6
Перекидной календарь прижимал к столешнице клочок бумаги: «Жутко секретно. Перед прочтением -- сжечь. Глубокоуважаемый оперативный бригадир штурмовой группы захвата! Довожу до Вашего высочайшего, что сильноподозреваемый Вами гр. Кукушкин И.А. В весьма интересующий Вас день изволил присутствовать на курсах компьютерной графики в Красногорском инженерно-строительном техникуме согласно плану обучения. В очень интересующее Вас же время (14-00 -- 15-00) отделался оценкой «4» на промежуточном зачете. Увы. Приношу искренние. Гауптман Чижке-Чижикер».
-- Это что? -- не понял Шифман.
-- Тебе оставил, если разминемся.
-- Значит в «Янтаре» был не Кукушкин...
-- Истинная правда, сын мой, -- пробасил Чижиков. -- Я еще подстраховал тебя малехо – позвонил в Красногорск, поговорил с преподавателем. Так что пролетела твоя кукушка, как фанера. Аминь...
-- Й-асно... -- Шифман стукнул кулаком по столу. -- Почему я не пошел в звездочеты?! По астрономии в школе пятерка была...
-- Че, не колется малый? А опохмелить его пробовал?
-- Не задрачивай, я и так задроченный, -- буркнул Шифман и полез в ящик стола за бутылкой пива. -- Отрубился малый, слабак. Нашатырь ему, укол, то да се, а очухался -- только головой вертит, не соображает, где находится.
-- Артист...
-- Гладышев, *****, все изгадил. Так и лезет без мыла в задницу. Вторая буква в его фамилии явно лишняя. А дебилу не объяснишь, что он дебил. Если человек сам не понимает, что поступает по-идиотски, то никакая логика его не убедит.
-- Ну как ты о следаке прокурорском...
Шифман махнул рукой и коротко рассказал Чижикову о беседе с Литвиновым.
-- Конкретные действия и результаты говорят обо всем, а обстоятельства и мотивация не говорят ни о чем, это слова Гладышева. Как по учебнику читает. А мальчик теперь надолго запрется. Если он не виноват -- то видит в нас то ли тупых тупиц, то ли подлых подлецов, которые хотят всеми силами его обвинить и посадить. А если виноват...
Шифман задумался. Он был почти уверен, что к ограблению «Янтаря» Литвинов не имеет никакого отношения. Литвинов вовсе не похож на идиота, который, подломив магазин, будет несколько дней таскать в карманах улики с «визитками». И на расчетливого артиста Литвинов тоже не похож. Врач из санчасти установил кратковременный обморок, психический шок, о чем выдал справку и копию заключения на руки старшему оперативной бригады капитану милиции Шифману.
Колечки-сережки подброшены. Когда? Скорее всего, во время пьянки, когда Литвинов уже основательно поплыл. Кем? -- Деминым, Звонаревым? Или кем-то третьим? Да нет, третий -- это уже слишком. Неустойчивая выходит конструкция. Перебор.
-- А у тебя что? -- спросил он у Чижикова.
-- Ударно выполняю твое задание.
-- И каковы ударные достижения?
-- Беседовал с Жичигиным. С утра был в отделе охраны. Один интересный момент, -- Чижиков щелкнул пальцами. -- Жичигин с Литвиновым учились в одной школе. Правда, Литвинов был на четыре класса младше. И, -- тут Чижиков сделал таинственную паузу, -- в параллельном классе с Литвиновым учился -- кто? А, бригаденфюрер?
-- Демин, -- сказал Шифман. -- Об этом он написал в объяснении.
-- Правильно, Демин. Но тот же Демин почему-то не указал, что знает Жичигина еще со школы. Забыл? Или сознательно не упомянул? Это во-первых...
-- Погоди, Чиж, не суетись под клиентом. Ты-то сам помнишь хоть одного из своих одно... ну, одношкольников, которые были старше тебя на целых четыре года?
-- М-м, -- Чижиков почесал затылок. -- У нас в детдоме была восьмилетка. Допустим, не помню.
-- То-то. Десятиклассник для шестиклассника -- это уже совсем взрослый дядька, интереса не вызывает. Разве что бежит по коридору этот дядька, даст пацану шалбан и дальше бежит. А пацан сидит в уголочке и плачет от обиды.
-- Ну уж и плачет...
