Когда отлеживаться в больнице стало просто неприлично, Похмельный попросился на выписку. Долго искал у станционных складов оказию уехать в село. Не знал, что в этот день Гуляевка отправила утром три санные подводы в Щучинскую: на районную женскую конференцию выехало девять колхозных ударниц и вместе с ними - шесть активистов, у которых закончился полугодовой кандидатский стаж: райком вызывал их для торжественного вручения партбилетов.
Делегаток правленцы отбирали с пристрастием. По числу трудодней и активности в общественной жизни достойных нашлось немало, да среди них были такие, кто за всю жизнь из села ни разу не выезжал: вдруг начальство спросит что-нибудь, а она со страху только рот раззявит - насмешит район, оконфузит колхоз. Поэтому с ударницами провели предварительную беседу - как и что говорить, о чем умолчать. Старшей среди них назначили жену Гордея Гриценяка - бригадиршу женской бригады.
Район также подготовился к конференции. Провести ее наметили в два дня. Хлопотами райисполкома делегаток разместили с ночевками на частных квартирах. Организовали бесплатные обеды и небольшую дешевую торговлишку в коридоре клуба. В зале женщин встречало во всю стену красное полотнище с известково-белыми буквами приветственного лозунга. Выступающих подобрали опытных, знающих крестьянскую массу, умеющих держать ее внимание и разговаривать с нею. Избрали почетный президиум, усадили рядом с ответработниками немногих крестьянок. Чтоб значительно, чтоб запомнилось.
Повестка содержала три вопроса. Первый - о колхозном движении и значении МТС в подъеме сельского хозяйства Сталинского района, второй - положение в колхозах и весенняя посевкампания 1931 года и третий - разное. С коротким и вдохновенным словом к делегаткам обратился недавно избранный предрика Торгаленко. Поприветствовал и задал тон, в котором надлежало всем выступающим провести конференцию.
- Товарищи! - несоразмерно громко от волнения гаркнул он в зал. - Коммунисты и комсомольцы, колхозники и единоличники, середняки и батрачество! - перечислил по бумажке он всех подряд, потом, спохватившись, что привычное обращение несколько не соответствует той аудитории, что чинно замерла в разноцветных платках и полушалках на деревянных скамьях переполненного клуба, криво улыбнулся своей оплошности и уже тише сам себя поправил: - В женском лице, конечно!
После горячего запева с перечислением успешных результатов, наспех отдав должное женскому труду, он перешел к освещению положения на местах.
- Вы объединились под руководством партии в колхозы для того, чтобы объединенными усилиями создать социалистическое культурное хозяйство. Несмотря на всякие кулацко-байские вылазки, их террористические акты, мы имеем в работе 90 процентов коллективизации. На этой основе мы ликвидировали кулака-бая как класс эксплуататоров. Но было бы совершенно политически преступно полагать, что у нас нет кулака-бая. Остались его корни и агенты, находящиеся в колхозе по форме, а по существу - крепко связанные с кулаком мыслями и действиями. Судебные работники недостаточно вели и ведут борьбу с вредителями. Своей мягкой снисходительностью освободили из-под суда преступные элементы, которые, возвратившись в колхозы, пролезли в состав правлений и ведут оппортунистическую вражескую работу. Кулацко-байская верхушка, чувствуя неминуемость факта репрессий и своей окончательной ликвидации, вступает в открытую борьбу. Например, артель "Интернационал" Азатского района, который вошел в наш Сталинский район, полностью засорена кулацко-байским составом. Председатель артели Хасенов - подворник, сын аткаминера. Акатов - подворник, колчаковский старшина. Гайнонов - сам бывший эксплуататор, аткаминер. Успенов - указный мулла. И других таких же - восемь человек правления. А на собраниях некоторые бедняки выступают против их исключения из артели, так как подавлены байским засоренным элементом.
Он осторожно отпил из стакана, прочел записку, поданную ему из президиума, и продолжил:
- А вот пример из обследования Никольского колхоза "Хлебороб". Председатель правления Коломеец корма использовал не по назначению, в район посылал сводки дутые, благодаря чему произошла гибель скота в пятьдесят одну голову. Отдан под суд. Вычищенные 500 кулацких хозяйств из колхозов и остатки их наймитов продолжают вести правооппортунистическую войну против партийного ядра...
