В изношенной военной паре
Он был немного подшофе,
Но что-то мощно выпирало
В его линялых галифе.
Вот и настал конец этой горестной истории.
В марте 64-го года, перед падением Хрущёва, Наташа сменила церьковь, таскалась на Вшивую горку, к Успению в Гончарах. Там попы болгарские служат, да и всё новые, а у Покрова батюшка раз не выдержал и ногами аж затопал - на её столпничество, грозил изгнать с позором из прихода. Она ведь ещё выдумала всю службу лежать пред своею иконою на полу. А тут попик младой, приятный, всё воспринимал нормально, раз даже позвал открыть душу: "Ведь это сердце разрывается, глядя как вы терзаетесь, чадо." Она смотрела на него безмолвно и. воспалённо.
2-го апреля должна была быть Пасха.
В чистый, четверг с утра Наташа стояла на молитве, отпросилась в ателье, что-то подсказывало ей: быть сегодня чуду.
Возле неё стоял на коленах молодой парень - высокий, жилистый, такие раньше богатыри были на Руси; с длинным изящного северною письма, ликом, в мягкой бородке, с синими "нестеровскими" глазами. А сам в солдатской телогрейке и галифе, заправленные в кирзачи.
Кланялись и подпевали; хору вместе. Косились друг на друга.
Как глянула Наташа на него, так вся и вспыхнула внутри, сердце зашлось. А когда встали и, неловко поворотившись, она коснулась галифе, током ударило её в самые недра: он! он! почему - не знала, но именно е г о ждала все эти годы! Жених истинный, Телец жданный!
Властно зажгла (для предлогу) ещё одну свечу от егосвечи и шепнула:
- Совестно, право, во время молитвы, но прощу... очень прошу вас по окончании всенощной подождать меня на улице. Поговорить надо. Это очень важно. Подождёте?
Парень, не глядя на неё, молча кивнул.
На улице, возле церковного угла он ждал её.
- Что вам угодно, сударыня?
И это было тоже странно: кто нынче так говорит: "сударыня" да с таким оборотом? Смущённо, словно девочка, она заторопилась речами :
- Видите ли... здесь неудобно... пройдёмте вниз к реке... не думайте ничего дурного, но если: б вы знали, как для меня важна эта встреча с вами... Идёмте?
Он спокойно, хотя и несколько недоуменно поглядывая на неё, зашагал рядом. Изредка переговариваясь замечаниями насчёт сегодняшней службы, они спустились по Вшивой горке, там перешли через мост и вышли к Яузе. Стояла чудная ночь начала апреля, когда уже всё потихоньку вздрагивает от истинного дыхания весны. И особенно после церковной духоты свежий, сырой воздух наполнял кровь кислородом, кружил голову, будил желания. Пахло снегом, керосином от воды, острым мужским запахом от заношенной одежды парня. Хлюпала вода от медленно, неслышно, словно дух, проплывающей баржи-говновоза с красными, огоньками на бортах, а на мелких волнах прыгали отражения огонёчков, наскакивали дружка на дружку и словно лягушки совокуплялись...
Облокотись о парапет, Наташа взволнованно заговорила, что хоть и грешно в такую ночь говорить о подобных вещах, но пусть как хочет он! – а ей он – давно жданный и желанный, ей его, может, Бог послал за все её страдания, что она воскресла, что она безумно влюблена в. него...
Она была в такой лихорадке, молола такие речи, даже забыла представиться, а ведь прошли с километр по всей Гончарной и Вшивой горке - а он всё вдруг понял, просто взял её за руки и сказал:
- Я тоже люблю тебя. Как увидал в церкви, так и... всё. Зовут меня Евгений. Евгений Ломакин. А тебя?
- Наташа. Наталья Торопова.
- Какое красивое имя. Почему-то в жизни мне встречались красавицы только Наташи.
- Правда? - зарделась она. - А Женя... Евгений... О, это тоже... Не имя, а роман, - засмеялась, показывая белые зубки. Глаза её были огромны и сияли.. Его бородка поблёскивала капельками, влаги, даже в. синей ночной тьме светились голубые очи.
Пошли вдоль реки к Высоко-Яузскому мосту, к её дому.
Она рассказала о себе всё, п о ч т и всё. Он слушал и сострадал.
- Сними платок, ты в нём старуха, я хочу видеть твои волосы. Она сняла, он взял его подмышку, другой рукой поддерживал её, а волосы Наташины рассыпались и тут же засверкали влагой. Она была безумно хороша! Он даже приостановился...
Потом стал рассказывать о себе, и тоже прямо и откровенно. Он учился в семинарии, в Сергиевой лавре, при ней и жил. Но как-то тёмный Промысел подтолкнул его познакомиться с приехавшей к архимандриту по хозяйственным делам молодой монахиней; кстати, тоже Наташей. В первую же ночь они, соблазнились друг другом.
Он провёл её тайком в свою комнатку, которую снимал на Первомайской улице, и давшая обет безбрачия пала. Вскоре она уехала в свой монастырь, а по прошествии известного времени приготовилась рожать. Полноту невозможно было скрыть, как она ни утягивалась. А родила всё-таки прямо в стенах монастыря, так уж вышло, никто не поверит, а вышло.
Разразился страшный скандал. Монахиня вылетела из монастыря, а Евгений из семинарии.
Он - сирота ("сирота" - нежно подумала Наташа и сердце сжалось) прячется теперь от армии, родом из сибирской деревни, а здесь нет ни угла, ни работы. Хотел вот служить Богу, он ведь из религиозной семьи, но...
- Видишь-, какая беда.
Она помолчала и вдруг властно сказала:
- Ты будешь жить у меня. Мы сейчас ко мне и идём. Во-он там, видишь, где Яуза поворот делает, мой Николо-Ямский переулок и мой дом. Мы поженимся.
- Да, мы поженимся.
И так они это просто решили и легко говорили, что можно было только давиться. Но влюблённые не знают правил жизни.
Под мостом он стал целовать её. Она боялась только одного: умереть в его объятиях. И так шли, останавливались и целовались, и она обжигалась о его восставшие галифе.
Истомились же так, что по лестнице поднимались две дрожащие тени, она зажимала ему рот рукою, а в комнате легко взвил её на воздух и понёс к кровати. И тут она в с ё вспомнила, ч т о случалось с нее, и зашептала горячечно:
-Милый... милый... Боже мой... мне страшно! Только будь стоек. .. стоек... у меня бывают... бы... вают... спазмы.. . но только бы не сейчас о, счастье моё! счастье моё!
С улыбкой В.В. сказал: "Не будем описывать страстей человеческих, наша кисть слаба здесь, да и к чему? Люди: знают, что это такое... Но вот конец...."