-- Это я так, образно. Помнишь, стишок такой был:
Трудно жить на свете
Октябренку Пете --
Бьет его по роже
Пионер Сережа...
-- Ну и?..
-- А то, что девочка-шестиклассница, опять же таки, к примеру... Она-то как раз больше внимания обратит не на сверстника своего, а именно на старшеклассника, лучше его запомнит. Потому как она -- будущая женщина, жен-щи-на, Чиж!
-- Ты о чем это?
-- А о том, -- Шифман хлопнул ладонью по столу, -- что с Деминым в школе училась некая Вера Белова, она же ныне по мужу -- Звонарева. Кстати муженька этого я вызвал сегодня на четырнадцать ноль-ноль. И заметь, по абсолютно другому вопросу. Тебе это ни о чем не говорит?
-- Стоп-стоп-стоп, -- пробормотал Чижиков, отыскивая в папке показания Демина.
-- Туговато соображаешь, кэп, -- подначил Шифман. -- Корень женьшеня по утрам грызть нужно, ускоряет мыслительный процесс...
-- Да ну тебя! Что же выходит... Их, значит, не трое, а четверо? Литвинов, Демин, Белова-Звонарева и Жичигин?
-- А-ага, -- Шифман растянул рот чуть ли не до ушей, голосом и мимикой копируя Иванушку-дурачка из мультфильма.
-- Так тут их целая шайка-лейка?..
-- Из средней общеобразовательной политехнической школы номер пятьдесят один! -- весело закончил Шифман.
-- Во, как увязалось...
-- Не, еще не увязалось. Жичигин может и вовсе не помнить никого из оставшейся тройки. Они же для него были малявками — бежит, шалбан даст...
-- Но -- Звонарева?..
-- За эту не переживай. Она должна помнить всех троих -- и Жичигина, и Литвинова, и того же Демина -- свою первую любоф-ф-фь.
Шифман откупорил бутылку пива о край стола.
-- Ты не прав, кэп. Она должна знать все четверых, -- вдруг проговорил Чижиков тихо, словно боясь спугнуть новую мысль. -- Бреславцев жил в ее подъезде. И Бреславцев знал, выходит, их всех -- Звонареву как соседку, а остальных троих -- по работе...
-- Начинаешь мыслить, -- улыбнулся Шифман. -- Прогрессируем!
Чижиков глядел в стену. Шифман невозмутимо продолжал:
-- И еще был один. Шестой знакомец. Знакомец супружников Звонаревых, он же еще один их сосед -- Ванюша Кукушкин, успешно проходящий компьютерный ликбез в славном граде Красногорске!
-- Таки шестеро, ити их мать, -- отозвался Чижиков и, загибая пальцы, медленно пересчитал: -- Звонарева, Демин, Литвинов, Жичигин, Бреславцев, Кукушкин... И это же все на поверхности... Черт, я бы совершенно иначе построил разговор с Жичигиным!..
-- А я сам понял это лишь вчера, как только домой пришел. Методом дедукции, индукции и поверхностного натяжения. Просто осенило. Сразу-внезапно-вдруг... Так что не один ты такой глупый, -- я тоже.
-- Это радует слух...
-- И еще одно: не шестеро здесь булькают в общем котле, а целых семеро. Этого седьмого я вызвал на четырнадцать ноль-ноль, и, как уже говорил, совсем по другому вопросу, усек, Чиж! Валяй, чего там в школе.
-- В школе... Есть такая Пузаева Клавдия Александровна, директриса, -- полистав блокнот, сказал Чижиков. -- Так вот она и излагает...
-- А почему не с классруком?
-- Потому, что... -- перевернув несколько страничек, Чижиков пояснил: -- Мадам Святова Галина Петровна давно уже на пенсии и переехала куда-то к детям. Да она мне уже не нужна. Достаточно порассказала Пузаева.
-- Короче.
-- В общем, так. Литвинова она помнит довольно хорошо.
-- Погоди. Ты же пошел делать Жичигина?
-- Нет, это уж ты сам погоди. С него-то я и начал. Но когда Пузаева услышала, что он служит в Дзержинском отделе охраны, тут же и бряк: «А там ведь еще один наш ученик -- Литвинов...» У меня аж матка выпала: во, пруха пошла на ровном месте! Все они, оказывается, под одним колпаком...