Доклад Торгаленко продолжался два часа. Два часа над бедными бабьими головами полыхали пламенно-обличительные речи, гремели факты вопиющей бесхозяйственности низовиков. Складывалось впечатление, что безгрешный, работящий и вконец измотанный район, не щадя сил и времени, только и делает что исправляет тяжелое положение, сложившееся по причине полной бездарности сельских руководителей, лени и безответственности рядовых колхозников. На перерыв делегатки выходили с обессмысленными лицами.
После перерыва им предоставили возможность задавать вопросы докладчику. Общим и самым острым был один: когда же, наконец, закончится распределение валового дохода и колхозникам оплатят их труд. Услышав в ответ, что подсчет еще продолжается и, по всей видимости, закончится не раньше марта, женщины пришли в себя, а узнав, что сроки и суммы платежей по контрактации земель, имущества и скота остаются прежними, совсем осмелели. Первыми в наступление пошли делегатки дальнего сельца Урюпинки - самая многочисленная и бойкая группа.
- Урюпинский колхоз так обидели, что слов нету! - отважно заявила насторожившемуся президиуму делегатка Кнышева. - Колхоз имеет 100 обобщенных хозяйств. План мы выполнили в 16000 пудов. Все сдали. Сами остались без копейки денег. Даже мыла не купить. Чем же мы погасим колхозные платежи и как нам самим жить с такого долгого распределения?
Другая делегатка, Кравченко, высказалась еще жестче:
- Прошлый год выдался неурожайный. Были такие поля, что колос рвали руками: низкий стебель жнейки не берут. Бабы, дети, старики - все в поле. Вставали до ранку, еще черти гопку не били, и до ночи в степу и полях, не разгинаясь. А с государством так и не рассчитались! Члены колхоза теперь тычут один другому такие мысли и вопросы: проработали без малу год в колхозе, оборвались в одежде, получился недород хлеба, излишков совершенно нет. Дети обносились, в школу ходить не в чем, сидят голыми и разутыми на холодных печках. Как жить? Вчера зашла к соседям, они наварили холодцу из телячей кожи, едят и плачут. Стыдно сказать: по селу собрала одежу, чтоб сюда приехать. Такое творится в старинных селах. Страшно подумать, каково оно в новых и слабых колхозах. Сколько же можно тянуть с оплатой! С этим вопросом меня послали к тебе, наша дорогая Советская власть. Разберись и помоги трудовому крестьянству!
Выступления в прениях продолжались до конца первого дня конференции. Делегатки одна за другой поднимались на трибуну, чуть ли не кричали о повсеместных трагедиях: видимо, не все из них получили суровые напутствия держаться тише и не болтать лишнего. По сути выступлений, походивших одно на другое, для всех, кто был в зале, стало очевидно, что в обнищании колхозов и артелей, о котором с волнением и болью говорили женщины с трибуны, виновны отнюдь не сельские руководители, но - райисполком и районный комитет партии. Странно, но никто из организаторов конференции не одернул выступавших, каждой делегатке дали время и возможность высказаться. Даже грозный президиум, который после перерыва возглавил Скуратов, хранил молчание, когда назывались фамилии и конкретная вина районщиков. Секретарь райкома лишь что-то помечал у себя по каждому выступлению.
- Вы уже сами не знаете, чего и сколько забрали у людей и свезли на свою станцию! - гневно упрекнула делегатка из "Красной нивы" Тяжеленкова председателя райзо Ковцура. - Выдали в прошлую весну семена пшеницы, а у них всхожесть разная. Один колос до конца августа стоял зеленый, а другой, рядом, уже в июле осыпался. Двадцать три гектара недороду по вашей вине!
- А нам полеводсоюз - товарищ Сливный - семена овса выдал аж в конце июня, - поддержала предыдущую ораторшу делегатка из Журавлевки. - Приказали сеять. Засеялись, куда денешься. Взошли росточки к июлю, их тут же жарой спалило. Семнадцать гектаров коту под хвост! Осенью под зябь перепахали...
Но были выступления иного рода.
- Наш колхоз "Красный скотовод" работает хорошо! - безапелляционно заявила делегатка из села Озеречного. - Правление в сенокос и уборочную организовало горячие обеды на станах. Справедливо начислило трудодни, применили на полный объем сдельщину. Принимаем в колхоз единоличную бедноту, помогаем тем, кто раздет и разут.
