война.
Сначала на фронте погиб отец. Потеря, конечно, огромная, но все-таки еще терпимая (ведь в клане все старшие относились к младшим как отцы или как старшие братья: и поддерживали, и помогали)… Но, увы, вслед за войной началось что-то невообразимое. И самое страшное, что распалось государство, часть элиты которого и составляли члены клана.
Потом к власти пришли те слои населения, где не было никого из наших, а вся их непримиримость кровавой волной прокатилась и по России, и по всем чуждым им слоям общества, включая и клан… Да-а, за последние годы клан понес такие потери, каких у него не было уже давно.
Впрочем, и даже это не было главным – основная угроза состояла в том, что мы, похоже, теряли эту землю. Землю, на которой вырос и расцвел клан, как сообщество по спасению исчезающих культур…
Тяжелые времена наступили! Ох, тяжелые!
И вот теперь нам с Татьяной предстояло выполнить приказ и забрать так называемый «груз», лежащий в кожаном пакете в одном из сундуков хранилища клана. Забрать его и переправить куда-либо в безопасное место за границу… Ответственность, похоже, была очень велика, так как для обеспечения сохранения «груза» позволялось брать с собой столько золота и бриллиантов, сколько мы посчитаем нужным (а уже одно это – неслыханный случай в истории клана).
…Коней оставили где-то верст за десять до цели, на специальном островке среди озера, а сами пошли через защитную полосу из таких буреломов, где и медведь-то себе лапу свернет. До сферы добрались без особых приключений, ибо все буреломы да топи болотные казались непроходимыми только непосвященным, а для знающих череду специальных знаков-зарубок они проходились довольно легко.
В дом проникли тоже довольно просто: воспользовались ходом под галереей, прошли низеньким коридорчиком, обогнули плиту-ловушку и оказались под самим домом, на верхнем ярусе главного хранилища клана.
Внизу, говорят, была еще буквально целая сеть обложенных камнем шахт-ярусов, в которых и хранились собранные веками культурные ценности. Но путь туда знали только хранители. Знали и уже никому об том не скажут, ибо голодная и тифозная весна этого года не оставила в живых никого из обитателей дома… почему, собственно, и встал вопрос об эвакуации главных ценностей.
Я подошел к правому крайнему сундуку из тех трех, что стояли в зале, откинул кованную крышку и забрал оттуда небольшой кожаный сверток. Татьяне объяснил:
– Это и есть «груз»: то самое ценное, что надо отправить за границу, – затем чуть подумал и добавил: – Надо набрать камней. Столько, чтоб и на дорогу хватило, да и чтоб в Англии дело какое-никакое открыть.
Татьяна согласно кивнула, а я вытащил кисет и наполнил его алмазами да изумрудами под завязку.
…Когда мы добрались до островка, то коней наших на нем уже не было.
– Поднимай руки, контра! – раздался из береговых кустов крик очкастого.
– Антон Сергеевич, не стреляйте! Вы у них под прицелом, – подтвердил мои худшие опасения голос… профессора Ващина.
Так вот почему они не потеряли нас за последние дни! Они, похоже, просто вызвали из Москвы Ващина, и он привел их к хранилищу… вот они и не отстали. Ну что ж, большое «спасибо» вам, профессор Ващин! И от имени мировой культуры, и от нас лично!..
Ну, не стрелять было бы слишком большой честью! Однако и долго отстреливаться под перекрестным огнем (да еще на островке, на котором спрятаться-то может и можно, но вот укрыться негде), увы, не получилось; а посему через минут двадцать я уже лежал на траве с пулей в животе.
Татьяну куда-то увели. Очкастый, размахивая своим револьвером, что-то орал ей в лицо, а я остался пока лежать в кустах у кромки воды…
Судьбу свою я уже знал: если в теплую погоду раненного в живот в течение шести часов не прооперировать, то потом его не спасет даже волшебник. А на врачебную помощь здесь рассчитывать не приходилось даже за все бриллианты мира… тем более, что мои-то, из кисета, отобрали еще в первые же минуты после ранения, а меня оставили помучиться.
И тут сбоку мелькнула какая-то тень.
– Простите, Антон Сергеевич! Я не думал, что так получится!.. – раздался тихий шепот Ващина. – Они меня заставили разгадать место, где ваше хранилище. А потом вызвали по телеграфу. Под конвоем – на аэроплан. И – сюда… Я не хотел им говорить, но меня заставили!
– Что с Татьяной? – прервал я его излияния.
– Допрашивают, где богатства Ваши. Решили, что женщина быстрее им все расскажет… Только плохого не думайте.! Они ничего ей не сделают, ведь не звери же они в конце-то концов! Если даже и золото Ваше заберут, то все культурные-то ценности отдадут в музеи… Они мне так обещали! Правда-правда!
