Фронтовые записки участника ВОВ - Часть 1

Фронтовые записки участника ВОВ — Ростовского орденонсца (1938-1945г.) - Часть 1.

Предисловие от соавтора.

Данное повествование, представляет собой краткий автобиографический рассказ моего деда — майора запаса, Виктора Владимировича (1919 года рождения), орденоносца, ветерана ВОВ, обладателя множества гос.наград, в период с поступления в военное училище в 1938 году, до штурма Берлина в 1945 году.

В данном случае мое личное авторство данного текста, является более чем формальным. Это всего лишь минимальная редакция некоторых речевых оборотов, сокращение повторов и перевод дневника в формат электронного текста. Своего деда я знал лишь по фотографиям и редким рассказам своей родни. Дело в том, что он трагически погиб в результате несчастного случая на одном из заводов г.Ростова-на-Дону в 82 году, когда мне было всего два года. В дальнейшем мать с отцом развелись, и со своей роднёй а также и отцом я не виделся до 93-94 года. Бабушка умерла в середине 90-х, и я редко с ней общался. Отец умер в 2000-м, собственно с ним я тоже не успел как следует пообщаться о прошлом своего деда. В общем я лишь слышал, что дед оставил после себя личные мемуары о войне в виде двух тетрадок, исписанных его весьма разборчивым почерком.

Буквально в мае 2013 года, я получил на руки эти дневники и впервые познакомился со своим дедом и его непростой судьбой благодаря дневникам, за что ему бесконечно благодарен. Думаю что подробность описываемых им событий, дат и мест проведения некоторых боёв, будет интересна тем, кто занимается исследованиями событий ВОВ. Судьба у деда и впрямь была необычной, и у читателя может возникнуть мысль о невероятности описываемых событий, которые больше напоминают художественный фильм чем реальность. Однако все его победы, ранения, награды, бои, время в плену, освобождение из плена, пребывание в лагере НКВД были реальными, что можно подтвердить если навести некоторые справки. В конце второй части дневников, я постараюсь выложить фотографию деда в парадной форме, где среди прочих наград есть орден Богдана Хмельницкого, который как вы понимаете не часто выдавали.

От себя скажу, что постарался внести минимальные изменения в текст, чтобы повествовательный минималистский  стиль деда, сохранился.

С уважением,
мистер вихлюн



Часть 1. Военное училище.

Октябрь 1938 года. Наконец после продолжительного 22-дневного пути, мы доехали до станции Сучан. Здесь я попал в железнодорожный строительный батальон, хотя нам говорили что тех кто имеет среднее образование определят в отдельную роту «одногодичников», а часть попадёт в училище. Видимо наврали.

По прибытию в часть нас повели в баню, где мы разделись и всё наше бельё вместо с одеждой были заложены в дезо-камеру. После мытья, нам выдали обмундирование и ботинки, портянки и обмотки. Да, совсем забыл. Перед баней нас всех постригли под машинку. Каптёрщик выдал мне брюки и гимнастёрку значительного большего размера по росту, заявив что для такого роста как у меня, обмундирование не шьют, и мне пришлось воротник гимнастёрки сшивать сзади по размеру шеи. Но самое страшное было то, что я до этого никогда в жизни не носил портянок, и когда стал одевать ботинки, то нога никак не лезла, хотя ботинки были 40-го размера. Я попросил 42-й размер и наконец ноги влезли, хотя на гражданке я носил 38.
Весь октябрь я промучился с ботинками, до тех пор пока один земляк из старослужащих не обучил меня искусству правильно обращаться с портянками, и я вновь одел ботинки 40-го размера.

В армию я пошёл добровольно, без страха к службе. На всех занятиях преуспевал и меня даже ставили в пример остальным. Единственное что меня по-настоящему мучило это физ.подготовка, точнее занятия на турнике. Руки у меня были слабые, так как на гражданке я никогда не занимался на спортивных снарядах, отдавая предпочтение увлечению футболом и лёгкой атлетике, игнорируя гимнастику. Заметив мой «недостаток», старшина роты назначил ко мне одного из помощников командира взвода, который во время утренней физ.зарядки занимался только со мной и исключительно на турнике. Было очень тяжело и немного обидно, когда он орал на меня из-за того что я слабо поддавался учению.

Другим несчастьем для меня, было ношение по команде «тревоги» - разборного лома. Ведь по той же самой «тревоге», я носил карабин, одевал скатку, два подсумка с патронами, противогаз, каску, да ещё и этот лом. И это всё при моём росте и силе.

Удивительный аппетит появляется в армии в первый период службы. Занимаешься, а сам думаешь — когда же обед или ужин? А ведь армейская норма питания в то время была значительно больше и лучше, чем я питался дома. Вот в результате подобной жадности к еде, со мной произошел курьезный случай. Когда ребята стали делить бачок с гречневой кашей, мне показалось что мне положили порцию меньшим объёмом и без мяса. Поэтому я тут же начал шуметь, и на этот шум подошёл старшина. Узнав причину моего возмущения, он сказал мне, что когда вся рота поест и уйдёт, я должен остаться в столовой.

Старшина вызвал дежурного по столовой и показав ему на миску в которой подавался хлеб на десять человек, сказал «наложи ему каши в эту миску, и не отпускай до тех пор пока он её не съест». А мне приказал доложить о выполнении приказа после окончания его выполнения.
Сперва я очень обрадовался этому событию и стал уплетать кашу за обе щёки, но очень быстро понял что мне её не осилить, так как подобной миски хватило бы на 5-7 человек как минимум. Видя моё положение, дежурный усмехнулся и сказал «иди и доложи старшине о том что я тебя отпустил и ты всё съел». С дуру я действительно так и поступил, доложив старшине. А он, зная о моём вранье (ибо любой поймёт что съесть такое количество каши невозможно), дал мне два наряда на кухню вне очереди, дрова рубить. После отбоя, он отвёл меня на кухню и показав на два чурбака, сказал что как только я их разрублю, могу идти спать.
За кухней на дровяном складе было темновато, и я сперва не рассмотрев как следует эти чурбаки, принялся их рубить. Помучившись с ними около двух часов, я смог отрубить всего лишь несколько лучинок. Не понимая в чём дело, я взял один чурбак, и поднеся его к окну кухни, понял причину своих неудач в рубке. Это был очень плотный корень, состоящий из одних сучков, на котором видимо «училось» не одно поколение красноармейцев. Остальную часть ночи я просто просидел у кухни.

Так проходила моя служба. В половине ноября меня вызвали в штаб и сказали что мы (люди со среднем образованием) по ошибке оказались в этой части, и нас отправляют во Владивосток. Мы попали в гарнизонный госпиталь, где должны были пройти мандатную и медицинскую комиссию. Нам сказали что все мы Комсомольцы и должны поддержать Зов партии и правительства, гласивший: «Комсомол в училище». Я написал заявление чтобы меня направили в училище связи, но на мандатной комиссии мне сообщили что я должен пойти в «пехотное». Я долго думал, старался увильнуть от этого, но командир сказал что пехота это царица полей. Что пехотный офицер это общевойсковой командир и не к лицу мне «комсомольцу», противится пожеланию самой партии. Проще говоря, выхода у меня по большому счёту и не было. Поэтому я стал думать о медицинской комиссии, хотя надежд на то что меня забракуют не было никаких, так как несмотря на отсутствие большой физической силы, здоровье у меня было отличным.

Подумав обо всём как следует, я решил пожаловаться на зрение. Когда старик-капитан стал меня проверять, я сказал что плохо вижу буквы на висящей напротив табличке. Тогда он одел на меня очки и стал менять стёкла. С некоторыми из них я видел «лучше», на некоторых наоборот. Но этот старикан так запутал меня своими стеклами, что когда на смену очередным он поставил обычные, я по своему незнанию быстро прочёл всё что нужно. В ответ он обложил меня матом и тут же выгнал из кабинета, так я стал курсантом Владивостокского пехотного училища.

Учёба в училище мне понравилась, давалась легко, я окреп и занятия по гимнастике уже не мучили меня так как это было в части. Уже после первого полугодия я вышел в лучшие курсанты училища по боевой и политической подготовке. Войдя в ритм учёбы, она мне казалась счастьем, о котором и мечтать не нужно. Питание было замечательным, обмундирование саржевое с хромовыми сапогами, так что я уже перестал жалеть о том, что попал в пехотное.

Часть 2. Служба в военной части и первое звание.

Так прошли два года моего обучения. Я был выпущен по 1-й категории в звании Лейтенанта. Когда зачитывался приказ о назначении, очень многие из нас желали попасть в Европу, в том числе и я. Но в приказе все назначения были на Дальний Восток, хотя меня в нём не оказалось. Зачитали второй приказ о посылке на 2-х месячные курсы по истреблению танков в г.Комсомольск, в списке которого была и моя фамилия. Кто бы знал, что в Европе я побываю совершенно по иным обстоятельствам?

По приезду в Комсомольск, нас так загрузили учёбой, что невозможно было и подумать об отдыхе Мы изучали все средства борьбы с танками, сами копали эскарпы и контр-эскарпы, рвы, надолбы и срезали скиты на берегу реки. Оборвались мы отлично, хотя приехали с училища одетые с иголочки.
После окончания курсов нас распределили по частям инструкторами по истреблению танков на должность зам.ком.роты. По прибытию в часть меня назначили зам.комом второй роты, а работать — командиром взвода полковой школы. Жил я в доме ком.состава, в комнате на 4-х человек-холостяков. Тяжела жизнь «ваньки взводного». Обязательно присутствовать на подъёме, дежурство по столовой и части, караул, быть на вечерней поверке и отбое. Днём основные занятия по тактике, огневой топографии, строевой и физ.подготовке проводить самому. Имеешь на каждый день, на каждое занятие конспект утверждённый начальником школы. В зимнее время меня мучали марш-броски на лыжах. Я ведь вырос в г.Ростов-на-Дону, а где там можно ходить на лыжах? Да ещё беда в том, что мой взвод весь состоял из «сибиряков», людей прекрасно владеющих лыжной ходьбой. Я вначале не показал и вида, что не умею ходить на лыжах, и приказал пом.ком.взвода идти впереди, в то время как я был замыкающим. Старался чтобы взвод ушел вперёд за сопку, и когда меня не было видно, то снимал лыжи и бежал пешком без них, так продолжалось все 25 км.
Спасибо командиру полка, он при подходе к части увидел мою «хитрость», отозвал, обо всём расспросил и сказал что сам будет заниматься со мной на лыжах. В общем к концу зимы, я уже довольно посредственно ходил на лыжах.   