Кто-то из зала выкрикнул:
- Нас тоже кормили! Да за ту баланду такого долгу навесили, шо не знаем, хватит ли оплаты, шоб рассчитаться!
Делегатка на трибуне не смутилась.
- Конешно, не хватит, если одни работали, а другие оппортунистически распинались, а сами - ни за холодну воду! Кулаки нас попрекали и надсмеивались, что мы оттого нищие и голые, что ленивые и дурные. А мы им показали! Колхозы засеяли на круг на одно хозяйство по семи гектар, а единоличники - по четыре гектара. Нам за хорошую работу в уборочную выдавали муки по фунту, товар завозили. Мы, бедняки, в колхозе живем лучше, чем в единоличии!
Но таких выступлений было мало. Неожиданно и к видимой заинтересованности президиума в выступлениях зазвучала еще одна тема - о бывших кулаках и "лишенцах".
- Никуда не годится, что кулаки получают справки от сельсоветов, устраиваются на работу и живут лучше колхозника, - негодовала ударница Бикмаева из Урюпинки. - У нас много сельских кулаков работает сейчас на строительстве железных и шоссейных дорог в нашем районе. Они вражески смеются над нами: вы, говорят, нам лучше сделали, спасибо. Мы, хвалятся, ежемесячно деньги получаем, по два фунта хлеба, мяса на паек, а вы - то есть мы, колхозники, - голодаете. Такие голоса надо лишать работы и выгонять из района вместе с семьями. Пока начисто не уничтожим кулака, до тех пор не будет справедливой жизни!
Другие делегатки тоже говорили о кулаках, которые якобы остались в селах: хлеб у них есть, должен быть, но надежно спрятан, как ни ищут активисты, не могут найти. Тоже требовали гнать из колхозов за пределы округа. Словно не знали, не слышали о вымерзающих точках спецпереселенцев в своем районе. Люди, люди...
От гуляевской депутации должна была выступить Онисья Гриценяк. Бригадирша на нет изошла от страха и волнения в ожидании своей очереди: с мужем условились говорить одно, залу же требовалось совершенно другое. Лизка Ситникова и Мария Зорнич, сидевшие у нее по бокам, как могли успокаивали вспотевшую в холодном зале Онисью. Сказать в пять минут о работе бригады и требовать оплаты этого труда для нее оказалось намного труднее, чем отработать смену в поле. А выступить очень хотелось: шутка ли - это она, Онисья, впервые в жизни, с трибуны, начальству, да на весь район! Очень хотелось. Да жаль не вызвали: выступавшие не уложились в регламент и прения перенесли на следующий день.
Мария с интересом следила за ходом конференции, наблюдала за женщинами в перерывах, где поневоле дослушивала то, что не успели сказать в выступлении. Все для нее было впервые, все необычно, странно. Нет, это далеко не благостная храмовая служба двунадесятого праздника, на которые до недавнего времени съезжались в Гуляевку верующие из ближних сел, как это отдаленно напомнили ей сегодня утром одна за одной подъезжавшие к риковскому двору санные подводы с празднично одетыми мужиками и бабами. Там, в церкви под высоким сводом, где "Святым Духом всякая душа живится и чистою возвышается", люди, с молитвенным покаянием, склонив головы перед Его беспредельной любовью и милосердием, просят о даровании сил для сострадания и помощи ближнему. Здесь же властвовал мятежный, грозный дух нового мира, с его немыслимой жестокостью к одним и непомерным величанием других, с требованием всеобщего равенства, словно таковое возможно в этом грешном мире, и металась в страхе по залу озлобленно-растерянная, затравленная крестьянская душа...
Мария удивилась, узнав, что зачислена в делегатки. Трудодней у нее много, да какая из нее общественница, скорее, наоборот - "отсталый элемент в религиозном сознании". Онисья по дороге шепнула, что на ее кандидатуре настоял Гордей: серчают активисты на нее. Ей бы по своему вдовьему положению тянуться к ним, а она живет в презрительной отчужденности к их собраниям с актами "обследований" кладовок и закромов у единоличников, "лишенцев" и просто неугодных. Недовольны ее заступничеством при выселении отца Василия, оскорбительным отказом помочь в описи церковного имущества. Кто-то из них обмолвился: если бы у нее в свое время не квартировал Похмельный - давно бы выселили. Гордей включил: может, поостынут...