«Эх, наивный профессор, что же ты знаешь-то в этой жизни кроме своей науки?!. Неужели ты еще не понял, что золото и драгоценности они возьмут себе. А тебя, такого умного и головастого суслика, просто убьют как свидетеля, и ни в какие музеи ничего не попадет… Стоп! А может и не убьют… Я-то из-за пули уже не жилец. Таня – свидетель, а значит тоже не жилец. Выходит, что кроме этой своры остается только Ващин…Ничего не поделаешь, но он – это последний шанс спасти «груз». Ведь не «кожаным» же его отдавать: он им сейчас и даром не нужен… Решено: отдам Ващину!» – молнией проносились мысли в моей голове.
– Профессор, не водите их к хранилищу! – со всей глубиной чувств на какую только был способен, попросил я.
– Но почему?! Они же все, что вы сберегли, людям передадут.
– Да ничего не передадут! Хода в хранилище вы же не знаете – значит, взрывать начнут. А любой взрыв здесь – это сдвиг земных пластов, который все наши шахты завалит… Пожалуйста, не водите! – еще раз умоляюще повторил я и, вынув из-под подкладки кожаный сверток, протянул его ему: – А насчет того, что мы сберегли…сохраните, пожалуйста, вот это! Это ценнее всех наших бриллиантов вместе взятых! Возьмите! Спрячьте! И только этим вот, которые притащили Вас сюда, ничего не говорите! Поверьте, что это действительно не имеет цены!
Он взял сверток. Заглянул в него и сразу оценил содержимое. Руки у него затряслись, губы задрожали и, счастливо улыбаясь как ребенок, он начал запихивать этот неожиданный подарок судьбы куда-то во внутренние карманы. После чего виновато улыбнулся и, бормоча на ходу: «Конечно! Конечно! Я сохраню! Конечно!» – нырнул за куст…
Дальше прибежал разъяренный очкарик. Из его воплей я понял, что Таня согласилась провести их к хранилищу и, дойдя до ближайшего же болота, умудрилась вырваться и броситься в трясину… Жаль! Но, наверно, так даже лучше!
Да и мне уже пора, если честно! Ибо все, что мог, я уже сделал, и кроме боли впереди меня ничего уже не ждет… Эх, скорей бы впасть в спасительное забытье!.. Да еще бы Ващин путь в хранилище да переданный «груз» не выдал…»
1994. Лето.
Прошло еще три дня. За это время исковыряли весь пол галереи и кладку самого купола снаружи.
Затем дом все-таки рванули разок… толку, правда, вышло ноль: монолитные каменные блоки выдержали и, похоже, могли вынести еще и не такое.
– Должен быть вход! И он должен быть большим… ведь жили же здесь люди! – нервничал Палыч. – Ну-ка разберите-ка мне этот взорванный в двадцатых завал – может под ним ход какой есть. Или тайный рычаг какой-нибудь ищите. Делайте же что-нибудь – только не стойте!!
Да-а, такие бестолковые работы грозили затянуться не на одну неделю. Безнадежность ситуации осложнялась еще и тем, что железная прежде дисциплина среди работяг начала падать… что и сыграло в конце концов свою положительную роль…
Вход нашли нечаянно. Пусть не основной, а запасной, но все равно вход. А получилось все так… Один из рабочих залез в ров, чтобы поставить там в кустах бражку и оказался очень наблюдательным. Он заметил, что все принесенные им банки встали за кустом, на выбранном им месте, так ровно, будто на полочке стояли.
Сделав такой вывод, банки он разумеется перепрятал, а притащил топор и расчистил от веток и травы проход к заинтересовавшей его площадке… которая оказалась каменной плитой, облицовывавшей пол ведущего под дом лаза…
Обрадованный Палыч тут же буквально полетел в деревню, на почту, на переговорный пункт.
…Звонок Профессору прошел как обычно.
– Нашли ход, Дмитрий Васильевич!
– Хорошо! Очень хорошо!.. Теперь убери работяг от этого домика, но пока не отпускай. И запомни, Паша: если хоть один, даже самый маленький, камушек пропадет – я с тебя лично шкуру спущу! Ты меня знаешь!.. Долю свою получишь, когда приеду. Все понял?!
– Понял, Дмитрий Васильевич!
– Значит, жди!.. Завтра-послезавтра буду!
…Но ни завтра, ни послезавтра Профессор так и не подъехал.
Палыч дисциплинированно прождал еще день и решил позвонить снова.
То, что он услышал, заставило его сердце радостно затрепетать: Дмитрий Ващин, Профессор, лежал в больнице с инфарктом. Видно, большой радости сердце тоже не выдерживает. А значит… спекся Профессор! Вышел из игры! Все! Теперь наступило его, Пал Палыча, время! Видимо, инфарктик-то Диму прямо у телефона и прижал, раз он псов своих сюда не послал… А может он и псам своим не верит?.. Но как бы то ни было, но все равно теперь счастье не просто само прет в руки, а практически уже в его, Палыча, руках!.. Надо только не упустить его.