13 января в связи с болезнью командира 8-й роты, меня назначили ему на замену. Работы прибавилось, тем более что мы готовились к маневрам. В марте месяце были больше маневры. Рота получила приказ — форсировать реку Зею и блокировать штаб противника, обрезав связь и захватив «языка». Мои хлопцы блестяще справились с заданием. Все получили благодарности, а мне 20-го апреля 1940 года, присвоили досрочное звание старший лейтенант и назначили начальником штаба 3-го батальона. Снова новая должность и новые заботы, а ведь мне на то время шел всего лишь 21 год.

13 мая года, меня вызвали в г.Кубышевку-Восточную в штаб 2-й К.А. По прибытию в штаб, меня известили что я должен завтра быть у командующего. На следующий день по моему прибытию в штаб, пропуск был готов и в 10 утра меня принял командующий вместе с начальником отдела комплектования 2КА. Командующий поговорил со мной немного, поинтересовался моей биографией и успехами, затем сообщил что я назначен начальником эшелона маршевых рот, который предназначался для следования в Новосибирск (СИБВО). Затем мне представили Комиссара эшелона — Капитана Серова  и Лейтенанта Либермана.

18 мая 1941 года утром, я принял эшелон насчитывающий 64 вагона. В середине дня мы выехали из Кубышевкина Запад. Через несколько дней, рано утром мы прибыли в Новосибирск, где меня сейчас же вызвали к начальнику перевозок (СИБВО). Полковник занимающий данную должность, приказал мне следовать до Свердловска (УРА ВО) и вручил мне пакет, а тот который был при мне, согласно инструкции я передал ему. В Свердловске, меня встретил подполковник с приказом следовать до Москвы через Пензу, что для меня было несколько странно. Но видимо прямая магистраль была слишком перегружена, и это сыграло плохую службу для эшелона, так как около половины личного состава были родом из Пензы, и поэтому пока мы проехали Пензенскую область, порядочное количество красноармейцев отстало. По прибытии в Москву, меня вызвали в НКО и сказали что я должен находится в эшелоне и ждать особых распоряжений. В течении трёх суток нас катали по окружной дороге. Наконец дали направление в КОВО (Киев). 16 числа на рассвете мы прибыли в Киев и нас немедленно переадресовали в г.Львов. Я сдал людей соответствующим представителям, и остановившись в гостинице, стал ожидать документы о приёмке и сдаче. Вечером ко мне пришёл начальник прод., и дал мне 8000 рублей показав что отчитался за продукты и обмундирование, и в ночь уезжает обратно на Восток.

Я не спешил уезжать, хотя 19 числа я получил все документы. Дело в том что у меня были деньги на руках, а польки во Львове славились своей красотой. В течении 20-го числа, один портной-еврей, сшил мне каверкотовые бриджи и гимнастёрку за определённую мзду. Так в развлечениях я дожил до 22 июня 1941 года.

Часть 3. Начало войны 41-го года.

На рассвете Львов начали бомбить немцы. Я немедленно побежал на вокзал чтобы выехать в часть, но это было невозможно. Ибо на вокзале меня задержал неизвестный полковник и сказал что по всей вероятности происходит военный инцидент, и мне необходимо явится в любую первую попавшуюся часть, указав район расположения таковой.
Через час я попал в распоряжение танкового корпуса, расположение которого подвергалось особенно тщательной бомбардировке. Уже имелись жертвы и потери в технике. После проверки документов в штабе корпуса, меня назначили командиром роты охраны штаба корпуса. Мы получили приказ приблизится к новой границе. На весь корпус, танков годных к маршу и способных вести бой было всего 11 шт, так как большая часть машин была на ремонте и разобраны в связи с заменой двигателей или выведены из строя из-за бомбёжки.

23 июня мы вступили в первый бой с передовыми частями фашисткой армии. Бои носили очень тяжёлый характер, так как на один наш танк приходилось по 5-6 немецких. К исходу дня у нас осталось всего две машины, и то одна с заклиненной башней. Я получил приказание связатся со штабом армии и отвезти донесения о создавшейся обстановке, ибо в частях к исходу дня осталось не более 15-20% личного состава. Мне выделили полуторку, и мы выехали в ночь. Ехать пришлось с выключенными фарами, так как немцы бомбили все дороги где замечали свет. Проехав примерно пол-пути, то есть около 20 километров, мы выехали на шоссе. Не проехав и половины километра, мы наткнулись на наши пушки, разбитые в пух и прах. Вокруг раскуроченных орудий лежали трупы красноармейцев и офицеров. Я вышел из машины чтобы посмотреть, как лучше объехать это место. Услышав стон, я подошёл к одному умирающему офицеру, он просил застрелить его. Ему переехало танком обе ноги, и всё чего он хотел это поскорей уйти из жизни. Он рассказал что их разгромила немецкая танковая колонна около получаса назад, которая пошла на восток по шоссе. Вскоре он скончался сам, а мы оказались в тупике, ведь нам предстояло двигаться в том же направлении. Поехав дальше, буквально через километр мы услышали шум танков сзади и хотели съехать в сторону, но нигде не было места. Поэтому бросили машину и спрятались в лесу, это нас и спасло.

Один из приближающихся танков, в метрах 300 от нашей машины, расстрелял её из орудия. Не задерживаясь колонна, проследовала дальше. Мы оказались в лесу одни, а к утру встретили часть, отходящую на Восток. Это была 53 дивизия нашего корпуса. В части я обратился к полковнику — начальнику оперативного отдела и объяснил своё положение. Он сказал что штаб корпуса отошёл в другом направлении и с ним была радиосвязь. Поэтому пока, он предложил мне отдохнуть на подводе, а через пару часов меня разбудили и приказали явится в штаб дивизии. Полковник-командир дивизии, вызвав меня, приказал принять стрелковый батальон 51 полка. Так 25 июня, я принял батальон насчитывающий около 200 человек. Мы стали занимать оборону, окапываться, но не успели ибо к полудню нас стали обстреливать автоматчики на мотоциклах, так я принял первый бой в составе пехоты. Вслед за автоматчиками на мотоциклах, повернувших назад, стала наступать вражеская пехота. Нас про бомбили самолетами, а за этим пошли танки, видимо немцы старались всеми силами прорвать оборону. Четыре танка мы подбили, остальные отошли, так продолжалось семь раз до 8 вечера.

В восемь вечера немцы прекратили огонь и мы получили приказ на отход. Всю ночь мы совершали марш на Восток, за это время прошли в общей сложности около 30-35 километров. В восемь часов утра, немец снова начал арт.обстрел и начал атаковать танками.  В моём батальоне осталось одно 45 мм орудие, средства для борьбы с танками, гранаты. Солдаты стреляли по смотровым щелям и бросали связки гранат под гусеницы. Людей осталось около сотни, включая хоз.взвод. Пополнение поступало лишь за счёт красноармейцев, отбившихся от основных частей. Так и шли бои. Днём мы истекая кровью сдерживали противника, а после 8 вечера, отходили всю ночь на Восток.

Оказывается что немцы согласно внутреннему распорядку оканчивали все боевые наступательные действия ровно в 20:00, оставляя охрану из пехоты и танков. Но перед окончанием боя, они обязательно бомбили наши боевые порядки. Такие изнурительные бои шли весь июль и август. Несколько раз противник окружал нас, но ночью нам удавалось выходить из окружения.
Постепенно, к нам стало поступать пополнение из местных жителей, той территории которую мы оставляли. Батальоне снова пополнился, кроме того к нам присоединились артиллеристы с тремя 45-мм пушками.      
Западнее г.Белая Церковь, нам удалось оторваться и мы заняли оборону, чему благоприятствовала местность и удачный выбор самого места обороны. Мой батальон расположился на скате высоты, благодаря которой можно было прекрасно контролировать шоссейную дорогу — единственный путь для танков противника, так как по обе стороны дороги располагался овраг. По утрам нас бомбили и обстреливали из пулемётов, но больших потерь не наблюдалось, так как мы неплохо окопались на месте. Со времени начала войны, я практически не видел наших самолётов. Только ночью по звуку мы определи когда на запад летели наши бомбардировщики ТБ-3.

Как и ожидалось, после продолжительного арт-обстрела противник начал наступать, пустили танки и десант. Наши артиллеристы допустили большую оплошность, открыв огонь раньше времени. Их огонь был недействительным в виду большого расстояния. В тоже самое время, артиллерийские батареи противника обрушили массированный удар на наши арт.позиции, в результате чего мы понесли существенные потери. Были разбиты две пушки и выведены из строя почти все 4 расчёта. Все офицеры погибли, об этом я узнал со слов артиллериста, которого прислал с донесением политрук батареи. Танки противника тем временем приближались, выйдя на шоссе колонной, артиллеристы молчали. Я взял с собой ординарца и побежал в расположение батареи. На батарее, осталось всего 3 красноармейца, и ни одного наводчика. Танки тем временем приближались, поэтому я быстро навёл пушку на один из них когда расстояние между ними оставалось 250-300 метров и выстрелил.

Тут же загорелся 7-ой танк, а от второго загорелась ведущая машина. На нашу позицию тут же обрушился шквал снарядов, всё заволокло дымом и пылью. Воздушной волной меня выбросило вдоль рова и я крепко ударился головой в окопе. Выбравшись из окопа, я увидел что танки стоят и ведут непрерывный огонь по боевым порядка батальона. Зам.полит батареи копался у второй пушки, старался её зарядить несмотря на ранение. Я подбежал к нему, и тот сказал что будет стрелять по тем танкам которые обходили подбитую машину. На батарею прибежали трое рядовых с ком.взвода-лейтенантом из 7-ой роты. Я их поставил к орудиям а сам открыл беглый огонь по танкам. Видел как загорелись два танка и тот час перед моими глазами вспыхнуло яркое зарево и стало темно.