А она почему-то решила, что этой поездкой обязана Похмельному: списки кандидатур на утверждение ему в больницу возили. Теперь она, как в дни постоя, часто занимает мысли его жизнью. Как поразил вначале, напугал своим присутствием в ее хате этот человек, о котором говорили, что он настолько жесток и страшен в своих изуверских желаниях и целях, что для их достижения не пощадил даже близких ему людей.
Со временем, немного успокоясь и привыкнув к нему, она стала замечать, из какой все-таки уймы странностей и противоречий соткан его характер, сколько хорошего и дурного вмещала в себе эта неприкаянная душа. Насколько вспыльчив и злобен, настолько же отходчив и добр. То взъярится по пустяку до бешенства, то преспокойно пьянствует с теми, кто ненавидит его, о чем он хорошо знает, и кого сам он еще вчера за безделье убить был готов. Мрачная неразговорчивость уживалась в нем с детской непосредственностью, с которой он веселился над глупыми россказнями тетки Дуси. Жестокая требовательность к людям и своя бычья работоспособность сменялись откровенным наплевательством ко всему и всем, несусветной ленью, когда он мог днями валяться в кровати.
Страх исчез, а он удивлял по-прежнему. Удивлял непоколебимой уверенностью в полном успехе коллективизации, добровольным и истовым служением своей всевластной партии, ярой убежденностью в справедливости того, что он совершает. Даже нравился, привлекал именно этим твердолобым упрямством, недюжинной силой странного, изломанного характера, совмещавшего стойкость мужского духа с солдатской неприхотливостью и полным равнодушием ко всему, что касалось быта.
Верно, мог валяться днями, мог отмахнуться, легко уступить, но там, где усматривал явный ущерб колхозному делу, пренебрежение к его помыслам и расчетам, вставал скалой, и не важно, кто ему перечил: один человек или все четыре бригады вместе с правленцами. Спокойна будет баба у такого плеча!
Она стала порой задумываться над тем, для чего мучительно жил и напряженно работал этот человек. Неужели и вправду по воле таких сумасбродов неизбежно и скоро будет построен обещанный ими новый социалистический мир, в котором навсегда исчезнут пороки, нищета и батрачество, станет радостен и желанен труд - возникнет благословенное единение и братство, как того с начала бытия требует от людей Отец Небесный?
Вряд ли оно наступит! Ибо никогда не было, и быть не может счастья, любви и благоденствия там, куда дорога вымощена неслыханным насилием одних людей над другими. А век земной короток, и вскоре все они встанут пред Судящим - безвинно погибшие и их погубители. Что скажут последние в свое оправдание? Найдется ли хоть одна душа, что в противовес грехам насильников и в посрамление бесам опустит платочек на другую чашу весов? Как страшен, погибелен их путь...
В уборочную она заметила в нем перемены к худшему. По-прежнему бодрился, требовал, властвовал над селом, но она-то видела, с каким больным лицом он стал выходить по утрам из горницы, как виновато воротил в сторону воспаленные глаза, все чаще уединялся, становился все сумрачнее, печальнее... Она опять озадачилась: цели целями, но смотри, как болеет сердцем об оплате труда колхозникам, хозяйстве, стройке - о тех же людях. С началом вывоза хлеба на него вообще страшно стало глядеть. И она сама не заметила, когда, почему потянулась к нему бабьей жалостью, состраданием, нерастраченной нежностью...
Когда узнала, что он все-таки не уехал, а вернулся в село, вымудрил вместе с правленцами небольшую хатенку, куда привел Лесю женой, у нее надолго в печальной обиде зашлось сердце. Но уязвленность вскоре утихла - она как-то трезво подумала: да кто она ему, чтобы так уж тосковать его именем? Переспали раз, да ведь она сама к нему в постель завалилась. Только и всего. А они издавна, говорят, тянулись друг к другу, любили, наверное... И Мария, навсегда отрывая его от сердца, перекрестилась: слава Богу, как ни спесивились один перед другим, а свела-таки судьба.
Однако во время чекистских допросов, после которых по зазимку увезли арестованные семьи уличенных в связях с бандой, она грешно понадеялась, что увезут и всю семью Гонтарей. Этого не случилось, она поразилась своему подленькому желанию, а потом боязнь своих активистов-полудурков, холодов и голода, выселение отца Василия с равнодушного согласия Похмельного выветрили бабьи мысли о нем. Осенью работала на засолке овощей, пока не разъело солью руки, и тогда попросилась у Васецкого возить бочки с капустой на станцию.