-- Ты короче давай. Ко мне сейчас Курцева заявится.
-- А ты не подгоняй. Значит, до десятого класса был наш Литвинов «нулем». Это так по-школьному говорят, то есть никем: ни отличником, ни двоечником. Ни хулиганом, ни паинькой. Ни душой компании, ни букой. А так себе...
-- Темная лошадка... Или серая.
-- Во, во. Зато с середины десятого, с зимы -- как подменили парня. Прогулы пошли, грубости всяческие, отставание по всем предметам. То нахамит, то поссорится...
-- Переходной воз...
-- Да ты или меня слушай, или уже сам рассказывай! -- возмутился Чижиков. -- Слова сказать не даешь, а сам -- короче, короче...
-- Все, извини. Не сердись, кэп.
-- И наконец настало время «икс», -- продолжал Чижиков. -- Пацаны в таком возрасте чем обычно увлекались? Да, уже не марками-шмарками, не оловянными солдатиками да значками-брелочками. Тут тебе и шмотки, и кассеты-диски... Таскают в школу что ни попадя, продают, обменивают. Да и денежка у многих водится -- тому папашка от чистого сердца отстегнет, а тот, глядишь, и сам заработал на каникулах честным трудом.
Шифман открыл было рот, но тут же прикрыл его ладонью, встретив предупредительный взгляд Чижикова.
-- И вот, вишь, пропадает у одного отрока блок компакт-дисков. У другого -- авторучка «Паркер». У третьего – еще что-то. И все, заметь, из портфелей. В классе — сверхнапряженка, подозрения, разборки на родительских собраниях, участковый ходит в школу как на вахту...
Шифман слушал Чижикова не очень внимательно. Он давно уже понял, к чему тот ведет, но сейчас пытался найти связь между событиями тех, школьных приключений Литвинова, и нынешних. И эта призрачная ниточка становилась все крепче, все зримее. Скорее всего, не к обогащению стремился Литвинов, и не от зависти воровал, а, видимо, «по возрасту». Для острых ощущений. «Узнают — не узнают, поймают -- не поймают..» Глупости, но через это, к сожалению, многие проходят. Не обязательно путем краж, но почти всегда — из-за острого интереса к чему-то запрещенному, нехорошему, порой даже стыдному. Пощекотать себе нервы. Жажда риска на грани клептомании? Может быть, может быть... «МБ», -- как отмечает Шифман в своих эпистолярных размышлениях.
Патологической клептоманкой была его соседка по лестничной площадке Ника Валерьевна. Сначала жильцы ужасались, наблюдая, как интеллигентная, привлекательная дама средних лет вырывается из подъезда, словно торпеда из пускового аппарата, стремглав летит к детской площадке, хватает забытые игрушки, потом сдергивает с веревок чужие простыни, рубашки, брюки и бегом тащит к себе домой. Этот рейд-бросок занимал не более полуминуты, однако некоторые бдительные хозяева успевали выскочить из квартир и отбить награбленное. В таких случаях Ника Валерьевна испуганно моргала глазами и бормотала: «Ой, простите, сама не знаю, как получилось...» Почти каждый вечер ее муж, непьющий слесарь-сантехник Альберт Митрофанович ходил по двору, размахивая украденным барахлом и кричал: «Чиё? Чиё?..» И стыдил он ее, и костерил многоэтажно, и за волосы таскал – ничего не помогало. Закончилось все лишь тогда, когда Ника Валерьевна выхватила соседского ребенка из коляски, пока молодой папаша отвернулся прикурить. Были вызваны и милиция, и прокуратура, и «скорая». Бедняга Ника Валерьевна провела полгода в психбольнице и вернулась вполне здоровым человеком, но едва не в тот же день в психбольницу залетел Альберт Митрофанович, который во время отсутствия жены начал активно употреблять алкоголь и допился до белой горячки...
Шифман помотал головой, отгоняя воспоминания.
Как здорово, что в эту школу сегодня пошел не Гладышев, а именно Чижиков! Уж для Гладышева сама мысль о клептомании была бы одним из гвоздей в гроб Литвинова. И, конечно же, он ни в едином документе не упомянул бы о былых школьных кражах подследственного. Гладышев выстраивает линию, при которой Литвинов является абсолютно здоровым, и никакая психиатрическая экспертиза не нужна. Если бы у мальчика была больная психика, то он легко откосил бы от армии, да и в милицейское подразделение его бы не приняли – здесь строгий отбор. Гладышев, Гладышев... Настоящий дурак никогда не усомнится в своей гениальности и непогрешимости. А может быть, Гладышев не такой уж дурак?