Когда меня откопали, оказалось что меня вновь отбросило в окоп и засыпало, где я и потерял сознание. Когда пришёл в себя, вокруг стояла гробовая тишина, мне что-то говорили но я ничего не слышал. Я понял что это была контузия, и страшно болела голова. Меня беспокоило одно — как прошёл бой? По моей просьбе мне написали записку, где было указано что мы отбили атаку, и что я лично сжёг 4 танка и 1 танк сжёг зам.полит.
Меня отправили в медсомбат, но после осмотра майор-врач сказал что если после двух дней я не начну слышать, меня отправят в тыл. И действительно, часов через 30 я начал смутно слышать и сейчас же отправился в батальон. Батальон тем временем занимал оборону в 250 метрах левее первоначального положения. Первый фланг заняла рота резерва соседней дивизии. Все пушки были разбиты и люди уничтожены, погиб и зам.политрука.

И снова отход, отступление в сторону Киева, так как противник совершил обходной маневр с Юга и старался отрезать и окружить нашу группировку. Как я узнал позже, за Бой под Белой Церквой, я был представлен к награде.
Продолжались изнурительные бои с рвавшимся на восток врагом, на Киев.

Ночью наша часть прибыла на Дарнизскую переправу.  Здесь скопилось громадное количество частей и техники. Стрелковые части были рассредоточены по берегу Днепра. Ночью старались перебросить артиллерию и раненых, а также обозы. Кроме того, старались как можно быстрее переправить беженцев-гражданское население. Танковые части расположились веером, чтобы обеспечить прикрытие для переправы. Мы должны были переправляться с 9 до 10 утра.

Рано утром на переправу на ЭМКе приехал какой-то полковник и приказал её взорвать, выкрикивая что немцы в Киеве, на Крищатике. Танки немедленно двинулись на переправу, их было около 40-ка. Они двинулись прямо на мост, переминая и сбрасывая подводы и людей, раздались выстрелы, началась паника. Не успел сойти последний танк на восточный берег, как вся переправа буквально взлетела на воздух от взрыва. Мы получили приказ форсировать Днепр на подручных средствах. Мы с ординарцем нашли бревно, и уцепившись за него стали потихоньку переправляться через реку. Вскоре, после взрыва переправы, около полусотни немецких бомбардировщиков начали бомбить берег и Днепр, и нас с ординарцем то и дело обкатывало водой со всех сторон. Но мы были даже не ранены и чудом уцелели. Особенно тяжело было мне, так как я не умел плавать. Переправились мы на восточный берег километров на 6 ниже по течению. Часа через два мы нашли нашу часть и я стал собирать батальон. Набралось около сотни бойцов. Мы заняли оборону на восточном берегу, но простояли там всего лишь 3 дня, так как был получен приказ отойти к Харькову и не допустить прорыв противника в Харьков. Должен заметить что всё время пока началась война, над нашими боевыми порядками постоянно висели самолёты противника.


Часть 4. Первое ранение и первая награда.

Отойдя от Киева километров около ста, мы заняли оборону, так как было донесение о том что противник своими моторизированными частями ускоренно движется в нашем направлении. В одном из боев, при отходе от Харькова я был ранен в ногу и руку и направлен в госпиталь в Енакиево. После выздоровления я узнал что моя часть находится в районе Воронежа, куда я и прибыл в декабре 1941 года.

Меня вызывали в штаб дивизии и выписали литер в Москву, для получения ордена. В Москву я приехал 12 декабря, явился в комендатуру и меня направили в гостиницу Северную. Таких как я, там оказалось 37 человек. Нам сообщили, что вручение наград состоится в Кремле 15 декабря. 14 декабря нас повезли в центральную комендатуру, где мы получили новое шерстяное оборудование и хромовые сапоги. В 17:00 мы прибыли в Кремль и расселись в зале. Всего нас было 37 военных и 24 гражданских. В зале присутствовали члены верховного совета СССР и члены правительства во главе с Михаилом Ивановичем Калиныным.

Стали вызывать награждённых, меня вызвали в середине. Я страшно волновался когда шел к столу. Зачитали указ о том что я был награждён орденом «Боевого красного знамени». Орден вручал мне М.И.Калинин, прикрепив его мне на гимнастёрку. После вручения наград нас пригласили в другой зал рядом, кажется он назывался Георгиевский. Там был накрыт стол для всех участников церемонии и членов правительства. Когда сели за стол, Калинин произнес первый тост за Сталина. Около каждого из нас стоял официант, но позже мне показалось что это были люди из КГБ. Перед тостом, они каждого из нас предупредили, что пить нужно не по полному бокалу, а понемножку чтобы не опьянеть, так как в гостинице Северной для нас и так всё было приготовлено. После этих слов каждый из нас почувствовал себя не в своей тарелке. Я стал наблюдать за Калининым, он после каждого тоста только пригублял бокал так, что и после десятка тостов его бокал был полон. Помню что второй тост был за Советский народ, третий за награждённых воинов, четвертый за работников науки. Кто-то из наших произнес тост за самого Калинина. Описывать стол я пожалуй не буду, он ломился от закусок и фруктов. Несмотря на войну, меня заинтересовали вазы с беломор-каналом, и я потихоньку свистнул оттуда пару пачек. Вскоре приём закончился, мы все встали и нас на автобусе доставили в гостиницу. Там нам сообщили что ресторан гостиницы в которой мы проживали, предоставлен за счёт верховного совета, и здесь мы естественно разгулялись по полной.

Всего я пробыл в Москве 11 дней, и после снова выехал в часть. Здесь меня очень хорошо встретили, и ком.див распорядился чтобы я побывал во всех частях, с выступлением и подробными рассказами о Москве, настроении москвичей, о встречах фронтовиков с рабочими Москвы, о моём награждении. В общем в результате подобных мероприятий, я проконтавался в резерве около месяца.

А там снова бои. На Донбасе, в одном из боёв в районе Сталина, мой батальон разгромил штаб немецкого полка и захватил знамя и документы, от чего я был награждён орденом красного знамени повторно. Снова и снова шли изнурительные оборонительные бои, враг рвался на Юг, на Кавказ. Нашу часть бросали из одного участка на другой. В километрах 100-150 южнее Воронежа мы закрепились и остановили немца. Очень часто контратаковали и вели бои местного значения, предназначенные на изнурение противника. Наступательные операции в основном проводили ночью. В один из боёв в мае месяце, мы сумели выбить противника с господствующих высот, и продвинутся на 40 км всего за двое суток. За это я был награздён орденом красной звезды.

Немец в ответ на наши успехи стал бросать в бой большое количество танков и авиации. Нашей части пришлось отойти к г.Донской калач, где я встретился со своей Дальневосточной 204 дивизией. Они прибыли на фронт всего несколько дней назад. Командир полка-подполковник, предложил мне принять 1-й батальон его полка. Сам я этого сделать не мог, поэтому посоветовал ему обратится с данной просьбой к Ком.диву. Через часа три, я получил приказ об откомандировывании меня в 204 с.д.
Я принял батальон, и вскоре мы стали отходить в сторону Нижнего Чира, где и пересекли Дон через Чирской мост. Мы все отходили на Восток, в сторону Сталинграда. Шел июль 1942 года. Мы заняли оборону в районе 74-го километра, где завязались тяжёлые оборонительные бои с танками и пехотой противника. В том же самом районе, около четырёх часов дня 12 июля, завязался танковый бой, в котором с обоих сторон участвовало до 100 танков. Бой продолжался до глубокой ночи, это был сплошной ад. До сих пор не понимаю, как танкисты умудрялись разбирать в темноте, где свои машины а где машины противника?
Утром противник обошёл соседнюю дивизию и мы снова стали отходить, получив приказ закрепится в укреплённом районе западнее станции Абганерово. 15 числа мы окончательно укрепились, стали углубляться и улучшать свои позиции. Дело в том что УР был недоделан до конца в виду недостатка времени. Пути отхода в тыл не были открыты, не успели, так как противник нас непрерывно атаковал.

Часть 5. Второе ранение.

Так наступило 17 августа. С раннего утра, противник особенно упорно рвался вперёд, бросая к нам то Румын, то Итальянцев. К середине дня, немцы бросили элитные части СС и прорвали оборону соседа. Я в это время находился в дзоте вместе с начальником штаба лейтенантом Астаховым и двумя связистами. Через полчаса, мы получили приказ отходить. Противник в это время уже вел бой в наших первых траншеях, и отходить нужно было по открытой местности до второй линии обороны, до которой было не менее 400 метров. Я сказал что как только мы покинем дзот, необходимо бежать не кучей а в рассыпную для наименьшей возможности поражения. Так и сделали, я выскочил из дзота последним и бегом  в сторону тыла. Метров через сто меня ранили в правую ногу, чуть повыше колена, и кость видимо не задели. Не добежав до траншеи всего метров 20-40, я был вторично ранен в левую ногу, поэтому упал и уже почти без сознания свалился на тело Астахова. Он был мертв, пулеметная очередь перерезала его пополам перед самой траншеей. Случайно моя голова оказалась на его руке, часы продолжали тикать, больше я ничего не помнил.

 Когда пришёл в себя, было уже темно и я никак не мог определится, где наши а где противник. Стал ползти по траншее наугад, боль в ногал была адской. Несколько раз терял сознание, наконец вдалеке послышались голоса, но я никак не мог понять кто говорил наши или немцы. Наконец разобрав русскую речь, я стал звать на помощь. Вскоре ко мне подошли трое санитаров, и положив моё тело на плащ-палатку, через минут 20-30 в сан.роту 550 полка соседней дивизии. Сан.рота находилась в бывшем хранилище, вырытом прямо в земле, и а сверху на уровне земли накрыта соломой. Меня немедленно стали обрабатывать. Ранение в правую ногу было навылет, прямо в мякоть, а вот в левую пуля вошла в сустав и по видимому с нарушением кости. Мне тут же сделали укол противостолбяной и антигангренной сыворотки. Сапог с левой ноги сняли разрезав его полностью.

К утру я почувствовал себя совсем плохо, поднялась температура, ноги отяжелели и сам я их поднять не мог. Кроме того, со стороны немцев в это время начался обстрел. Вскоре автоматные очереди стали совсем близко от нас. Вбежала майор-женщина, командир медсанбата и сказала что немцы прорвали оборону, и все кто в состоянии передвигаться в сторону совхоза Юркино. На наш вопрос, как быть с теми кто не может идти? Она ответила что машины и подводы не смогли подъехать, и что ничем помочь она не сможет. Все ходячие тут же ушли, а мы в количестве около 500 человек остались на месте. С нами также остался капитан мед.службы. Он был евреем, но попросил чтобы мы молчали когда он назовётся грузином, так как владел грузинским языком.