На заготскладах ее встречал выжидательной улыбкой приемщик Савелий - расторопный, крепкий, весь какой-то жизнерадостно рыжий, жаль моложе годами, но зато какие родители! Однажды упросил ее пообедать у них - чета чистеньких, понимающих друг друга с полуслова моложавых стариков, внимательных, сдержанных и глубоко религиозных, как бы не духоборов, подозревала Мария, - сорванных с родины, из-под Тобольска, несколько лет назад во время кампании по борьбе с религией...
Но вот кто не стихал в кровной обиде, так это тетка: сколько квартировал-хлебосольствовал, сколько рубашек ему перестирано, перестелено, убрано, а ни разу не зашел, не проведал. Пуще всего не давало покоя, что он Манечке - работящей, видной, ходит чисто, живет с Богом в душе - предпочел бесправную нищую кулачку. Сошелся бы с Маней - хата добрая, один под стать другому, - жили бы и радовались, и она при них - нянькой, прислугой, заботливым домовым, в покое на старости.
Свести разговор к своей печали умудрялась по любому поводу, и однажды Мария не выдержала: довольно толочь пустое, она о нем и думать забыла и ей, старой, запрещает. Есть он, и есть, живет - и ладно, не они ему судьи. При редких встречах с ним держалась сухо, спокойно. Кивнет - и мимо. И он, надо отдать должное, держался молодцом: отвечал тем же - ровно, безразлично. А неделю назад тетка, возвратясь со своих старушечьих "заседаний", округляя глаза и не без скрытого торжества сообщила ошеломляющую новость: оказывается, председателева жена, Леська-то, давно в любовных шашнях с Назаром!
Мария грубо обрезала тетку, назвала новость брехней слабоумного, пущенной кем-то из мести к Похмельному. Обиженная старуха, себе на уме, занялась собственным расследованием и вскоре раздобыла новые свидетельства. Мария, недоумевая, посоветовала ей держать язык за зубами. А вчера сама не утерпела, расспросила Лизку, с которой квартировала, и та под великим секретом рассказала все, что видела своими глазами и слышала от самой Леськи, и то, в чем клятвенно заверили Лизку жена и сноха Илька Пашистого: да, застали они обе в непотребном виде пьяную Леську с Назаром. И сегодня, слушая выступающих, Мария не могла отогнать мысли о нем: ты скажи, словно черт мостит ему дорогу - одно к одному у мужика: то колхоз обобрали, то люди под его началом погибли, теперь жинка загуляла. Поражалась тому, во что поверила под горячий Лизкин шепот: это какую же подлую душонку надо иметь, чтобы так унизить мужа! Да какого! Он холостяком себе не позволял, а эта молоденькая стервочка, не успев согреть своей постели, в чужую нырнула. Смелая деваха, ничего не скажешь! Недаром выслали... Вчера не остался с гуляевцами до конца конференции, уехал на попутной подводе, поспешил к ненаглядной жене... Конечно, не знает! До поры до времени. А интересно: когда узнает - что сделает? Как жить-то они будут, если будут...
Думала Мария о Похмельном, о его незадачливой женитьбе, но вот о чем она ни разу не подумала, так это о том, что тетке взбредет в голову во что бы то ни стало восстановить справедливость...
На следующий день в порядке работы конференции произошли изменения: содоклад Буклеева о посевкампании отложили. Первым слово для выступления взял Скуратов. Начал с благодарности делегаткам за развернутую большевистскую критику. Молодцы. Наглядно показали, к чему привели ошибки хозяйственников. Но здесь, ради справедливости, надо заметить, что большая часть вины лежит на союзных и краевых организациях, агенты которых промышляют в Сталинском районе. Их цели и методы противоречат задачам и планам местных руководителей. Управы на них нету, сколько ни жалуйся в Край. Поэтому надо понять и район. Понять и развернуть острую самокритику. Не слышно самокритики. А основания есть.
С какими ожесточенными классовыми боями прошла весна 1930 года! Штыковой атакой, откровенным саботажем и вредительством встретили сплошную коллективизацию. В селе Волгодонском из обобщенных в декабре 1929 года 57 хозяйств к весне осталось 16 дворов.