А парень почему-то пошел работать в милицейское подразделение, в охрану. На маленькую зарплату, уволившись перед этим из торговой организации, где мог бы, приноровившись, иметь в три-четыре раза больше. Претило, получается, воровство мальчишке, не пожелал иметь дела с барыгами. Кем он был там, в магазине? Грузчиком, что ли? Точно, грузчиком. Золотое дно и никакой ни материальной тебе ответственности, ни ответственности перед законом, если припрут. Мог бы, но... не смог.
Дела...
А если он устроился в охрану с конкретной целью? Именно для того, чтобы... чтобы... Да нет, чепуха! Не мог Литвинов! Ну не мог, и все!..
Но этого Шифман доказать не в состоянии.
-- ...Ну и через недельку один из пацанов и спекся, -- развивал мысль Чижиков. -- Уж неведомо как. То ли участковый крепко надавил на каждого, то ли ребята сами вычислили ворюгу -- не помнит директриса. И знаешь, кто это был?
-- Литвинов, -- вздохнул Шифман. -- Я давно уже понял.
-- Смекаешь, Шар-рапов! -- прищурив глаза, с хрипотцой рассмеялся Чижиков.
-- Но то, что он лямзил барахло у однокашников, еще ни о чем не говорит. Когда это было-то...
-- Не говорит, согласен. Абсолютно, -- кивнул Чижиков. -- Я сам в свое время спер у соседки по парте кошелек с тремя рублями. А когда в «сыщика-разбойника» играли -- всегда хотел быть именно разбойником, а не сыщиком. И ничего -- работаю в розыске. А с этим Литвиновым -- кто знает. Может, образумился паренек. Благотворное влияние семьи и школы, понимаешь, воткнули заблудшего на верный путь. И такое может статься, не спорю. Но помнишь, как сказал чукча: «Тенденция, однако»...
-- Чижик, а помнишь дело Оболенского? -- вдруг спросил Шифман.
Чижиков наморщил лоб:
-- Это который «Корнет»?
-- Он. Там тоже сначала все было ясно: Оболенский застрелил Ширяева из ППШ. На спусковом крючке -- пальчики Оболенского; автомат валяется у двери; в кресле -- Ширяев с дыркой во лбу; а сзади на полу -- кусок ширяевского затылка...
...«Корнета» взяли в тот же вечер. Еще не протрезвев, он кивал головой и полностью признавал свою вину, размазывая слезы по щекам. Из-за чего у них возникла ссора -- он не помнил. Две бутылки водки, выставленные Ширяевым, при почти полном отсутствии закуски вышибли у Оболенского память. Вспомнил только, что хозяин показывал свою коллекцию -- оружие второй мировой войны. Здесь были и два МП-38, и карабин Мосина, и винтовка Токарева, и целый набор пистолетов -- «вальтер», «парабеллум», «зауер», «браунинг», ТТ, немецкие штыки, советские кинжалы. Был даже пистолет-пулемет Томпсона, которыми союзники снабжали Красную Армию — редчайший экземпляр, о котором даже не все историки и оружейники слышали...
Но гордостью коллекции Ширяева был ППШ. Старый автомат с рассохшимся деревянным прикладом и черным диском, в котором тускло поблескивало около двух десятков патронов. Оболенский с удовольствием щелкал затвором, заглядывал в ствол, отсоединял и присоединял диск, осторожно прикасался пальцем к спусковому крючку... Конфликт образовался после второй бутылки, когда обоих уже «повело» и возник вопрос -- кому бежать в магазин. Слово за слово... Оболенский смутно помнил грохот выстрела, помнил, как упал на пол автомат, и как он сам, Оболенский, выбежал за дверь. И следствие, и суд сошлись в одном: «Корнет» замочил дружка из его же коллекционного ППШ и сбежал. Все было налицо: и отпечатки на автомате, и гильза под шкафом, и пуля, разорвавшая голову потерпевшему и застрявшая глубоко в стене... Оболенский получил свои одиннадцать лет и благополучно убыл в Воркуту.