Немцы были совсем близко, я выполз из подвала и в метрах 10 от него закопал свои ордена, удостоверение личности и парт.билет. Вернувшись в подвал, я был почти без сил, ноги страшно болели. Ко мне подошёл капитан-врач и подал мне красноармейскую гимнастёрку, с тем чтобы я снял свою комсоставскую. Брюки на мне были летние с кантом, но они были залиты кровью и не выделялись. Мне очень помог в встрече с немцами тот факт, что я был острижен под ноль, так как во время отступления некогда да и негде было мыть голову, и я её просто-напросто обрил. После нескольких минут моего переодевания, к нам в подвал ввалились немцы.

Часть 6. Плен.

Они скомандовали нам руки вверх, их было около десятка человек. Мы все были лежащими и почти никто не смог поднять рук. Они через переводчика объявили чтобы все коммунисты, комиссары, офицеры и евреи подняли свои руки. Конечно и в этом случае никто своих рук не поднял. Тогда они подозвали врача-капитана, и приказали ухаживать за нами и дальше, а ведь нас я повторяю, было около 500 человек. Они стали осматривать у всех волосы, и у кого они были хоть немного длиннее обычной машинной стрижки, выводили на улицу. О судьбе этих пленных я больше ничего не знал. Затем немцы ушли и мы остались одни, так прошло два дня. Нас никто не тревожил за исключением самой смерти. Вокруг меня оказалось много мертвецов. Так со всех сторон я был окружён мертвецами. Ещё через пару дней, подошли немецкие тылы и нас решили переправить в тыл. Всех погрузили на телеги, одну за другой, которые отбуксировал лёгкий танк. За эти три дня нас уменьшилось на 100-120 человек. Наконец нас переправили в село гнилой (прим.неразборчивое название) и разместили в здании школы. Никакого инвентаря там естественно не было, есть нам также не давали и мы питались только тем, что нам приносило местное население. Охраны в школе тоже не было, так как все мы были не в состоянии передвигаться самостоятельно, не говоря уже о возможности побега.

22 августа, нас всех погрузили на прибывшие для этого машины, и перевезли на станцию Жутово. Выгрузив всех на землю, охраняли нас всего лишь два старых немецких солдата. Вскоре был подогнан состав из 15 вагонов. Вагоны эти были маленькие-немецкие, и они уже размещались на узкой колее. Всех буквально разбросали по вагонам как скот, в моём вагоне оказалось 21 человек. Один из немцев обратился к нам с вопросом на немецком языке с целью узнать сколько человек находится в вагоне? Ребята не поняли его слов, а я зная немного немецки благодаря школе, ответил что нас 21 человек. Он выдал нам 22 бутерброда с маргарином, сказав что лишний бутерброд предназначается мне. Вскоре поезд тронулся, так нас и везли до ст.Ремонтное, где нас опять выгрузили прямо на землю. Немедленно набежали местные женщины, и стали спрашивать нет ли среди нас Ремонтненских? Но таких не оказалось. Тогда стали спрашивать, есть ли среди нас из Ростовской области? Я сказал что сам из Ростова, и тогда ко мне подошла одна из женщин сообщила что сама является уроженкой Ростова, а сейчас проживает как беженка здесь. Немного пообщавшись, она попросила подождать её до тех пор пока не сбегает домой. Собственно ждать я мог сколько угодно, и буквально минут через тридцать, она пришла снова и принесла мне тюбетейку на голову и гражданскую рубашку. Свою я тут же снял, из-за пуговиц с гербом (такие носили представители НКВД), так как если их заметят немцы то будет плохо. Кроме того, она принесла мне мешочек табаку и бумаги для самокруток, сказав что нас скорей всего отправят в Цимлянский переселенный лагерь. Имени её я так и не узнал, знал лишь то что до войны она работала в Ростовском электромагазине, который располагался на углу улиц Семашко и Энгельса.

Эту ночь мы провели на воздухе, но погода была довольно тёплой. К утру мой сосед Капитан Сахаров почуствовал себя плохо. Он сказал мне, что у него в вещь-мешке лежат новые офицерские сапоги и попросил чтобы я их взял на память. На рассвете он скончался. Часов в девять, подъехали грузовики и нас погрузили в них чтобы ночью вывести в Цимлянский лагерь военнопленных.

В лагере было около нескольких десятков тысяч военнопленных, помещений для размещения не было. Нас поместили под навес без стен. Это был бывший консервный завод, и подобные навесы предназначались для хранения стеклянной тары. Часов в шесть, соседние бараки куда-то двинулись, оказалось за питанием. Двинулись и мы, и я ковыляя еле-еле добрался до кухни. Котелков не было, но кто-то подсказал что можно использовать банки. Часов в 12 очередь добралась и до меня. Получив банку супа, съесть его я не смог. Во-первых он был без соли, а во-вторых в нём плавали черви. Как я узнал позже, нас кормили убитыми лошадьми, которые уже порядочно полежали под открытым небом, и конечно в результате разложения в них завелись черви, а также горелым зерном, без соли. Ребята если этот суп, а я не мог. Во-первых я тогда был страшно брезглив, а во-вторых не был ещё окончательно истощён. Но на четвёртый день, пришлось есть чтобы не умереть с голоду. Хлеба давали по минимуму, булку весом в 1200 грамм, на семерых человек с запасом на два дня.

Охрану лагеря внутри несли украинские полицаи, снаружи немцы. По прибытии в лагерь, всех нас выстроили и потребовали чтобы все коммунисты, комиссары, офицеры и евреи вышли вперёд, но естественно никто не вышел. Затем нам приказали всем снять штаны и показать члены. Таким образом по признакам обрезания, немцы хотели выявить евреев. Если таковые обнаруживались, их немедленно переводили в 8 барак, на стене которого немецкими буквами было выведено ЮДЕ. Если мы были голодны, находились в холоде и не имели никаких прав, положение военнопленных евреев было ещё более ужасным. Пищу они получали в последнюю очередь, а также им доставалась самая грязная работа. Почти ежедневно их заставляли рыть яму, в которую сбрасывали одного-двух расстрелянных за разного рода провинности. В лагере свирепствовала дизентерия и дистрофия.

Однажды в лагерь привели человек двадцать гражданских, которые занимались работой по ремонту помещений для немцев и украинских полицаев. Я вспомнил про свои хромовые сапоги которые мне подарил Сахаров, и отозвав одного из рабочих, предложил ему их в обмен на хлеб. Он согласился и пообещал принести завтра. О количестве мы не договаривались, и мне оставалось лишь надеется на его совесть. Ни завтра, ни послезавтра рабочие в лагерь не приходили, и я конечно подумал что всё пропало. Однако на третий день, рабочие появились, и тот с кем я договаривался, очень осторожно чтобы никто не увидел, передал мне три круглых буханки хлеба. Теперь я был словно прикованный к своему месту, ибо под шинелью лежал драгоценный хлеб. Если бы кто-то из соседей узнал об этом, хлеб был бы мгновенно украден, а может быть и отобрали силой вплоть до убийства. Приходилось потихоньку обламывать кусочки и съедать.

18 сентября, я узнал что вскоре прибудет транспорт из трёх барж с военнопленными для постройки Ростовского моста. Но туда конечно возьмут только самых здоровых и сильных, а я был ранен. Тогда я решил уговорить двух здоровых парней, довести меня до транспорта как только он подойдёт, так и вышло. Каждому я дал по буханке, и они быстро подхватили меня под руки и поставили в строй. Так мы и дошли до пристани, где уже стояли три баржи для нас, и один буксир для немцев, вернее для обер лейтенанта, который руководил охраной пленных и являлся командиром охраны. Нас разместили по баржам, я оказался на последней.  Вскоре мы тронулись и первая остановка произошла у ст.Романовской. Как только мы остановились, подбежало множество женщин, которые стали бросать нам еду. Но немцы запретили им это делать, и через переводчика отдал приказание чтобы всё съедобное они складывали на берегу, чтобы позже сами пленные могли разнести всё по баржам. Когда набралась огромная куча провизии, немцы отобрали себе ровно то что им понравилось, остальное разнесли указанные переводчиком пленные, каждый по своим баржам. Там мы и остались ночевать в связи с тем что немцы не знали форватера, и боялись сесть на мель.

Часть 7. Освобождение

 Утром к обер-лейтенанту подошли несколько женщин с просьбой подцепить бесхозную баржу до Ростова, на которой они и поедут. Это были те, кто из Ростова добрался до этих мест, с целью обменять различное барахло на еду. Он сначала был против, но когда к нему подошли самые молодые, он улыбнулся и солдаты зацепили их баржу. Мы тронулись в полдень и таким образом с новым прицепом дошли до Константиновки.

Многие женщины плывшие в своей барже, глядя на нас плакали. Вдруг одна из женщин увидев кого-то из нас закричала «Вася!». Все немцы, в том числе и офицер заинтересовались этим пришествием и стали задавать ей вопросы. Она сообщила что на барже среди военнопленных находится её муж. Старший конвоя вызвал этого человека и начал что-то расспрашивать через переводчика. Затем, он разрешил ему перейти на баржу к женщинам, так я понял что его видимо отпустили. Позже мы узнали что эта женщина не была ему женой, просто они были соседями. После этого счастливого случая, многие пленные стали бросать записки на соседнюю баржу, в том числе и я. Женщины стали выкрикивать другие имена. Здесь переводчик стал опрашивать пленных, которые претендовали быть Ростовчанами. Где они жили, как к ним проехать и многое другое. Из этих вопросов, я понял что переводчик прекрасно знал мой родной город. Ну ребята конечно зашились на названиях улиц, на которых они якобы жили, а также на маршрутах автобусов и тролейбусов, поэтому переводчик что-то сказал немцам и те крепко их побили. Я был в отчаянии, понимая что если меня сейчас не выслушают, мой план провалится. Поэтому я стал доказывать переводчику что я действительно коренной Ростовчанин, и что Анна Козлова плывущая на барже, была моей сестрой, как она и заявила переводчику. Он в свою очередь спросил меня где я жил? Я ответил что на среднем №7. Вторым вопросом был — какой самый крупный завод в Ростове, и как к нему доехать с вокзала? Я ответил что завод называется Ростсельмаш, а доехать к нему можно на трамвае №1. Затем он спросил какие стадионы я знаю и как к ним проехать?
Я назвал два стадиона — Динамо, и Буревестник. До динамо можно было дойти, если идти прямо по соседнему пролёту, а Буревестник находится в «рабочем городке», куда можно проехать на трамвае.
   