В Островском вышло 18 дворов. В Акимовке - 9, в Ново-Донецком -13, в Елизаветинке, под носом у Акмолинска, из 45 дворов вышло 21 хозяйство. В Ерофеевке колхоз вообще самораспустился. Коллективизация в районе оказалась на краю полного провала. Чтобы спасти положение, партия посадила кочевые аулы на оседлые точки, а конфискованный скот отдала в неимущие села. Как же отнеслись к дармовому добру колхозники? А вот как: в Канкринку пригнали 20 голов рабочего скота - колхозники отказались за ним ухаживать. Дескать, у них нет хлеба, а для скотины - фуража. Все 20 голов подохли. В Новорыбинке по этой же причине погибло 42 головы. В ауле № 10 имени Сталина погибло 104 головы, в ауле № 18 имени Калинина - 31 голова, в ауле № 11 имени Кагановича - 76 голов: председатель артели уехал в гости в Атбасар, аул снялся, а точнее, сбежал на дальнее джаляу, бросив чужой скот...
В этот день в зале прибавилось народу: у боковых стен на внесенных стульях расселись сотрудники районных учреждений. За последними рядами делегаток, кто на чем, плотно набились приехавшие с ними активисты сел - со вчерашнего дня уже партийцы, пришли поглядеть на односельчанок, послушать большое начальство. Приподнятое настроение, с которым открыли утреннее заседание, понемногу рассеялось, зал с настороженным вниманием слушал властный голос Скуратова.
- Вы обижаетесь, что мы весь хлеб вывезли из сел, - напомнил он женщинам. - Но давайте, уважаемые ударницы, посмотрим правде в глаза. Что было бы с зерном, оставь мы его в селах? Вы бы растащили его! К народному добру вы относитесь безобразно!
Зал негодующе зароптал. Скуратов обождал, когда стихнет, и выразил удивление:
- Нет? В таком случае как объяснить, что в Никольском колхозе урожай, определенный не менее 20 пудов с гектара и площадью в 21 гектар, остался под снегом? В Богдановке такой же урожай площадью в 28 гектаров остался в валках и сгнил под дождями. В той же Богдановке при транспортировке на ссыпной пункт зерно мешками сваливали по дороге. Понятно для кого, но зачем же таким образом? В Гуляевке умник председатель на вывоз зерна ставил одних спецпереселенцев. Понятно для чего, но чем они лучше колхозников? Наши уполномоченные из колхозов докладывали одни цифры, председатели колхозов и сельсоветов - другие. Гнали дутые сводки. Понятно зачем, но почему оппортунистическим враньем? В Мало-Александровке скрыли 800 пудов. В Боярке занизили на 1200. В Наумовке - на 700, в Гуляевке - на 600, а в Воздвиженке некто Аркатов вместо 10000 доложил о 5000 пудов. Ровно вполовину занизил. Сначала себе от пуза, а что останется - рабочему классу, государству.
В селах по-прежнему махровым цветом процветает расхлябанность, безответственная болтовня, пьянство, невозможная лень, неумение и нежелание организовать работу на боевую ногу, отказ вести за собой колхозные массы против единоличника и кулака-бая. И происходит это в такой высшей степени, что можно расценивать как вредительскую работу. Трагический случай с гуляевским извозом - наглядный тому пример.
Зал мрачно притих.
- Вот вы упрекаете нас в том, что кулаки, вычищенные из сел, живут на строительствах лучше, чем вы в колхозах. Извините, но у каждого из них на руках имеются справки, что он - честный труженик: батраков не держал, торговли не вел. Позвольте, кто же выдал эту липу? Да ваши же сельсоветчики! За кусок сала, за бутылку самогона. А государство к ним естественно, относится как к честным людям, оплачивает их труд наравне с сознательным рабочим. Так кто виноват в этой социальной несправедливости? Подавляющее число низовиков - та самая власть на местах, которая должна защищать ваши интересы: председатели колхозов, сельсоветов, комбедов и секретари партячеек, - доказывали и сейчас доказывают нереальность посевных площадей, планов хлебосдач и других сельскохозяйственных кампаний, стоят горой за мирное сожительство с кулаком, оборачиваются назад и косятся замутненным глазом в единоличное нэповское болото. Долго, думается, нам еще искоренять старорежимные методы, вытравлять гнилую гнездиловщину, пустившую корни по всему району!