Но одна мысль, единственная мысль не давала покоя молодому тогда еще внештатному сотруднику угрозыска Саше Шифману.
Ведь ППШ, валявшийся у двери, в момент выстрела находился в режиме автоматической стрельбы. При малейшем нажатии на спусковой крючок должно было произойти от четырех до десяти выстрелов. Пистолет-пулемет Шпагина -- оружие СЛИШКОМ скорострельное, это — не немецкий МП-38 и не наш «калашников», из которых даже при коротком нажатии на спуск «выдавливается» минимум два-три выстрела.
Почему же, и КАК так получилось, что выстрел был всего один? Такого мгновенного импульса палец человека, -- а тем более вусмерть пьяного,-- выдать не может!
«Корнет» уже мотал срок, когда Шифман, как и любой мальчишка, с детства обожавший оружие, познакомился с таким же, как и он, молодым работником Слобожанского исторического музея Валерой Баташовым.
В хранилище музея Шифман с интересом разглядывал невыставленные в экспозиции пробитые и ржавые рыцарские панцири, кривые турецкие сабли да пропахшие пылью и цвелью одежды.
Но особый интерес его вызвало именно старое стрелковое оружие -- автоматы Дегтярева, Судаева и Шпагина. Он долго крутил в руках легендарный ППШ, и, случайно поставив его на стол прикладом вниз, обратил внимание, что затвор чуть сдвинулся с места. «Опасная придумка этот автомат, -- сказал тогда, смеясь, Валера Баташов, -- Из него сам себя ненароком застрелить можешь, и сам того не заметишь...» -- «Это как?» -- поинтересовался Шифман. -- «А вот», -- ответил Баташов, энергично ударив прикладом по столу. При этом затвор по инерции взвелся, лязгнул и... сработал. Раздался громкий щелчок. «А был бы он заряжен, -- кивнул Баташов, -- то и шарахнул бы. С огнем и дымом. И прямо тебе в глаз...»
У Шифмана тогда мелькнуло в памяти: автомат перед дверью. Ширяев с пробитой головой. Кровь на обоях. Пуля в стене. И выстрел был всего один, а не три и не десять...
И тогда...
Тогда Шифман, испросив разрешения у Баташова, несколько раз швырнул ППШ в стену. Прикладом вперед. И каждый раз при сотрясении взводился автоматный затвор, и каждый раз с сухим щелчком встречался боек с пустым патронником.
Оболенский был оправдан. Подчистую. Он не стрелял. Не наводил ствол на собутыльника, коллекционера опасных игрушек, не нажимал на спуск, целясь жертве в лоб. Он... бежал. Или не бежал, а просто гордо уходил, пьяный, обиженный и отчаянно невменяемый. А вслед ему, словно копье, летел автомат, со злостью запущенный рукой Ширяева. Приклад ударился о притолоку, затвор сработал, грохнул лишь ОДИН выстрел... И во лбу Ширяева образовалась аккуратная дырка, и к стене отлетел фрагмент затылочной кости...
-- Было дело, -- кивнул Чижиков. -- И ты считаешь, что сейчас именно такой случай?
-- Да хрен его знает. Я верю в случайности, но когда они нагромождаются друг на друга... Много случайностей – есть неосознанная закономерность, как говорил кто-то из великих. «Не верь глазам своим...»
-- Я знаю, кто это говорил, -- перебил Чижиков.
-- Поверь моему седьмому чувству...
-- Шестому, то есть?
-- Нет, шестое – это банальная интуиция. А у меня вдруг седьмое проклюнулось. И подсказывает оно, что Гладышев – то ли придурок, то ли мерзавец. То ли он действительно ни хрена не понимает, то ли пляшет под чужую дудку. В любом случае я прав...
-- А если знаешь, что ты прав, то лучше один раз обматерить оппонента вслух или написать докладную, чем всю жизнь считать его мерзавцем и исходить желчью...
Зазвонил телефон. Чижиков поднял трубку и тут же передал ее Шифману.
-- Тебя, гауптман.
Голос был молодой и цыплячий, как показалось Шифману. Но обладательница его пыталась держать суровый тон.
-- Товарищ Шифман?
-- Точно.
-- Инспекция по делам несовершеннолетних Коминтерновского РОВД беспокоит, младший лейтенант Абалишина.
-- Слушаю вас, младший лейтенант.