Услышав мои ответы, переводчик что-то сказал офицеру и тот дал ему ответ. Тогда он сообщил мне, что если бы я не имел ранение то меня бы не отпустили, а так офицер отдал приказ освободить и разрешил перебраться на баржу к женщинам. Через доску перекинутую между баржами, я прополз на коленях. Сейчас же меня окружили женщины, и повели на корму. Каждая старалась меня как-то ободрить и угостить. Но от волнения я не мог есть и впервые за всё это время разрыдался словно мальчишка. Ко мне подошёл офицер, дал пачку сигарет и сказал что я могу быть свободен. Что война это плохо, и что его брат убит под Киевом.

Так 23 сентября, мы подошли к Аксаю, и здесь видимо нам придётся ночевать. Моя названная сестра Анна Козлова была с двумя детьми и пожилым соседом, у которого была лодка привязанная к барже. Они решили доплыть до Ростова на лодке, и погрузившись отчалили от баржи. В Ростов мы приплыли в темноте, причалившись у Газетного, но до дома не успели добраться из-за комендантского часа. Нас задержал патруль и поместил в одно из помещений, которое располагалось на набережной, до самого утра. Помещение было без отопления, зато в нём были деревянные полы и застекленные окна. Утром нас отпустили, и я пошёл на костылях домой вместе с Анной. Она довела меня до двора, а сама пошла домой, так как жила на Станиславского в районе Ткачёвского переулка. Я зашёл во двор и хотел былой зайти в нашу квартиру, но меня остановила Ивановна (наша дворничиха), сказав что квартиру занимают полицаи и мать с сестрой ушли в деревню менять одежду на продукты. А живут они сейчас на Соколова 5.

Ивановна позвала меня к себе, накормила а затем я у неё вымылся как следует. Она же переменила мне нижнее бельё, дав мне чистое от её покойного супруга. Вскоре к Ивановне прибежала Татьяна Кулакова (мы вместе росли с малых лет) и позвала к себе. Она также пыталась меня накормить, но я уже был сыт. Все меня расспрашивали о том как и где я воевал, как попал в плен и освободился. Татьяна постелили на диван чистые простыни и одеяло, сказав что сегодня я буду спать здесь. Но я отказался, объяснив что нахватал в плену уйму вшей, и после меня они месяц будут бороться с ними. Поэтому постелив свою шинель в углу и лёг спать, было тепло. Но уже минут через двадцать, к нам постучали в окно, и зашёл Болховитин (он оказывается был уполномоченный домами №7 и №5) и сказал мне чтобы я завтра в 10 утра, прибыл в полицию и зарегистрировался не утаивая информации о том, что я старший лейтенант и Комсомолец. И пригрозил что в случае моего отказа, он сам меня отведёт в участок. Подумав над его словами, я решил что как только утром кончится комендантский час и можно будет идти, я покину Ростов и буду двигаться в сторону Сталинграда.   


Часть 8. Долгая дорога на фронт.

В 7 утра, я ушёл со двора и двинулся к мосту на Буденовском проспекте. Идти было тяжело, ноги страшно болели, хотя я шёл с одним костылём, к тому же беспокоили мысли о том где придётся ночевать. Движение по дороге на Сальск было порядочным, шло много гражданских с тачками и повозками, одни из Ростова, другие обратно в Ростов. Поэтому в этой пёстрой толпе я не вызывал никаких подозрений, правда у меня всё ещё отсутствовали хоть какие-то документы. Так в дороге прошёл день, и наступала ночь, а вместе с ней и мысли о ночлеге. Слава Богу, вдалеке я заметил скирд, и дойдя до него зарывшись в солому, уснул. Наступил новый день, а вместе с ним и заботы о еде и пути. Еды с собой было немного, одна лепешка из молотого зерна которую мне дала Татьяна К.

Выйдя на дорогу, я увидел как меня обгоняют три подводы, на которых ехали казаки. Я попросился на одну из подвод, где казак спросил меня откуда я, и куда направляюсь. Я ответил что иду из Ростова в Сальк, будто бы на родину, что был в плену и что благодаря моему ранению, немцы отпустили меня домой. Услышав это он усмехнулся и сказал что большевистских защитников он не подвозит.  Тогда я разозлился и сгоряча выпалил, что возможно у кого-то из них есть сыновья и братья, которые как и я сейчас просят у кого-то помощи. Один из них, самый старый слушая наш разговор, сказал садись. Так я проехал с ними целых 2 дня. В первый раз когда они остановились отдохнуть и перекусить, мне ничего не предложили, словно бы не замечая моего присутствия. Второй раз останавливаясь на привале, один из них спросил меня, есть ли у меня что-то из еды? Я честно ответил что нет ничего, и тогда они пригласили меня к ним присоединиться. Пищи было достаточно, тут было и сало и домашняя колбаса, лук и белый хлеб. Перед едой, они все выпили самогона.
Не доезжая до целины, километров 20, они свернули в сторону, и я снова остался один без единого куска хлеба.   

Эти 20 километров, для меня, раненного в обе ноги, показались равными тысяче. Меня предупредили что дороги сейчас усиленно патрулируют немцы, и чтобы не попасть к ним в руки, я решил идти напрямую вдали от основного пути. К наступлению ночи я совсем обессилел, и добравшись до разбросанной копны соломы, просто упал на неё замертво. Идти дальше сил уже не было, ноги не слушались, кроме того ужасно хотелось есть. Ночь была холодная, и я пролежав на сырой соломе, всю ночь продрожал. Когда рассвело, я заметил вдалеке населённый пункт, до него было не больше трёх километров. Я совсем упал духом, и решил когда войду в посёлок, попросить у любого встречного поесть. В тот момент мне было всё равно, задержат меня немцы или нет. Когда я подошёл к посёлку, то оказался как раз у базара, где продавали разные продукты в том числе молоко и хлеб. Денег у меня не было, в вещь-мешке лежала только пара чистого белья, которое я решил сменять на кусок хлеба. 

Часть 9. Новое положение

Подойдя к одной из женщин, я предложил ей обмен. Она ответила что хлеба у неё нет, но если я смогу дойти до её дома, то она меня накормит. Дом её был последним и располагался на правой стороне посёлка. Я должен был добраться до него за то время пока она продаст молоко и вернётся к дому. Вскоре она возвращаясь с рынка догнала меня, и попросила поспешить. Когда мы пришли, она начала жарить картошку на сале. Называя меня дядькой, она всё распрашивала меня о том кто я, и как попал в эти края. По разговору она поняла что я городской и возможно офицер. Я ей рассказал про Дальный восток, про звание и про плен. Потом поставила на стол громадную сковороду картошки и пол.буханки белого хлеба, сказав что-бы я ел, пока она пойдёт убираться в хлеву и во дворе. Вскоре я с жадностью уплёл весь хлеб и и картошку, и когда она увидела это то стала ругать меня, что после голода нельзя так много есть, ведь так недолго и заболеть. Потом она поставила мне полный кувшин молока, который я тут же и выпил, решив что уж если и подыхать то сытому.

От всей души поблагодарив её, я стал собираться в путь, но она остановила меня, сказав что мне нужно отдохнуть, подлечить ноги и привести себя в порядок иначе на первом посту меня остановят немцы. Она предложила мне вымыться, нагрела воды, поставила корыто и сказала чтобы я всю свою одежду выкинул за дверь для стирки. Я так и сделал, помылся, но хозяйки всё не было, вода остыла, так я и сидел в корыте без одежды голым. Позже я начал беспокоится, подумав что хозяйка могла запросто пойти к немцам, которые возьмут меня голого как цыпленка. Примерно через полчаса я услышал за дверью голос хозяйки. Она извинялась за задержку и бросила мне через дверь пару трикотажного белья, рубашку, костюм и носки. Я быстро переоделся, и хозяйка дала мне опасную бритву, за которой бегала к немцам, а также бинты и лекарство для ног. После того как она мне перевязала ноги, и я лёг на мягкую кровать в тёплой кухне, я оказался по истине на верху всевозможного блаженства.

На следующее утро у меня поднялась температура, и я не смог оторвать ног от постели. По всей вероятности сказалось большое физическое и нервное напряжение в пути. В таком положении я провалялся почти три недели. Незадолго до ноября, Анна Петровская (так звали хозяйку), сказала что должна уйти на сутки или чуть больше, и чтобы я ни о чём не беспокоился, показав чем питаться.  Захватив в мешок две четверти самогона, она ушла. Через полтора суток, она пришла и принесла мне документы со всеми необходимыми печатями и подписями, предупредив чтобы я не удивлялся, ибо так было нужно. Прочтя документы, я узнал что теперь моё имя Виктор Петровский, что я бежал из тюрьмы от большевиков и по пути к своей сестре в посёлок, попал под бомбёжку, где меня ранило в обе ноги. После того как я прочёл свой новый паспорт, Анна попросила чтобы я ничего от неё не скрывал и рассказал о себе всё. Подумав я так и сделал, и выложил про себя всё подробно. Выслушав меня внимательно, она спросила меня, хочу ли я бороться с немцами здесь в тылу вместе с ней? Я согласился.

Часть 10. Подпольная борьба.

6 ноября, Анна собрала на стол закуски, достала почти полную четверть самогона. Я спросил для чего все эти сборы? Она сказала что должны перейти нужные люди, а пока необходимо тщательно завесить все окна. Она даже выходила на улицу и проверяла свою маскировку. Около 9 часов вечера, в окно постучали. Пришли трое мужчин, и долго о чём-то шептались на кухне с Анной. Наконец они все вышли к столу и усевшись, принялись меня спрашивать о службе в армии, о том как я попал в плен и как из него выбрался. Этот, если так можно выразится «разговор», продолжался около получаса. Наконец они задали мне главный вопрос — что я думаю о предложении Анны? Я ответил что согласен, но учитывая свои ранения, вряд ли в ближайшее время смогу быть им полезен. Они ответили что это не так уж важно, тем более что одна нога уже почти зажила, да и вторая благодаря стараниям Анны заживает. Мне необходимо было обратится в районную комендатуру, в которой имелось вакантное место землемера, и я должен был устроится на него. Я сказал что с подобной работой не знаком так как был городским. В ответ на это, один из них мне сказал что тот кто закончил 10-летку да и при том имеющий звание офицера, должен справится. Остальные директивы я должен был получать через Анну. Потом мы разлили самогон по стаканам и выпили за Сталина и за Родину. Вскоре они все по одному вышли из дома и скрылись.