Если то, о чем Торгаленко два часа тарахтел по бумажке, было выслушано с вниманием и одобрено с подачи президиума дружными аплодисментами, то на часовое выступление Скуратова, пророкотавшее над притихшим залом обличительным гласом пророка, не раздалось ни единого хлопка. Делегатки выходили на перерыв в угрюмом молчании. После услышанного кусок не лез в горло, обед прошел словно на поминках.
Скуратов не произнес ни одного лживого слова. Все факты, цифры, наглядные примеры были подлинны и неопровержимо свидетельствовали о никудышной, отвратительной работе своих односельчан-руководителей. Оказывается, большая половина бед и людских страданий лежит на совести сельских дуболомов, а не на районе, как это поняли из вчерашних выступлений. Вот как легко можно обмануться, поддавшись общему настроению. Спасибо Скуратову - разъяснил. Показал. Убедил. Был безусловно прав, когда говорил о досрочных перевыборах в сельские Советы. Никто не возражает, и Скуратов подтвердил: порой колхозной власти не под силу выполнить то или иное районное указание. Но ведь район не ограничивает низовиков в инициативе, не отнимает право на самостоятельные решения, одобряет хозяйственную сметку, рачительность. Вот где бы надо хитрить, чтобы облегчить женский труд.
Районные требования нужно выполнять. Но одновременно можно производить натуральные обмены, развивать взаимовыручку между колхозами и отдельными хозяйствами, повышать стоимость живого веса при продаже скота заготовителям, расширять кустарные промыслы, искать дополнительные резервы - все, чтобы как-то возместить высокие хлебосдачи. Понятно, для этого нужно ездить, хлопотать, думать. А за пьянками, ленью, трусостью, страхами - некогда...
После перерыва, опять не по регламенту, за трибуну снова встал Скуратов и обратился к тихому, подавленному залу: мягко упрекнул тех, кто считает, будто районный комитет партии не думает, забыл о тяжелом труде, выпавшем на женские руки, которыми выработаны столь высокие трудодни. Все запомнится, все оценится.
Планы и объемы строительства, о которых стал говорить секретарь райкома, поразили зал. Мыслимое дело: уже заканчивается строительство трех МТС - Ельтайской, Колутоновской и Аккульской. Посевную 1931 года проведут механизированными колоннами. Намечено вдвое расширить производство двух недавно созданных зерносовхозов - имени КазЦИКа и Колутоновского, следовательно, остальным колхозам снизят планы хлебосдач, больше зерна останется в селах, увеличится его вес в трудодне. К лету планируется создать племенной совхоз "Овцевод", уже построены кошары.
Продолжается строительство складов под мясо, масло, кожи, овощи, зерно - ледники, объемные погреба, сухие овощехранилища. Много сделано, несмотря на вредительские акты, чтобы к этой весне закончить строительство железнодорожного депо в Щучинской. Как только сойдут снега, снова продолжится прокладка шоссе к разъезду Шортанды и к Ельтайской МТС. К тому же намерены создать в каждом колхозе свои МТФ и ОТФ, чтобы на месте производить масло, сливки, сыры, брынзу. А помимо всего запланировано на сэкономленные от мобилизации денежных средств деньги открыть в селах врачебно-фельдшерские пункты, дополнительно ввести в школах еще по одной учительской ставке.
Зал с надеждой приподнял голову. Понемногу выпрямлялись плечи, оживали взгляды. Стало легче дышать. А еще через полчаса делегатки слушали секретаря с помолодевшими, счастливыми лицами. Господи, неужто сбывается? Неужто подошло? Сколько пережито, сколько слез пролито, греха содеяно, труда вложено - и наконец-то подступило. К облегченному машинному труду, достатку, счастью, к спокойно провожаемым вечерам и безбоязненно встречаемым рассветам. В сладостном воздухе победы колхозного строя, что свежо разливался по залу, явственно слышались запахи украинского борща, кухонь, яслей и детских садов, бесплатных лекарств и живительных врачебных рецептов, привкусы сливочного масла, сыра, брынзы...