«Так! О том, что Профессор спекся, никто знать не должен – пусть дрожат как дрожали. Скажу, что сокровища доверено погрузить мне. Привлеку к этому делу Витьку: он за пяток камушков горы свернет… – радостно размышлял Палыч и вдруг засомневался: – А впрочем, почему за пяток-то? Ему и пары хватит. А может и вообще только премиальными обойдется, ведь Профессор-то для всех пока еще жив и здоров… Решено! Витьке – повышенные премиальные, а все что найдем… себе!.. Уф, даже подумать страшно! Но пора приниматься за дело»…
Захватив с собой лампы-переноски, залезли вдвоем с Витькой в подземный лаз, проползли метра три и оказались во вполне нормальном коридоре, выполненном в человеческий рост. Прошли по этому коридору вперед и метров через пятнадцать-двадцать уткнулись в железную дверь. За ней находилась уже целая сеть коридоров – пошли по направлению к центру дома. Через два поворота попали в довольно большую подземную комнату.
Оглянулись… Сводчатый черный потолок над головой, а в углу комнаты от света переносок тускло блестели коваными углами три огромных сундука.
Едва сдерживая переполнявшее их возбуждение, подскочили… открыли… два были пусты, а в третьем лежал скелет в истлевших лохмотьях с пробитым черепом. И больше ничего.
Палыч заскрипел от досады зубами, залез в сундук и принялся злобно пинать ногами дырявый череп и мумифицированный прах с костями. Лохмотья на скелете кусками полетели во все стороны и между ребер показался какой-то темный кожаный сверток.
Палыч схватил этот сверток – развернул – увидел какой-то древний папирус со странными значками и свернутые в трубочку листы бумаги – развернул и их, но едва прочитав первую строчку: «Радуйтесь, братья!», взвыл от ярости и кинул ими в ловко увернувшегося Витьку.
Витька угодливо собрал бумаги с пола и протянул их обратно. Однако выдохшийся Палыч оттолкнул его руку и сел на край сундука.
– Эх, знать бы, что за козлы отсюда все вывезли! – злобно сплюнул он и опять пнул ногой по костям: – Этот-то гад наверняка знает!
– Там вон, кажется, ксива лежит в тряпках, – подал робкий голос Витька.
– Сам вижу! – огрызнулся в ответ Палыч, поднял из тряпок какие-то документы, не просто очень старого, а прямо-таки старинного образца, и насмешливо прочитал вслух имя их владельца: – «Ващин Иван Петрович. Профессор исторических наук»… Небось прадед нашего Профессора.
Но воспоминания о Профессоре вызвали лишь новый прилив злости:
– Как я перед ним отчитываться-то буду?! Ни денег! Ни ценностей! Ничего!
Витька почтительно слушал начальничьи причитания, крепко сжимая в руках кожаный сверток с бумагами.
…Где-то через час впавший в меланхолию Палыч тупо лежал под навесом на улице, и столь же тупо вливал в себя теплую водку. Состояние было как у выжатого лимона: ни эмоций каких-либо, ни сил уже не оставалось, а хотелось просто лежать и глотать не приносящую облегчения водку.
Да-а, с каждым глотком положение казалось все безнадежнее, а настроение становилось все омерзительнее, и вдруг… от костра донесся хохот. Это Витька притворно гнусавым голоском читал какую-то белиберду под гогот работяг.
– Хохочут, сволочи!.. Им-то что, что денег не нашли – они свои копейки так и так получат… А я по шапке от Профессора та-а-ак получу когда он очухается! Да и на меня же все еще и свалит, гад! У-у-у! – подкатила тоска к горлу Палыча, но среагировать хоть как-то на оборзевших помощничков не оставалось сил вообще.
«А-а-а! Потом разберусь со сволочами! – мелькнула усталая мысль. – А сейчас надо бы поспать!»
Однако дурашливый Витькин голосок спать все равно не давал, и Палыч сквозь полудрему невольно прислушался к нему. А тот, обормот, явно читая что-то (так как иногда разбирал слова по слогам), вдохновенно вещал:
– «Радуйтесь, братья! Я, Ратников Георгий Климович, главный хранитель клана, благодаря собираемой нами вековой мудрости, разгадал и прочитал древний свиток найденный при ремонте замурованным в стену этого здания. Радуйтесь, братья, и читайте же этот ценнейший документ обращенный к нам:
«Люди! Потомки! Внемлите нам и не повторяйте наших ошибок! Умоляем! Заклинаем! Не позволяйте вашей гордыне взять верх над вашим разумом!..