На следующий день согласно договорённости, я встретился с младшим землемером Зиневичем (он, как я потом узнал, был нашим человеком), который должен был устроить меня землемером в крайскомендатуру. Через несколько дней, Володя Зиневич зашёл ко мне и сказал что завтра я должен явится к зам.коменданту по сельскому хозяйству. На завтра я уже был в комендатуре, ходил с палочкой и меня принял пожилой немецкий офицер в чине обер-лейтенанта. Он спросил меня о том где я работал, кем являюсь по соц.положению, как я попал сюда. Мне пришлось соврать, сказав что я сын бывшего кулака, и в войну попал в заключение от которого меня освободили немцы, и по пути к сестре Анне, попал под бомбёжку из-за чего и хромаю в настоящее время.

Он вызвал старшего землемера и сказал ему что я теперь его помощник и буду занят работой по разделу колхозов. Старший землемер (Петровский) привёл меня в кабинет, где стояли три стола, и один угол был завален планшетами с планами колхозов района. Мы разговорились, и Петровский сообщил что он сын помещика, и давно уже ожидал прихода немцев. При Советской власти он скрывал это и работал на Урале землеустроителем, а когда был взят в Красную армию, то дезертировал и тут же перешёл к немцам. Он дал мне указания, чтобы я объездил 5-6 колхозов, и выяснил в них положение с инвентарём и тягловой силой. Планшеты с картами этих колхозов я разыскал в куче в углу, м после командировки должен был распределить землю среди местных жителей, таким образом ликвидировав колхозы.
Эту информацию я передал Анне, и она сказала что завтра должен быть ответ, что и как мне делать. Утром ко мне зашёл один из трёх мужиков и сказал чтобы я ехал по колхозам, и в случае обнаружения инвентаря и тягловой силы, не указывал их в докладе, по возможности запрятав или переправив их куда-нибудь подальше.

Мне дали удостоверение на немецком и русском языках, с большими уполномочиями как представителю военной комендатуры.  Дали в распоряжение дрожки с хорошей лошадью, и я отправился на задание. В первом же колхозе я вызвал старосту и запросил у него сведения о наличии инвентаря и лошадей. Мне ответили неопределённо, мол не знаем и не имеем таких сведений.  Я чувствовал скрытый отпор, поэтому сказал чтобы он подготовил мне все сведения и на обратном пути я за ними заеду. Так я проехал все шесть колхозов, и ничего внятного не получил. Не получил я сведений и на обратном пути, кроме объяснений о том что не успели произвести перепись. Тогда я отдал приказание привести мне их лично в комендатуру. По приезду в посёлок и после доклада зам.коменданту, он дал мне нагоняй и приказал немедленно начать раздел одного из колхозов, уточнив что на каждого крестьянина полагается не менее 5 га. Об этом я тоже рассказал Анне, и на следующий день получил от неё приказ проводить раздел а об остальном не беспокоится.

Дней через пять, план раздела был готов и я понёс его на утверждение коменданту обер-лейтенанту Гинзе. У него имелся переводчик Клинк, как я понял он был Ростовчанином, немцем по национальности, хорошо знаком с местными условиями и что его следовало опасаться. Комендант утвердил план и сказал что такие планы, мне необходимо сделать в перспективе по всем колхозам. Срок исполнения мне определили до 1 января 1943 года, и я засел за чертежи.

Подошло рождество, мне выдали офицерский паёк. 25 декабря должны были состоятся любительские скачки, на участие в которых был приглашен и я. Вечером ко мне пришёл Синцов (один из трёх подпольщиков) и узнав о скачках, сказал чтобы я взял Орлика и когда мы будем приближаться к току я обязан был обогнать коменданта. Оказывается Орлик давно уже привык к тому, что на току его кормили зерном, поэтому проходя мимо тока, он обязательно поскачет именно к нему. Но вся соль была в том, что на воротах тока имелась большая балка, об которую можно было разбиться, скача на лошади, если вовремя не пригнутся. Поэтому моей задачей было обойти коня коменданта, и повернуть на ток, пригнувшись аккурат перед его воротами.

Утром, часов в 9, мы сели на коней и поскакали. Я старался держатся около коменданта, чтобы по приближению к току, постаратся его тут же обойти.
Я шел четвёртым, комендант третьим. Перед самым током, Орлик резко обошёл коня коменданта и устремился на ток, конь коменданта двинулся за мной. Я еле пригнулся и сейчас же услышал крики, остановил коня и развернулся. У ворот была большая толпа, я спрыгнул с коня и подбежал к толпе. Гинза лежал с разбитой головой, весь залитый кровью. Его немедленно положили на машину и повезли в больницу. Все празднества закончились и народ разошёлся удручённый.

На следующий день меня вызвал зам.коменданта и стал спрашивать почему я повернул на ток? Я ему ответил что никуда не сворачивал, и что конь сам повернул в том направлении. Он ответил что проверит эти сведения. У меня появился страх о возможном аресте, но всё обошлось. В этот день комендант скончался не приходя в сознание. Переводчик Клинк усердно занимался расследованием гибели коменданта, он несколько раз вызывал меня и подробно расспрашивал о случившемся. Узнав о привычке Орлика, он стал докапываться почему я взял именно этого коня, на что я постарался ему внушить, будто понятия не имею о привычках коня, и что выбрал его случайно. Он перестал меня допрашивать, но я чувствовал что он постоянно держит меня под присмотром. В это время дела у немцев под Сталинградом стали плачевными, и по всему видно было что они нервничают, заранее продумывая вопросы об эвакуации. Мы узнали что на днях, немцы должны были вывозить хлеб из элеватора. Надо было что-то срочно предпринимать. Я с Зиневичем получил задание привезти зерно на подводах их колхоза Кирова заражённое клещом и любыми имеющимися у нас мерами засыпать его в элеватор. У нас имелся «наш» человек на элеваторе, и мы в ночь проникли на него и засыпали привезённое зерно. А нашему человеку, сказали что как только будет команда немцам эвакуировать содержимое элеватора, он должен был сказать что зерно некондиционное из-за клеща. Таким образом мы временно предотвратили вывоз зерна.

Во второй половине января 1943 года, нас с Зиневичем предупредили о том что в случае эвакуации, немцы нас просто ликвидируют. Мне дали задание вывести планы колхозов и спрятать их до прихода наших. В ночь на 28 января, я вывез планы-планшеты и спрятал их в сарае Анны, засыпав сверху шелухой от семечек. Затем ко мне зашёл Зиневич, и сказал что мы должны срочно уходить в сторону фронта, предварительно убрав переводчика Клинка. Бросив жребий на то кто должен это сделать, он выпал на Зиневича. Было три ночи, мы подъехали на конях к дому где жил Клинк. Я постучал в окно, и на вопрос Клинка «Кто это?», сказал что принёс записку от коменданта. Тот сказал что сейчас выйдет, и как только открылась дверь, Зиневич топором раскроил Клинку голову. Тот замертво свалился на крыльце. Не поднимая лишнего шума, мы трусцой двинулись в сторону Сальска.

Часть 11. Новая дорога на фронт.

Целую ночь мы проехали верхом без остановок, а утром спрятались в лесополосе привязав лошадей неподалеку и так проспали почти весь день, стараясь при этом никуда не выходить. На следующую ночь мы двинулись в сторону Калмыцкой степи, и под утро оказались на её бескрайних просторах. Спешившись,  мы развели костёр чтобы позавтракать, было 30-е января. Вдруг вдалеке мы заметили конный разъезд. Что это были за люди, не известно. Если немцы, то ничего хорошего это не предвещало. Мы решили не поднимать особого шума, и просто подождать, пока ситуация не прояснится сама. Вскоре всадники нас заметили и двинулись в нашу сторону. Чуть позже мы рассмотрели, что это были не немцы а наши, правда нас несколько смутил вид погон, но к тому времени мы уже слышали о том что в красной армии ввели погоны.

Мы, крайне обрадованные данные обстоятельствами, быстро поехали на встречу к приближающимся всадникам, но вместо радости к нам пришло разочарование. Нас остановили, тут же ссадили с коней, обыскали, отняли деньги и часы. Кроме того, старшина назвав нас предателями Родины, крепко избил, предварительно связав нам руки. В таком виде нас доставили в ОКР СМЕРШ 28А. Вскоре нас вызвали на допрос. Я подробно объяснил обстоятельства нашего появления а также все подробности нашей совместной подпольной деятельности, и в качестве доказательств правоты своих слов, предложил связаться с Анной, чтобы через неё выйти на тех, кто выдавал мне задания. Вечером меня снова вызвали на допрос, где я к своей радости увидел одного из тех трех, который в данный момент был в форме полковника. Он встал и протянув мне руку сказал, что очень доволен тем что я оказался жив, так как был неверно информирован о моей смерти.

Майор контрразведки дал мне запечатанный конверт с направлением в ОК 28А. В отделе кадров я заполнил личный листок по учёту кадров и вскоре мне выдали направление в часть. Дождавшись начальника ОК, он сообщил мне что я должен прибыть в распоряжение оперативного отдела армии в качестве офицера связи. В период до 7 февраля, мне пришлось один раз летать на «кукурузнике» в штаб фронта с оперативными документами и несколько раз я был в частях армии с приказами и распоряжениями.