-- Дело по угонам и раз... разделкой машин у вас в производстве?
-- У нас, -- ответил Шифман, с тоской глядя на Чижикова, и уточнил: -- В том числе.
-- Вот и хорошо. Тогда немедленно жду вас у себя, есть новости. Адрес знаете?
-- Найдем мы вашу ИДН. Мы же милиция все-таки. А как вас по имени, барышня?
-- Не важно. Ждем.
Шифман положил трубку. «Разделка», «вот и хорошо», «немедленно жду»... Девчонка милая, небось сразу же после юрфака. Глянуть бы на эту Абалишину.
-- Чиж, а как там у нас по «автоделу»? Что там твой Трофимов?
-- Тройка с минусом. Даже с двумя. Повторяет лишь то, что уже говорил и писал.
-- Ну так придется тебе сегодня порулить. Может и женим тебя в конце-то концов... Познакомишься с красивой девушкой.
-- С красивой, говоришь? -- лениво отозвался Чижиков.
-- Вполне вероятно.
-- Которая угоняет автомобили с последующей разукомплектацией?
-- Нет, которая горит желанием тебе помочь. Не упусти свой шанс. Так и вещает: «Хочу, мол, увидеть самого красивого и умного в областном УВД мужчину -- капитана Чижикова»...
-- В равной степени как и тебя. Уж ты бы...
-- Я жду трех свидетелей, -- напомнил Шифман. -- А «автодела» с нас еще не снимали.
-- Сидеть будешь в кабине-етике, -- проныл Чижиков. -- Ножками болтать. Хорошо тебе...
-- В равной степени как и тебе, -- назидательно промолвил Шифман. -- Уж такая наша общая долюшка -- вести несколько дел сразу. Не то что в Штатах. Пока одно дело не закрыл, ничего нового тебе не подбросят...
-- А может, там преступников меньше. Или полицейских больше. Да и пословица у них такая: «Если не собираешься стрелять, то не вынимай револьвера. А если уж вынул -- то стреляй на поражение».
-- Я знаю другую полицейскую пословицу: «Если проблема не решилась за шесть выстрелов, то уже не решится и за двадцать шесть». Решай свои проблемы одним выстрелом, Чиж! Да на свадьбу пригласи, не забудь! Шафером буду.
-- Шофером, -- буркнул Чижиков. -- Посаженным.
-- Ну, насчет посадить...
Не успела за ним закрыться дверь, как снова ожил телефон.
-- Это Курцева, -- услышал Шифман. -- Меня к вам не пропускают...
-- Правильно не пропускают. Сейчас я позвоню на пост, уладим.
Приготовив бумагу и ручку, заменив кассету в диктофоне, Шифман связался с дежурным и через три минуты в кабинет вошла директор магазина «Янтарь» Елена Павловна Курцева. Устало кивнув, она без приглашения села на стул.
Странная метаморфоза, -- подумал Шифман. Лишь совсем недавно она сидела здесь же, закинув ногу на ногу, в своем умопомрачительном костюме, на который даже ко всему равнодушный Чижиков обратил внимание. Покуривала «Кент», томным взглядом оценивая собеседника...
Теперь перед Шифманом сидел совершенно другой человек. Скромная блузка с полувыцветшим диснеевским утенком, линяло-застиранные джинсы. Никаких кулонов-браслетов, как в прошлый раз. Никаких теней-тушей на лице. Или это она сознательно? Вот, мол, теперь я какая -- бедная-несчастная. Ну-ну...
-- Слушаю вас, Елена Павловна.
-- Александр Николаевич, -- подавшись вперед, заговорила Курцева. -- Я говорила с юристом. Со своим юристом, -- уточнила она. -- Он посоветовал мне рассказать все без исключений.
«И этот юрист, конечно, отоваривается в у вас в магазине», -- мысленно отмахнулся Шифман.
-- Хороший совет, -- согласился он.
-- Но я должна быть уверена... Вы понимаете?
Шифман молчал, глядя на Курцеву.
-- Все, что я скажу вам, должно остаться между нами.
Подобного разговора Шифман ожидал.
-- Елена Павловна, это будет зависеть от того, что именно вы сейчас скажете, -- проговорил он и поморщился: ему самому претил этот сухой, официальный тон. -- Смотря, что вы мне хотите сообщить, -- уже с деловой улыбкой продолжал он.