Мы жили на этой земле задолго до вас. Во всяком случае, когда я пишу это послание вам, то вы еще охотитесь с каменными копьями на диких животных. Разве что в дельте реки Нил есть какие-то зачатки цивилизации. А у нас было все: огромные города, большие корабли, удобные воздушные шары, для которых имелись свои посадочные площадки по всему миру, от Нила до Анд. У нас были прекрасные астрономы, мыслители, архитекторы, творцы литературы и культуры. Мы могли укрощать реки, силой мысли поднимать огромные камни и делать любые отверстия любой формы в любом материале. Наши кузнецы и оружейники не знали себе равных; а в разгадке тайн природы мы подошли к самым страшным секретам и даже к тому, как из столь малого, что незаметно даже глазу, вызвать такую силу, которая за миг сносит любые горы… Мы познали все.
И вот наступил тот страшный час, когда наш Правитель вызвал к себе на совет Мудрых и сказал, что хочет, чтоб об его силе узнал весь мир. «Чего желает Правитель?» – покорно ответили Мудрые. И Правитель возжелал утопить какой-нибудь остров средней величины, на страх всем смертным. «Сделаем!» – покорно ответили Мудрые и погрузили на корабль механизм производящий из невидимого глазам очень-очень малого огненный смерч огромнейших размеров.
Мы возомнили себя богами и были наказаны за это!..
Мы взорвали один из островов в океане рядом с нашим континентом, забыв о том, о чем давно знали наши Мудрые: что Земля – шар; что внутри она жидкая и что от сильного толчка твердая земная оболочка может проскользнуть по этой жидкости и… земля слетит со своих полюсов и сядет на новые.
Но нас настолько ослепила гордыня, что мы забыли об этом, и… так и произошло, когда мы взорвали этот остров… О-о-о! Это было ужасно!
Сначала был взрыв. Потом земная кора соскользнула по жидкому ядру почти на 30 градусов широты, и наш огромный, прекрасный и полный жизни материк всего за какой-то час переместился из нормального теплого климата прямо на Южный полюс.
А так как на таком великом торжестве нашей мысли, кроме вождей других земель, должны были присутствовать также и все-все граждане нашей страны, то все они и прибыли к себе на родину… оказавшись в огромной, размером с весь наш континент, ловушке. Ни улететь, ни уплыть из нее оказалось нельзя из-за страшнейших бурь и штормов. А те, кто объятые ужасом попытался спрятаться в домах, заскочили в свои жилища еще при теплой и даже жаркой погоде, а вышли из них через час уже при лютой стуже.
Беда, беда прошла по всей земле! Везде произошло огромное вымирание видов. Например, в Сибири вымерли мамонты, резко перенесенные из субтропиков в пояс вечной мерзлоты… вся земля вокруг вымерзла – они и вымерли.
Беда, беда накрыла льдом всю нашу страну!
Выжили из нас только те, кто был более чист душой, и кто не поехал на этот дикий шабаш человеческой гордыни. Но и нам жить осталось недолго. Язык наш и письменность мы передадим местному народу. Легенды и сказки – тоже. Ну, а все остальное останется в этой рукописи, которую я прячу в стене своего последнего убежища…
Люди! Потомки! Внемлите нам и не повторяйте наших ошибок! Умоляем! Заклинаем! Не позволяйте вашей гордыне брать верх над вашим разумом!»
Братья! Прислушаться стоит, ибо подлинность данной информации подтверждается в Ветхом Завете, где люди превращаются в «соляные стопы».
И еще. Подлинник этого бесценного документа причислен к величайшим ценностям клана, и я кладу его в центр этого письма, а само письмо – рядом с черными алмазами и самыми крупными бриллиантами в правый верхний сундук.
Радуйтесь, братья! Я все-таки расшифровал этот бесценный свиток!
Ратников Георгий Климович, главный хранитель клана».
Дурашливым голоском дочитав последние слова, Витька столь же
по-клоунски и закончил: «Радуйтесь, братья, вместо золота и алмазов – лишь бумага для сортира»… Конец этой фразы утонул в дружном гоготе.
Взведенные до предела нервы Палыча не выдержали упоминания об золоте и алмазах – он пулей вылетел из-под навеса и с криком: «Заткнитесь, уроды!» – выхватил бумаги у Витьки из рук и, отхлестав того ими по лицу да по голове, бросил смятые обрывки в огонь… Затем, плюнув, ушел обратно.
– Переживает Палыч! Ему же перед Профессором за этот полный голяк отчитываться придется! – то ли пояснил, то ли оправдал свою исхлестанную физиономию Витька: – А бумаги зря сжег! Я бы их племяшу своему как сувенир подарил: он у меня любит разную такую старую ерунду на стенки своей комнаты клеить… между поп-звезд да баб полуголых…
В ответ кто-то услышавший про «баб» понимающе хыкнул. Но большинство работяг почему-то только молчаливо отвели глаза…
2003