8 февраля меня вызывал начальник развед.отдела и стал интересоваться, насколько хорошо я знаю Ростов? Затем, часов в 12 дня, меня вновь вызвали в развед.отдел, и познакомив со старшиной и одним из солдатов, сказали что я назначен старшим развед.группы из трёх человек, для захвата языка на правом берегу Дона в районе 29-ой линии. Выйти на задание, мы должны были в 22:00.
Моими напарниками были молодые и рослые ребята, имевшие хороший опыт в разведке. Предварительно было оговорено что переправляться через Дон мы должны в районе «Зелёного острова». Выйдя в ночь на левый берег реки, мы сняли шинели и автоматы, оставив при себе лишь наганы и ножи. Попрощавшись с провожатыми, прямиком по льду, мы двинулись к острову. Ночь оказалась тёмной, безлунной и очень ветренной. Впереди группы шёл старшина, за ним я и солдат. Пройдя метров сорок, мы ложились на лёд и просматривали впереди лежащее пространство. Тишина вместе с непроглядной тьмой, не позволяла определить наличие немцев на острове. Вскоре мы подошли к кустам и в это самое время, метрах в 30-40-ка от нас, немцы бросили осветительную гранату. Немного погодя, мы осторожно двинулись дальше. Вышли мы на правый берег, чуть ниже сейчас существующего наплавного моста расположенного на 29 линии, метров на 200-300. 

Здесь скрываясь в развалинах, мы осмотрелись, и посовещавшись решили подниматься вверх от Дона, и при первой попавшейся возможности, захватить языка. Так мы добрались до парка, где в настоящее время находится спортивный зал «Экспресс». Пройдя ещё немного, мы услышали шаги, это был немецкий патруль из двух человек. Когда они проходили мимо нас, мы установили что один из них был в звании фельдфебеля, другой был обычным рядовым. Тут же решили убрать рядового, а фельдфебеля оглушить и взять в качестве языка. Мои хлопцы  тут же распределили обязанности и приступили к выполнению задания. Рядового взял на себя солдат по имени Саша а фельдфебеля — старшина.  Я оставался в качестве тыловой поддержке, на случай немедленной помощи. Догнав патруль, мы быстро закончили дело. Тело рядового мы спрятали в кустах, предварительно забрав его документы, а фельдфебель оказался в бессознательном состоянии, кроме того он оказался весьма тяжелым чтобы его тащить на себе. В ближайшей луже, набрав в немецкую каску воды, мы привели его в чувства, связав при этом руки. Быстро объяснили сложившуюся обстановку, предупредив что любая провокация с его стороны приведёт к одному — удару ножом в спину. Тот настолько был напуган случившимся, что тут же согласился на все наши требования. Через заборы и дворы, мы вместе с нашей добычей, добрались до Дона и к 5 утра доставили языка на передовую, где его приняли и переправили в штаб. Немного передохнув, я вместе с частями нашей армии вошёл в родной город Ростов-на-Дону, это было 14 февраля.

Город был разрушен и большей частью сожжён. Весь центр города немцы сожгли перед своим уходом. Не задерживаясь в городе, я получил назначение принять батальон 152 бригады в Салах. Завязались бои с отступающим противником. К 22 февраля к Самбекским высотам и принялись их штурмовать. В первом же бою я был ранен в голову и направлен в Ростов, из которого меня эвакуировали в г.Саратов.

Не доезжая до Сталинграда в районе Котельникова, наш эшелон попал под бомбёжку и большинство раненых погибло. Я и ещё двое офицеров устроились на паравозе, и так доехали до ст.Поворино, где пересели в пассажирский поезд до Саратова. В Саратове меня положили в черепной госпиталь, так как в результате ранения, у меня оказалась трещина в районе черепа.

Часть 12. Лагерь НКВД

Отлежав весь март в госпитале, я был направлен в распоряжение отдела кадров Приволжского Военного округа. Находясь в частях 28 армии, я так и не успел себе выправить документы в связи с огромной занятостью при наступлении, и вообще не придавал этому факту большого значения, так как был на должности, сыт, одет и воевал на равне с другими. А здесь в отделе кадров с меня потребовали документы подтверждающие мою личность, которых, не считая направления в госпиталь у меня не было и не могло быть. Правда я мог соврать, что будучи ранен в голову, не помню где мои документы, но не догадавшись о подобной возможности заявил что не успел получить документы выйдя из плена. Как только полковник услышал слово «плен», тут же приказал мне выйти в приемную и ждать приглашения. Минут через 40-50, ко мне подошёл подполковник (как позже я узнал, он был из гос.безопасности) и пригласил меня в кабинет, где мне пришлось в который раз рассказывать все подробности из службы, пленении и обстоятельствах, при которых я оказался в Саратове. Затем, он как и предыдущий начальник, приказал мне выйти в приёмную и ожидать. Так я просидел в приёмной до 7 часов вечера, до тех пор, пока меня не вызвали и не выдали пакет с направлением в Саратовский пересыльный пункт-команду №78.

По прибытию в пересыльный пункт было уже темно, и все уже собирались спать. Меня направили в команду 78, большое помещение с двойными нарами на которых имелись матрасы и подушки. Мне показали место на верхних нарах, иумывшись в ближайшем умывальнике, я заснул. Утром нас подняли в 7 утра, и выслали на зарядку. После зарядки был завтрак, правда не очень вкусный и сытный, но я был доволен и тем что было. Освоившись, я поинтересовался контингентом тех, кто находился в нашей команде. Все были офицерами, побывавшими в плену и окружении. Одеты все были по разному, кто в военную форму, кто в гражданку. Были и те кто с орденами, медалями, Е-кубиками и шкалами. Некоторые находились тут без дела, уже более полугода, и это при том что на фронте постоянно ощущалась нехватка кадровых офицеров. Кормили тут три раза в день, кино крутили через день, а когда не было кино, приходили военные лекторы и читали лекции. В муках неизвестности, прошло около месяца. Нас никуда не вызывали, сколько бы мы не обращались к начальнику пересыльного пункта. Ничего вразумительного он не отвечал, заявив лишь о том что скоро должны приехать с проверкой, соответствующая комиссия. Вскоре около половины состава, в том числе и меня, вызвали и «предложили» поработать на ст.Увек по погрузке бревен, уточнив что за перевыполнение плана, будут платить деньги и давать табак. Все согласились, место работы располагалось недалеко от Саратова.   
Нас разместили по частным квартирам.

На другой день мы вышли на работу, которая заключалась в том чтобы вылавливать из Волги брёвна и затем, вытащив их на берег, грузить на ж.д.платформы. Я попал в бригаду грузчиков леса на платформы, и ребята выбрали меня бригадиром. Вскоре наша бригада вышла на первое место и мы более или менее зажили по-человечески. Появился лёгкий табак, и кормили нас уже из общей кухни. Так мы проработали до самого Июля. В начале Июля нас срочно вызывали в Саратов, в который я прибыл с температурой и меня тут же отправили в сан.часть. Пока я лежал в сан.части, почти вся команда №78 выехала в неизвестном мне направлении.

По выздоровлению, меня вызвали в штаб пересыльного пункта и вручив пакет, на котором было указанна воинская часть и её номер в г.Рязань. По прибытии на вокзал Саратова, ни одного поезда в нужную мне сторону не предвиделось. Комендант станции сказал что я смогу уехать только если попрошусь на какой-либо проходящий мимо эшелон. Вскоре на станцию прибыл эшелон с солью, погруженной прямо на платформы. Подойдя к старшему сержанту, я спросил начальника охраны, который сообщил что начальник заболел, и пока он является исполняющим обязанности. Поэтому я и ещё один старший лейтенант, попросили его, разрешить нам доехать до Рязани. Он долго отказывался, но потом не устоял и согласился с условием что мы будем помогать ему охранять соль. Во время пути, жили мы здорово. За соль можно было выменять что угодно, поэтому продуктами мы были обеспечены на все одиннадцать суток пути. Не доезжая около 70-80 км до Рязани, на одной из станций, эшелон принял лейтенант. Он был довольно пожилым, видимо тыловик, который предложил нам немедленно покинуть эшелон, так как посторонним ехать запрещено. Сколько мы его не уговаривали довезти нас до места, он стоял на своём и отказал.

Два дня мы проболтались на станции без дела, и лишь на третий, запрыгнув на товарняк с лесом, доехали до Рязани. Когда я прибыл в Рязанскую военную комендатуру, меня накормили и сказали что я должен дойти до станции Рязань 1, а оттуда в воинскую часть, расположенную в 4-х километрах, в бывшем монастыре. Не мешкая, я отправился туда. Когда подошёл к части то увидел высокий забор, сверху обвиты колючей проволокой и по углам вышки с часовыми. Увиденное меня озадачило, уж очень всё походило на конц-лагерь.

Зайдя на проходную, я предъявил пакет. Минут через 15, ко мне вышел капитан, и сказав что я прибыл по назначению, повёл меня в комендатуру. Там меня обыскали, изъяли деньги, часы и нож, и сообщили что я нахожусь в спец.лагере НКВД на поверке офицерского состава, бывшего в плену и окружении.
На следующий день в районе 10 утра, меня вызвали в штаб к майору КГБ. Явившись к нему, он сообщил мне что я должен рассказать ему о себе всё, начиная от дня рождения, и заканчивая настоящим временем. Пришлось снова рассказывать о себе всё с самого начала, в то время как он что-то записывал и изредка уточнял некоторые даты и места описываемых событий. Так я пробыл на допросе до обеда, после которого допрос продолжался до самого вечера. Когда допрос был окончен, я спросил у Майора о том, как долго могу здесь пребывать? На что он ответил мне, что это в большей степени зависит от меня лично, точнее от правдивости моих показаний. Они должны послать запрос в те места, о которых я давал показания и как только придёт подтверждение моих слов, меня освободят. А пока, я должен находиться в лагере и именоваться «бывший военнослужащий».

В казарме я оказался рядом с одним Капитаном-летчиком. Он пребывал здесь вот уже около месяца, и сообщил мне, что если следователь посчитал меня честным человеком, то меня пошлют на работу вне зоны лагеря. Но если вдруг заподозрят в измене, то из зоны не выпустят никогда.
На следующий день стали раздавать наряды на работы. Меня также вызвали в одну из команд и построили в колонну по четыре. Впереди, сзади и по бокам стали автоматчики с собаками. Нас повели в город на пристань, где мы сгружали с баржи дрова. Так нас водили на работу ежедневно, питали три раза в день, кроме приварка — пол килограмма хлеба и 20 грамм сахара. Этого конечно катастрофически не хватало, так как приходилось много работать на погрузке-разгрузке эшелонов и барж. Примерно через пол.месяца, моего соседа-летчика Николая, вызвали в штаб и сообщили что его считали погибшим и посмертно присвоили звание героя советского союза. В настоящее время за ним приехал командир сын Сталина — Василий. Командование лагеря не не хотело освобождать Николая, но настойчивость и воля Василия Сталина, заставила его освободить и выйти из лагеря. Я стал очень раздражительным, так как за это время мы очень сдружились с Николаем, да и полное отсутствие табака не внушало оптимизма.