Но самое неожиданное, радостно поразившее делегаток, произошло на третий день конференции: после коротенького доклада о посевкампании к трибуне вышел заврайзо Шамбатыров и зачитал постановление о премировании наиболее отличившихся на трудовом фронте колхозниц. Первой по алфавитному списку поднялась на сцену делегатка из Акимовки. И как только Скуратов взял со стола один из небольших свертков, в глубине сцены, скрытый до нужного момента за кулисами, по тайному знаку вдруг оглушительно грянул духовой оркестр. И каждой делегатке, чей труд был премирован отрезом цветистого сатина, подарок вручался под громовые оркестровые раскаты. Одна из женщин не выдержала торжественной минуты и разрыдалась на плече у секретаря райкома. Он, отечески приобнимая ее, с понимающей улыбкой косился в зал, как бы прося извинить женскую слабость. Увидев это, многие прослезились. Восемнадцать раз сотрясал старые стены в медном ликовании оркестр, который открыли на обозрение залу. Кто-то из мужиков, от избытка чувств, блаженно заорал президиуму: "Правильна-а! Ета заслуживает!" - и первым гулко забил в ладоши.
Скуратов, надо признать, тоже подготовился к конференции.
Мария с полыхающим лицом приняла бумажный сверток, близко увидела доброжелательные глаза, с женской чувствительностью ощутила крепкое пожатие сухой, горячей руки.
А когда отгремело, отзвучало, отхлопало и просохло, с заключительным словом к женщинам вновь обратился Скуратов:
- Выражаю вам большевистское спасибо за активное участие в нашей работе. Вы сегодня убедились: мы, партийцы, не боимся правды. Вы говорили с трибуны все что хотели, никого из вас не одернули, не лишили слова. На ваши прямо поставленные вопросы мы дали прямые, откровенные ответы.
Тут он сделал паузу, как бы отбрасывая вынужденную казенщину, и совершенно другим голосом - отцовски заботливым - спросил доверительно у растроганного зала:
- Что, трудно? Видим. Все видим, дорогие наши труженицы. Вы приняли как матери, жены всю тяжесть коллективизации на себя. Она целиком легла на ваши плечи. Но легких побед у большевиков не бывает. Виновные районные работники понесут суровое наказание. В этом вы скоро убедитесь. Будет приказ по району. Езжайте по домам и расскажите на колхозных собраниях, в женсоветах, бригадах обо всем, что услышали за эти дни. Прямо говорите, не бойтесь: есть вина района, но и вы, наши отцы, мужья, братья, плохо работаете, плохо заботитесь о своих матерях и женах, сестрах и дочерях! Подсказывайте им, где можно найти резервы, побочные доходы, советуйте, требуйте от них результативной работы. Есть, есть еще у кулака-бая зерно для создания семфонда, хранятся в кубышках деньжата за прошлые наймы батраков. Пусть этими неправедно нажитыми деньгами оплатят твердые задания. У нас впереди предстоят жестокие классовые бои, поэтому самораспускаться, демобилизовываться мы не имеем права, хотя бы ради будущего наших детей!
Он чуть отступил от трибуны, и оркестр грянул "Интернационал". Вслед за президиумом в строгом, торжественном волнении поднялся весь зал.
К часу дня радостные, довольные событием, подарками и дешевенькими покупками делегатки вместе с воодушевленными на новые классовые бои новоиспеченными партийцами разъехались по домам. Бабы всю дорогу говорили о конференции. Мария отмалчивалась, вспоминала выступавших, Скуратова, его серые зоркие глаза, тепло крепкой мужской руки. Сердце грел сверточек, который она покоила под отворотом полушубка. Мысли возникали разные: давние, привычные и - новые, беспокойно-странные, вроде той, что откуда-то всплыла и укрепилась под оркестровый гром: пути Господни неисповедимы, и кто знает, может, Он именно через таких жестоких сумасходов, как Похмельный со своими партийцами, изъявляет Свою тайную волю, и надо не противиться, а, наоборот, не покладая рук помогать им в построении этого нового мира, видимо уже искупленного жизнями безвинных, как искуплены невинной кровью Сына Его людские грехи? Нет власти кроме как от Бога... Но то от Бога, а не от Сатаны, слабо противилась она и тут же покорялась другому - с детства усвоенному, незыблемому: а разве Сатане под силу изменять Божью волю?
Разобраться в этих греховно-тревожных ощущениях ей было не под силу. Но она хорошо запомнила, как покоробили ее в первую минуту слова Демьяна Приходько, единственного из активистов не выражавшего радости от членства в партии, - он грустно отозвался на взволнованный щебет гуляевских делегаток:
- Эх вы, курицы общипанные! Обвели их, явдох да солох, округ пальца, а они радуются чисто дети!