-- Я могу вам дать информацию, чтобы помочь в розыске, именно вам. Но чтобы никто не узнал. Вы можете пообещать твердо и четко, что все останется в тайне?
-- Нет, -- твердо и четко пообещал Шифман. -- Не могу.
Курцева, изогнувшись, вытащила из кармана джинсов согнутую сигарету.
-- Но если вы не можете обещать, то наш разговор не имеет смысла.
-- Должен напомнить, что вы, скрывая сведения, подпадаете под действие статьи Уголовного кодекса.
-- Да-да, «укрывательство», я знаю. «Заранее не обещанное». -- Но я должна иметь гарантии. Я пошла бы к вашему руководству, к Хромакову, и вопрос был бы решен, но он ведь спустит это дело опять вам. Сами понимаете, лишние люди -- лишние разговоры. Это никому не нужно. Ни мне, -- она улыбнулась, стряхивая пепел в медную ракушку, специально предназначенную для этой цели, -- ни следствию.
-- Но мое начальство не закроет уголовного дела, -- парировал Шифман, -- пока его ведет прокуратура. Это раз. Во-вторых, тяжкие преступления, которым является крупная кража из вашего, Елена Павловна, сейфа, находится под контролем государства, понимаете? Здесь уже не вы сами являетесь потерпевшей, и даже не магазин «Янтарь», а государство. Вы, конечно, в любом случае можете забрать свое заявление, расплатиться с магазином из собственного кармана, однако дело прекращено не будет. Вы понимаете?
О том, что ограбление «Янтаря» связано с убийством работника отдела охраны Бреславцева, Шифман решил не напоминать. Наверняка ведь Курцева знает об убийстве. А если знает, и решилась, тем не менее, на подобный разговор, то...
-- Насколько мне известно, -- вдруг подняла голову Елена Павловна, -- грабитель и убийца уже нашелся? И он уже в следственном изоляторе?
-- И кто же сообщил об этом директору ограбленного магазина?
-- Не помню.
Шифман помрачнел. «Не помню». Значит, все или почти все, что происходит в УВД или в прокуратуре, становится известно простым обывателям. Хотя почему же простым? Директор магазина «Янтарь»... Ведь понятно, что Курцева пришла не только для того, чтобы демонстрировать свои знания в этой области, она намерена что-то сообщить, и сообщить то, что следствию, как она полагает, не известно... Тем более, уходить не собирается, даже получив отрицательный ответ на свое условие.
-- Простите, Елена Павловна, вам не знакомы эти граждане? -- Шифман положил перед ней несколько фотографий.
-- Нет, -- поколебавшись, ответила она.
-- И даже вот эту личность вы не встречали? -- Шифман ткнул пальцем в фото Ивана Кукушкина.
-- Не встречала, -- повторила Курцева.
-- А разве не он скандалил у вас в магазине? Жалобу даже написал...
-- У нас, -- Курцева снова подняла глаза на Шифмана, -- жалобы пишутся не чаще, чем раз в год. А то и в два. Потому, что мы торгуем не капустой и не гаечными ключами. Жалоба в нашем, -- с нажимом сказала она, -- магазине -- это чрезвычайное событие. Вплоть до увольнения. Поэтому всех жалобщиков я помню в лицо, их не так уж много. А этого, -- она ногтем отодвинула снимок, -- этого среди них не было.
-- Но сам скандал был?
-- Скандал был. Но не с этим человеком.
-- Й-асно, -- вздохнул Шифман. Он уже не представлял себе, о чем говорить дальше. Если она врет, то почему врет именно так, никого не покрывая и не сдавая?..
-- Так мы вернемся к нашей теме? -- спросила Курцева.
-- Все зависит от вас. Я, собственно, вас не приглашал, и ваш визит -- это ваша частная инициатива. Если вам сказать нечего, то вынужден распрощаться. Работы много, -- отчужденно кивнул Шифман.
Курцева загасила окурок в пепельнице и, отерев пальцы, сомкнула их перед собой.
-- Из сейфа, Александр Николаевич, пропало не только золото.
-- Что еще? Документы, деньги?
-- Пропала шкатулка. Моя личная шкатулка, скажем так. И именно поэтому я прошу вас...
-- Что вы хранили в шкатулке? -- спросил Шифман. -- Она же не пустая была?..