В начале Июля, к нам в лагерь прислали так называемых «африканцев». Это были наши бывшие офицеры, попавшие в плен к немцам, и затем служившие у них в Африке, где в последствии попали в плен к Англичанам, а те в свою очередь передали пленных нашей стороне. Как только они прибыли в лагерь, его тут же перегородили, и эту группу тут же изолировали от нас. Каждый день нас отправляли работать на пристань на разгрузку картофеля, дров, угля и прочих грузов. К месту нашей работы собирались местные женщины, и хотя этого не разрешалось, они старались передать нам курево и кое-что из еды. Так в томительном ожидании проходили однообразные дни в лагере.

Часть 13. Восстановление документов

В один из дней начала июля меня снова вызвали к следователю, и когда я зашел в комнату, он мне сказал - «Садитесь, товарищ!». Слово «товарищ» я не слышал от них, как вошел за стены данного лагеря, и во мне тут же поселилась надежда на хороший исход дела. Оказалось что с мест запросов по моему делу, вернулись официальные подтверждения моих слов, и что на днях я буду освобождён. Следователь сказал, что я должен пойти в прод.отдел и получить талоны на питание в Комсомольскую столовую. Выдав мне талоны и пропуск на выход из зоны, мне объяснили что питаться я буду за зоной, а вот жить пока ещё в ней, ровно до того времени пока не придёт документы из Москвы о моём освобождении.

Когда пришло время обеда, я вышел из лагеря и направился в столовую, примыкавшую к нему неподалеку. Отдав талоны, я сел за стол и мне подали тарелку борща с большим ломтем хлеба. Когда я поел, официантка принесла мне ещё одну тарелку, и на мой вопрос почему, она ответила что знает о том что я из лагеря, и что вторая тарелка не будет лишней. Со вторым мне дали пачку папирос, это была самая большая радость для меня за последнее время. Когда я вернулся в лагерь, то уже через пол.часа от папирос не осталось и следа. В таком положении я прожил в лагере ещё неделю, до тех пор пока не пришли документы и я должен был явится в отдел кадров НКО.

Прибыв на вокзал, я на свои деньги смог купить пол.литра самогона и один солёный огурец. Стакана не было, поэтому я пил прямо из горла, хотя до этого никогда так не пил, да и сейчас тоже. Видимо я был так сильно возбуждён что почти не опьянел. Выпустили меня из лагеря с обмундированием 3-й категории, латка на латке, ботинках с обмотками, правда с новой комсомольской фуражкой и тыловыми погонами старшего лейтенанта. Сел я в проходящий воинский эшелон, и вечером на следующий день прибыл в Москву. Не успел выйти из вокзала, как меня остановил офицерский патруль в чине Подполковника и потребовал документы, уж очень у меня был подозрительный вид. Проверив документы и опросив, он сказал что в таком виде я не могу показываться в Москве, поэтому он направит меня в комендатуру. Вскоре он остановил машину, и поехал вместе со мной в комендатуру. Там меня накормили и отвели на ночлег в казарму. Утром вызвали и отвели на вещевой склад где одели в новое офицерское обмундирование и хромовые сапоги, предварительно всё записав вещевую книжку. Прибыв в ОК НКО, я доложил о своём прибытии и сдал свои документы о поверке в лагере НКВД. Мне предложили заполнить личное дело и написать автобиографию. Когда я закончил и сдал листок, мне выдали талоны на питание и сказали что как только со званием, будет всё выяснено, меня вызовут. Так прошло около 10 дней.

Моё прибывание в Москве было скучным и опять мучила неопределённость положения. Денег не было, родных и знакомых в Москве тоже. На десятый день, меня вызвали в ОК и сказали что приказов о присвоении мне офицерских званий не найдено, намекнув на то что я возможно являюсь самозванцем. Я ответил, что если они так уверенны в этом, пусть отправляют меня на фронт рядовым. Они снова спросили меня когда и где присваивались звания, и попросили подождать ещё, так прошла ещё одна неделя.

Наконец меня вызвали и вручили удостоверение личности в звании старшего лейтенанта, и дали направление в часть г.Подольск.

Часть 14. Штрафной батальон.

По прибытию в г.Подольск, я направился в комендатуру чтобы узнать дислокацию военной части. Мне сообщили что часть располагается в районе с.Сухая роща, что в 4-х километрах от Подольска. Я быстро добрался до части, и пока шёл, по пути мне встречались множество офицеров разных званий. Мне пришлось много козырять, хотя на мои приветствия почти никто не отвечал. После того как я сдал документы в штаб, мне сказали что я должен найти 1-ю роту и находится в ней. Подойдя к одному из офицеров, я спросил о нахождении первой роты, он показал на проходящую мимо колонну и сказал что это 1-я рота, которая отправилась на обед. Роту вёл капитан, к которому я подбежал и стал докладывать о прибытии, но он быстро прервал меня сказав чтобы я немедленно пристроился к ним, а потом уже разберутся что к чему.

После обеда, Капитан Трифонов поместил меня в одну из палаток. Тут я узнал что все из офицеров,  являются бывшими военнопленными, прошедшими спец.проверку в лагерях НКВД. Занятий с нами никаких не проводили, правда ежедневно крутили кино. Так прошло примерно с пол.месяца. В один из дней, сразу после обеда была объявлена тревога и всеобщее построение. Когда все были построены, вышел генерал-полковник Голиков и зачитал приказ тов.Сталина о создании первого отдельного стрелкового штурмового офицерского батальона из лиц прошедших спец.проверку в лагерях НКВД. Время нахождения в батальоне было определено — 2 месяца с момента вступления в бой. Ранение, реабилитация, и смерть тоже. Затем были назначены командиры рот (бывшие командиры дивизий и полков), командиры взводов (командиры батальонов). Этим лицам было оставлено право ношения офицерской формы и погон, остальные должны были носить форму и погоны согласно занимаемых должностей. Пом.ком.взвода — ст.сержант, пулеметчики — младшие сержанты отделения. Вскоре подъехали автомашины с обмундированием. Я был назначен командиром взвода 1-ой роты, с правом ношения офицерской формы.

В общем через час, весь батальон был обмундирован. На следующий день с утра получали оружие. Все стрелки получили автоматы, кроме этого во взводе было четыре ручных пулеметов ДП, а в стрелковой роте ещё взвод станковых пулеметов Максим. В батальоне кроме трёх стрелковых рот был взвод разведки, сан.взвод, хоз.взвод, батарея 45 мм, батарея 76 мм пушек, сапёрный взвод, взвод связи, миномётная рота 82 мм миномётов. В дополнении к оружию, всему личному составу были выданы каски и стальные панцири на грудь и живот, довольно тяжёлые, но хорошо предохраняющие от поражения автоматическим оружием противника.

Через несколько дней, нас по тревоге маршем перебросили на ст.Подольск, где мы погрузились в вагоны. Направления никто не знал, и каждый гадал возможность пути как мог. Ординарцем-связным, ко мне определился военный лётчик-майор Бубсков Андрей. Почти все не общевойсковые были в роли рядовых. Наконец мы прибыли к месту назначения. Выгрузились мы на маленьком разбитом полустанке без названия. Вскоре, после выгрузки, мы совершили марш километров на 10 к лему, где нас застало утро. Там мы провели весь день до темноты, а ночью снова марш и так на трое суток. Мы снова расположились в лесу, и спустя некоторое время нам объявили что сейчас к нам прибудет командующий Калининским фронтом — генерал Еременко. Вскоре нас построили, и прибыл Еременко, который сообщил что с сегодняшнего дня, мы начинаем службу в батальоне. Задача батальона прорвать долговременную оборону противника в районе Духовщины и развить наступление в сторону г.Демидов.

Это действительно оказался очень серьёзный узел обороны, и командующий сказал что везёт за нами вслед целый мешок орденов и медалей, что в последствии оказалось враньём. На следующий день в 5 утра, после серьёзной арт.подготовки мы пошли в атаку, и в течении суток прорвав оборону противника, продвинулись вглубь на 43 километра. Дело в том что среди нас было много офицеров-танкистов и самоходчиков, и когда мы сумели захватить несколько танков и самоходок, то сев на них, мы стали преследовать немцев. В общем, к середине дня, весь батальон оказался на механизированной тяге. В связи с быстрым передвижением, тылы батальона сильно отстали и мы перешли на трофейное оружие и питание. В прорыв совершенный нашим батальоном, были брошены две наших армии, которые в последствии и развили наш успех.

В Демидове нас отвели на отдых, затем снова бросили в бой и так несколько раз. Особенно ожесточенные бои развернулись на подступах к городу Невель. Противник яростно сопротивлялся переходя от обороны к контр.атакам с применением танков и самоходных орудий. 26 сентября, самые тяжелые бои развернулись в так называемой «долине смерти», где до этого полегло очень много наших солдат. Но несмотря на отчаянное сопротивление немцев, мы упорно двигались к Невелю. В одной из таких атак за населённый пункт, на нас вышло до 30 танков, открывших по нам ураганный огонь. Одним из снарядов разорвавшихся рядом, я был ранен вместе с Бубековым. В момент ранения, я почувствовал будто мне в голову ударила громадна глыба. Потеряв сознание, я пришёл в себя уже в полевом госпитале.

Как было записано в карточке, я был ранен осколком в левую скуловую кость. Пролежав где-то с неделю в полевом госпитале, я уже собирался выписываться. Но видимо мне повезло, так как прибыла комиссия во главе с хирургом фронта. Они стали осматривать раненных, и просмотрев мою карточку а также и меня самого, хирург пометил в карточке красным карандашом «срочная эвакуация» в тыл, черепно-челюстное ранение.

На другой день меня в числе других посадили в санитарный эшелон для эвакуации. Я как ходячий раненный попал в пассажирский вагон для раненного офицерского состава. Так я попал в г.Калинин.

От автора: На данном эпизоде, заканчивается первая тетради воспоминаний от моего деда Виктора.